Его разбудил запах прелой соломы, неожиданно свежий сквозняк — и знакомый бубнящий голос рядом.

Кеша открыл глаза.

Он лежал на соломенном тюфяке в камере Анонимуса. Болела подвернутая рука. Кеша испугался сперва — но понял, что это не травма. Он просто спал в неудобной позе.

Анонимус стоял у стены в обычной позе и говорил, как бы задавая ритм звяканьем своих цепей:

— Доказательства существования мирового еврейского заговора несчетны — и видны любому, кто не боится правды. Проблема, однако, в том, что мы ее боимся — и подвергаем собственное сознание политкорректной цензуре. Отчетливейшие свидетельства невыносимой истины мы объясняем простыми совпадениями, случайностью, технической необходимостью — и чем угодно еще. Приведу только один пример, доказывающий, что наш brave new world с самого начала строился по чертежам всемирного кагала. Те, кто знаком с базовым уровнем реальности — а мои подписчики, я полагаю, с ним знакомы хорошо, — знают, как устроена разделяющая партнеров мембрана в стандартном двуместном модуле. Это фактически растянутая между ними простыня с маленькой дыркой, через которую происходит интимный контакт. Любой, знакомый с культурой еврейского народа, хорошо знает, что именно таким образом должно происходить совокупление по ортодоксальным еврейским законам. Навязать свои нравы человечеству, изломать чужие жизни только ради того, чтобы буквально выполнить собственные религиозные предписания — характернейший почерк этого маленького, но чрезвычайно влиятельного племени…

Кеша зевнул, встал и пошел к выходу из камеры.

Запах прелой соломы и кирпичная сырость были такими правдоподобными, что на миг ему показалось, будто он находится в этом каменном мешке на самом деле — и он испытал большое облегчение, когда каморка Анонимуса съежилась до иконы, прыгнула на свое обычное место, и он увидел наконец контуры родного фейстопа.

Итальянская площадь была такой же, как всегда — и другой, свежей и умытой, словно над фейстопом прошел очистительный дождь.

Сестричка была уже здесь.

Сама по себе.

Ее не надо было создавать заново.

И еще поражала случившаяся с ней перемена.

Она была одета в белое праздничное кимоно с розовыми и красными цветами. И она улыбалась Кеше, да, улыбалась — ее лицо сияло самой искренней симпатией.

— Много новостей, — сказала она.

Кеша чуть сжался.

— Хорошие или плохие? — спросил он.

— Полный апгрейд системы. Теперь никакой утренней загрузки, никаких глупых мультиков. Можно ложиться спать прямо в приложениях. Если ты захочешь, я буду рядом всегда, без всякого клоуна Мутабора. И еще — мы переехали. Это на время. Потом нам подберут жилье получше…

Кешу так восхитило это «нам», что он не задал ни одного вопроса.

— Я знаю, — продолжала сестричка, — ты не успокоишься, пока не увидишь все сам, так что загляни на базовый уровень. Только быстро. У тебя сегодня очень важная встреча.

Кеша кивнул. Ему самому не терпелось проверить, убрали Караева или нет. Он сделал знакомое усилие и через несколько секунд увидел в зеленоватом тумане свои руки, обмотанные свежайшими биобинтами.

На нем была новенькая пижама и новые памперсы. Стены тоже выглядели новыми и чистыми. Другой модуль. Новый. Гигиеническая мембрана была блестящей и свежей — совершенно девственной, с неожиданным волнением подумал Кеша. Может быть, за ней теперь вообще никого живого — только заглушка и love dummy. Это разрешается тем, кто готов платить большие налоги… Отверстие было закрыто серой пластмассовой диафрагмой. Кеша вспомнил о сестричке и сглотнул. Всему свое время.

На мягких стенах висели Домашние Картины — с одной стороны Черный Квадрат, с другой — глядящая на квадрат Джоконда, все по последней ретро-моде.

Он посмотрел в электронный иллюминатор — и увидел чрезвычайно реалистичный Сатурн во всем великолепии колец, сверкающих солнцем и льдом. Судя по этому виду, модуль плыл в космосе где-то недалеко от последнего кольца, и, хоть Кеша понимал, что перед ним просто картинка и окошко его каморки вовсе не выходит в открытый космос, символическая эвакуация из прежних пространств впечатляла.

Он поднял голову и поглядел в зеркало. Лицо и голова были чисто эпилированы. Его кожа выглядела свежей и ухоженной, словно ему сделали дорогой массаж с чисткой. Маска «LifeBEat» на лице была другого цвета — и тоже совсем новая. Даже полоска фейстопа оказалась другой. Чуть шире. И чуть короче.

