ДЕРЕВО ЖИЗНИ
Я планировал в темноту так долго, что успел не только успокоиться, но даже соскучиться и замерзнуть. Мне вспомнилась фраза Данта - "легок спуск Авернский". Флорентийский поэт полагал, что низвержение в ад дается людям без труда. Много он понимал, думал я. Круги, которые я описывал, складывались в однообразно-томительное путешествие, похожее на ночной спуск по лестнице обесточенной многоэтажки. Жутким было то, что я все еще не чувствовал дна.
Чтобы чем-нибудь себя занять, я стал вспоминать все известные значения выражения "дерево жизни". Во-первых, так называлось дерево, на котором висел скандинавский бог Один, стараясь получить посвящение в тайны рун. Висел, надо думать, вниз головой… Во-вторых, в гностическом "Апокрифе Иоанна", который входил в одну из дегустаций по теме "локального культа", был отрывок на эту тему.
"Их наслаждение обман, - повторял я про себя то, что помнил, - их плоды смертельная отрава, их обещание смерть. Дерево своей жизни они посадили в середине рая… Но я научу вас, что есть тайна их жизни… Корень дерева горек, и ветви его есть смерть, и тень его ненависть… Обман обитает в его листьях, и растет оно во тьму…" Дерево, которое растет во тьму - это было красиво и мрачно. Его плоды, кажется, тоже были смертью - но точно я не помнил. Нагромождение всяческих ужасов в этом описании пугало меня не сильно - ведь древний человек до дрожи боялся многих вещей, которые давно уже стали частью нашего повседневного обихода.
Пропасть становилась шире. Я стал размышлять, каким образом могло возникнуть такое странное геологическое образование. Дом Энлиля Маратовича был устроен на холме - возможно, это было жерло древнего вулкана. Хотя какие к черту вулканы под Москвой… Еще это мог быть пробитый метеоритом тоннель.
И, конечно, шахта могла быть искусственной.
Наконец я почувствовал дно. Оно было ближе, чем я ожидал - узкие стены колодца многократно отражали луч моего локатора, искажая пространство. Внизу была вода - небольшое круглое озеро. Оно было теплым - над ним поднимался пар, который я ощущал как избыточную густоту воздуха. Я испугался, что вымокну или даже утону. Но, спустившись еще ниже, я заметил в каменной стене треугольную впадину. Это был вход в пещеру над поверхностью воды. Там можно было приземлиться.
С первого раза это не получилось - я чиркнул крыльями по воде и чуть не плюхнулся в озеро. Пришлось набрать высоту и повторить маневр. В этот раз я сложил крылья слишком высоко над каменным уступом, и посадка оказалась довольно болезненной.
Как и в прошлый раз, удар кулаками в холодный камень стряхнул с меня сон - а вместе с ним и мышиное тело. Я поднялся на ноги.
Тьма вокруг была влажной, теплой и немного душной. Тянуло серой и еще каким-то особым минеральным запахом, напоминавшим о кавказских водолечебницах, где я бывал в раннем детстве. Пол пещеры был неровным, на нем лежали камни, и идти приходилось осторожно, выбирая место для каждого шага. В глубине пещеры горел свет, но его источник не был виден.
То, что я увидел, повернув за угол, показалось мне невероятным.
Впереди была огромная пустая полость - подземный зал, освещенный лучами прожекторов (они, впрочем, не столько освещали пещеру, сколько маскировали ее, слепя вошедшего). Потолок пещеры был так далеко, что я его еле видел.
В центре зала возвышалась громоздкая конструкция, к которой вел длинный металлический помост. Сначала я подумал, что это огромное растение, какой-то мохнатый кактус размером с большой дом, окруженный лесами и затянутый складками темной ветоши. Еще это было похоже на бочкообразную грузовую ракету на стартовой площадке (так казалось из-за множества труб и кабелей, которые тянулись от нее в темноту). На вершине этой конструкции были два огромных металлических кольца, врезающихся в потолок.
Я пошел вперед. Мои подошвы звонко ударяли в металл, предупреждая о моем приближении. Но никто не вышел мне навстречу. Наоборот, я заметил впереди несколько темных фигур, отступивших при моем появлении. Мне показалось, что это женщины в глухих нарядах - вроде тех, что носят на Востоке. Я не стал их окликать: если бы они хотели, они заговорили бы со мной сами. Возможно, думал я, ритуал предусматривает одиночество.
