Книга: Пенис. История взлетов и падений
Назад: II. Рычаг переключения передач
Дальше: IV. Сигара

III. Измерительный прибор

Путешествовать обычно отправляются ради новых впечатлений. Именно за этим англичанин Ричард Джобсон, охотник за сокровищами и любитель цитировать Библию, отправился в Западную Африку, где он провел 18 месяцев, исследуя реку, которую сегодня называют Гамбией. В 1623 году он описал свои приключения в путевых заметках с длинным и высокопарным названием «Торговля золотом, или Открытие реки Гамбра и торговля золотом с эфиопцами. А также: коммерческие сделки с великим черным негоциантом по имени Баккор Сано, его рассказы о крытых золотом домах и прочие странные наблюдения во благо нашей собственной страны; записано в ходе путешествия, случившегося в 1620 и 1621 годах, Ричард Джобсон, джентльмен». Глаза этого джентльмена чуть не вылезли из его англосаксонских орбит, когда его лодку покусал гиппопотам, хотя не меньшее впечатление на мистера Джобсона произвел вид термитника выше большинства домов в тогдашнем Лондоне. Но еще больше округлились его глаза при виде другого поразительного зрелища местной природы. «Черные хозяева этой страны», писал Джобсон о неграх из племени мандинго, которые повстречались ему на обеих сторонах реки, были «одарены такими огромными членами», что они казались для них самих «весьма обременительными».
Если Джобсон и преувеличивал увиденное — а он и вправду преувеличивал все, что видел, — то в этом он был не одинок. Как только португальские корабли впервые пристали к западному берегу африканского континента в начале XV века, путевые записки европейцев запестрели сообщениями о сверхъестественных мужских достоинствах жителей Африки. Англичане не сразу добрались до африканских земель южнее Сахары, однако их отчеты об увиденном, сделанные через несколько десятилетий после португальцев, были самыми впечатляющими. В книге «Африка; точное описание земель, где живут негры», опубликованной в 1670 году, соотечественник Джобсона Джон Оджилби восхищался «крупными родопродолжателями» местных жителей. Изумлялся им и известный исследователь XIX века Ричард Бёртон (1821–1890), который лично измерил один из этих «родопродолжателей» и выяснил, что длиной он был шесть дюймов (то есть 15 сантиметров) — и это а состоянии покоя. А вот французский военный хирург Жакоб Сюто, которому довелось немало путешествовать по долгу службы, даже выстроил члены туземцев по ранжиру, что дало ему право утверждать, будто Бёртону попался образчик очень скромного размера. — Ни у одной ветви человеческого рода мужские органы не развиты больше, чем у африканских негров», — писал доктор Сюто.
Самый развитый фаллос я наблюдал у суданцев… в длину он был 12 дюймов, а в диаметре два дюйма с четвертью. Это был феноменальный механизм, и, не считая чуть заметной разницы в длине, он больше походил на пенис не человека, а осла.
Не все, однако, разделяли восторги Сюто. Один из его предшественников, анонимный автор книги «Золотой берег», был настолько шокирован «экстраординарной величиной» членов негритянских мужчин, что он (или, может, она?) счел это явным симптомом «оспы» (что было в те годы эвфемизмом сифилиса).
Однако будь то восторг или ужас, главное, что первое, на что обращал внимание белый человек при встрече с африканцем, были цвет его кожи и пенис. Во время путешествий по Гвинее в 1562 году начинающего поэта Роберта Бейкера «посетило вдохновение» описать местных жителей следующим образом:
В устье реки, с корабля,
мы видим каких-то людей,
совсем-совсем чернокожих,
как уголь, а может, черней…
Их Вождь ко мне подходит,
весь голый, как огромный гвоздь,
ни ума, ни стыда не имея прикрыть
свой хвост, позабыв, что я гость.

В XVI веке в английской разговорной речи пенис называли «хвостом» (на староанглийском «taile»), что было заимствованием из латыни, где penis как раз и означает «хвост».
Однако пялились на этот «хвост» не только путешественники. «Что ПЕНИС африканца гораздо больше того, каким природа наделила европейца… демонстрировалось в каждой анатомической школе Лондона. Их препараты имеются в большинстве анатомических музеев; вот и в моем есть один», — сообщал английский хирург Чарльз Уайт в 1799 году. Он даже выразив свое благоговение перед африканским пенисом, написав его заглавными буквами. Помимо этого, Уайт исследовал и «несколько живых негров», обнаружив, что размеры их репродуктивных органов «неизбежно превосходят» то, чем могут похвастать его белые сограждане. У Иоганна Фридриха Блуменбаха (1752–1840), отца сравнительной анатомии, который первым ввел в употребление термин «кавказская раса», также имелся в Гёттингенском университете свой экземпляр пениса в банке с формалином. «Считается, что пенис негра очень велик. Это мнение, — писал профессор Блуменбах в 1806 году, — подтверждает выдающийся образчик гениталий эфиопа, хранящийся в моей коллекции».
Сегодня трудно без содрогания читать эти «отчеты», написанные пять веков назад. Ясно, что некоторые из процитированных авторов не старались соблюсти границу между фактом и выдумкой. Особенно это касается авторов путевых заметок, бульварного чтива тех лет. Но как бы то ни было, их произведения, которыми зачитывалась широкая публика, немало говорят о том, что белые западные мужчины думали — а кое-кто скажет, и по-прежнему думают — о собственном пенисе, сравнивая его с аналогом своих африканских собратьев. Постоянные контакты между белыми европейцами и черными африканцами в период с XV по XIX век — смешение куда более обширное и интимное, чем во все предыдущие века, — заставили европейцев задуматься об «их» и своем собственном месте в мире природы. Этим всерьез занялись как ученые, так и церковники. Несмотря на философские антипатии, существовавшие между этими двумя лагерями, в итоге они выработали единую позицию, которая трансформировала культурную роль пениса и превратила его в некую идею. Этот мировоззренческий сдвиг был призван оправдать не только колониальные захваты и кастрацию (ведь все эти черные пенисы в банках с формалином не с неба упали), но и рабство в беспрецедентных в мировой истории масштабах. Так пенис стал объектом расизма.
Новая область сравнительной анатомии, основанная Блуменбахом, относилась к телу человека как к легкочитаемому тексту. Ученые решили, что расовые различия легче понять не путем изучения языков и поведения разных народов и рас, а исследуя внешнее и внутреннее устройство тела. «Каждая особенность в строении тела связана… определенным и значимым образом с разумом, так что причины, проявляющиеся в теле, представляют собой отдаленные последствия разума», — писал американский палеонтолог и сравнительный анатом XIX века Эдвард Дринкер Коуп (1840–1897). Всякое отличие, поддающееся количественному определению, будь то цвет кожи, форма черепа или структура волос, считалось отличительной расовой характеристикой. Теоретики этой науки придавали большое значение разнице в размерах тех или иных органов, причем «больше» почти всегда значило «лучше», с одним лишь вопиющим исключением; больший объем мозга у представителей «кавказской» (белой) расы доказывал их интеллектуальное превосходство и более цивилизованный статус, тогда как более крупный пенис негров свидетельствовал об их интеллектуальной недоразвитости и врожденном дикарстве.
В ходе этого странного, а порой и отвратительного развития «научных» представлений мужской детородный орган превратился в измерительную линейку. Тела черных африканцев исследовали белые анатомы, о степени их интеллектуального развития судили белые знатоки с профессорским дипломом, а дебаты о том, есть ли вообще душа у негров, вели друг с другом белые философы и теологи. Мало кто из этих представителей «кавказской расы» сомневался в своем расовом превосходстве и в его божественном происхождении. Даже такие умы, как Вольтер и Томас Джефферсон, считали, что негры способны лишь к ограниченному умственному развитию; того же мнения придерживался и Руссо, хотя он и поддерживал концепцию «благородного дикаря». В своем эссе «О национальном характере» Дэвид Юм писал: «Я склонен подозревать, что негры… от природы ниже белой расы. Не существовало еще ни одной цивилизованной нации, которая не была бы белокожей, равно как и выдающихся деятелей или мыслителей, которые бы не принадлежали к белой расе». (Любопытно, что единственным образованным человеком «кавказской расы», отвергавшим идею о неполноценности африканцев, был профессор Блуменбах — один из основоположников сравнительной анатомии.)
