Книга: Желтая стрела
Назад: 8
Дальше: 6

7

– Хан, – сказал Андрей, – все-таки объясни мне. Как ты мог что-то узнать от тех, кого ты никогда не видел?
– Чтобы узнать что-то от человека, не обязательно его видеть. Можно получить от него письмо.
– Ты что, получил такое письмо?
Хан кивнул.
– Ты можешь мне его показать? – спросил Андрей.
– Могу, – сказал он. – Но это надо долго идти.

 

С каждым вагоном на восток коридоры плацкарты становились все запущеннее, а занавески, отделявшие набитые людьми отсеки от прохода, – все грязнее и грязнее. В этих местах было небезопасно даже утром. Иногда приходилось перешагивать через пьяных или уступать дорогу тем из них, кто еще не успел упасть и заснуть. Потом начались общие вагоны – как ни странно, воздух в них был чище, а пассажиры, попадавшиеся навстречу, – как-то опрятнее. Мужики здесь ходили в тренировочной затрапезе, а женщины – в застиранных бледных сарафанах; сиденья были отгорожены друг от друга самодельными ширмами, а на газетах, расстеленных прямо на полу, лежали карты, яичная скорлупа и нарезанное сало. В одном вагоне сразу в трех местах пели под гитару – и, кажется, одну и ту же песню, гребенщиковский «Поезд в огне», но разные части: одна компания начинала, другая уже заканчивала, а третья пьяно пережевывала припев, только как-то неправильно – пели «этот поезд в огне, и нам некуда больше жить» вместо «некуда больше бежать».
– Кстати, насчет писем, – сказал Хан, подныривая под очередную веревку с бельем. – Ты и сам много раз их получал. Можно даже сказать, что ты их получаешь каждый день. И все остальные тоже.
– Не понимаю, о чем ты, – сказал Андрей. – Лично я никаких писем не получал.
– Ты когда-нибудь думал, почему наш поезд называется «Желтая стрела»?
– Нет, – ответил Андрей. – Я тебе, знаешь ли, поверил на слово.
– Подумай.
Голоса за разноцветными занавесками постепенно изменялись, стал заметен южный акцент. После тюремного вагона, где мимо запертых дверей ходил вооруженный проводник в ватнике и фуражке, начались полупомойки-полутаборы в невероятно переполненных общих вагонах, кишащих грязными цыганскими детьми, а потом пошли пустые вагоны – говорили, что раньше и в них кто-то ехал, но теперь там остались только голые лавки, изрезанные перочинными ножами, и стены с дырами от пуль и следами огня. Половина стекол в них была перебита, из дыр бил холодный ветер, а полы были завалены мусором – старой обувью, газетами и осколками бутылок. Андрей хотел уже спросить, долго ли еще идти, когда Хан обернулся.
– Почти пришли, – сказал он, – следующий тамбур. Так почему наш поезд так называется?
– Не знаю, – сказал Андрей. – Наверно, это что-то мифологическое. Может быть, ночью, когда все его окна горят, он со стороны похож на летящую стрелу. Но тогда должен быть кто-то, кто увидел его со стороны, а потом вернулся в поезд.
– Он похож на стрелу не только со стороны.
Они вышли в тамбур. Хан шагнул влево и молча открыл дверку, за которой зиял черный зев ржавой печки и изгибалась труба с манометром, на котором висела окостеневшая сухая тряпка. В последних вагонах перед границей уже давно не было горячей воды, а эту печку, было похоже, не топили лет десять, с самого начала Перецепки.
– В углу, – сказал Хан, – на стене. Зажги спичку.
Андрей втиснулся в темное узкое пространство и зажег спичку. На стене была выцарапанная на краске надпись, очень старая и еле заметная. Это были несколько предложений, написанных крупными печатными буквами, столбиком, словно стихи:

 

ТОТ, КТО ОТБРОСИЛ МИР,
СРАВНИЛ ЕГО С ЖЕЛТОЙ ПЫЛЬЮ.

 

ТВОЕ ТЕЛО ПОДОБНО РАНЕ,
А САМ ТЫ ПОДОБЕН СУМАСШЕДШЕМУ.

