Гера

Машина выехала из подземного бетонного бокса, миновала будку охраны, проехала ворота, и за стеклом поплыли сосны. Я даже не увидел дома Энлиля Маратовича, и вообще не успел разглядеть ничего, кроме трехметрового забора. Был уже полдень – выходило, что мы провисели в хамлете всю ночь и все утро. Я совершенно не понимал, куда делось столько времени.

Сидевшая рядом Гера опустила голову мне на плечо.

Я обомлел. Но оказалось, что она просто уснула. Я закрыл глаза, сделав вид, что тоже сплю, и положил руку на ее ладонь. Мы просидели так с четверть часа – потом она проснулась и убрала руку.

Я открыл глаза, выглянул в окно и зевнул, изображая пробуждение. Мы приближались к Москве.

– Куда сейчас? – спросил я Геру.

– Домой.

– Давай вылезем в центре. Прогуляемся.

Гера поглядела на часы.

– Давай. Только не очень долго.

– Довезите нас до Пушкинской, – сказал я шоферу.

Тот кивнул.

Остаток дороги мы молчали – мне не хотелось говорить при шофере, который изредка поглядывал на нас в зеркало. Он был похож на условного американского президента из среднебюджетного фильма-катастрофы – строгий темный костюм, однотонный красный галстук, волевое усталое лицо. Было лестно, что за рулем сидит такой представительный мужчина.

Мы вылезли из машины возле казино «Шангри-Ла».

– Куда пойдем? – спросила Гера.

– Давай по Тверскому бульвару, – сказал я.

Пройдя мимо фонтана, мы миновали изнывающего в бензиновом чаду Пушкина и спустились в переход.

Мне вспомнился мой первый укус. Место преступления было совсем неподалеку – говорят, преступника всегда на него тянет. Может быть, потому я и попросил шофера высадить нас здесь?

Но кусать Геру не стоило: скорее всего, на этом наша прогулка сразу кончилась бы. Этот экзамен я должен был сдавать без шпаргалки, как все – вот оно, возмездие… Меня охватила неуверенность в себе, граничащая с физической слабостью, и я решил срочно победить это чувство, сказав что-нибудь яркое и точное, свидетельствующее о моей наблюдательности и остром уме.

– Интересно, – сказал я. – Когда я был маленький, в этом переходе были отдельно стоящие ларьки. Постепенно их становилось все больше и больше, и теперь вот они слились в один сплошной ряд…

И я кивнул на стеклянную стену торгового павильона.

– Да, – ответила Гера равнодушно. – Концентрата тут много.

Мы поднялись на другой стороне улицы и дошли до Тверского бульвара. Когда мы проходили между каменных чаш по краям лестницы, я хотел было сказать, что внутри у них всегда какой-то мусор и пустые бутылки – но решил больше не демонстрировать свою наблюдательность и острый ум. Однако надо было о чем-то говорить: молчание становилось неприличным.

– О чем думаешь? – спросил я.

– Об Энлиле, – сказала Гера. – Вернее, о том, как он живет. Хамлет над пропастью. Пафосно, конечно. Но все равно очень стильно. Это мало кто может себе позволить.

– Да, – сказал я, – и висишь не на жерди, а на кольце. Есть в этом что-то философическое…

К счастью, Гера не спросила меня о том, что в этом философического – я мог бы затрудниться с ответом. Она засмеялась – видимо, решила, что я пошутил.

Я вспомнил, что фотография Геры показалась мне похожей на картинку пользователя из «Живого Журнала». Может быть, я там ее и видел, и у нее есть свой аккаунт? У меня такой был – и даже имелось около полусотни френдов (с которыми я, естественно, не делился всеми подробностями своей жизни). Это была хорошая тема для разговора.

– Скажи, Гера, а я не мог видеть тебя на юзерпике в «Живом Журнале».

– Не мог, – сказала она. – Жопной жужжалки у меня нет.

Такого выражения я не слышал.

– А чего так строго?

– Это не строго, – сказала она. – Это трезво. Иегова ведь объяснял, почему люди заводят себе интернет-блоги.

– Я не помню такого, – ответил я. – А почему?

– Человеческий ум сегодня подвергается трем главным воздействиям. Это гламур, дискурс и так называемые новости. Когда человека долго кормят рекламой, экспертизой и событиями дня, у него возникает желание самому побыть брендом, экспертом и новостью. Вот для этого и существуют отхожие места духа, то есть интернет-блоги. Ведение блога – защитный рефлекс изувеченной психики, которую бесконечно рвет гламуром и дискурсом. Смеяться над этим нельзя. Но вампиру ползать по этой канализации унизительно.

