В интервью журналу Esquire писатель утверждал, что не принимает наркотики. В интернет-конференции на сайте журнала «Сноб» он ответил на вопрос о запрещенных веществах более развернуто:

«Я не знаю, как и благодаря чему это происходит. Действительность на меня, конечно, влияет, а наркотики нет, потому что я их не люблю. Это как прыгать в колодец, чтобы насладиться невесомостью, – рано или поздно наступает минута, когда самые интересные переживания кажутся не стоящими, так сказать, процентов по кредиту. С наркотиками эти проценты очень большие, даже если кажется, что их совсем нет. Человек просто не всегда понимает, как и чем он платит».

Эти размышления – результат отстраненного интеллектуального усилия или к ним писатель пришел в ходе осмысления собственного опыта?

Сергей Москалев рассказывает, что в их кругу, в который входил и Пелевин, в конце 80-х «обсуждали, делали упражнения, описанные у Кастанеды, и йоговские упражнения – все, что влияло на сознание, расширяло, трансформировало, – принимали и пробовали, включая грибы».

Также он подчеркивает, что все это носило исследовательский характер, не было тяжелой болезненной практикой, в ходе которой люди часто тратят время и здоровье, «просто нажимая на педальку».

Куда привели эти эксперименты и упражнения? Вот что вспоминает живущий в Кельне оператор Александр Камионский:

«В конце 90-х Пелевин приезжал на встречи с читателями. У него был жесткий договор, так-то Пелевин, конечно, не стал бы ни с кем разговаривать. Но он сидел в Берлине у озера в особняке на деньги издательства, писал новую книгу, а в перерывах мотался по Германии, встречался с читателями. Пелевин был страшно манерный, в темных очках. Встречи проходили в библиотеках. Приходили серьезные немцы, за чистую монету принимавшие все, что он гнал, и дикое количество сумасшедших дамочек.

“– Скажите, Виктор, какое у вас самое страшное мистическое путешествие?

– Самое страшное мистическое путешествие в жизни, это когда маленький ночью идешь в туалет”.

А ведь правда.

Съезжались слависты, эксперты по Гоголю-Достоевскому, припадочные девушки и – эмигранты-наркоманы.

“Витя, пойдем дунем, поедем в порт”.

Он не очень туда стремился, но однажды все-таки поехал куда-то в порт».

Подробностей выезда в доки история не сохранила. Наверное, он с новыми друзьями просто любовался разгрузкой кораблей, ведь писателю все должно быть любопытно.

Другая русская эмигрантка в Германии Елена Ф. рассказывает о своем общении с Пелевиным на рубеже тысячелетий:

«Когда перевели на немецкий “Чапаева и Пустоту”, он читал с переводчиком. Мало людей, крохотный русский книжный подвальчик в Кройцбурге. Я тогда только переехала в Берлин и первый раз в жизни прочла “Generation “П”. На чтении мне показалось, что он похож на учителя физкультуры из советской школы. Потом была возможность лично поговорить, позадавать вопросы. Мы с моим молодым человеком ошивались поблизости. Уже не помню, как он на это вышел, но Пелевин признался, что его интересуют немецкие психбольницы, а мой друг как раз только был в тюремной психбольнице и был готов поделиться опытом. А потом Пелевин сказал, что его интересуют таблетки “Мицубиси пиджинс”. Тогда на таблетках экстази выдалбливали значок автокомпании и голубочков – модно было. Саша говорит: да-да, конечно, знаем. Тогда он спросил, не можем ли мы достать. Могли. Он тогда жил в писательских особняках в Потсдаме, встретил нас в Грюневальде, в лесу у воды. А там темно, вампирская обстановочка. Привел к себе, рассказал анекдот: “Сидят два зародыша в матке. Один говорит: “Как ты думаешь, там, снаружи, существует жизнь?” – “Не знаю, – отвечает второй, – но оттуда еще никто не возвращался”, – и распрощался с нами. Потом мы видели его еще один раз года через три на концерте Егора Летова. Пелевин ходил с сигарой, со всеми тусил, подошел, узнал».