Он повернул голову, чтобы посмотреть на свои персональные айтемы. Пластмассовый морячок в тельняшке и сине-желтая машинка остались на месте. А вот плюшевый мишка исчез.

Вместо него в сетке теперь лежал лев с коричневой гривой. Очень старательно и качественно сделанный лев. И тоже совсем новый. И хоть бурого мишку в первый момент стало жалко до комка в горле, Кеша понял, что это не ошибка при переезде, а социальный аванс. И серьезный поворот в его жизни. Практически переход в другую касту. Высшую касту — тут никаких сомнений не было, хотя дураку ясно, что никто и никогда не станет обсуждать эту тему на фейстопе. Оруэлл был прав — есть вещи, про которые в свободном обществе не принято говорить, потому что они понятны и так, а если взять и заговорить об этом вслух, над свободным обществом сразу нависнет мрачная тень…

Но у него, похоже, все обстояло хорошо. Очень хорошо. Ему даже не надо было отказываться до конца от своей прежней идентичности. Морячок оставался! В той же самой тельняшке! А значит, в чем-то он сможет по-прежнему быть собой…

Он вернулся на фейстоп. Сестричка улыбнулась и помахала ему рукой. К ее улыбке невозможно было привыкнуть. Она определенно рада была его видеть.

— Тебе пора на встречу, — сказала она. — Тебя ждут.

— А с кем у меня встреча? — испуганно спросил Кеша.

Сестричка обдала его серебристым счастливым смехом.

— Не буду портить тебе удовольствие. Увидишь сам. Все будет хорошо, Ке. Ты идешь вверх, как ракета. Наш План сработал.

«Наш». Как волшебно звучит это слово. Прежде сестричка, кажется, никогда не называла его по имени. Во всяком случае, Кеша такого не помнил.

— Ты сказала, нам подберут другое жилье. А где?

— Может быть, на Еврайхе. У тебя будет настоящая комната. А у меня — тело, как у тебя. Ты сможешь трогать меня на самом деле… Только тсс… Потом, все потом.

Кеша понял, что говорить об этом не стоит. Пусть чудо входит в его жизнь плавно, пусть солнце восходит в положенный час, не надо ничего торопить… Тем более, что впереди какая-то встреча… Он уже догадывался с кем — но не смел признаться даже себе.

— Куда мне идти?

Сестричка подошла к фонтану и повернула раковину, в которую трубил один из мраморных амуров. Прозрачные струи воды сразу иссякли. А потом фонтан, словно люк танка, опрокинулся назад — и превратился в парящий над мостовой диск. Кеша увидел несколько лежащих на булыжнике монет — и даже пару кустиков белой бессолнечной травы. Такое внимание к деталям впечатляло, но вместо того, чтобы приятно удивиться, Кеша вдруг ощутил грусть. Ему показалось, что и сам он такая же травинка-альбинос.

Темное дно фонтана теперь глядело прямо на него. На нем обнаружилась фреска — глаз с огромным зрачком. Глаз был слишком круглым, чтобы выражать хоть что-то: черная воронка, впитывающая в себя все-все. Если бы в мире был Бог и у Бога имелся орган зрения, он, наверно, выглядел бы именно так… Кеша никогда не видел подобной иконы прежде, но ему уже казалось, что она всегда висела над площадью именно в этом месте, закрывая фонтан. Просто раньше глаз Бога был закрыт — а теперь он открылся, и Бог наконец увидел Кешу…

Он вопросительно поглядел на сестричку, и та, ясно улыбнувшись, кивнула головой. Кеша перевел взгляд на Божественное Око и чуть заметно моргнул.

Око ответило. Оно стало расти, приблизилось к Кеше — и поглотило его.

Кеша стоял в круглом черном тоннеле. Его стены были полированными и скользкими — словно он попал в трубу из черного льда. Стараясь не поскользнуться, он пошел вперед.

В желобе пола появились ступени. Сперва совсем низкие, потом все выше и выше. Одновременно тоннель стал поворачивать вверх — и вскоре Кеша уже поднимался по черной лестнице. Через несколько шагов оказалось, что переставлять ноги больше не надо — лестница поехала вверх сама.

Сначала тоннель вокруг был аскетично-голым. Но чем выше поднимался Кеша, тем больше деталей и украшений появлялось вокруг. Казалось, он движется вверх по эскалатору древнего метрополитена, виды которого он часто встречал в исторических приложениях. Вот только станция, куда он попал, явно не предназначалась для обычных пассажиров. Здесь был лишь один эскалатор, и на нем стоял единственный человек — он сам.

