Книга: Числа
Назад: 43
Дальше: 60

360

Над словами «Табуретовка™ (та самая!)» был нарисован табурет. На нем сидел насупленный Зюзя, в ватнике и резиновых сапогах, с мормышкой в руке. Улыбающийся Чубайка, предупредительно изогнувшись, стоял рядом с подносом в руках; на подносе была бутылка, на которой можно было различить две крохотные фигурки в тех же позах: одну на табурете, а другую, изогнувшуюся, - с подносом. Подразумевалась бесконечность.
С другой стороны бутылки была наклейка поменьше, со слоганом «Семь раз фильтруем базарчик™!» и неровным столбиком текста. («Размещенные прямо на бутылке отрывки из диалогов, знакомых по эфиру и газетам, - объяснял Малюта в концепции, - помогут потребителю отождествить продукт с бутилированной телепередачей, вовлекая его в непрерывный цикл потребления, что и является главной задачей 360-градусного маркетинга с использованием главных российских масс-медиа - водки, телевидения и газет».)
Отрывок на наклейке был созвучен Степиному настроению:
З: «Знаете, Чубайка, что такое история России в XX веке? Страна семьдесят лет строила лохотрон, хотя никто толком не знал, что это такое и как он должен работать. Потом кто-то умный сказал: «Давайте его распилим и продадим, а деньги поделим…»
Ч: Может быть, не все в нашей истории так мрачно и бессмысленно, Зюзя? Может быть, вы просто пропустили момент, когда лохотрон заработал?»
«3» и «Ч» стояли на этикетке в правильной последовательности. Только это совсем не радовало. А вилка, которой Степа выковыривал креветок из ледяного салата, совсем не портила настроения, несмотря на четыре зубца. Испортить его было нельзя.
С утра Степа наблюдал интересный и жуткий эффект, похожий на полное солнечное затмение. Он заключался в том, что число «34» больше не содержало в себе ничего, греющего душу. Обращаться к нему было бесполезно - Степа знал, что оно полностью исчерпало свою светлую суть. Точно так же и в числе «43» теперь не было ничего пугающего. Столько же эманаций зла исходило от любого другого сегмента мироздания.
Он понимал, как все произошло. Это было похоже на поединок Пересвета и Челубея, поразивших друг друга насмерть: числа взаимно аннигилировали, исчезнув во вспышке света. Вслед за вспышкой пришла тьма, в которой Степа и находился. Затмение обещало быть не только полным, но и окончательным, потому что свету неоткуда было взяться. Разве что из телевизора.
На его экране беседовали трое: бритый наголо татарин в майке с надписью «KIKA», отечная женщина с красными волосами и юный морячок - тот самый, которого Степа видел в клубе «Перекресток». Москва прощалась со Сракандаевым.
- Что больше всего поражало, - запинаясь, говорил морячок, - это его наблюдательность, его удивительно глубокое понимание искусства. Во время нашей последней встречи мы целый вечер говорили о пьесе Родиона Ахметова, которую перед этим смотрели - это, как вы знаете, спорное и даже скандальное произведение. Мне оно показалось фарсом. Но Жора сказал, что это невероятно глубокая вещь, настоящий шедевр. И, можете себе представить, за несколько минут он меня убедил. Я и не понял, что Царственный на самом деле был доктором Гулаго! Только когда Жора сказал об этом, я вспомнил, что Царственный во время экзекуции восклицал: «Unlucky, eh?» - точно так же, как доктор Гулаго бормотал в первом акте!
- Потрясающе! - сказала красноволосая женщина.
- Но это еще не все. Жора сказал, что разноцветные огни, которые освещают сцену во втором акте, - помните, там все то зеленое, то синее, то красное? - так вот, эти огни указывают, что действие происходит в Бардо, где мертвый Бонд пожинает плоды своих земных дел. Потому что на самом деле он замерз в Беринговом проливе, когда пытался проехать на своих бультерьерах к ледяной избушке доктора Гулаго! А соблазненная помощница доктора Гулаго была самим доктором Гулаго, который направил Бонда по неверному маршруту. Я спросил - а почему доктор Гулаго тоже оказался в Бардо? Да потому, сказал Жора, что Буш получил корм для мартышек. Помните эту секунду, когда гаснет освещение, а потом зажигаются оранжевые лампы? В Бардо оказался не только доктор Гулаго. Там оказался весь зрительный зал. И никто не вспомнил, сказал Жора с какой-то просто разрывающей сердце грустью, что в Бардо надо идти к свету. Никто - ни в зале, ни на сцене… Никто… Эти слова так потрясли, так напугали меня, что мне стало дурно, и Жориным спутникам пришлось везти меня домой…
- Он предчувствовал! - сказал женщина. - Он знал! Теперь это совершенно ясно. Действительно, в последнее время Жора интересовался духовными вопросами - видимо, ощущал приближение конца. Говорил, что заново открыл для себя Библию. Помню, с удивлением повторял: «Со всеми заповедями согласен! Вот только не пойму, почему любовь грех…»
Степа переключил программу и увидел Зюзю с Чубайкой. Анимационная группа успела среагировать на весть о трагедии - на рукавах Зюзи и Чубайки были траурные повязки, причем у Зюзи она была с красной полосой посередине. Одетый в бархатный халат Чубайка лежал на диване, покуривая кальянчик, а Зюзя в мокром ватнике стоял неподалеку и время от времени ударял лбом о стену, производя глухой загадочный звук.
- Знаете, Чубайка, - говорил он в промежутках между ударами, - наше общество напоминает мне организм, в котором функции мозга взяла на себя раковая опухоль!
- Эх, Зюзя, - отвечал Чубайка, выпуская струю дыма, - а как быть, если в этом организме все остальное - жопа?
- Чубайка, да как вы смеете? - От гнева Зюзя ударил головой в стену чуть сильнее.
- Зюзя, ну подумайте сами. Будь там что-то другое, опухоль, наверное, и не справилась бы.
- Так она и не справляется, Чубайка!
- А чего вы ждете, Зюзя, от опухоли на жопе?
На следующем канале был поэтический вечер.
Выступал седой титан-шестидесятник Арсений Витухновский. Махая в воздухе кулаком (что делало его слегка похожим на Зюзю), он читал:
Плачьте, бинокли и трубы подзорные!
Скушали ослика волки позорные.
Не доиграв, он уходит со сцены.
В черную щель закатились семь центов…