Несмотря на различия в исходных позициях, большинство мыслителей с расистскими убеждениями строили свои важнейшие умозаключения на одном и том же критерии — пенисе африканца. Его разглядывали, боялись (а порой и вожделели), взвешивали и трактовали согласно Священному Писанию; о нем размышляли зоологи и антропологи, его хранили в стеклянных банках с формалином, но чаще всего — его мерили. И почти всегда его размеры считались доказательством того, что негр был не столько человеком, сколько зверем.
* * *
Мысль о том, что объект наблюдения менее совершенен, чем те, кто его наблюдает, была отнюдь не нова. Почти вся жизнь древних греков строилась на сравнении статусов. Самыми очевидными примерами были различия между мужчиной и женщиной, между рабовладельцем и рабом или, что еще важнее, между греком и варваром. В эту последнюю категорию входили все негреки, однако чернокожих африканцев, которых называли «эфиопами» (от греческого слова, которое переводится как «сожженные солнцем»), древние греки презирали больше всех. И дело тут не в расизме, поскольку раса — это современное понятие, а в древних представлениях о климате. Считалось, что от высокой температуры тело становилось слишком крупным и гротескным, а поведение — бесконтрольным и свирепым. Вот почему Геродот описывал эфиопов как зверей с собачьими головами, которые питались саранчой, верещали как летучие мыши и чуть что — совокуплялись где ни попадя (позднее этим взглядам вторил Плиний Старший). Гален, который наверняка встречал немало африканцев, служа врачом в римской гладиаторской школе в Пергаме заявлял, что у всех эфиопов-мужчин есть десять схожих черт: черная кожа, курчавые волосы, широкие ноздри, толстые губы, острые белые зубы, обветренные руки, большие черные зрачки, неприятный запах, недоразвитый ум и слишком крупный пенис.
Это последнее качество, писал Джеймс Клу (1891–1969) в своей истории древних сексуальных практик, гарантировало «эфиопам» в Древнем Египте практически полную монополию на одну профессию. Египтяне так боялись соприкоснуться с кровью во влагалище, сообщал Клу, что нередко предпочитали нанять эфиопа, чтобы лишить невинности свою невесту — по их мнению, это спасало их от «заражения». Один из таких «специалистов», прославившийся своим огромным дефлорационным инструментом, в конце концов погиб на поле брани от глубокой раны, изуродовавшей его самое ценное достояние. «Говорят, немало женщин покончили с собой, — писал Клу, — узнав о гибели столь потрясающего органа».
Поведанная Клу история похожа на легенду, маскирующуюся под факт. Однако нельзя отрицать, что некоторые граждане Древнего Рима находили африканский пенис весьма привлекательным, чему есть документальные свидетельства. Так, в Помпеях в трех уцелевших домах времен императора Августа на нескольких мозаиках, украшавших бани, изображены чернокожие слуги с мужскими органами внушительных размеров. В своей статье «Baiarum Grata Voluptas: удовольствия и опасности в банях» специалист по истории Античности Кэтрин М. Данбейбин писана, что эти изображения создавались для предотвращения «сглаза», которого так боялись суеверные римляне. Защититься от «дурного глаза» можно было с помощью юмора или того, что мы (но отнюдь не древние римляне) назвали бы сегодня «непристойностью». Для жителя Помпей, как пишет историк Джон Кларк, «изображение эфиопа представлялось более эффективным средством от сглаза, чем изображение римлянина, поскольку один лишь вид его совершенно неримского тела вызывал смех, особенно когда оно было снабжено огромным фаллосом».
Согласно Плинию Старшему, который умер от удушья, поприсутствовав на извержении вулкана Везувий (того самого, что похоронил Помпеи), доброжелатели нередко посылали одиноким римским аристократкам настоящих чернокожих африканцев в качестве эротических «подарков». Такого рода истории и послужили, по всей видимости, источником для изображений эфиопов в помпейских банях. «Тот факт, что чернокожий с внушительным членом является традиционным сюжетом в иконографии Древнего Рима, — пишет Ллойд А. Томпсон в книге «Римляне и негры», — еще больше акцентирует образ черной сексуальности, который приписывал неграм… нездоровое восхищение перед не-неграми».
«Нездоровое», но не «греховное». Древние греки и римляне официально презирали сексуальность эфиопов не потому, что она была неугодна богам, а потому, что не подчинялась никаким принятым в обществе правилам. Она игнорировала греко-римские нормы приличий, которые, впрочем, по меркам многих культур были просто-таки неприличны. Представления о том, что сексуальность негров — и в особенности черный пенис — была греховной, возникли вместе с иудеохристианской традицией. Источником для создания такой ассоциации стала Библия, в которой борьба между добром и злом нередко происходила между ног мужчины. Читая историю о Всемирном потопе и его последствиях, некоторые комментаторы Библии усматривали на черном теле сниспосланное божественной силой «пятно», которое изначально было белым. Называя это моральное пятно «проклятием Хама», по имени одного из сыновей Ноя, эти комментаторы утверждали, что сам Бог связал черный цвет с гиперсексуальностью — грехом, воплощенным в пенисе африканца.
Как это нередко бывает с толкованиями Библии, разъяснения оказываются понятнее оригинального текста. Проклятие Хама описывается в девятой главе Книги Бытия.
Сыновья Ноя, вышедшие из ковчега, были: Сим, Хам и Иафет… Сии трое были сыновья Ноевы, и от них населилась вся земля. Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и [лежал] обнаженным в шатре своем.
И увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего, и выйдя рассказал двум братьям своим.
Сим же и Иафет взяли одежду и, положив ее на плечи свои, пошли задом и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад, и они не видали наготы отца своего.
Ной проспался от вина своего и узнал, что сделал над ним меньший сын его, и сказал; проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих.
«Нагота» здесь — явным эвфемизм слова «пенис», так же как и слово «чресла» в других пассажах Ветхого Завета. Между строк можно прочесть, что Хам, скорее всего, издевательски фыркнул, увидев своего отца в таком непотребном и нетрезвом состоянии, и решил позвать братьев, чтобы вместе посмеяться. Уставившись во все глаза на породивший его орган, Хам одновременно насмехался и над патриархальной властью, и над Моисеевыми законами о сексуальной скромности. Его поступок свидетельствовал о том, что он, как сын, не уважает своего отца и преступает нравственные границы, что он не желает или не способен справиться со своим животным эротическим началом. Так или иначе, но проклятие Хама кажется несправедливым наказанием для его сына, Ханаана, которого вообще там не было. Хотя осуждение хананеян в Ветхом Завете ничуть не удивительно, поскольку древние иудеи я конце концов начнут бороться с ними, чтобы изгнать их из Земли Обетованной. Но при чем тут чернота кожи и величина пениса? Некоторые эксперты указывают на один фрагмент из Мидраша, написанный около 1700 лет назад (Мидраш — это комментарий Ветхого Завета, одно из центральных произведений ортодоксального иудаизма). В этом фрагменте некий раввин, сильно предвосхищая фрейдистские анализы текстов, предложил свое объяснение случившемуся: что, мол, увидев пенис Ноя, Хам тем самым кастрировал своего отца. А это уже серьезное преступление, требующее серьезного наказания.
«Теперь я не смогу породить четвертого сына, детям которого я бы повелел служить тебе и твоим братьям! — вот что, согласно переводу комментариев к книге «Иудейские мифы: Книга Бытия», сказал тогда Ной, проспавшись. — А посему они поработят Ханаана, твоего перворожденного».