На черном потолке теперь горели ослепительные диски ламп. Вниз уезжали стоящие в черных нишах статуи, покрашенные в телесный цвет и похожие на замороженных мимов. Сперва это были воины в доспехах, бородатые герои, дебелые богини плодородия и хмурые гераклы в шкурах — но чем выше поднимался Кеша, тем моложе, приветливей и соблазнительней делались неподвижные свидетели и свидетельницы его взлета.

Воздух становился все свежее и чище, свет — ярче. Но самым главным были не изменения окружающего пространства, а то, что происходило в Кешиной душе.

Он уже знал, куда он едет.

Его ждали три цукербрина.

И как только он это окончательно понял, он их увидел.

Вдали, в верхней точке тоннеля, зажглись три бесконечно ярких огня. Кеша давно знал, что свет может быть и добрым, и мудрым, но, когда лучи цукербринов скрестились в его сердце, все было как в первый раз.

Лестница под ногами по-прежнему ехала вверх, но Кеша знал, что уже прибыл. Движение могло продолжаться еще миллионы лет, но все равно не приблизило бы его к источнику света ни на миллиметр. Да этого и не требовалось — свет был рядом. Он сиял теперь в самом Кеше и не мог стать еще ближе. Кеша находился на границе реальности, там, где пространство и время сливались, смешивались и превращались в этот вечный огонь.

Свет знал про него все. Все понимал, все видел и ни в чем его не винил, ибо у Кешиных прегрешений была внешняя причина. Сам Кеша никогда, никогда не был источником зла. Свет в этом не сомневался.

Свет был его лучшим другом — и не просто лучшим, а единственным вообще. Свет никогда не наказывал. Наказание заключалось в том, что иногда он исчезал. А когда он снова зажигался впереди, это было высшим возможным счастьем.

Кеша всхлипнул — и в одну секунду, на гребне выплеснувшейся вверх мысли вдруг понял, что именно этот свет он и любил сквозь сестричку. Просто кривая оптика души была устроена так, что он мог увидеть его только в особую стереотрубу — из задранных вверх ножек в белых чулках. Но никакой сестрички на самом деле не было — вернее, три цукербрина были ею всегда, всегда… Это их он ласкал с такой безнадежной нежностью. Но тайна казалась слишком высокой для слабого человеческого ума. И ее совсем не обязательно было помнить для того, чтобы жить счастливо, а человек ведь рождается именно для счастья, разве нет?

Свет подхватил Кешу, принял его в себя и поцеловал в сердце. И Кеша испытал такой восторг, что потерял — нет, даже не потерял сознание, а отбросил его как ненужную скорлупу, не способную больше вместить то, чем он стал.

Когда Кеша пришел в себя, эскалатор уже ехал вниз — но он все еще стоял лицом к свету. Буря счастья в душе медленно утихала, и мокрые полосы слез приятно холодили щеки. Три огня наверху мигнули последний раз — нежно-нежно и чуть насмешливо, так же, как глядела на него теперь сестренка, — и погасли.

Кеша не помнил никакого обмена информацией. Вроде бы он ни с кем ничего не обсуждал. Но он знал, как сложится его дальнейшая судьба — и, пока эскалатор вез его вниз (он так и ехал спиной вперед, не решаясь отвернуться), память о том, что открыл ему свет, постепенно прояснялась в его мозгу, как изображение на брошенной в проявитель фотопластинке.

Человечеству нужны были герои. А их в новую эпоху не осталось совсем. Потому что жизнь теперь не слишком требовала героизма. Можно было, конечно, проявить его в мыслях и расшэрить их с любым количеством свидетелей. Но настоящий физический подвиг — такой, когда человек, как века назад, рисковал жизнью в борьбе с непримиримым врагом — стал практически невозможен.

Именно поэтому случившееся с Кешей было уникально. Общество не могло позволить себе пройти мимо этой истории. Но для того, чтобы она принесла человечеству максимальную пользу, ее следовало чуть модифицировать. Ярче выявить то ценное, что в ней содержалось. Потому что затрахать до смерти парализованного инсультом врага было, может быть, и смешно — но не особенно героично. А вот победить его в рукопашной борьбе, перехватив занесенный нож… Задушить голыми руками… Это было в самый раз.