А этот откуда про семь центов знает? - подумал Степа, переключая канал. - Хотя да…»
- …невероятно разносторонняя натура, - затараторила красноволосая женщина. - Знаете, офис у Жоры находился на улице Курской битвы. Не знаю, по этой причине или нет, но он уже долго работал над экспериментальным романом о крупнейшем танковом сражении Второй мировой. Его мыслью было увидеть великие дни нашей истории глазами Достоевского…
- Да-да, - перебил морячок. - Роман назывался «Приказание и наступление». Он рассказывал, что ему помогают два текст-билдера, но на какой стадии проект, не уточнял…
- Кроме того, - неприязненно покосившись на морячка, продолжала красноволосая, - он рисовал картины и писал музыку. Короче, обеспечивал работой человек пятнадцать. Помните его любимую поговорку? «Красота спасет мир и доверит его крупному бизнесу!» Если бы все наши банкиры были такими, мы бы жили при втором Возрождении!
- Да, энергии ему было не занимать, - вздохнул морячок и почему-то покраснел.
- Но откуда она бралась? - спросила женщина. - В чем была его, так сказать, основополагающая мотивация? Может быть, вы скажете, Насых Насратуллаевич?
- Я? - переспросил бритоголовый Кика с таким видом, словно его обидело это обращение. - Извольте. Но это трудная тема. От нас ушел не просто чей-то друг или партнер. От нас ушел Алеша Карамазов русского бизнеса. Он был не просто яркой, глубокой и страстной личностью. Он осознавал себя как капиталист. И был полон решимости доказать, что капитал может все. Ах, если бы кто-нибудь записывал за ним его слова! Со временем вышла бы книга, достойная лечь на чашу весов напротив «Капитала». Как помогла бы нам она в эти трудные годы! За все свои дары человечеству, говорил Жора, капитал хочет совсем немного - чтобы мы согласились забыть себя, играя простые и ясные роли в великом театре жизни. Но где взять на это сил? Здесь, полагал Жора, может помочь только стоицизм. Сила обретается в постоянстве внутреннего жеста, который может быть произволен, но должен переживаться на сто процентов всерьез… И слово у него не расходилось с делом. Единственное, в чем я иногда по-товарищески упрекал его, это в том, что он чересчур полагается на своих концепт-стилистов, хоть все они были художники с мировыми именами. Жора, говорил я ему, ну посмотри, во что они тебя превратили! Как ты не понимаешь, что современный художник - просто презерватив, которым капитал пользуется для ритуального совокупления с самим собой? Почему ты так слепо веришь этим штопаным гандо…
- И что он отвечал? - торопливо перебила женщина.
- Он смеялся. В этом и дело, говорил он. Смысл жизни только в самовыражении. Но у бизнесмена не может быть иной самости, кроме капитала. А лучшие формы самовыражения капитала дает современное искусство. Так почему не сделать произведением искусства всю жизнь, превратив ее в непрерывный хэппэнинг? Я спрашивал - но зачем же именно так? А он говорил - помнишь, как это у Пастернака: «И чем случайней, тем вернее…» С ним невозможно было спорить на эту тему, за ним надо было записывать, записывать, записывать…
Степа щелкнул пультом и опять попал на поэтический вечер. Теперь на сцене стоял другой пушкин, похожий на Чубайку. Он был одет в расшитую васильками рубаху навыпуск. Застыв в характерной для театра Кабуки позе, он медленно разводил поднятые над головой руки, словно разрывая на две половины невидимый парус:
Пахнет сеном тропинка в навек наступившее сатори,
Над тесемкой смешною уже не рыдают смычки.
Только совесть страны, академики Познер и Сахаров,
Все никак не протрут запотевшие кровью очки…

