Книга:
t
Назад:
X
Дальше:
XII
XI
Пока Т. говорил, Кнопф внимательно осматривал свои рыжие тупоносые башмаки, хмурясь и пришёптывая — словно прикидывая, не пора ли нести их в починку. Однако слушал он внимательно — когда Т. замолчал, он сразу же сказал:
— Значит, чтобы подытожить. Нас с вами создаёт некий демон по имени Ариэль, который является творцом и владыкой этого мира, так?
— Он не считает себя демоном, — ответил Т. — Он называет себя истинным человеком. И создаёт он нас не в одиночестве, а вместе с целой шайкой таких же сущностей как и он. Но вы правы — для нас с вами, разумеется, он демон. Или, скорее, бог — но не благой, а довольно злобный и недалёкий.
— Вы находитесь в постоянном контакте с этим демоном?
— Не то чтобы в постоянном, — сказал Т. — Он сам выбирает, когда и в каком обличье появиться. Но общаемся мы часто.
— А про меня этот демон сообщил, что я тоже его творение, но по сравнению с вами как бы второсортное и эпизодическое?
— Да, в общих чертах так, — согласился Т. — Только не обижайтесь. Наша с вами природа такова, что глупо говорить о чьём-то превосходстве. Мы просто чужая выдумка, порождение мыслящих нас по очереди умов…
И Т. указал куда-то вдаль.
— Ага, — сказал Кнопф. — Понятно. Эти умы выдумывают нас с художественной целью?
— Да, — ответил Т. — Хотя при этом сильно сомневаются в художественной ценности своего продукта. Как я понял, их цель гораздо ближе к коммерческому скотоводству, чем к художеству.
Кнопф забарабанил пальцами по скамейке.
— Скажите, а эти ваши демоны рассказали, зачем вы идёте в Оптину Пустынь? — спросил он. — И почему ваши попытки наталкиваются на такое ожесточённое сопротивление?
— Конечно, — сказал Т. — Я должен попасть туда, чтобы покаяться и примириться с церковью. Демонам это нужно для интриги, которую я сам не понимаю до конца.
— А как вам объяснили мою роль?
— Вы строите мне козни, чтобы было интересней.
— Значит, чтобы было интересней, — повторил Кнопф. — Лучшие агенты сыскного отделения гибнут как мухи, чтобы было интересней… И всё?
Т. кивнул.
Где-то за рекой три раза громко пробил колокол. Звук у него был меланхолический и какой-то вопрошающий.
Кнопф встал с места и принялся быстро ходить взад-вперёд перед лавкой — его, казалось, переполняли эмоции.
— Скажите, — спросил он, — доводилось ли вам слышать от вашего Ариэля про обелиск Эхнатона?
— Нет, — ответил Т.
— А про гермафродита с кошачьей головой?
— Тоже нет. А что это такое?
— Знаете, — сказал Кнопф, — как и большинство сыщиков, я по убеждениям материалист и атеист. Но после вашего рассказа я готов поверить в существование сверхъестественного мира. Может ли быть, чтобы вас действительно вели духи зла, как верят некоторые петербургские сановники?
— Меня? — от изумления Т. выпучил глаза. — Духи зла? Вы в своём уме?
— Хорошо-с, — сказал Кнопф. — Не желаете ли ознакомиться с моей версией происходящего?
— Будет любопытно. Кнопф опустился на лавку.
— В тысяча восемьсот шестьдесят первом году, — заговорил он, — да-да, граф, именно в год освобождения крепостных, в Египте, в окрестностях древних Фив, нашли странную могилу. Сначала археологи решили, что это захоронение какого-то жреца, или, может быть, фараона, поскольку фараонов нередко хоронили тайно — но представьте себе изумление раскопщиков, когда в огромном саркофаге погребальной камеры они нашли разбитый на части обелиск. Его осколки были залиты битумным маслом и завёрнуты в бинты, словно мумия. От обелиска сохранились только фрагменты, но даже того, что египтологам удалось прочесть, оказалось достаточно, чтобы в дело вмешался Ватикан. Обелиск был уничтожен, а открытие навсегда скрыто от человечества…
— Это и был обелиск Эхнатона?