Три цукербрина только что подарили ему новую судьбу — невозможную, неправдоподобную, незаслуженную: сделаться одной из икон фейстопа. Стать беззаветным героем на службе человечества, к которому будут приходить в минуту сомнений и духовного упадка…

Вот как круто меняется жизнь. Еще вчера он переживал, что у него отнимут толстую Мэрилин и ему не на кого будет натягивать свою тайную мечту. А завтра он сам будет стоять на фейстопе — между Ксю Бабой и Анонимусом, no less.

Кеша понимал, что от такого не отказываются. Он и не собирался. Просто он сомневался в своей способности справиться с настолько сложной миссией. Но цукербрины могли помочь и здесь.

Дело в том, что с такой миссией не мог справиться вообще никто. С ней могла справиться только сама система.

Кеша теперь будет не совсем Кеша.

Вернее, совсем не он. От него потребуется базовое присутствие, повторяющийся личный росчерк души, так называемый отпечаток эмогенома. Шэрить будут не его случайные мысли и чувства, а специально подготовленный первоклассный контент — такой, который совершенно точно принесет другим пользу. И все остальные иконы человечества, стоящие на фейстопе, работают именно так, это Кеша уже знал. От него не потребуется никаких усилий — только, так сказать, капля ДНА в информационном коктейле, который с сегодняшнего дня станут смешивать лучшие профессионалы мира.

А взамен… Взамен он получит все. Все, о чем он мечтал — и даже то, о чем не смел мечтать. И счастье начнется прямо сейчас.

Эскалатор остановился.

Кеша стоял на дне черной блестящей трубы — на самой первой ступеньке уходящей в бесконечную высь лестницы, только что вернувшей его с небес на землю. Он повернулся, сделал шаг, другой — и оказался на фейстопе. А потом кто-то дернул его за руку, и фейстоп опять пропал.

Он увидел перед собой море и пустой утренний пляж. Солнце играло в мелкой ряби волн, а сам он стоял в тени навеса из пальмовых листьев. Он совсем не удивился, увидев рядом с собой сестричку в коротком белом платье — и это платье уже не было его выдумкой. Она выбрала его сама.

Сестричка шагнула к нему и заняла всю центральную часть его поля зрения. Кеша подумал, что она собирается сделать какое-то новое объявление или открыть еще какую-нибудь тайную икону. Но она шагнула к нему еще ближе, прямо в его персональное пространство, куда не имела доступа ни одна икона фейстопа.

Кроме…

Кроме социального партнера.

Кеша недоверчиво поднял глаза.

— Итс окей, — сказала сестричка и улыбнулась. — Мне уже восемнадцать. Я просто молодо выгляжу — хорошие гены. Я немного шутила с тобой раньше, извини… Мы, женщины, все чуть-чуть язвы. Не потому, что мы злые. Мы слабые.

Кеша испытал невозможное, невероятное облегчение — словно ему ампутировали наконец уродливый горб. Все грязные и грешные аппендиксы его души, которые он так умело наловчился прятать от лучей чужого интереса, вдруг исчезли. Он мог теперь поворачиваться в ярчайшем свете всеобщего внимания как угодно, ничего не боясь. Ему не надо было ничего скрывать. И ничего не надо было скрывать и раньше — никогда. Мешок с черным и позорным мусором лопнул, и выяснилось, что это был просто воздушный шарик. Недоразумение кончилось — и как! Обвинение не было с него снято. Обвинения, оказывается, никогда не существовало.

— Это было жестоко, — сказал Кеша. — Очень.

— Наверно, — слабо улыбнулась сестричка. — Наверно, немного жестоко. Но теперь ты можешь отомстить…

Она сделала неуловимое движение, и платье упало с ее плеч. Кеша без всяких усилий увидел все то, что прежде с такой мукой рисовало его воображение. Реальность была невозможно соблазнительней. И бесконечно бесстыдней.

Сестричка виновато улыбнулась, вынула руку из-за спины и протянула Кеше черную кожаную плеть.

— У меня все очень быстро заживает, — сказала она. — Real fast. Накажи меня. Накажи, милый, изо всех сил. Мне станет больно, и ты меня простишь. Нам будет легче.

Она шагнула еще ближе к нему, и Кеша почувствовал слабое тепло ее тела. Он сглотнул слюну и посмотрел куда-то в синеву над ее черным пробором — и ему показалось, что оттуда еле заметно мигнули три всевидящих луча. Цукербрины все знали. Скрывать было нечего. Все это не его выбор. Он лишь исполняемый оператор жизни и судьбы. Просто завиток кода.