А поскольку ты лишил меня сил, совершив отвратное в черноте ночной, то дети у Ханаана родятся некрасивыми и черными! А поскольку ты повернул голову, чтобы видеть мою наготу, волосы у твоих внуков будут все курчавые… а поскольку губы твои издевались над моим несчастным видом, их губы будут вечно пухлыми: а поскольку ты не прикрыл мою наготу, они будут ходить нагими и их мужской орган будет позорно длинным! Людей этой расы называют неграми; а их праотец Ханаан дал им завет любить… блуд.
Этот весьма странный текст, в котором меньше ста слов — частное мнение одного из раввинов, не имеющее никакого отношения к законам иудаизма, один из нескольких миллионов сочиненных раввинами текстов, — повлиял на всю западную культуру так, как ее автор никогда об этом и не помышлял. Но когда несколько средневековых монахов в силу своего интереса к Библии как к Слову Божьему выучили древнееврейский язык, чтобы прочесть Ветхий Завет и комментарии к нему в оригинале, эта расистская интерпретация легенды о Хаме сделалась достоянием устной христианской традиции. Впоследствии три события, наложившихся друг на друга: появление европейцев в африканских землях к югу от Сахары в XV веке, изобретение Гутенбергом печатного станка около 1436 года и последующее издание Ветхого и Нового Завета на английском, французском и немецком языках в XVI веке, — привели к тому, что множество людей узнало о проклятии Хама как раз в то время, когда европейцы начали все чаще сталкиваться с его «потомками».
До публикации этих новых переводов Библии — в том виде, в каком мы ее сегодня знаем, — по сути не существовало, по крайней мере в легкодоступной для грамотных христиан-мирян форме. Как указывал историк Бенджамин Брауде, «книгопечатание не только закрепляло слова на странице, но и помогало закрепить смысл самих слов». Мы понимаем, что библейский смысл черного пениса наверняка закрепился и в уме исследователя Гамбии Ричарда Джобсона, у которого при виде местных жителей глаза чуть не вылезли из орбит. В итоге он написал в своем сочинении, что, в полном соответствии со Священным Писанием, огромный и «обременительный» детородный орган у мужчин племени мандинго был доказательством того, что на «сыновей Хамовых» действительно пало Божье проклятие — и именно там, «где коренится его изначальная причина».
* * *
Вскоре англичане, которые были теперь богаче и сильнее, чем за всю историю своей державы, начали считать себя богоизбранным народом. В результате проклятие Хама превратилось в божественное предначертание, позволявшее им закабалять сотни тысяч чернокожих африканцев и перевозить их через океан для работы на табачных, хлопковых и сахарных плантациях Америки и Вест-Индии. Точно так же поступали испанцы, французы, португальцы и голландцы, у которых были колонии в Новом Свете. И когда эти две расы, белая и черная, стали жить бок о бок — ближе, чем когда бы то ни было, — одержимость белых черным пенисом стала намного злокачественней.
Одним из первых самозваных «специалистов» в этой области стал англичанин Эдвард Лонг, опубликовавший в 1774 году трехтомник под названием «История Ямайки», основанный на его личном опыте: он был владельцем местной плантации сахарного тростника, на которой трудились принадлежавшие ему рабы. По мнению Лонга, африканцы были людьми «звероподобными», «вороватыми» и «суеверными»: они отличались «вонючим, скотским» запахом и низкими «умственными способностями». Их репродуктивные органы, однако, показались ему «более примитивными», но вместе с тем «явно более развитыми», чем у белых людей. Африканские женщины, писал Лонг, рожали безболезненно, а это свидетельствовало о том, что им почему-то удалось избежать проклятия, павшего на всех потомков Евы по женской линии — вероятно, потому, что они просто не относились к человеческой расе. Наслаждение, с которым африканские женщины совокуплялись со своими крупнокалиберными по мужской части сородичами, заставило Лонга сделать вывод, что дома, в Африке, им иногда доставались сексуальные партнеры с еще более внушительными орудиями страсти. «Каким бы смехотворным ни выглядело такое мнение, — писал Лонг, — но я считаю, что орангутанг мог бы стать для готтентотки неплохим мужем».
В 1788 году книгу Лонга стал публиковать в своих номерах американский журнал «Коламбия мэгэзин», так что идеи Лонга получили широкое хождение в обществе. Подобно европейцам, большинство белого населения Северной Америки обращалось за ответами на расовые и сексуальные вопросы к религии. В своем сочинении «Рабство в отношении негров, или африканской расы, рассматриваемое в свете обстоятельств, истории и Священного Писания» священник Джошуа Прист, проживавший в центральной части штата Нью-Йорк, аргументировал в 1843 году, что «половой орган негра» был доказательством того, что черные африканцы являются в равной степени людьми и животными. Он ссылался на место в Библии, где говорилось, что египтяне и хананеяне, два народа, вышедшие из лона Хама, имели якобы «плоть ослиную». «Что имелось в виду в Священном Писании под этой фразой? — вопрошал Прист. — А то, что между сексуальными органами негра и такого грубого животного, как осел, почти нет разницы, ни по длине, ни по величине».
Прист, который был уверен, что цивилизованная белая нация заселила американский Запад раньше «нынешних индейцев», убеждал своих читателей, что, увидев «наготу отца своего», Хам тем самым сексуально осквернил свою мать — вот в чем заключалось его истинное преступление. Эта трактовка основывалась на пассаже в Книге Левит, где говорится: «Наготы жены отца твоего не открывай: это нагота отца твоего». После этого презренного акта инцеста, заявлял Прист, все чернокожие потомки Хама (а туда входили и жители Содома и Гоморры) заимели «позорное пламя непристойной любовной страсти, бушующей у них в крови».
Другой американский священник, Бакнер Г. Пейн из штата Теннесси, и вовсе исключил негров из человеческого рода. В 1867 году вышла его брошюра под названием «Негр — каков его этнологический статус?», правда не под его именем, а под псевдонимом Ариэль. Пейн утверждал, что негры не были потомками Хама: это мнение, говорил он, зиждется на неверном прочтении Ветхого Завета. На самом деле негры были созданы еще до Адама. А это значит, что негры были одной из пар животных, которых Ной взял на свой ковчег. Эта «доадамовская» теория получила развитие тридцатью годами позже, когда ее подхватил Чарльз Кэрролл, автор сочинения «Негр — дикий зверь и искуситель Евы». Местом действия этого экзегезиса (толкования Библии) Кэрролла стал райский сад. Искусителем Евы в Раю был не Змий, заявил Кэрролл, а другое, еще более презренное животное — человекообразная обезьяна-негр. Этот новый сценарий трансформировал красное яблоко с древа, упомянутое в Писании, в огромный черный пенис и переосмыслял причину человеческого грехопадения — на самом деле это был секс с животным.
Все эти измышления нашли свою аудиторию, поскольку оживляли в памяти древнейшие психосексуальные образы западной культуры. Христианство декларировало разницу между человеком и животным в области сексуального поведения. Быть человеком значило сдерживать свои животные страсти, поддаваясь же им, человек опускался до уровня зверя. Однако в западном воображении, формировавшемся в Древней Греции и Риме, все еще жили отголоски языческих мифов, где говорилось о сатирах, кентаврах и прочих полулюдях-полузверях. В этих мифах сквозила мысль о том, что быть ближе к природе — значит быть ближе к сексу, но дальше от состояния цивилизованности.
Когда белые люди оказались в черной Африке, греко-римские образы естественной сексуальности снова всплыли на поверхность — сперва их наводнили христианским пониманием греха, а после спроецировали на африканцев, которые, по европейским меркам, не имели никаких сексуальных запретов. Мало кто из европейцев противился этому, поскольку черный цвет уже нес в себе к тому времени негативный заряд. Он символизировал грязь, скверну и смерть, тогда как белый цвет ассоциировался с чистотой, невинностью и жизнью. Даже Уильям Блейк, призывавший в одном из своих стихотворений к всеобщему братству, не избежал влияния этих стереотипов. Вот строки из его «Песен Невинности и Опыта», опубликованных в 1789 году:
В иной стране я свет увидел Божий;
Я черный, но душа моя бела;
Английский мальчик — ангел белокожий.