— Совершенно верно. Колонна фараона-отступника, который перенёс столицу в пустыню и первым в мире попытался уйти от многобожия. Обелиск был разбит жрецами после восстановления старых порядков, что произошло очень быстро после смерти Эхнатона. А тайные последователи фараона захоронили каменные осколки.
— Что было написано на обелиске?
— Смысл надписи был чудовищен. Из прочитанного археологами следовало, что Эхнатон не походил на обычных земных властителей, поклонявшихся выбранному божеству в обмен на его помощь. Он был фанатиком, то есть он больше всего мечтал услужить своему богу просто так. И бог дал ему такую возможность.
— Какой бог? — спросил Т.
— Этот бог изначально был гермафродитом с кошачьей головой. Но видеть его изображение считалось дурным знаком, и суеверие было настолько сильным, что его никогда не изображали на фресках или барельефах в настоящем виде. Использовали замещающий образ в виде диска с множеством рук — смысл был в том, что этот бог всемогущ и ослепительно прекрасен, и дать о нём представление может лишь сияние солнечной короны. Затем суеверие распространилось на всякое упоминание его имени, отчего оно исчезло из надписей, а все уже сделанные были уничтожены. Его почитали, не именуя прямо — точно так же, как фараонов называли не их собственными именами, а различными магическими титулами. Попросту говоря, чтобы не произносить запретного имени, этого бога стали называть «наше солнышко» и изображали в виде солнечного диска — поскольку сравнение с солнцем было самой высокой формой лести, доступной древнему человеку. На деле же гермафродит с кошачьей головой был самым жутким из богов…
— Откуда вы всё это знаете? — спросил Т., недоверчиво глядя на Кнопфа.
— От тех, кто послал меня за вами, — ответил Кнопф. — Позволите продолжить?
Т. кивнул.
— В качестве свидетельства своей преданности Эхнатон поклялся принести в жертву гермафродиту огромное количество душ — самое большое число, которое когда-либо было записано египетскими знаками.
Мне называли точную цифру, но я не запомнил — помню только, что она совсем не круглая…
— А как души приносили в жертву? — перебил Т.
— Вот это и было самым поразительным и ужасным. Чтобы уловить как можно больше душ в свои сети, жрецы Эхнатона решили использовать доктрину единобожия. Суть их плана сводилась к тому, чтобы оставить гермафродита с кошачьей головой единственным богом, а всех остальных богов объявить демонами. Но, поскольку подлинный образ гермафродита следовало скрыть, решено было заманить людей в ловушку, использовав в качестве приманки невидимый идол нематериальной природы… Скажу вам честно, граф, что смысла этих слов я не понимаю сам.
— Это как раз довольно просто, — хмыкнул Т.
— Просто? — нахмурился Кнопф.
— Конечно. Что такое, по-вашему, идол?
— Статуя, которую первобытные люди натирают жиром, чтобы им везло на войне и охоте…
— Верно, но почему обязательно статуя? Идолы могут быть самыми разными. Можно сказать людям: ваш бог — вот этот раскрашенный пень. Изготовить такой идол нетрудно, но и уничтожить его тоже легко — такой бог быстро потеряется во времени. Но если выбрать в качестве идола отвлечённое построение ума, например, концепцию бестелесного Бога как личности, то уничтожить такой идол не будет никакой возможности, даже послав целую армию. Вернее, останется лишь один способ избавиться от него — перестать о нём думать. Но для большинства людей это за пределами осуществимого.
— Возможно, — сказал Кнопф, — возможно… Вы необыкновенно умны, граф.
— Так что же сделали жрецы Эхнатона?
— Они заслали молодого жреца к древним иудеям — дикому кочевому народу, острая практическая смётка которого сочеталась с трогательной наивностью в духовных вопросах. Задачей жреца было установить нематериальный идол гермафродита в их девственно чистых умах, запретив поклонение всем другим богам. Жреца звали Моисей. Было предсказано, что через древних иудеев учение единобожия распространится на весь мир и даст множество ветвей — и все души, уловленные с его помощью, уйдут в созданное египетскими магами чёрное озеро тьмы, где будут поглощены гермафродитом…
Пока Кнопф говорил, над полем, как бы подтверждая правоту его страшных слов, рос и ширился полный боли крик. Он притягивал к себе внимание — и Т. наконец поднял глаза.