– Это ты мне за «чмоки» под письмом? – спросил я. – Какая ты злопамятная…

– Нет, – сказала она, – что ты. Твое письмо мне понравилось. Особенно «иниф». Я тоже люблю делать такие открытия. Например, если напечатать на русской клавиатуре «self», получится «ыуда».

И она опять засмеялась. Я не понял, то ли она привела этот пример просто так, то ли это был намек на мое якобы гипертрофированное эго.

У нее была интересная манера смеяться: громко, но коротко, словно веселье прорывалось из нее наружу только на секунду, и клапан сразу закрывался – она, можно сказать, чихала смехом. А когда она улыбалась, у нее на щеках появлялись продолговатые ямочки. Даже не просто ямочки, а две канавки.

– Вообще-то, – сообщил я, – я в свой жэжэ почти ничего не пишу. Просто я не читаю газет и не смотрю телевизор. Я там узнаю новости. В жэжэ всегда можно выяснить, что думают профессионалы – у любого эксперта сейчас есть свой блог.

– Читать вместо газет блоги экспертов, – ответила Гера, – это все равно что не есть мяса, а вместо него питаться экскрементами мясников.

Я откашлялся.

– Интересно, где ты этого набралась?

– Я не набралась. Я сама так думаю.

– В «Живом Журнале», – сказал я, – после такой фразы полагалось бы поставить смайлик.

– А смайлик – это визуальный дезодорант. Его обычно ставят, когда юзеру кажется, что от него плохо пахнет. И он хочет гарантированно пахнуть хорошо.

Мне вдруг захотелось отойти в сторону и проверить, не пахнет ли от меня потом. До конца бульвара мы дошли в тишине.

За это время я успел разозлиться. Но достойного ответа не приходило в голову. Вдохновение посетило меня, когда я поглядел на памятник Тимирязеву.

– Да, – сказал я, – с дискурсом у тебя порядок. Но вот с гламуром… Или это я отстал? Сейчас что, такая мода – одеваться под Тома Сойера?

– Что значит – под Тома Сойера?

Я посмотрел на ее стираную черную футболку. Потом на ее темные штаны – когда-то они тоже, видимо, были черными. Потом на ее кроссовки.

– Так, как будто собираешься красить забор.

Это, конечно, был удар ниже пояса – девушкам такого не говорят. Во всяком случае, я искренне надеялся, что это удар ниже пояса.

– Ты считаешь, я плохо одета? – спросила она.

– Ну почему плохо. Рабочая одежда – это нормально. Тебе даже идет. Просто в современной городской стилистике…

– Подожди-ка, – сказала она, – ты действительно думаешь, что это на мне рабочая одежда? А не на тебе?

Мой пиджак был разорван и в нескольких местах испачкан сажей, но и в таком виде я был уверен в безупречности своего наряда. Вся комбинация – пиджак, брюки, рубашка и туфли – была куплена мной в «LovemarX». Я полностью позаимствовал ее с манекена, выставленного в торговом зале – кроме носков, которые купил отдельно. Приобретая готовые комплекты с манекенов, я научился маскировать свою гламурную несостоятельность. Метод работал: Бальдр лично одобрил этот наряд, сказав, что я одет как гренландский пидор во время течки.

– Скажем так, – ответил я, – для работы в огороде я бы оделся по-другому. Одежда – это все-таки ритуал, а ритуалы надо уважать. Это демонстрация статуса. Каждый должен одеваться в соответствии со своим положением в обществе. Таков социальный кодекс. Мне кажется, вампир – это очень высокий статус. Не просто очень высокий, а самый высокий. И наша одежда должна ему соответствовать.

– А как одежда отражает социальный статус?

Пора было показать, что я тоже владею дискурсом.

– Вообще-то во все эпохи действует один и тот же простой принцип, – сказал я, – который называется «industrial exemption». Одежда демонстрирует, что человек освобожден от тяжелого физического труда. Например, длинные рукава, спадающие ниже пальцев. Типа «Lady Greensleeves» – знаешь песню?

Она кивнула.

– Понятно, – продолжал я, – что дама, которая носит такую одежду, не будет мыть кастрюли или кормить свиней. Сюда же относятся кружева, которые окружают кисти рук, нежнейшая обувь на каблуке или с загнутым носом, различные подчеркнуто нефункциональные детали костюма – панталоны буфф, гульфики, всякие излишества. Ну а сегодня это просто, э-э-э… дорогая одежда, подобранная со вкусом. Такая, по которой видно, что человек не занимается окраской заборов.