Меня же мама черным родила.

Христиане связывали черный цвет с грехом и похотью еще до того, как легенда о Хаме стала частью их устной традиции. В V веке отшельник-аскет Иоанн Кассиан, впоследствии причисленный к лику святых, описывал сексуальное искушение как «черную женщину, безобразную и дурно пахнущую». А тысячу лет спустя почти каждая европейская женщина, горевшая на костре за сношения с дьяволом, утверждала, что у того черный член. Когда в 1324 году в Ирландии судили за колдовство леди Элис Кайтелер, одна свидетельница с особым даром к визуальным аллегориям сообщила суду, что своими глазами видела эту леди с дьяволом, который магически материализовался перед ней в обличье «трех огромных негров с железными жезлами в руках». И каждый из этих огромных черных мужчин с жезлом, утверждала свидетельница, удовлетворил свою сексуальную похоть с леди Элис, которая жадно приветствовала их богохульные ласки.
Все пенисы — это, по сути, орудия дьявола, учил Блаженный Августин, самый влиятельный теолог церкви. Однако некоторые из них — а именно пенисы африканцев — были объявлены более сатанинскими, чем все остальные. Доказательством того служили их размер и цвет, что было карой Господа. Вскоре и другие «эксперты», использовавшие светскую терминологию науки, пришли к аналогичному заключению.
* * *
В докладе, сделанном во Французской академии наук в 1702 году, утверждалось, что африканский младенец мужского пола на самом деле рождается белым, однако на коже у него есть несколько черных пятен, которые потом распространяются по всему телу в результате пребывания на солнце. Такие черные пигментные пятна, сообщал автор доклада, находятся на пенисе ребенка. Эта теория демонстрирует не только глупость отдельных французов, но и то, что вопрос о месте африканца в процессе сотворения мира постепенно становился не только теологическим, но и биологическим. Она также подтверждает, что светская, так же как и церковная, полемика была сфокусирована на пенисе.
Одним из самых влиятельных ученых, пожелавших направить на пенис прожектор научного разума, был Чарльз Уайт из Манчестера, член Королевского общества и автор «Описания закономерных градаций человека, различных животных и растений», опубликованного в 1799 году. Уайт не верил, что все расы произошли из одного источника, как утверждала Библия. Вместо этого он видел множество источников и «длинную цепь существования», в которой разные расы занимали разные неравные «позиции» — белые европейцы находились на самом верху этой лестницы, а черные африканцы — внизу, всего на пару звеньев цепочки выше обезьян. Подтверждалось это, по мнению Уайта и других ученых, анатомическими характеристиками: лоб африканца, подбородок, челюстная кость, зубы, мышечная масса и даже его походка были куда ближе к облику человекообразной обезьяны, чем к облику европейца. Однако главное доказательство, окончательно убедившее доктора Уайта в правоте своей теории о ступенчатости развития, скрывалось в генитальной области.
Лично исследовав множество органов размножения — в его коллекции имелся по крайней мере один экземпляр африканского пениса, — Уайт сообщил, что черный член был «неизменно» длиннее и жестче, чем у белого человека — даже в расслабленном состоянии. (Во время одного вскрытия ему удалось измерить пенис трупа африканца — неподвижный и уж точно расслабленный, — длина которого оказалась равна двенадцати дюймам.) Вместе с тем Уайт обнаружил, что яички и мошонка «типичного африканца» были меньше по размеру и по массе, чем аналогичные органы «типичного европейца» — так же как у человекообразной обезьяны. Кроме того, он заметил, что у многих африканцев нет уздечки — сморщенной полоски кожи прямо под головкой полового члена. То же самое наблюдается у многих видов обезьян, но не встречается у европеоидов, за исключением редких случаев врожденных дефектов.
Все эти наблюдения легли в основу его книги «Момент эврики». Какими бы ни были гениталии африканца, больше по размеру или меньше, легче или тяжелее, с уздечкой или без нее (притом что для Уайта это были самые важные в анатомическом плане органы в связи с их ролью в размножении), они неизменно оказывались ближе к simiae (человекообразным обезьянам], чем к цивилизованным европейцам.
На самом деле это не так. Половой член человека, будь он с белой или с черной кожей, крупнее полового члена гориллы или любого другого вида приматов, поэтому проведение аналогии между крупным пенисом негра и крупным пенисом обезьяны в принципе неверно. Умозаключения Уайта отражали суеверия и расистские предрассудки его эпохи, когда белые европейцы только что «открыли» новый вид — «похотливых» человекообразных обезьян, которые, в глазах европейцев, сильно походили на негров. Очевидно, что сам Уайт ни разу не обследовал ни одной человекообразной обезьяны (впрочем, как и большинство его читателей).
Изучение женских половых органов еще больше убедило Уайта в правоте его гипотезы о существовании градаций, то есть разных ступеней развития у разных рас. Клитор африканок, считал он, крупнее, чем клитор европеек, но еще крупнее он у самок обезьян. У негритянок менструация менее обильная, чем у белых женщин, а у самок обезьян, как оказалось, она еще слабее. Куда бы Уайт ни обращал свой взор, он видел новые доказательства существования градаций. Что же до «превосходства» африканцев над европейцами по части слуха, обоняния, зрения и сексуальной потенции, то это лишь подтверждало его версию о том, что негров следует считать животными. «Каковы бы ни были различия между африканцем и европейцем, — писал Уайт, — все они свидетельствуют о том, что негр ближе к человекообразным обезьянам».
А значит, и к сладострастным джунглям. В 1607 году англичанин Эдвард Топселл описал, как самца бабуина привезли ко двору французского короля, где эта обезьяна «явно предпочитала общество дам и юных девиц», и вблизи их его «крупный половой член» нередко делался еще крупнее. Похоже, Топселл находил такое обстоятельство весьма забавным, однако вряд ли король Яков I разделял это мнение. Ведь в труде под названием «Демонология», который он написал за шесть лет до того, как взошел на английский престол, Яков заявил, что похотливая обезьяна — это посланник Сатаны. Французский ученый XVIII века, граф де Бюффон — крайне влиятельная фигура в научном мире того времени, — в своей сорокачетырехтомной «Естественной истории» не раз упоминал о похоти черных африканцев, столь схожей с поведением обезьян, высказывая предположение, что африканские женщины нередко совокуплялись с гориллами (Эдвард Лонг наверняка разделял это мнение). По мнению Бюффона, подобные эпизоды свидетельствовали о том, что самцы обезьян стремились подняться вверх по великой цепи бытия и что таковы же были намерения чернокожих мужчин, которые, как считал Бюффон, испытывали сильное сексуальное влечение к белым женщинам. Этот перекрестный сценарий никогда не менялся. «Соитие обезьян и негров всегда воспринималось только как сексуальный контакт между женщинами-негритянками и самцами обезьян, — писал Уинтроп Д. Джордан в книге «Белым по черному» (история расизма в Америке, получившая Национальную книжную премию США). — Обезьяны имели половые сношения с негритянскими женщинами. Первыми всегда нападали животные; соответственно, сексуальное влечение воспринималось как движение снизу вверх».
В такой вот научной среде Чарльз Уайт создавал свое «Описание закономерных градаций человека», снабженное большой раскладывающейся иллюстрацией, на которой был изображен голый волосатый шимпанзе, сильно смахивающий на человека. Этот улыбающийся человек-зверь шел на двух ногах по городской улице, опираясь на трость. Его пенис был отлично виден, и примат явно желал поскорее найти себе спутницу — разумеется, белую женщину. Сравнение африканцев с человекообразными обезьянами не было гениальным прозрением, предвосхищавшим теорию Дарвина. Нет, Уайт просто использовал науку, чтобы создать и закрепить связь между черным цветом кожи, крупным пенисом и грехом.