Пройдя еще с десяток метров, я остановился.
Я заметил, что эта огромная бочка, окруженная лесами и трубами, дышит.
Она была живой. И тут с моим восприятием произошло одно из тех маленьких чудес, которые случаются, когда ум внезапно собирает из нагромождения непонятных прежде линий осмысленную картину.
Я увидел огромную летучую мышь, стянутую чем-то вроде бандажей и удерживаемую множеством подпорок и креплений. Ее лапы, похожие на перевернутые опоры башенного крана, впивались в два циклопических медных кольца на каменном потолке, а крылья были притянуты к телу канатами и тросами. Я не видел ее головы - она, судя по пропорциям тела, должна была находиться в яме значительно ниже уровня пола. Ее дыхание напоминало работу огромной помпы.
Она была древней. Такой древней, что ее запах казался скорее геологическим, чем биологическим (именно его я принял за серный аромат минеральной воды). Она выглядела нереально, словно охвативший себя плавниками кит, которого подвесили над землей в корсете: такое вполне мог бы нарисовать сюрреалист прошлого века под воздействием гашиша…
Подойти к мыши вплотную было нельзя - ее окружала ограда. Помост, по которому я шел, кончался у вырубленного в камне тоннеля, ведущего вниз. Я осторожно сошел по скользким ступеням и оказался в коридоре, который освещали галогеновые лампы. Коридор напоминал угольную шахту, как их показывают по телевизору - он был укреплен металлическими рамами, а по его полу шли какие-то черные кабели. Мое лицо обвевал легкий ветерок: работала вентиляция.
Я пошел вперед.
Тоннель привел меня в круглую комнату, вырубленную в толще скалы.
Комната была очень старой - ее потолок покрывала копоть, которая въелась в камень и уже не пачкалась. На стенах были рисунки охрой - руноподобные зигзаги и силуэты животных. В стене справа от входа темнело похожее на окно углубление. Перед углублением стоял примитивный алтарь - каменная плита с лежащими на ней артефактами. Там были терракотовые диски, грубые чаши и множество однообразных статуэток - фигурки жирной женщины с крохотной головой, огромными грудями и таким же огромным задом. Некоторые были вырезаны из кости, некоторые сделаны из обожженной глины.
Я повернул одну из ламп так, чтобы свет попал в углубление над алтарем.
В нем был растянут кусок шкуры. В центре шкуры висела сморщенная человеческая голова с длинными седыми волосами. Она была высохшей, но без следов разложения.
Мне стало жутко. Я быстро пошел вперед по коридору. Через несколько метров он вывел меня в похожую комнату - в ее стене тоже была ниша с мумифицированной головой, пришитой к куску шкуры. На алтаре перед ней лежали кристаллы хрусталя, какая-то неузнаваемая окаменевшая органика и бронзовые наконечники. Стены были расписаны простым геометрическим орнаментом.
Дальше оказалась еще одна такая комната. Потом еще и еще.
Их было очень много, и вместе они напоминали экспозицию исторического музея - "от первобытного человека до наших дней". Бронзовые топоры и ножи, ржавые пятна на месте разложившегося железа, россыпи монет, рисунки на стенах - я, наверно, рассматривал бы все это дольше, если бы не эти головы, похожие на огромные сухие вишни. Они гипнотизировали меня. Я даже не был до конца уверен, что они мертвы.
— Я вампир, я вампир - тихонько шептал я, стараясь разогнать охвативший меня страх, - я здесь самый страшный, страшнее меня ничего тут нет…
Но мне самому не особо в это верилось.
В комнатах стала появляться мебель - темные лавки, сундуки. На алтарных головах теперь блестели украшения, которые с каждой комнатой становились замысловатее - серьги, бусы, золотые гребни. На одной голове было монисто из мелких монет. Я остановился, чтобы рассмотреть его. И тогда украшенная монетами голова вдруг кивнула.
Мне уже несколько раз мерещилось нечто похожее, но я считал это игрой света и тени. В этот раз по отчетливому звону монет я понял, что свет и тень здесь ни при чем.
Сделав над собой усилие, я приблизился к нише. Голова опять дернулась, и я увидел, что шевелится не она, а шкура, на которой она висит. Тогда я понял наконец, что это такое.
Это была шея гигантской мыши, видная сквозь отверстие в стене.