Кричал слепой цыган Лойко — он бежал по полю, выставив перед собой руки и задрав к низкому серому небу окровавленное лицо. Кнопф тоже уставился на несчастного. Цыган с рёвом промчался мимо скамейки и побежал дальше в поле; прошла минута, и его голос стих вдали.
— Ну хорошо, — сказал Т. — Допустим, вы говорите правду. Но при чём тут я?
— Было предсказано, — продолжал Кнопф, — что мировой цикл завершится, когда в жертву гермафродиту будет принесён некий «Великий Лев». В античные времена посвящённые думали, что эта жертва уже принесена, и Великим Львом был полководец Ари бен Галеви по прозванию «лев Сидона», которого современники нарекли «Ари Всемогущий» за удачный рейд на сирийские виноградники. Этим и объясняется постоянное ожидание конца света, общее для многих традиций тех лет. Однако тайные посвящённые наших дней, сверяя знаки и указания, считают, что на самом деле «Великий Лев» — это вы. Ведь «Лев» — ваше настоящее имя. Теперь понимаете, зачем вы идёте в Оптину Пустынь?
— Не вполне.
— Служители гермафродита с кошачьей головой должны принести вашу душу в жертву своему ужасающему господину, чтобы завершить цикл творения.
— Но если завершится цикл творения, эти сектанты, надо полагать, пропадут вместе со всем остальным?
— Они считают, что для них самих при этом откроется коридор, ведущий к бессмертию.
— А что такое Оптина Пустынь?
— Никто точно не знает. В России есть несколько обителей и скитов с такими названиями, но они не представляют интереса — их много раз обыскивали и осматривали. Вы, по всей видимости, направлялись в одно из таких мест, даже не представляя, что уготовано вам в действительности. Но в терминологии сектантов «Оптина Пустынь» — это нечто вроде алхимического иносказания, когда, например, словам «свинец» и «ртуть» соответствует нечто другое, тайное.
— Что же именно?
Кнопф посерьёзнел.
— Мы предполагаем, — сказал он, — что это любое место, где Великий Лев будет принесён в жертву гермафродиту с кошачьей головой. План сектантов в том, чтобы отправить вас в бессмысленное путешествие и принести в жертву по дороге.
— А зачем им направлять меня именно в Оптину Пустынь? Направили бы в какой-нибудь Зарайск, подождали в лесочке, и всё.
— Видите ли, граф, древние ритуалы подобного рода подразумевают определённую степень театральности, своего рода радостное соучастие жертвы — пусть и формальное.
Т. рассмеялся.
— Тогда непонятна логика ваших действий, Кнопф. Зачем вы пытаетесь меня уничтожить, если там, куда я направляюсь, меня всё равно ждёт смерть? Позвольте другим выполнить грязную работу.
— Вы рассуждаете вполне здраво, граф, — ответил Кнопф. — Будь это моим личным делом, я бы так и поступил. Но приказы в сыскном департаменте отдаю не я. Высшие сановники бывают подвержены странным суевериям — и некоторые из них принимают всю эту историю с пророчествами, жертвоприношениями и предсказаниями в высшей степени серьёзно.
— И поэтому вы должны меня убить?
— Моя задача не убить вас, а задержать. Вы не должны попасть в руки отца Варсонофия.
— Кто это?
— Это идущий по вашему следу посланец секты. Но если не будет иного пути остановить вас, придётся вас укокошить.
Т. задумался.
— Ну? — спросил Кнопф. — Что скажете?
— Ваш рассказ звучит дико, — сказал Т. — Но допустим даже, что вы говорите правду. Тогда выходит, что вы действуете заодно с теми, кто хочет принести меня в жертву. Потому что именно вы направили меня в Оптину Пустынь.
— Я? — изумлённо переспросил Кнопф.
— Конечно. Именно от вас я впервые услышал о ней в поезде.
— И до этого ничего о ней не знали?
Т. смутился.
— Признаться, — сказал он, — мне сложно ответить на этот вопрос. Дело в том, что после нашей стычки — то ли от пулевой контузии, то ли от прыжка из вагона в реку — со мной приключилось что-то вроде потери памяти. Единственное, что я помню — наш разговор в купе и ваши слова про Оптину Пустынь.