Нигде об этой пресловутой связи между пенисом чернокожих и их животной сексуальностью не говорилось чаще и с большим апломбом, чем в Соединенных Штатах Америки. Однако образ африканца раба, который был не человеком, а ходячим пенисом, был никак не связан с умозаключениями ученых, исследовавших образцы из банок с формалином, или с толкованием Библии. Нет, суть этого образа была в другом, и раскрыл ее нам полуграмотный военный по имени Уильям Фелтмэн. В военном дневнике лейтенанта Фелтмэна из Пенсильвании есть запись от 22 июня 1781 года, в которой он описал званый обед в плантаторском поместье штата Виргиния, куда он был приглашен в числе других военных. Молодой офицер не мог удержаться от описания роскошного стола. Однако еще больше его заинтриговало почти полное отсутствие одежды у мальчиков-рабов, которые прислуживали за столом, — их нагота была едва прикрыта.
«Меня удивило, что это не задевает чувств прекрасных дам, — писал Фелтмэн, — вид юношей четырнадцати-пятнадцати лет, которые им прислуживают, притом что их [юношей] тела совсем обнажены, — и уверяю вас, нельзя не заметить, как эти чертовы черные парни хорошо оснащены».
Фелтмэн был не единственным «туристом», который это заметил. Письма европейцев, приводимых Джорданом в своей книге, свидетельствуют о том, что на Юге было «обычным делом, когда уже вполне созревшие негритянские подростки прислуживали за едой в одной рубашке, не всегда прикрывавшей их гениталии». И этих приезжих, писал Джордан, часто шокировало, «с каким безразличием относились к подобным вещам их [белые] хозяева, и мужчины и женщины».
Зато отношение многих аболиционистов к таким «демонстрациям» никак нельзя было назвать «безразличием». В своем очерке «Эротика черного тела и республиканское государство, 1790–1820» Джон Сейлент пишет, что в сочинениях аболиционистов того времени прослеживался явный эротический интерес к чернокожему телу, и в особенности к его крупному черному пенису. Первое такое сочинение, вызвавшее немалый интерес у читающей американской публики, написал в 1789 году француз Жозеф Лавале. Уже в следующем году оно было переведено на английский язык. Сперва оно печаталось по частям в журнале «Американский музей», а в 1801 году вышло в Филадельфии отдельной книгой под названием «Негр, с которым сравнится мало кто из белых». Не было никаких сомнений, в чем герой Лавале, африканский раб по имени Итаноко, не имел себе равных среди восхищавшихся им белых европейцев: как выразился первый переводчик этой книги на английский язык, стройный, мускулистый, нагой Итаноко не обладал «целомудрием» — скромностью в отношении своего пениса.
Книга «Негр, с которым сравнится мало кто из белых» приводила доводы в пользу человеческого братства в гомоэротическом ключе. В книге Лавале перед Итаноко не может устоять ни один мужчина; ни капитан французского работоргового судна, которое везет его в Новый Свет, ни сын капитана, ни еще один француз на корабле, который обучает Итаноко французскому языку и азам христианства, ни даже жестокий торговец рабами на Карибах, когда не обремененный скромностью, но скованный цепями африканец сходит с корабля на остров.
Другие сочинения аболицинистов нередко разделяли такое восхищение черным пенисом, правда уже в гетеросексуальном контексте. Красивый и мужественный Селико, герой романа «Селико, судьба африканца», который печатался в «Америкэн юниверсал мэгэзин», в какой-то момент «проникает» в гарем султана, где он незамедлительно становится тайным любимцем живущих там женщин, которым еще не доводилось иметь дело с таким одаренным мужской статью красавцем. Другой героически-гетеросексуальный африканец по имени Зами представал в опубликованном тем же журналом рассказе как черный двойник Аполлона Бельведерского. Сам факт того, что уважаемый американский журнал поставил черного раба с большим мужским достоинством на одну доску с великим богом Аполлоном — божественным и классическим эталоном мужской красоты, — явное свидетельство того, что еще один историк, Эрик Лотт, назвал «инвестицией белого человека в черный пенис».
* * *
«Инвестиции» эти не всегда, однако, давали положительный результат. Как только юноши, которых благоговейно описывал лейтенант Фелтмэн, стали после окончания Гражданской войны свободными гражданами, черный пенис вдруг обернулся для многих белых американцев серьезной и страшной угрозой. Ведь равноправие белых и негров означало, что черные мужчины могли совокупляться с белыми женщинами и, хуже того, что белые женщины могли предпочесть такой вариант. В третьем томе «Анализа психологии секса», изданного в 1913 году, британский исследователь Хэвлок Эллис (1859–1839) писал: «Насколько мне известно, сексуальная мощь негров и то, что эякуляция у них наступает позже, и есть та причина, по которой некоторые белые американки со страстным темпераментом так к ним расположены. В Нью-Йорке даже существовал в свое время особый дом утех для женщин, которым нравились «любовники-жеребцы». Женщины наведывались туда, закрыв лицо густой вуалью, и, прежде чем кого-то выбрать, внимательно изучали пенисы имевшихся в наличии мужчин».
Тревога по поводу фаллической привлекательности таких «любовников-жеребцов» вызвала безобразный всплеск негодования среди белых американцев, прокатившийся по всей стране, когда в 1908 году чемпионом мира по боксу среди боксеров-тяжеловесов впервые стал негр Джек Джонсон (1878–1946) — знаменитый спортсмен, который не только появлялся повсюду с красивой белой подружкой (без вуали!), но и носил брюки со специальной подбивкой, чтобы белые мужчины еще больше завидовали его и без того внушительному органу. (Джек Лондон написал тогда статью под заголовком «Великая белая надежда», в которой призывал белых боксеров победить Джонсона.) Многие белые американцы полагали, что образованию смешанных расовых пар, будь то Джонсон или другие «любовники-жеребцы», встречавшиеся с белыми женщинами, необходимо воспрепятствовать не только с помощью террора и запугивания — ночные налеты Ку-клукс-клана обычно организовывались именно с этой целью, — но и опираясь на выводы беспристрастной науки. В годы Реконструкции, да и потом небольшая, но громогласная группа американских врачей была буквально одержима желанием во что бы то ни стало доказать биологическую связь между крупным пенисом, патологическим сексуальным влечением и черным цветом кожи.
В 1903 году в «Журнале медицинских записей Атланты» появилась передовая статья под заголовком «Генитальные особенности негров», в которой читателей пугали «печально известной гипертрофией», то есть «чрезмерным развитием» «половозрелого органа» негров и аномальным libido sexualis — сексуальным влечением, свойственным черным мужчинам. В том же году стараниями доктора Уильяма Ли Хауэрда из Балтимора эти идеи получили развитие в журнале «Медицина».
В статье «Негр как явный этнический фактор в истории цивилизации» Хауэрд обратился к вопросу о размерах негритянского пениса, чтобы доказать, что его обладатель не только не был цивилизованным существом, но и в принципе не мог им стать. Между представителем «кавказской расы» и африканским негром, по определению, не может быть взаимно благотворных отношений, писал Хауэрд. Подобный союз невозможен в силу «принципиальных различий в их сексуальном поведении». Мысль о том, что африканца можно окультурить с помощью образования, распространяемая заблуждающимися моралистами с Севера, говорил Хауэрд, может быть реализована, лишь если образование магическим образом «уменьшит размер его пениса» и даст ему такую же «чувствительность конечных волокон, которая есть у людей кавказской расы», но которой нет у негров. Этим таинственным анатомическим недостатком — таинственным хотя бы потому, что Хауэрд не смог пояснить, что же это за критически важные волокна, или указать, где их искать, — объяснялось то, что «общее интеллектуальное развитие» чернокожего мужчины «прекращается с наступлением половой зрелости». В результате определяющим фактором его жизни [становятся] «генетические инстинкты» — ведь негр «лишен моральных качеств… Он может шататься по улицам ночи напролет с распухшим от болезни пенисом и может заразить свою будущую невесту с той же беспечностью, с какой всего час спустя он станет совокупляться с вульгарнейшей особой своей расы».