Я вспомнил, что в гностических текстах упоминалось некое высокопоставленное демоническое существо, змея с головой льва - "князь мира сего". Здесь все было наоборот. У огромной мыши была змеиная шея, которая, словно корневище, уходила далеко в толщу камня. Может быть, таких шей было несколько. Я шел параллельно одной из них по вырубленной в скале галерее. В местах, где шея обнажалась, располагались алтарные комнаты.
Я видел в них много замечательного и странного. Но хронологический порядок часто нарушался - например, после коллекции драгоценной упряжи и оружия, имевшей, кажется, отношение к Золотой Орде, следовала комната с реликвиями египетского происхождения - будто я вышел в погребальную камеру под пирамидой (древние боги оказались б/у - их лица были изувечены множеством ударов). Запомнилась комната, окованная золотыми пластинами с надписями на церковнославянском - когда я проходил сквозь нее, у меня возникло чувство, что я внутри старообрядческого сейфа. В другой комнате меня поразил золотой павлин с изумрудными глазами и истлевшим хвостом (я знал, что две похожих птицы стояли когда-то у византийского трона - может быть, это была одна из них).
Я понимал, почему в хронологии возникают такие разрывы - во многих комнатах было два или три выхода. За ними тоже были анфилады алтарей, но там было темно, и одна мысль о прогулке по такому коридору наполняла меня страхом. Видимо, гирлянда ламп была проложена по самому короткому маршруту к цели.
Алтарные комнаты различались по настроению. В некоторых было что-то мрачно-монашеское. Другие, наоборот, напоминали куртуазные будуары. Прически высохших голов постепенно делались сложнее. На них стали появляться парики, а на сморщенных лицах - слои косметики. Я заметил, что за все это время среди голов не попалось ни одной мужской.
Чем глубже я спускался в каменную галерею, тем сильнее у меня сосало под ложечкой: конец путешествия неотвратимо приближался, это было ясно по смене декораций. Я уже понимал, что ждет меня в конце экспозиции. Там, несомненно, была живая голова - та самая "пропорциональная длине волны антенна", о которой говорил Энлиль Маратович.
Алтарные комнаты восемнадцатого и девятнадцатого веков походили на маленькие музейные залы. В них было много картин, у стен стояли секретеры, а на алтарях лежали какие-то толстые фолианты с золотым тиснением.
Комната, которую я датировал началом двадцатого века, показалась мне самой элегантной - она была просто и со вкусом убрана, а на ее стене висели две больших картины, имитировавшие окна в сад, где цвели вишни. Картины так удачно вписывались в пространство, что иллюзия была полной - особенно со стороны алтаря, где была голова. Сама эта голова показалась мне невыразительной - ее украшала всего одна нитка жемчуга, а прическа была совсем простой. На алтаре перед ней стоял белый эмалевый телефон, разбитый пулей. Рядом лежал длинный коралловый мундштук. Приглядевшись, я заметил пулевые дыры на мебели и картинах. На виске сухой головы тоже был какой-то странный след - но это могла быть и продолговатая родинка.
В первой советской комнате функцию алтаря выполняла положенная на два табурета дверь. На ней тоже стоял телефон - черный и рогатый, с похожей на автомобильное магнето ручкой на боку. Комната была почти пуста - ее украшали стоящие в углах знамена и скрещенные шашки на стене. Зато в алтарном углублении было сразу две головы - одна висела в центре, другая сиротливо ютилась в углу. Возле алтаря стоял перевитый алой лентой траурный венок, такой же усохший, как головы сверху.
Алтарь в следующей комнате оказался массивным канцелярским столом. На нем лежала стопка картонных папок с бумагами. Телефон был и здесь - массивный аппарат из черного эбонита, всем своим видом излучавший спокойную надежность. У стен стояли книжные шкафы с рядами одинаковых коричневых книг.
Головы в алтарном углублении не было вообще. Виднелись только замотанные изолентой трубки, торчавшие из-под шкуры.
Зато последняя комната была настоящим музеем позднесоветского быта. В ней хранилось очень много вещей. Аляповатые хрустальные вазы и рюмки в сервантах, ковры на стенах, норковые шубы на вешалках, огромная чешская люстра под потолком… В углу стоял пыльный цветной телевизор, похожий на сундук. А в центре алтарного стола, среди старых газет и альбомов с фотографиями, опять был телефон - на этот раз из белой пластмассы, с золотым гербом СССР на диске. Голова в этой алтарной нише имелась: обычная, ничем не примечательная сухая голова в крашеном хной круглом шиньоне, с большими рубиновыми серьгами в ушах.