– С теорией правильно, – сказала Гера. – Ошибка с практикой. Твоя офисная униформа вовсе не показывает, что ты освобожден от унизительного труда по окраске заборов. Наоборот. Она сообщает окружающим, что в десять утра ты должен прибыть в контору, представить себе ведро краски и до семи вечера красить воображаемый забор внутри своей головы. С коротким перерывом на обед. И твой старший менеджер должен быть доволен ходом работы, о котором он будет судить по выражению оптимизма на твоем лице и румянцу на щеках…

– Почему обязательно… – начал я.

– Какой ужас! – перебила она. – И это говорит вампир? Рама, ты одет как клерк перед интервью с нанимателем. У тебя такой вид, словно в твоем внутреннем кармане лежит сложенный вчетверо листок с краткой автобиографией и ты не решаешься взять его в руки, чтобы перечитать, потому что твои ладони потеют от ответственности, и ты боишься, что буквы расплывутся. И ты делаешь замечания мне? Да еще в день, когда я ради торжественного случая специально надела нашу национальную одежду?

– Какую национальную одежду? – спросил я оторопело.

– Национальная одежда вампиров – черный цвет. А стиль «industrial exemption» в двадцать первом веке – это когда тебя не волнует, что о твоем пиджаке подумает капитан галеры, где ты прикован к веслу. Все остальное – это рабочая одежда. Даже если ты носишь «Ролекс». Кстати сказать, особенно если ты носишь «Ролекс».

У меня на руке действительно был «Ролекс» – неброский, но настоящий. Он вдруг показался мне невыносимо тяжелым, и я втянул кисть в рукав. Я чувствовал себя так, словно меня спустили в бочке по Ниагарскому водопаду.

Мы перешли Новый Арбат. Гера остановилась перед витриной, внимательно себя оглядела, вынула из кармана патрончик с ярко-алой помадой и подвела ей губы. После этой процедуры она стала напоминать девушку-вампира из комиксов.

– Красиво, – сказал я заискивающе.

– Спасибо.

Она спрятала помаду в карман.

– Скажи, а ты веришь, что вампиры вывели человека? – спросил я.

Она пожала плечами.

– А почему нет. Ведь люди вывели свинью. И корову.

– Но это разные вещи, – сказал я. – Люди ведь не просто скот. Они создали потрясающую культуру и цивилизацию. Мне трудно поверить, что все это появилось только для того, чтобы вампиры могли без проблем обеспечивать себя пищей. Посмотри по сторонам…

Гера отреагировала буквально. Остановившись, она с комичным вниманием оглядела все вокруг: кусок Нового Арбата, кинотеатр Художественного фильма, Министерство обороны и станцию метро «Арбатская», похожую на степной монгольский мавзолей.

– Посмотри сам, – сказала она и указала на рекламный щит впереди. На щите была реклама унитаза – огромные цифры «9999 рублей», и подпись: «Эльдорадо – территория низких цен».

– Я бы им предложил такой слоган: «Золото Фрейда», – сказал я. – Нет, лучше боевик такой снять…

Унитаз вдруг пришел в движение и распался на вертикальные полосы. Я понял, что щит состоит из треугольных планок. Когда они повернулись, появилась другая реклама – телефонного тарифа. Она была выдержана в жизнерадостных желтых и синих красках: «$10 не лишние! Подключись и получи 10 долларов!» Прошла еще пара секунд, планки снова развернулись, и появилось последнее изображение – строгая черная надпись на белом фоне:

– Потрясающая культура и цивилизация, – повторила Гера.

– Ну и что, – сказал я, – подумаешь. Какие-то протестанты арендовали щит и рекламируют свою амбарную книгу. В смысле Библию. Смешного вокруг много, никто не спорит. Но я все равно не могу поверить, что человеческие языки и религии, одно перечисление которых занимает целую энциклопедию – это побочный эффект продовольственной программы вампиров.

– А что тебя смущает?

– Несоразмерность цели и результата. Это как строить огромный металлургический комбинат, чтобы наладить выпуск… Не знаю… Скрепок.

– Если бы вампиры сами придумывали все эти культуры и религии, тогда действительно было бы хлопотно, – ответила она. – Только это ведь делают люди. Это, как ты сам выразился, побочный эффект.

– Но если единственная задача людей – кормление вампиров, получается, что у человеческой цивилизации очень низкий коэффициент полезного действия.

– А почему он должен быть высоким? Какая нам разница? Нам что, надо перед кем-то отчитываться?

– Это верно, но… Все равно не верю. В природе нет ничего лишнего. А здесь лишнее почти все.