— Бросьте, — сказал Кнопф, — не надо валить с больной головы на здоровую. Когда я заговорил про Оптину Пустынь, это было попыткой остановить вас, не прибегая к насилию. Я хотел сообщить, что нам всё известно…
— Кому — «нам»?
— Полицейскому начальству.
— А откуда у полицейского начальства появились сведения, что я пробираюсь в Оптину Пустынь?
— Кажется, от Константина Петровича Победоносцева. Обер-прокурора Синода. Такой человек, как вы сами понимаете, не станет говорить что попало.
Т. недоверчиво посмотрел на Кнопфа.
— Победоносцев?
Тот кивнул.
— В силу своих профессиональных обязанностей он хорошо осведомлён о всех изуверских сектах. В том числе и о секте посвящённых гермафродита с кошачьей головой. Вы должны понимать, какое это чувствительное дело. Если сведения просочатся в либеральную печать, возможны серьёзнейшие осложнения для духовных институтов нашего Отечества.
— А откуда взялся термин «Оптина Пустынь»? Почему именно Оптина?
— Затрудняюсь с точным ответом. Насколько я слышал, это связано с трудами Фёдора Михайловича Достоевского, который имел одно из высших посвящений в иерархии тайного культа. Кажется, этот термин в особом мистическом значении впервые употребил он… Только он говорил, если я правильно запомнил эту страницу в деле, не просто про Оптину Пустынь, а про какую-то «Оптину Пустынь соловьёв». Вы ведь были знакомы с Достоевским, граф?
Т. схватился руками за голову.
— Не помню, я же сказал… Ушибся, когда с моста прыгал.
— Ваша потеря памяти, — сказал Кнопф мягко, — связана, скорее всего, не с ударом о воду. Ударились вы несильно. И пулевая контузия тоже не могла дать подобного результата.
— А в чём тогда дело?
— Вероятнее всего, вас месмерезировали.
— Неужели такое возможно?
— Ещё как. Недавно в Петербурге злоумышленники подвергли гипнозу директора банка. Так он сначала снасильничал над машинисткой, а потом вынул из сейфа всю наличность в золотых империалах и куда-то отнёс… Мы бы, может, и восстановили картину, так он после первого допроса в окно выбросился.
— У вас, я смотрю, на всё есть объяснение, — сказал Т. — Но вы рассказываете слишком диковинные вещи, чтобы просто так принять их на веру. Можете ли вы подтвердить правоту своих слов?
— Могу.
— Чем же?
— Хотя бы тем, граф, что на вас жертвенный амулет.
— Простите?
— Что это, по-вашему, у вас на шее?
— Это? — Т. пальцем подцепил цепочку, на которой висел крохотный золотой медальон в виде книги. — Предсмертный подарок княгини Таракановой, убитой вашими бандитами.
— Зачем вы его носите?
— В память о ней. Хотя вещица неудобная, царапает грудь.
Кнопф засмеялся.
— А знаете ли вы, что именно Тараканова собиралась вас погубить? Покойница была безжалостной авантюристкой, выполнявшей самые опасные задания сектантов. Она ни во что не верила сама, но умела заморочить голову другим — видите, даже повесила на вас жертвенный знак. Это она дала вам вино со снотворным. Если бы не я, жертвоприношение уже состоялось бы.
Т. махнул рукой.
— Бросьте. Княгиня Тараканова — опасная женщина? Чушь.
— Хорошо. Скажите в таком случае, что у амулета внутри?
— Да ничего, я полагаю. Просто безделушка. Какая-то символическая книга жизни.
— Вот и этот петербургский банкир, — сказал Кнопф. — Его спрашивают — что за ключик у вас на жилетной цепочке? А он отвечает — это, говорит, куранты вечности заводить. А ключ на самом деле от пустой кассы…
— Вы считаете, в амулете что-то спрятано?
— Именно так, — подтвердил Кнопф. — По нашей информации, там лежит золотая пластинка с тайным именем гермафродита. Это имя, как считают посвящённые, позволяет вступить с ним в контакт. Профан, осмелившийся прочесть его, должен умереть.
— Что за ерунда, — сказал Т. — Зачем им так изощряться, если они хотят совершить жертвоприношение?