Дальше прохода не было. Зал развитого социализма, как я обозвал про себя эту алтарную комнату, кончался стальной дверью. На ней висела зеленая от древности таблица с причудливо выбитыми старинными буквами:
Велiкия Мшъ
Я увидел на стене кнопку звонка. Потоптавшись на месте, я позвонил.
Прошло с полминуты. Замок щелкнул, и дверь приоткрылась на несколько миллиметров. Дальше ее открывать не стали. Подождав еще немного, я приблизил ухо к щели.
— Девочки, девочки, - долетел до меня хриплый женский голос. - А ну спрятались. За ширму, кому говорю!
Я позвонил еще раз.
— Да-да! - отозвался голос. - Входи!
Я вошел и деликатно притянул дверь за собой.
Алтарная комната была такого же размера, как предыдущие, но казалась больше из-за евроремонта (другое слово подобрать было сложно). Ее стены были выкрашены в белый цвет, а пол выложен крупным песочным кафелем. В целом, она походила на московскую квартиру среднего достатка - только мебель выглядела слишком дорогой, дизайнерской. Но ее было мало: алый диван и два синих кресла. На стене напротив алтаря (я все никак не мог заставить себя посмотреть в ту сторону) висела плазменная панель. Рядом стояла бамбуковая ширма с изображением ночного французского неба а-ля Ван Гог: словно бы со множеством перевернутых малолитражек, пылающих в бездонной верхней бездне.
Видимо, за этой ширмой и было велено спрятаться девочкам.
— Здравствуй, - сказал ласковый голос. - Что ты отворачиваешься.
Посмотри на меня, не бойся… Я не похожа на Ксению Собчак, хе-хе-хе… Я похожа на Гайдара с сиськами… Шучу, шучу. Может, поднимешь глазки?
Я поднял глаза.
Алтарная ниша тоже несла на себе следы евроремонта. Они были даже на шкуре мыши - рядом со стеной она была покрыта разводами белой водоэмульсионки.
Из центра ниши на меня с улыбкой смотрело женское лицо - как это говорят, со следами когда-то бывшей красоты. Голове на вид было около пятидесяти лет, а на самом деле наверняка больше, потому что даже мне, не особо наблюдательному в таких вещах, были заметны следы многочисленных косметических процедур и омолаживающих уколов. Улыбался один рот, а окруженные неподвижной кожей глаза глядели с сомнением и тревогой.
У головы была крайне сложная прическа - комбинация растаманского "давай закурим" с холодным гламуром Снежной Королевы. Внизу качалась копна пегих дредов, в которые были вплетены бусинки и фенечки разного калибра, а вверху волосы были как бы подняты на веер из четырех павлиньих перьев, соединенных каркасом из золотых цепочек и нитей. Этот ажурный сверкающий многоугольник был похож на корону. Прическа впечатляла - я подумал, что она хорошо смотрелась бы в фильме "Хищник против Чужого" над головой какой-нибудь зубастой космической свиноматки. Но над усталым и одутловатым женским лицом она выглядела немного нелепо.
— Ну, подойди, подойди к мамочке, - проворковала голова. - Дай я на тебя налюбуюсь.
Я подошел к ней вплотную, и мы трижды поцеловались по русскому обычаю - деликатно попадая губами мимо губ, в щеку возле рта.
Меня поразила способность головы к маневру - мне показалось, что она сначала подлетела ко мне с одной стороны, затем мгновенно возникла с другой, и тут же перенеслась назад в исходную точку. Я при этом успевал только чуть-чуть поворачивать глаза.
— Иштар Борисовна, - сказала голова. - Для тебя просто Иштар. Учти, я не всем так говорю. А только самым хорошеньким, хе-хе…
— Рама Второй, - представился я.
— Знаю, - сказала Иштар. - Садись. Нет, погоди. Тяпнем коньячку за встречу.
— Иштар Борисовна, вам больше нельзя сегодня, - произнес строгий девичий голосок из-за шторы.
— Ну за встречу, за встречу, - сказала голова. - По пять грамм. Сиди на месте, мне юноша поможет.