Гера нахмурилась. Выглядело это так, словно она злится, но я уже знал, что у нее бывает такое выражение лица, когда она о чем-то сосредоточенно думает.

– Ты знаешь, кто такие термиты? – спросила она.

– Да. Слепые белые муравьи. Они выедают изнутри деревянные вещи. Про них еще этот писал, как его, Мракес.

– Маркес? – переспросила Гера.

– Может. Я не читал, знаю чисто по дискурсу. Как и про термитов. Живых не видел.

– Я тоже, – сказала Гера. – Но я видела про них фильм. У термитов есть король и королева, которых охраняют обычные термиты. Король и королева сидят в своих камерах, откуда нельзя вылезти, а рабочие термиты постоянно их вылизывают и кормят. У термитов есть свой архитектурный стиль – такая, типа, кислотная готика. Есть сложная социальная иерархия. Много разных профессий – рабочие, солдаты, инженеры. Больше всего меня поразило, что новый термитник возникает, когда молодые король и королева улетают из старого строить другое царство. Прилетев на место, они для начала отгрызают друг другу крылья…

– Ты хочешь сравнить цивилизацию людей с термитником? – перебил я.

Она кивнула.

– Уже одно то, что ты это делаешь, – сказал я, – показывает, насколько люди и термиты далеки друг от друга.

– Почему?

– Потому что два термита никогда не будут говорить о том, что их термитник похож на готичный собор.

– Во-первых, – сказала Гера, – не готичный, а готический. Во-вторых, никто не знает, что обсуждают термиты. В-третьих, я не договорила. В фильме рассказывали, что есть две разновидности термитов-солдат. Бывают обычные солдаты – у них на голове что-то вроде кусачек. А еще бывают носатые термиты – у них на голове такой длинный штырь. Этот штырь смазывается химическим раздражителем, экстрактом их лобной железы. Когда выяснилось, что экстракт лобной железы термита помогает при лечении болезней, термитов стали разводить искусственно, чтобы получать это вещество. Если бы носатому термиту из такого искусственно устроенного термитника сказали, что вся их огромная сложная монархия, вся их уникальная архитектура и гармоничный социальный строй – это побочные следствия того, что каким-то обезьянам нужен экстракт их лобной железы, термит бы не поверил. А если бы и поверил, то увидел бы в этом чудовищную и оскорбительную несоразмерность.

– Экстракт лобной железы менеджера низшего звена, – повторил я. – Красивое сравнение…

– Прямо по Энлилю Маратовичу. Только давай без наездов на офисный пролетариат, это пошло. Ребята в офисе ничем не хуже нас, просто нам повезло, а им нет.

– Ладно, – сказал я миролюбиво, – пусть будет менеджер среднего звена.

Мы приближались к храму Христа Спасителя. Гера указала на одну из скамеек. Я увидел на ее спинке сделанную желтым распылителем надпись:

В русской культуре последних лет все так смешалось, что невозможно было понять – то ли это хула на Спасителя, то ли, наоборот, хвала ему… Отчего-то я вспомнил о порванной купюре, которую мне дал Энлиль Маратович, вынул ее из кармана и прочел надписи вокруг пирамиды с глазом:

– «Novus Ordo Seclorum» и «Annuit Caeptis». Как это переводится?

– «Новый мировой порядок», – сказала Гера, – и что-то вроде «наши усилия принимаются с приязнью».

– И какой в этом смысл?

– Просто масонская белиберда. Ты не там ищешь.

– Наверно, – сказал я. – Важен был сам его жест, да? То, что он порвал банкноту? Может, существует какая-то особенная технология уничтожения денег. Нечто вроде аннигиляции, при которой выделяется заключенная в них энергия.

– Это как, например?

Я задумался.

– Ну допустим, переводят деньги на специальный счет. А потом как-то по-особому уничтожают. Когда деньги исчезают, выделяется жизненная сила, и вампиры ее впитывают…

– Неправдоподобно, – сказала Гера. – Где выделяется жизненная сила? Счет ведь в банковской компьютерной системе. Невозможно сказать, где именно он находится.

– Может быть, вампиры собираются вокруг ноута, с которого посылают команду куда-нибудь на Каймановы острова. А у этого ноута на USB висит особая вампирская фишка.

Гера засмеялась.

– Чего? – спросил я.

– Представляю себе, как наши во время дефолтов гуляют.

– А это, кстати, ценная мысль, – сказал я. – Может быть, все вообще делают централизованно. Типа опускают доллар на десять процентов и прутся потом полгода.

Гера вдруг остановилась.