— В древних культах забиваемое животное украшали символикой божества, которому приносили жертву.
— Животное? Благодарю вас…
— Великий Лев, — развёл руками Кнопф. — Вот вас и того-с… Украсили.
— Вы бредите, Кнопф.
— Тогда давайте вскроем амулет. Не боитесь?
Т. снял брелок с шеи, оглядел его и отчего-то ощутил волну неуверенности.
— Хорошо, — сказал он, — извольте. Нужно что-нибудь острое…
— Вот, — Кнопф протянул ему метательный нож с бурыми пятнами. — Один из ваших.
— Благодарю, — сказал Т., взял нож и приставил его острие к краю брелка-книги. — Попробуем здесь. Да нет, бесполезно. Не поддаётся — я же вам…
Вдруг футлярчик с хрустом раскрылся, и на поверхность лавки вывалился сложенный гармошкой лист тонко раскатанного золота.
Кнопф двумя пальцами взял золотую гармошку, осторожно махнул ею в воздухе, и она развернулась в блестящий жёлто-зелёный листок, испещрённый мелкими знаками.
— Позвольте, — изумлённо прошептал Т., — но как…
— Тайное имя гермафродита, — сказал Кнопф, благоговейно поднимая золотую полоску, чтобы поглядеть сквозь неё на свет. — Вы так для них важны, что они повесили на вас не просто копию, а подлинник, древнеегипетский артефакт. Дыхание вечности-с.
— Дайте поглядеть.
— Аккуратно, — попросил Кнопф.
Т. взял листок. Покрывавшие его знаки — птицы, глаза, кресты, фигурки людей и животных — были мелкими и чёткими, прорезанными с замысловатой точностью и теми мелкими неуловимыми особенностями, которые никогда не могли бы появиться, если бы не существовало вековой школы подобного письма. С первого взгляда делалось ясно, что вещь это действительно очень древняя и, несомненно, подлинная.
— Что здесь написано? — спросил Т.
— Не могу знать. А теперь, пожалуйста, отдайте… Да, и медальонку, и листочек. Давайте аккуратно сложим всё как было, а то вещица, видимо, ценная… Вот так. Убедились?
Т. был уничтожен.
— Я… Я даже на знаю, что сказать, — пробормотал он. — Ариэль не говорил ни о чём подобном.
— Спросите при случае. Если, конечно, он вам после этого явится.
— Хорошо, — сказал Т., — а кто тогда, по-вашему, Ариэль?
— Не знаю, — пожал плечами Кнопф. — Я не верю в сверхъестественное и могу предположить, что это болезненная галлюцинация, каким-то странным образом корреспондирующая с происходящим в реальности. Вам могли и специально внушить… Скажите, в лице этого Ариэля не было чего-то кошачьего?
— Не было, — ответил Т., задумчиво сжимая бороду в кулаке. — Понимаю, куда вы клоните… Нет, точно не было… Вы окончательно меня запутали. А, чёрт!
— Что такое? — вздрогнул Кнопф.
— Руку порезал… Подождите-ка… Но если это правда и меня действительно месмеризировали, тогда выходит, на самом деле я обычный живой человек?
— Ну конечно.
— И это вы тоже можете доказать?
Кнопф засмеялся.
— Как вас, однако, заморочили. Первый раз вижу перед собой человека, требующего доказательств, что он живой человек. У большинства людей, граф, это принято считать самоочевидным… Ну вот, например, вы только что порезались о бороду. Чем вам не доказательство?
— Действительно… Что же делать?
— Вам следует вернуться в Ясную Поляну, — отозвался Кнопф. — Прийти в себя, всё обдумать. Буду счастлив лично вас туда сопроводить под охраной. А что касается этого золотого листочка, придётся приобщить его к делу. Не каждый день простому полицейскому агенту попадает в руки тайное имя гермафродита с кошачьей головой.
И Кнопф покрутил брелок на цепочке. Т. хмуро промолчал.
— Что? — сказал Кнопф. — Вы всё ещё думаете, что я пытаюсь вас перехитрить? Или, может быть, ждёте весточки от своего Ариэля? Ну давайте позовём его, пускай он нас рассудит…
Вскочив с лавки, Кнопф поднёс ко рту сложенные рупором ладони и закричал, приплясывая на месте:
— Ариэль! Ариэль!