Она кивнула на алтарный стол.
Там царил полный беспорядок - мраморная плита была завалена гламурными журналами, среди которых стояли вперемешку косметические флаконы и бутылки дорогого алкоголя. В самом центре этого хаоса возвышался массивный тяжелый ноутбук - одна из тех дорогих игрушек, которые делают на замену десктопу. Я заметил, что печатная продукция на столе не сводилась к чистому гламуру - тут были издания вроде "Ваш Участок" и "Ремонт в Москве".
— Вон коньяк, - сказала Иштар. - И бокальчики. Ничего, они чистые…
Я взял со стола бутылку "Hennessy XO", по форме напоминавшую каменных баб с самого первого алтаря, и разлил коньяк по большим хрустальным стаканам, которые голова назвала "бокальчиками". По мне, они больше напоминали вазы, чем стаканы - туда ушла почти вся бутылка. Но возражений не последовало.
— Так, - сказала Иштар, - чокнись сам с собой… И помоги мамочке…
Я звякнул стаканами друг о друга и протянул один вперед, не понимая, что делать дальше.
— Опрокидывай, не бойся…
Я наклонил стакан, и голова ловко поднырнула под него, уловив желто-коричневую струю - на пол не пролилось ни капли. Я почему-то подумал о дозаправке в воздухе. Вместо шеи у Иштар была мускулистая мохнатая ножка длиной больше метра, которая делала ее похожей на оживший древесный гриб.
— Садись, - сказала она и кивнула на синее кресло, стоящее рядом со столом. Я сел на его краешек, отхлебнул немного коньяка и поставил стакан на стол.
Голова несколько раз чмокнула губами и задумчиво прикрыла глаза. У меня был достаточный опыт общения с вампирами, чтобы понять, что это значит. Я провел рукой по шее и глянул на пальцы - и точно, на них было крохотное красное пятнышко. Видимо, она успела куснуть меня, когда мы целовались.
Голова открыла глаза и уставилась на меня.
— Я не люблю, - сказал я, - когда меня…
— А я люблю, - перебила голова. - Под коньячок, хе-хе. Мне можно… Ну что… Здравствуй, Рама. Который Рома. Трудное у тебя было детство. Бедный ты мой мальчик.
— Почему трудное, - смущенно ответил я. - Детство как детство.
— Правильно, детство как детство, - согласилась Иштар. - Поэтому и трудное. Оно в нашей стране у всех трудное. Чтобы подготовить человека ко взрослой жизни. Которая у него будет такая трудная, что вообще охренеть…
Иштар вздохнула и опять причмокнула. Я не мог понять, что она смакует - мою красную жидкость, коньяк или все вместе.
— Не нравится тебе быть вампиром, Рама, - заключила она.
— Почему, - возразил я. - Вполне даже ничего.
— Когда нравится, не так живут, - сказала Иштар. - Стараются каждый день провести так, чтобы это был веселый праздник хэллоуин. Вон как твой друг Митра. А ты… Ты позавчера ночью опять о душе думал?
— Думал, - признался я.
— А что это такое - душа?
— Не знаю, - ответил я. - Меня наши уже спрашивали.
— Так как же ты можешь о ней думать, если ты не знаешь, что это такое?
— Сами видите, - сказал я.
— Действительно… Слушай, ты и о смысле жизни думаешь?
— Бывает, - ответил я смущенно.
— О том, откуда мир взялся? И о Боге?
— И такое было.
Иштар нахмурилась, словно решая, что со мной делать. На ее гладком лбу возникла тонкая морщинка. Потом морщинка разгладилась.
— Я тебя вообще-то понимаю, - сказала она. - Я и сама размышляю.
Последнее время особенно… Но у меня-то хоть повод есть. Конкретный. А ты?
Ты же молодой совсем, должен жить и радоваться! Вместо нас, пенсионеров!
Я подумал, что такая манера говорить бывает у пожилых женщин, родившихся при Сталине и сохранивших в себе заряд казенного оптимизма, вбитого в испуганную душу еще в школе. Когда-то я ошибочно принимал волдырь от этого ожога за след священного огня. Но после курса дегустаций это прошло.
Иштар посмотрела на мой стакан, затем на меня, сделала злое лицо и кивнула в сторону ширмы, потом подмигнула и растянула рот в улыбке.
Пантомима заняла не больше секунды - ее гримасы были очень быстрыми и походили на нервный тик.