Поскольку половые органы африканца «развиты сверх всякой меры» и «вся его жизнь посвящена служению Приапу», писал Хауэрд, «сексуальные центры в коре [его] головного мозга тоже увеличены».
Рассчитывают ли те, кто говорит об улучшении положения негров… на уменьшение размеров их половых органов, что предотвратило бы возбуждение сексуальных позывов; или воспитание негритянских мальчиков вместе с белыми девочками должно каким-то образом подавить корковые центры, содержащие клетки, которые находятся там в силу биологических причин, — на все эти вопросы пока что нет ответов.
Сам Хауэрд, впрочем, был готов на них ответить: «Что было решено природой в доисторические времена на уровне простейших, нельзя изменить принятием закона в Конгрессе». Лишь уменьшив пенис африканца, что биологически невозможно, мы могли бы положить конец «исконному праву африканца на сексуальное безумие».
Едва ли страх перед большим черным пенисом или веру в то, что критерием распущенности является размер гениталий, можно было выразить более четко.
В книге «Негр: угроза американской цивилизации» врач Р. У. Шуфельдт, практиковавший на Манхэттене, утверждал, что сама анатомия афроамериканца доказывает его статус примата, стоящего на более низкой ступени развития. «Много лет назад, — писал Шуфельдт, — я делал вскрытие одного старика негра в Вашингтоне. По строению тела он особенно походил на обезьяну, а его главной особенностью — помимо необъятного копулятивного органа — были ногти на ногах, которые были удивительно утолщенными и загнутыми» (явно затем, чтобы их обладатель мог раскачиваться на деревьях). Шуфельдт также утверждал, что, по его наблюдениям, у негров есть мышца в районе бедер — так называемая psoas parvus, или чресельная мышца, «которая встречается у человекообразных обезьян, но практически отсутствует у [белых] людей».
В 1942 году ученый афроамериканского происхождения У. Монтегю Кобб, глава антропологического факультета Хауэрдского университета в Вашингтоне, в каком-то смысле подтвердил наличие у африканцев «необъятного копулятивного органа». «О природе сексуальных привычек и возможностей негров, посеявших немало розни, уже столько написано, что любая обоснованная научная информация в этой области была бы очень кстати», — писал Кобб в «Американском журнале физической антропологии». Однако уже в следующем предложении Кобб сам себя опроверг. «Считается, — продолжал он, — что член у негров крупнее, чем у белых». В доказательство чего Кобб ссылался на исследования пяти ученых, опубликованные между 1863 и 1935 годами. Однако если присмотреться к ним внимательнее, то обе ссылки на работы У. Л. Г. Дакуорта и Алеша Хрдличка, издававшиеся на английском языке, выглядят не столько эмпирическими, сколько основывающимися на личных впечатлениях. Вот что говорится в «Морфологии и антропологии» Дакуорта: «Уже давно признано, что у негров размер пениса сравнительно крупнее». А вот что писал Алеша Хрдличка, многолетний издатель «Американского журнала физической антропологии»: «Пенис негритянского мальчика длиннее, чем у белого мальчика того же возраста».
Эти не слишком обоснованные сведения лишний раз напоминают нам о том, что тема расовой принадлежности и размеров пениса была в истории науки до того неоднозначной, что многие (запуганные?) белые ученые — даже те, которые во всем полагались на беспристрастные научные данные, — предпочли избежать любой полемики. Первую попытку провести научные фаллометрические измерения американских мужчин предпринял лейтенант Уильям А. Шонфельд из военно-медицинской службы армии США, который в 1943 году опубликовал в журнале «Американский журнал детских болезней» статью под названием «Первичные и вторичные половые признаки: изучение их развития у мужчин, с рождения до половой зрелости, включая биометрические измерения пениса и яичек». Доктор Шонфельд измерил «состояние гениталий 1500 нормальных мальчиков и мужчин от рождения до 25 лет». Поразительно, что ни один из этих полутора тысяч не был темнокожим. Та же вопиющая промашка случилась и в 1949 году, когда размеры пенисов взялся измерять один из пионеров в области сексуальных исследований доктор Роберт Лату Дикинсон, опубликовавший эти данные во втором издании своего «Атласа анатомии половых органов человека».
В книге «Черная кожа, белые маски» чернокожий психиатр Франц Фанон привел результаты исследований двух французских ученых, которые не обнаружили никакой разницы в размерах членов белых людей и негров. А вот в книге «Данные Кинси: Граничные показатели результатов интервью 1938–1963 годов, проведенных Институтом сексуальных исследований» фигурировали совсем другие данные. Она вышла в свет в 1979 году и опиралась на знаменитое исследование 1948 года, в ходе которого Альфред Кинси исследовал сексуальное поведение жителей США. На основании измерений, проведенных самими респондентами, среди которых было примерно десять тысяч белых и четыреста негров, авторы «Данных Кинси» Пол Г. Гебхард и Алан Б. Джонсон установили, что в среднем эрегированный черный пенис был длиннее (6,44 дюйма = 16,3 см) и толще в окружности (4,96 дюйма = 12,6 см), чем эрегированные пенисы белых мужчин (соответственно 6,15 дюймов = 15,6 см и 4,83 дюйма = 12,3 см). Еще большее различие наблюдалось в неэрегированном состоянии. У негров: 4,34 дюйма (11 см) в длину и 3,78 дюйма (9,6 см) в окружности, а у белых — 3,86 дюйма (9,8 см) в длину и 3,16 дюйма (8 см) в окружности. Стоит заметить, что у целого ряда ученых самостоятельные измерения вызывают оправданный скептицизм и они не готовы считать их «научными». Другие же ученые полагают, что все самостоятельные замеры будут ближе к истине, если уменьшить их на 1 дюйм (2,54 см).
Тем не менее психологи Дж. Филип Раштон и Энтони Ф. Богарт признали данные Кинси действительными и не только использовали их в своей статье «Расовые различия в сексуальном поведении: испытание одной эволюционной гипотезы», опубликованной в 1987 году, но и дополнили их сообщениями доктора Жакоба Сюто — того самого французского военного хирурга, который веком раньше восхищался 12-дюймовым пенисом суданского негра (правда, можно ли именовать данные доктора Сюто «научными», тоже большой вопрос). Однако еще большие протесты эта статья вызвала потому, что Богарт и Раштон сделали в ней целый ряд выводов относительно социального и сексуального поведения на основании разницы в размерах пениса. Чем длиннее и толще половой орган мужчины, заявили они, тем вероятнее, что его обладатель будет вести беспорядочную половую жизнь, плодить детей вне брака и меньше участвовать в воспитании любых своих детей, как законнорожденных, так и внебрачных. Стоит ли говорить, что почти все пенисы большей длины, толщины и безответственности принадлежали в их исследовании неграм.
Другой исследователь-медик Ричард Эдвардс не стал делать таких далекоидущих выводов на основании интернет-исследования, проведенного им в конце 1990-х годов, в котором приняло участие более трех тысяч мужчин, самостоятельно измеривших свой пенис. Самым любопытным его результатом, который Эдвардс озвучил на своем веб-сайте, было то, что хотя в расслабленном состоянии пенисы негров были несколько длиннее, чем у белых (3,7 дюйма у негров и 3,4 дюйма у белых), однако при эрекции длина белых членов оказалась несколько больше: 6,5 дюйма против 6,1 дюйма. (Еще раз следует напомнить, что все эти измерения проводились самостоятельно.)