Степа поморщился от ассоциаций, которые возникли у него со словом «очко» во множественном числе, вздохнул и вернулся на канал, где беседовали красноволосая женщина, морячок и бритоголовый Кика.
- А сколько невероятных слухов ходило про эти ослиные уши и все, что их окружало! - всплеснула руками женщина. - Как вы считаете, верно ли, что так проявлялась его репрессированная гомосексуальность, в которой он до самого конца не хотел себе признаться, пытаясь спрятать от себя то, что ему, человеку классической культуры, казалось невозможным принять? Даже не спрятать, неправильное слово… а как бы вынести за скобки личности путем предельного отстранения?
- Знаете, я не психоаналитик, - наморщился Кика. - Не знаю, какие там у личности скобки. И меня безумно раздражает этот педерастический детерминизм, который сводит к репрессированной гомосексуальности все, что чуть выходит за умственный горизонт биржевого маклера. Поэтому давайте не будем слишком углубляться в эту тему. Да, он часто краснел, когда занимался любовью. Но это можно объяснить просто-напросто тем, что его голова склонялась слишком низко к полу. И я уверен, что анальный секс никогда не был для него главным. Вряд ли он вообще имел какое-то значение, кроме чисто метафорического…
- Да-да, - влез морячок. - Я тоже так думаю. В последнее время мне стало казаться, что его настоящей мишенью был голливудский оскал американского национал-капитализма. Вспомните, что осел - это эмблема республиканской партии США! Я уверен, проживи Жора дольше, он ударил бы и по демократам.
Красноволосая женщина снова поглядела на морячка с неприязнью.
Кика никак не отреагировал на его слова.
- Накладные уши были куда важнее секса per se, - продолжал он. - В первую очередь они требовались ему для того, чтобы довести ситуацию до абсурда, даже не довести, а выстроить как изначально абсурдную. Знаете, он обожал Ги Дебора и часто повторял: «Мы еще заставим общество спектакля аплодировать нам стоя!» Это была гениальная игра сильного и одаренного человека. Но настал день, когда неутолимая жажда жизни сменилась усталостью и разочарованием…
- Вы полагаете, это была гениальная игра? А зачем тогда он надел их, ну… Перед самой кончиной? Когда был совсем один?
- Ну, знаете ли… Как сказал кто-то из великих французов: «Сегодня мы играем без зрителей. Сегодня мы играем свою жизнь».

 

Назад: 43
Дальше: 60