Я понял, что от меня требуется. Встав, я взял со стола свой стакан, и мы повторили процедуру заправки в воздухе. Иштар не издала ни единого звука, по которому сидевшие за ширмой могли бы догадаться о происходящем. Я снова сел на место. Иштар страдальчески наморщилась и беззвучно выдохнула воздух.
— Значит так, - сказала она. - Я, конечно богиня, - но на эти твои вопросы ничего умного ответить не смогу. Потому что я богиня в очень узкой области. Сделай вот что - найди вампира по имени Озирис. Он хранитель предания. Скажи, что от меня. Он тебе все объяснит.
— А как я его найду? - спросил я.
— Спроси у кого-нибудь, - ответила Иштар. - Только с Энлилем про него не говори. Это его брат, и они много лет в ссоре… Со мной Озирис тоже, можно считать, в ссоре.
— А почему вы поругались? - спросил я.
— Да мы не то чтобы ругались. Просто он со мной связь потерял. Он толстовец.
— Толстовец? - переспросил я.
— Да. Ты про них знаешь?
— Нет. Первый раз слышу.
— Вампиры-толстовцы завелись в начале двадцатого века, - сказала Иштар. - Тогда в моде был путь графа Толстого. Опрощение. Страдания народа, назад к естеству, ну и так далее. Некоторые наши тоже увлеклись и стали опрощаться. А что такое для вампира опроститься? Решили не баблос сосать, а натуральную красную жидкость. Но безубойно, потому что все-таки ведь толстовцы. Таких сейчас мало осталось, но Озирис из них.
— А как он к этому пришел? - спросил я.
Иштар наморщилась.
— Его наркотики довели, вот что я думаю, если честно. Наркотики и книги всякие глупые. С ним ты досыта наговоришься. Он мозги засирать умеет не хуже Энлиля, только с другого боку…
Она засмеялась. Мне показалось, что на нее уже действует выпитый коньяк.
— Что такое "баблос"? - спросил я.
— Тебе Энлиль ничего не говорил?
— Он мне начал рассказывать. Про жизненную силу, которую человек излучает в пространство, когда думает о деньгах. Агрегат эм-пять. Но сказал, что остальное расскажут… Здесь. Если сочтут достойным.
— Ой не могу, - хмыкнула Иштар. - Сочтут достойным. Двойные проверки, тройные проверки. У меня ни от кого секретов нет. Хочешь знать, спрашивай.
— "Баблос" - это от слова "бабло"? - спросил я.
Иштар захихикала. Я услышал, как за ширмой тихо смеются девушки.
— Нет, - сказала она. - "Баблос" - это очень древнее слово. Может быть, самое древнее, которое дошло до наших дней. Оно одного корня со словом "Вавилон". И происходит от аккадского слова "бабилу" - "врата бога".
Баблос - это священный напиток, который делает вампиров богами.
— Поэтому у нас такие имена?
— Да. Иногда баблос называют красной жидкостью. А Энлиль выражается по-научному - "агрегат эм-шесть", или окончательное состояние денег.
Конденсат жизненной силы человека.
— Баблос пьют?
— Пьют коньяк. А баблос сосут. Его мало.
— Подождите-ка, - сказал я. - Тут какая-то путаница, мне кажется.
Энлиль Маратович говорил, что красная жидкость - это корректное название человеческой…
— Крови, - перебила Иштар. - Со мной можно.
Но мне самому уже трудно было произносить это слово.
— Он говорил, что вампиры перестали пить красную жидкость, когда вывели человека и заставили его вырабатывать деньги.
— Все правильно, - сказала Иштар. - Но мы все равно вампиры. Поэтому уйти от крови совсем мы не можем. Иначе мы потеряем свою идентичность и корни. Что такое деньги? Это символическая кровь мира. На ней все держится и у людей, и у нас. Только держится по-разному, потому что мы живем в реальности, а люди - в мире иллюзий.
— А почему? - спросил я. - Неужели все они такие глупые?
— Они не глупые. Просто так устроена жизнь. Человек рождается на свет для того, чтобы вырабатывать баблос из гламурного концентрата. В разные века это называется по-разному, но формула человеческой судьбы не меняется много тысяч лет.
— Что это за формула? - спросил я.
— "Иллюзия-деньги-иллюзия". Знаешь, в чем главная особенность людей как биологического вида?