– Стоп, – сказала она. – Кажется…

– Что такое?

– Я только что все поняла.

– Что ты поняла?

– Скорей всего, вампиры пьют не человеческую красную жидкость, а особый напиток. Он называется «баблос». Его делают из старых банкнот, подлежащих уничтожению. Поэтому Энлиль бумажку и порвал.

– С чего ты взяла?

– Я вспомнила разговор, который случайно слышала. Один вампир при мне спросил Энлиля, все ли готово, чтобы сосать баблос. А Энлиль ответил, что еще не пришла партия старых денег с Гознака. Тогда я вообще не поняла, о чем они. Только сейчас все встало на места.

– Партия старых денег с Гознака? – переспросил я недоверчиво.

– Подумай сам. Люди постоянно теребят деньги в руках, пересчитывают, прячут, надписывают, хранят. Это для них самый важный материальный объект. В результате банкноты пропитываются их жизненной силой. Чем дольше бумажка находится в обращении, тем сильнее она заряжается. А когда она становится совсем ветхой и буквально сочится человеческой энергией, ее изымают из обращения. И вампиры готовят из нее свой дринк.

Я задумался. Звучало это, конечно, странно и не особо аппетитно – но правдоподобнее, чем моя версия про счета на Каймановых островах.

– Интересно, – сказал я. – А кто этот другой вампир, с которым говорил Энлиль Маратович?

– Его зовут Митра.

– Ты знаешь Митру? – удивился я. – Хотя да, конечно… Это ведь он мне твое письмо и передал.

– Он про тебя очень смешно рассказывал, – сообщила Гера. – Говорил, что…

Она ойкнула и прикрыла ладошкой рот, словно сказала лишнее.

– Что он говорил?

– Ничего. Замнем.

– Нет, говори уж, раз начала.

– Я не помню, – ответила Гера. – Ты думаешь мы только про тебя с ним беседуем? У нас других тем хватает.

– А что за темы, если не секрет?

Гера улыбнулась:

– Он мне комплименты делает.

– Какие?

– Не скажу, – ответила Гера. – Не хочу сковывать твое воображение примером. Вдруг ты сам захочешь сделать мне комплимент.

– А тебе нужны комплименты?

– Девушкам всегда нужны комплименты.

– Разве ты девушка? Ты вампирка. Сама ведь в письме написала.

Сказав это, я понял, что совершил ошибку. Но было уже поздно. Гера нахмурилась. Мы перешли дорогу и молча пошли по Волхонке. Через минуту или две она сказала:

– Вспомнила, что Митра говорил. Он рассказывал, что у тебя дома осталась картотека покойного Брамы. Весь сомнительный материал оттуда убрали, завалялась только одна пробирка с препаратом времен второй мировой. Что-то про нордический секс в зоопарке, так кажется. Он сказал, ты ее досуха вылизал.

– Да врет он все, – возмутился я. – Я… да, попробовал. Ну, может, пару раз. И все. Там еще есть. Было, во всяком случае, если не вытекло… А сам этот Митра, между прочим…

Гера засмеялась.

– А что ты оправдываешься?

– Я не оправдываюсь, – сказал я. – Просто не люблю, когда о людях плохо говорят за спиной.

– А что здесь плохого? Если бы это было плохо, ты бы, наверно, не стал вылизывать эту пробирку досуха, верно?

Я не нашелся, что ответить. Гера подошла к краю тротуара, остановилась и подняла руку.

– Ты чего? – спросил я.

– Дальше я поеду на машине.

– Я тебя так утомил?

– Нет, что ты. Совсем наоборот. Просто мне пора.

– Может, дойдем до парка Горького?

– В другой раз, – улыбнулась она. – Запиши мой мобильный.

Как только я набрал ее номер на клавиатуре, рядом остановилось желтое такси. Я протянул ей руку. Она взяла меня ладонью за большой палец.

– Ты славный, – сказала она. – И симпатичный. Только не носи больше этот пиджак. И не мажь волосы гелем.

Изогнувшись, она поцеловала меня в щеку, очаровательно боднула головой в шею и сказала:

– Чмоки.

– Чмоки, – повторил я, – рад знакомству.

Когда такси отъехало, я почувствовал на шее что-то влажное, провел по этому месту рукой и увидел на своей ладони чуть-чуть красной жидкости. Не больше, чем бывает, если прихлопнуть комара.

Мне захотелось догнать такси и треснуть изо всех сил кулаком по заднему стеклу. Или даже не кулаком, а ногой. Так, чтобы вылетело стекло. Но машина была уже слишком далеко.