— Да ладно вам паясничать, — угрюмо сказал Т.
— Ариэль! — прокричал Кнопф ещё громче. — Иди к чёрту, Ариэль, слышишь? Покарай меня за эти слова, если ты существуешь!
— Хорошо, — сказал Т. — Будь по-вашему. Вернёмся в Ясную Поляну.
— Вот и отлично! — просиял Кнопф. — Рад, что вы способны внимать доводам рассудка. Поверьте, несмотря на все наши взаимные, э-э-э, недопонимания, я гордился и продолжаю гордиться знакомством с таким выдающимся человеком…
Вежливо приподняв котелок, он присел и кивнул головой, сделавшись на мгновение похожим на мима: двигались только его голова и туловище, а удерживаемая за поля шляпа неподвижно висела в пространстве там же, где и в начале поклона. Получилось клоунское и одновременно элегантное движение; как ни мрачно было у Т. на душе, он улыбнулся. Кнопф вынул из кармана брегет, прозвонил им переливистую мелодию и сказал:
— Если хотим успеть на восьмичасовой, придётся поспешить. Предупреждаю, хожу я весьма бы…
Внезапно раздался выстрел.
За тончайшую долю секунды до него Т. услышал щелчок пули по телу. Кнопф покачнулся, посмотрел куда-то за спину Т., потом перевёл почерневшие глаза на него и упал.
Т. обернулся.
От развалин кирпичного барака в его сторону быстро шли несколько человек. Впереди шагал невысокий священник с наганом в руке. За ним спешили пятеро чернецов с винтовками — двое держали оружие наготове, а остальные, навьюченные поклажей, походили на солдат на марше: один нёс сложенную армейскую палатку из светлого брезента, другой — два проекционных фонаря, а третий тащил вместительную сумку с вышитым крестом и фонограф с никелированным раструбом.
Т. узнал священника. Это был тот самый старый еврей с бородавкой на носу, с которым он говорил на улице в Коврове — только теперь он не особо походил на старого еврея, потому что на нём был не лапсердак, а чёрная ряса. Бородавка, как оказалось, тоже была фальшивой — она исчезла.
Подойдя к трупу Кнопфа, священник вынул из его руки золотой амулет, внимательно осмотрел его и спрятал во внутренний карман.
— Эта вещь должна храниться у обер-прокурора, — сказал он. — Ей не место в случайных руках.
— Вы люди Победоносцева?
Священник улыбнулся.
— Представляться не в наших правилах, — ответил он, — но вы вряд ли расскажете газетам о нашей встрече. Именно так.
— Как вас зовут?
— Отец Варсонофий к вашим услугам.
— Вы? — спросил Т. изумлённо. — Мне называли ваше имя. Это к вам, выходит, я шёл всё время?
— Выходит, так, — согласился Варсонофий, поигрывая револьвером.
— Кто же вы на самом деле?
Варсонофий широко улыбнулся.
— У вас была интересная версия ответа на этот вопрос, граф. Если помните, вы изложили её мне на улице в Коврове. И знаете, я почти вам поверил. Это стоило мне бессонной ночи. Ох, не дай вам Бог испытать подобное…
Один из чернецов склонился над трупом Кнопфа и, задевая его за пиджак свесившимся крестом, обыскал. Найдя кошелёк, он вытащил из него деньги и проворно спрятал под рясу. Остальные монахи принялись обшаривать других мертвецов — они действовали умело и осторожно, стараясь не испачкаться в крови.
— Что вы со мной сделаете? — спросил Т. — Убьёте?
— Как вам такое пришло в голову, — оскорбился Варсонофий. — Разве я на это способен? Вас убьёт Пересвет.
Он кивнул на одного из чернецов, здоровенного детину с бесцветными глазами и аккуратно остриженной бородкой.
Пересвет ухмыльнулся и снял с плеча маузеровскую винтовку. Наведя её на Т., он тщательно прицелился ему в голову, а потом вдруг отвёл ствол в сторону кирпичного барака.
На его полуразрушенной стене сидел крохотный рыжий котёнок. Посмотрев на людей, он жалобно мяукнул и пошёл прочь по заросшим мхом кирпичам, нервно подняв хвост — будто чувствуя, что эта встреча не сулит ему ничего хорошего.