— В чем?
— Люди постоянно гонятся за видениями, которые возникают у них в голове. Но по какой-то причине они гонятся за ними не внутри головы, где эти видения возникают, а по реальному физическому миру, на который видения накладываются. А потом, когда видения рассеиваются, человек останавливается и говорит - ой, мама, а что это было? Где я и почему я и как теперь? И такое регулярно происходит не только с людьми, но и с целыми цивилизациями. Жить среди иллюзий для человека так же естественно, как для кузнечика - сидеть в траве. Потому что именно из человеческих иллюзий и вырабатывается наш баблос…
Дался им этот кузнечик, подумал я. Было все-таки что-то очень утомительное в постоянных попытках старших вампиров общаться со мной на понятном мне языке.
— А что означает жить в реальности? - спросил я.
— Это хорошо сформулировал граф Дракула, - ответила Иштар. - Он говорил так: "имидж ничто, жажда все".
— У вампиров тоже есть формула судьбы?
— Да, - сказала Иштар. - "Красная жидкость-деньги-красная жидкость".
Если забыть про политкорректность, это означает "кровь-деньги-баблос".
Красная жидкость в формуле человеческая, а баблос нет.
— А почему "красной жидкостью" называется и баблос, и человеческая…
Ну, вы поняли?
— А потому, - ответила Иштар, - что это одно и то же на разных витках диалектической спирали. Не только по цвету, но и по содержательной сути.
Как, например, пиво и коньяк…
Произнеся слово "коньяк", она поглядела на стол, потом на меня и подмигнула. Я понял, что от меня требуется. Стараясь не звякнуть стеклом о стекло, я вылил остатки "Hennessy XO" в стакан и перелил его голове в рот.
Она снова ловко поднырнула под стакан, и на пол не упало ни капли.
Было непонятно, куда уходит выпитый коньяк. Видимо, в шее Иштар существовало какое-то подобие зоба. Алкоголь уже действовал вовсю. Ее лицо покраснело, и я заметил возле ушей невидимые прежде нитки пластических шрамов.
За ширмой выразительно прокашлялась невидимая девушка. Я решил, что больше не дам Иштар спиртного.
— Но разница заключается в концентрации этой сути, - продолжала Иштар. - В человеке пять литров красной жидкости. А баблоса из него за всю жизнь можно получить не больше грамма. Понимаешь?
Я кивнул.
— И это белый протестант в Америке дает грамм. А наши русачки - куда меньше… Надо тебя угостить. Эй, девочки, у нас баблос есть?
— Нет, - долетел из-за ширмы девичий голосок.
— Вот так, - сказала Иштар. - Сапожник без сапог. Сама его делаю, и не имею.
— А как вы его делаете?
— Тебе весь технологический цикл нужно знать? - спросила Иштар. - Хочешь залезть ко мне под юбчонки? Баблос - это мое молочко…
Видимо, мне опять не удалось полностью скрыть своих чувств. Иштар засмеялась. Я укусил себя за губу и придал лицу серьезное и почтительное выражение. Это развеселило ее еще больше.
— Тебе ведь Энлиль дал рисунок с доллара, - сказала она. - Там, где пирамида с глазом. Вот это и есть технология производства. И одновременно мой аллегорический портрет. Ну не лично мой, а любой Иштар в любой стране…
— Вы симпатичнее, - вставил я.
— Спасибо. Пирамида - это тело богини, в котором конденсируется баблос.
А глаз в треугольнике - обозначение сменной головы, которая позволяет возобновлять связь с людьми и видеть их после любой катастрофы или перемены в их мире. После любого "до основанья, а затем". Глаз отделен от пирамиды, поэтому вампирам неважно, во что люди будут верить через сто лет, и какие бумажки будут ходить в их мире - доллары или динары. Мы как глубоководные рыбы - нам не страшен никакой ураган на поверхности. Он нас не затронет.
— Понимаю, - сказал я.
— А насчет того, что я симпатичнее… Ну не умеешь ты притворяться.
Смешной ты все-таки… Кстати, спасибо за мысли про мою прическу. Учту…
Я ничего не говорил ей про прическу, но понял, что первое впечатление успело запечатлеться в моей красной жидкости.
— Извините пожалуйста, - сказал я смущенно.
— Я не обижаюсь, не дура. Все правильно. Просто мне тоже скучно бывает.