Мысль о том, что у белых все крупнее, чем у прочих рас, еще два пека назад стал исповедывать один из первых современных западных писателей, осмелившихся публично комментировать размеры пениса, пусть и в художественном произведении. Звали его маркиз де Сад. В книге «Сто двадцать дней Содома», созданной в 1785 году, он описал атрибуты нескольких «божественных юношей» белой расы, которые были выбраны для участия в одной роскошной оргии. Вот лишь один пример из этой книги.
Геракл… обладал членом толщиной восемь дюймов с четвертью, а длиной — тринадцать… Антиной… его член был размером восемь на двенадцать дюймов. «Бриэ-Кюль» («Разодранный Зад») — на заднем проходе у него было кольцо, из-за которого в зад невозможно было войти, не разорвав его, откуда и прозвище «разорванный зад». Головка его жезла, похожая на сердце быка, была в толщину восемь дюймов, длина члена была тоже восемь, но он был кривой — имел такой изгиб, что разве что не разрывал задний проход, когда входил туда; это его качество наши развратники ценили особо.
Никто из белых участников интернет-исследования Эдвардса не идентифицировал себя какими-то особыми действиями или прозвищами. Однако обнаружился удивительный факт: вопреки своим более масштабным эрекциям менее 20 процентов белых респондентов считали, что обладают «хорошим прибором», тогда как почти 80 процентов чернокожих респондентов придерживались о себе как раз такого мнения — возможно, потому, что белые заведомо воспринимали черных как более сексуальных.
В статье «Этот самый пенис: как не промахнуться с размером», опубликованной в специальном выпуске журнала «Эссенс» («Essence») — «15-м ежегодном выпуске для мужчин», — афроамериканский журналист Маклин Гривз назвал «все эти басни о мандинго» высокомерным оскорблением. «В баскетболе, музыке и других областях, где доминируют наши чернокожие братья, — писал Гривз, — успех видится врожденной, интуитивной способностью, никак не связанной с упорным трудом и интеллектом. Любые телесные навыки, которыми якобы отличаются афроамериканцы, будь то Майкл Джордан на баскетбольной площадке или Джимми Хендрикс на сцене, воспринимаются как природный дар. Зато более тонкие эротические таланты и техники считаются прерогативой [белых] людей с мозгами, которые темнокожим братьям еще надо заиметь».
Похоже, что в книге «Черная кожа, белые маски» доктор Фанон ничего не напутал, написав, что «научные» доказательства касательно размеров пениса не так важны, как мнения людей по этому поводу. Так что вопрос о том, чей пенис больше, белый или черный, по-прежнему остается без ответа, и не исключено, что ответа на него вообще не существует. (Едва ли хоть одна уважаемая научная организация возьмется спонсировать в обозримом будущем исследования на сей счет.) Главное не в том, чей пенис больше, а в том, что очень многие, и белые и черные, верят — у негров он крупнее. Верно и то (и, пожалуй, важнее), что многие из этих белых людей до сих пор полагают, будто наличие у афроамериканцев «более крупного» пениса имеет большое — читай: «опасное» — значение для американской культуры.
Именно так, скорее всего, думал автор уже упоминавшейся передовой статьи в «Журнале медицинских записей Атланты» за 1903 год. С его точки зрения, крупные гениталии негра вкупе с его «темпераментом жеребца» после уравнивания белых и черных граждан в правах превратили безобидного дядюшку Тома времен рабства в свободное похотливое существо, в «угрозу» для всех белых женщин. Мысль о том, что большинство чернокожих мужчин спят и видят, как бы заняться сексом с белой женщиной, была (а возможно, и остается?) настолько навязчивой, что семьдесят лет спустя она проникла на страницы такого издания, как «Виллидж Войс» («Village Voice») — еженедельника, издаваемого в артистическом районе Манхэттена, который едва ли можно назвать прибежищем расистов или обвинить в излишней сексуальной стыдливости. «Одно остается загадкой: почему чернокожие женщины не устроят хорошую взбучку некоторым чернокожим братьям?» — писал Пит Хэмилл в 1970 году.
В Гринич-Вилидже всем знакома такая картина: сидит этакий «черный кот» в местном баре; из кармана у него торчит экземпляр «Либерейшн», на голове — прическа-афро, на глазах — темные очки, на лице — напускная угрюмость; он сидит с бокалом теплого пива и ждет, когда в дверь ввалится какая-нибудь белая пташка, отягощенная чувством вины [перед его сородичами]. И неважно, что это самая большая уродина со времен Ильзы Кох или что у нее вши в одном месте… Главное, что она белая.
Едва ли комментарий на эту статью некой Сесиль М. Браун, опубликованный в одной газете, сильно успокоил Хэмилла или любого другого белого мужчину.
Чернокожий парень с белой пташкой… это так трогательно в плане политического бунта… Он понимает, что политика — это власть, а именно этого хотят чернокожие; этого хотят все мужчины: не власти черных или белых — но власти члена.
Многие белые, конечно, боятся, что власть черного члена превосходит их собственную. Одна «генитальная особенность», поразившая, но в то же время встревожившая белых врачей в конце XIX века, был кажущийся «иммунитет» чернокожих мужчин к импотенции. В книге «Американская нервозность и сексуальная неврастения» невропатолог из Нью-Йорка Джордж М. Биэрд — тот, чьи произведения читал другой невропатолог, которому вскоре предстояло прославиться, Зигмунд Фрейд, — объявил об открытии им нового болезненного состояния, которое он назвал неврастенией. Оно заключалось в катастрофической нехватке энергии, главным образом сексуальной, вызванной «засильем цивилизации» и удушающим влиянием предельно рационализированной культуры.
Как и большинство социал-дарвинистов, Биэрд полагал, что некоторые этнические группы и расы перестали эволюционировать. (Чарльз Дарвин не писал в «Происхождении видов» ни о чем подобном, однако, как представитель английской аристократии, он принимал существовавшую в его время социальную иерархию рас.) Поскольку Биэрд считал, что негры принадлежали к расе, которая перестала эволюционировать, он заявил, что это «недоцивилизованная» раса — состояние, объясняющее не только их умственную неполноценность, но и физическое превосходство, главным образом в области секса и размеров половых органов. По его мнению, негры обладали «сверхъестественным сложением» в сфере эротики, что делало их ближе к природе, но дальше от цивилизации. По той же причине у них не было проблем с эрекцией.
Сверхъестественное сложение, которое постулировал Биэрд, в сочетании с «животным темпераментом», уже упоминавшимся в «Журнале медицинских записей Атланты», побудили еще один журнал, «Медицинский ежемесячник штата Виргиния», заказать статью под названием «Сексуальные преступления среди негров Юга с научной точки зрения». Эта точка зрения, опубликованная в 1893 году, была обыграна в виде переписки двух врачей. Первый просил второго дать ему «научное объяснение сексуального извращения у негров», а далее следовал ответ на семнадцати страницах с перечислением целого списка причин, включая «наследственные влияния, доставшиеся неграм от их нецивилизованных предков», и «дефективное развитие центров психологического торможения». Вот почему, писал респондент, «между furor sexualis — сексуальной яростью негра — и тем же состоянием у быка… нет никакой физической разницы». Этим фактом объяснялся и тревожный рост числа «негров-насильников» по всему Югу. «Есть лишь один логичный способ, позволяющий справиться с [подобными] преступниками», писал врач, — кастрация.
Этот способ наказания оставляет после себя свидетельства, которые станут грозным предупреждением преступникам с аналогичными наклонностями… Насильник утратит не только желание, но и физическую возможность совершить повторное преступление, если дополнить эту операцию ампутацией пениса, следуя методике, издавна принятой на Востоке… Если их казнить, о них вскоре забудут, тогда как, кастрированные и отпущенные на свободу, они будут постоянным предупреждением и вечным предостережением всем прочим из их расы.