Пересвет выстрелил, и котёнок мгновенно исчез из виду — с такой силой его отшвырнула пуля.
Чернецы захохотали. Варсонофий тоже осклабился.
— Пересвет надпиливает пули крестом, — сказал он. — Для очищения от скверны. Особенно хорошо для борьбы с плотью. Пуля не просто пробивает её, а вырывает изрядный кусок, так что за один выстрел можно побороть довольно большой объём.
— Что вам от меня нужно? — спросил Т.
— Как и всем лицам нашей профессии, — ответил Варсонофий, — только одно: ваша бессмертная душа!
Чернецы заржали, как упряжка вороных.
Т. поднял глаза в небо. Оно было низким и серым, но никакого величия или покоя в нём не читалось — по нему плыли невыразительные облака, близкие и холодные, напоминающие об осенних огородах, неурожае и скорбной вековой нищете. Желания продолжать борьбу не было («да и с кем, — подумал Т., — за что?»). В сердце осталась только огромная усталость.
«Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть!»
Слова Лермонтова, всегда звучавшие для Т. странным диссонансом, вдруг обрели смысл, распавшись на пары.
«Конечно. Покой — это сон. А свобода… Свобода в забвении! Забыть всё-всё, и даже саму мысль о забвении. Вот это и есть она…»
Пересвет, однако, не спешил стрелять.
Происходило что-то странное — чернецы словно готовились к представлению. Сначала они вынули из сумки с крестом два круглых шёлковых веера и прикрепили их к длинным ручкам, из-за чего вееры стали похожи на огромные мухобойки. На шёлке был начертан странный знак, похожий на витую букву «М», пересечённую дугой окружности. Подняв вееры, чернецы принялись плавно махать ими в сторону Т., как бы посылая на него некие влияния и волны: это, наверно, выглядело бы смешно, если бы не трупы вокруг.
Два других чернеца тем временем достали из той же сумки стеклянно зазвеневшую сеть, развернули её и двинулись на Т. Сеть была ветхая, тёмно-серого цвета; звенела она потому, что к её ячейкам были привязаны кристаллы кварца, красивые и очень острые на вид. Т. вспомнил, что уже видел такую сеть на корабле княгини Таракановой — рядом с мёртвыми монахами в трюме.
Чернецы избегали глядеть Т. в глаза — они смотрели себе под ноги и шли с таким видом, будто прочёсывают озеро в поисках рыбёшки.
Т. презрительно отвернулся от них и сунул руки в карманы.
Его расчёт был точным: если бы он просто полез в карман, Пересвет, скорее всего, выстрелил бы. Но после того, как он повернул к убийцам беззащитную спину, монах не увидел в этом движении угрозы.
— Граф! — позвал Варсонофий. — Чего это вы? Как говорят попы и фотографы, сейчас вылетит птичка, хе-хе! Не пропустите!
Не обращая внимания на кривляния Варсонофия, Т. охватил ладонью холодный конус бомбы и оглядел поле боя, словно силясь вспомнить что-то важное.
Кнопф лежал на спине и глядел открытыми глазами в вечереющее небо. Неподалёку темнел труп лошади с маслено блестящими дырами в животе. Два сыщика в тёмных от крови пиджаках лежали у побитых картечью кустов на краю дороги. Где-то вдалеке вновь страшно завыл слепой цыган.
Т. поднял лицо к небу. Прямо над ним в тучах был узкий просвет.
Т. большим пальцем раздавил капсюль и повернулся к чернецам. Глаза Пересвета сузились — он повёл стволом, но, прежде чем он нажал на курок, Т. подкинул бомбу над головой и всем корпусом завалился назад.
Выстрел и слившийся с ним взрыв раздались, когда он уже падал на землю. Он не увидел вспышки. Боли не было, просто в глазах померк свет. Ему показалось, что он падает в яму с источающим жар дном. Странным было то, что сначала она казалась неглубокой, но чем дольше он падал, тем ниже опускалось дно. Никакая пропасть не могла быть так глубока.
Затем навстречу ему подул ветер. Постепенно он делался всё сильнее, и скоро падение начало замедляться, пока не остановилось совсем.