 

ВЕСЬ ЭТОТ МИР –
ПОПАВШАЯ В ТЕБЯ ЖЕЛТАЯ СТРЕЛА.

 

ЖЕЛТАЯ СТРЕЛА, ПОЕЗД, НА КОТОРОМ
ТЫ ЕДЕШЬ К РАЗРУШЕННОМУ МОСТУ.

 

– Кто это написал? – спросил Андрей.
– Откуда я знаю, – сказал Хан.
– Но ты хотя бы догадываешься?
– Нет, – сказал Хан. – Да это и не важно. Я же говорю, писем вокруг полно – было бы кому прочесть. Например, слово «Земля». Это письмо с таким же смыслом.
– Почему?
– Подумай. Представь себе, что ты стоишь у окна и смотришь наружу. Дома, огороды, скелеты, столбы – ну, короче, как интеллигенты говорят, культара.
– Культура, – поправил Андрей.
– Да. А большая часть этой культуры состоит из покойников вперемешку с бутылками и постельным бельем. В несколько слоев, и трава сверху. Это тоже называется «земля». То, в чем гниют кости, и мир, в котором мы, так сказать, живем, называются одним и тем же словом. Мы все жители Земли. Существа из загробного мира, понимаешь?
– Понимаю, – сказал Андрей. – Как не понять. Слушай, а ты когда-нибудь думал, откуда мы едем? Откуда идет этот поезд?
– Нет, – сказал Хан. – Мне это не особо интересно. Мне интересно узнать, как с него сойти. Ты у проводников спроси. Они тебе объяснят, откуда он идет.
– Да, – задумчиво сказал Андрей, – они объяснят, это точно.
– Идем назад?
– Я здесь постою немного. Догоню тебя минут через пять.
Когда Хан вышел, Андрей повернулся к окну. В этих местах он был первый раз. Странно, но из-за того, что вокруг не было людей, ему в голову приходили необычные мысли, которые никогда не посещали его где-нибудь в ресторане, хотя все необходимое для их появления было и там.
То, что он видел в окне, когда смотрел назад, – участок насыпи, украшенный каким-нибудь уносящимся в прошлое кустом или деревом, – был точкой, где он находился секунду назад, и если бы вагон, в котором он ехал, был последним, то там осталась бы только пустота и покачивающиеся ветки по бокам от рельсов.
«Если бы все то, что существовало миг назад, не исчезало, – думал он, – то наш поезд и мы сами выглядели бы не так, как мы выглядим. Мы были бы размазаны в воздухе над шпалами. Мы были бы чем-то вроде переплетающихся друг с другом змей, а вокруг этих змей тянулись бы бесконечные ленты пластмассы, стекла и железа. Но все исчезает. Каждая прошлая секунда со всем тем, что в ней было, исчезает, и ни один человек не знает, каким он будет в следующую. И будет ли вообще. И не надоест ли господу Богу создавать одну за другой эти секунды со всем тем, что они содержат. Ведь никто, абсолютно никто не может дать гарантии, что следующая секунда наступит. А тот миг, в котором мы действительно живем, так короток, что мы даже не в состоянии успеть ухватить его и способны только вспоминать прошлый. Но что тогда существует на самом деле и кто такие мы сами?»
Андрей увидел в стекле свое прозрачное отражение и попытался представить себе, как оно исчезает, а на его месте появляется другое, и так без конца.
«Я хочу сойти с этого поезда живым. Я знаю, что это невозможно, но я этого хочу, потому что хотеть чего-нибудь другого просто сумасшествие. И я знаю, что эта фраза – „я хочу сойти с поезда живым“ – имеет смысл, хотя слова, из которых она состоит, смысла не имеют. Я даже не знаю, кто такой я сам. Кто тогда будет выбираться отсюда? И куда?»
Он снова поглядел в окно. Уже почти стемнело. По краям пути иногда возникали белые километровые столбики, отчетливо видные в сумраке и похожие на маленьких каменных часовых.
Taken: , 1
Назад: 8
Дальше: 6