Мне ведь и телевизор надо смотреть, и журналы читать, теперь вот еще интернет. Там столько всего разного рекламируют! И объясняют - ты, мол, достойна! Не сомневайся…
Иштар засмеялась, и я понял, что она уже совсем пьяная.
— Я и не сомневаюсь, - продолжала она. - Понятно, что достойна, раз весь гешефт на мне держится. Но ведь я не могу самолет купить. Или яхту…
То есть могу, конечно, но что я с ними делать буду? Да какая яхта… Я тут рекламу видела давеча. В журнале, вон там, посмотри…
Она кивнула на стол.
Лежащий на его краю глянцевый журнал был раскрыт на развороте, занятом большой цветной фотографией. Невеста, вся в белом, стояла у свадебного лимузина, утопив лицо в букете сирени. Кавалькада машин сопровождения терпеливо ждала; задумчивый жених крутил ус у открытой дверцы. Фотограф мастерски поймал завистливый женский взгляд из встречной малолитражки. Под фотографией была надпись: "Прокладки "ОКсинья". Победа всуХую!" Только тут до меня окончательно дошел смысл слов Энлиля Маратовича про bush, которого нет. Шутка показалась мне безобразно жестокой.
— Я даже такую вот победу не могу себе купить, - сказала Иштар. - Знаешь, как в песне - "и значит нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим…" Фронтовики говорят, здесь смысл не в том, что денег много, а в том, что ног нет. Вот так и я. Могу разве прическу сделать. И макияж. Ну сережки в уши вдеть. И все. Ты уж не смейся над старой дурой.
Мне стало стыдно. И еще стало ее жаль. Слава богу, что я заметил шрамы от фэйслифта уже после укуса. Пусть думает, что хоть это ей сделали хорошо.
Раздался писк мобильного телефона.
— Да, - ответила Иштар.
Послышалось тихое кваканье мужского голоса из кнопки наушника в ее ухе.
— У меня, - сказала Иштар. - Говорим, да… Хороший мальчик, хороший.
Подрастет, я его вместо тебя назначу, старый боров, понял? Что, зассал?
Ха-ха-ха…
Наушник в ее ухе опять заквакал.
— Ну ладно, - согласилась она. - Пусть идет, раз так.
Она подняла на меня глаза.
— Энлиль. Говорит, тебе наверх пора.
— А как мне подниматься? - спросил я.
— На лифте.
— А где лифт?
Иштар кивнула на стену.
Только теперь я понял, что второго выхода из комнаты нет: мы были в последней комнате галереи. Там, куда указывала Иштар, находился не вход в следующую алтарную комнату, а дверь лифта.
— Лучше бы я на нем спустился, - сказал я. - А то чуть не утоп.
— Спуститься сюда нельзя. Можно только подняться. И то если повезет.
Все, я с тобой прощаюсь. Сейчас мне мутно будет.
— А что такое? - спросил я испугано.
— Баблос пойдет. А я такая пьяная… В крыльях запутаюсь… Иди отсюда.
То есть нет, иди-ка сюда…
Я подумал, что она собирается снова меня укусить.
— Вы хотите…?
— Нет, - сказала она. - Да иди, не бойся…
Я подошел к ней вплотную.
— Нагнись и закрой глаза.
Как только я выполнил ее просьбу, что-то мокрое шлепнуло меня в середину лба, словно там поставили почтовый штемпель.
— Теперь все.
— До свидания, - сказал я и пошел к лифту.
Войдя внутрь, я повернулся к Иштар.
— И вот еще что, - произнесла она, пристально глядя на меня. - Насчет Геры. Ты с ней поосторожней. Много лет тому назад у Энлиля была одна похожая на нее подруга. Крутили они шуры-муры, ели суши, били баклуши. Но до кровати у них так и не дошло. Я один раз его спросила, почему. И знаешь, что он сказал? "Если не просить черную мамбу, чтобы она тебя укусила, можно долгие годы наслаждаться ее теплотой…" Я тогда подумала, что он холодный и равнодушный циник, хе-хе-хе… А сейчас понимаю - именно поэтому он до сих пор и жив…
Я хотел спросить, причем тут Гера, но не успел - дверь закрылась, и лифт тронулся вверх. Поглядев на свое отражение в полированной стальной дверце, я увидел у себя на лбу похожий на алую розу отпечаток губ.