Этот примечательный документ покажется таковым вдвойне, если знать, кто были его авторы: Дж. Фрэнк Лидстон, профессор отделения урогинекологической хирургии в чикагском Колледже общей медицины и хирургии, и Хантер Макгвайер из Ричмонда, штат Виргиния, тогдашний президент Американской медицинской ассоциации.
* * *
Страх этот разделяли, однако, и многие американцы без медицинских дипломов — страх перед оказавшимися на свободе «неграми-насильниками» и их «животным темпераментом». У некоторых американцев эта психосексуальная паранойя перешла все допустимые границы и переросла в жажду убийства. По данным Фрэнка Шейа, автора книги «Судья Линч, первые сто лет», между 1882 и 1937 годами в Соединенных Штатах были казнены судом Линча более четырех тысяч негров. (Шейа, кстати, не хотел сказать названием своей книги, что практика линчевания прекратилась в 1937 году — нет, это произошло гораздо позже.) Во многих случаях завершающим актом этих беззаконных расправ была смерть через повешение, чему, однако, предшествовало нечто еще более отвратительное — ритуальная кастрация. Потому что по-настоящему убить чернокожего можно было, лишь умертвив сперва его пенис.
Хотя многих казненных негров обвиняли в сексуальных домогательствах по отношению к белым женщинам, побудительным мотивом для совершения надругательства над чернокожими был вовсе не гневный протест против смешения рас. Ведь за время существования рабства у многих белых мужчин были сексуальные связи с чернокожими женщинами — с их согласия и без, — однако мало кто грозился отрезать за это их мужское достоинство. Но паранойя белых американцев по поводу черного пениса достигла таких масштабов, что многие верили, будто пенис негра причиняет белой женщине неописуемую боль. Многие из тех, кто участвовал в казнях, утверждали, что пенис негров был настолько огромен, а похоть до того необузданна, что негру насильнику даже приходилось расширять влагалище жертвы ножом, чтобы войти в него. Женщина в таких сценариях почти всегда представала в виде прекрасной, юной, белокурой девственницы, а ее насильник — в виде черного изверга с гигантским фаллосом. Все эти образы, по меткому выражению профессора Жаклин Дауд Холл, были сто лет назад «фольклорной порнографией библейского пояса США».
Но даже когда секс между чернокожим мужчиной и белой женщиной происходил по обоюдному согласию, у некоторых американцев это вызывало такую ярость, что погасить ее можно было лишь членовредительством. Когда члены «комитета бдительности» в одном из сельских районов штата Джорджия заподозрили, что отношения чернокожего фермера с владелицей участка, который он арендовал, вышли за рамки чисто профессиональных, они похитили его и поставили перед выбором — смерть или кастрация. Он выжил, и поэтому смог рассказать о принятом им решении на слушании специального комитета Конгресса США, расследовавшего деятельность ку-клукс-клана. Еще одного негра, обвиненного в любовной связи с белой женщиной, наказали тем, что прибили его пенис гвоздем к доске. Затем его похитители воткнули в ту же доску нож, а после подожгли ее. Этому человеку удалось бежать, пишет Марта Хоудс в книге «Белые женщины, черные мужчины», однако выход у него был один: самокастрация.
Если же негра обвиняли в изнасиловании белой женщины, то никакого выбора у него не было, а смерть была лишь заключительным актом в долгой и мучительной цепи страданий. Ведь только лишив «это животное» его исконного, природного могущества, можно было передать эту силу ее законному владельцу — белому мужчине. Профессор Кэлвин С. Хэрнтон обнаружил, что у этого мрачного ритуала был и извращенный религиозный аспект. «Это своего рода черная месса, первобытный обряд, порнографическое колдовское действо», — писал он в своей книге «Секс и расизм в Америке». «Лишив чернокожего гениталий, белые мужчины в балахонах ампутируют ту часть себя, которую они втайне считают отвратительной, мерзкой, непристойной и, хуже всего, неадекватной. С помощью кастрации белые мужчины подсознательно стремятся обрести сверхспособности, которые они приписывают черному фаллосу — уничтожая этот фаллос, они его символически возвеличивают».
Образ опасно свободного, одержимого сексом чернокожего с исполинским фаллосом внедрился в массовое сознание американцев благодаря новаторскому фильму режиссера Д. У. Гриффита «Рождение нации». Фильм вышел в прокат в 1915 году и стал первой американской кинокартиной, где использовались крупные планы, перекрестный и скоростной монтаж, а также естественное освещение. Все это было в новинку, и народ валом повалил в кинотеатры. По мнению историка Майкла Роджина, фильм «Рождение нации» стал самым успешным коммерческим проектом за первые пятьдесят лет существования американской киноиндустрии. Опрос, проведенный впоследствии известным журналом «Вэрайэти» (Variety), показал, что американцы признали его величайшей картиной первой половины двадцатого века. Главное, что все эти дифирамбы возносились трехчасовой расистской тягомотине, изображавшей негров в виде сексуальных вепрей, пускающих похотливые слюни и жаждущих лишь одного — лишить невинности еще одну белую девственницу. Этой угрозе противостояли конные рыцари в белых балахонах, готовые кастрировать своим мечом любого чернокожего, который бы осмелился оскорбить белую женщину, даже если тот пронзал ее своим чудовищным членом лишь в мыслях.
Фильм «Рождение нации» был снят по книге Томаса Диксона «Человек клана» (1905), в которой прослеживалась трудная судьба семьи Кэмерон, белых фермеров из Южной Каролины, которых после Гражданской войны донимали и освободившиеся рабы, и «саквояжники». В одном из ключевых эпизодов фильма за Сестричкой, девственной дочерью главного героя, гонится чернокожий по имени Гас, у которого изо рта (в буквальном смысле слова) идет пена. Догнав Сестричку, Гас, роль которого играл белый актер, загримированный жженой пробкой под негра, насилует ее. Позже члены Клана вершат над ним правый суд. Под бурный аккомпанемент бетховенской «Пасторальной симфонии», которая звучит на заднем плане, человек в белом балахоне вонзает свой кинжал в причинное место Гаса. В этом месте Гриффит показал крупным планом лицо насильника: изо рта у него течет кровь и он закатывает глаза от дикой боли. Каждый удар литавр в этом эпизоде сопровождается взмахом меча куклуксклановца — вверх-вниз, еще и еще. Великолепный отрывистый монтаж бьет наповал. Но вот раздается финальный гром литавр, и мы видим во весь экран искаженное лицо Гаса. Он мертв. И кастрирован.
18 февраля 1915 года Диксон устроил просмотр фильма «Рождение нации» в Белом доме для своего друга, тогдашнего президента США Вудро Вильсона, с которым они вместе учились в аспирантуре балтиморского Университета имени Джона Гопкинса. Это был первый в истории Белого дома кинопоказ, и фильм произвел на президента сильнейшее впечатление. «Это все равно что писать историю молнией, — сказал Вильсон о фильме. — И к моему глубочайшему сожалению, все это ужасная правда». Второе высказывание президента относилось не к зверской кастрации Гаса, а к его животной похоти, нацеленной на белую женщину; эту точку зрения на врожденную природу негров президент Вильсон, урожденный южанин с соответствующим темпераментом, вполне разделял с Диксоном. Историк Джон Хоуп Франклин свидетельствует, что вскоре Диксон устроил еще один приватный показ фильма для Эдварда Д. Уайта, председателя Верховного суда США. «Когда-то и я был членом клана, сэр», — сказал тот Диксону после просмотра, явно в знак одобрения всего, что делали и Гриффит, и сам Диксон.
Однако цензоры воспротивились чрезмерному насилию в «Рождении нации», поэтому на экраны вышла альтернативная версия фильма, в которой Сестричка бросалась с обрыва, лишь бы не угодить в лапы чернокожего изверга. Но и здесь сексуальная природа расизма — особенно в сцене, где члены ку-клукс-клана спасают Лилиан Гиш от насильственного брака с чернокожим политиком, — была не менее явной. Гриффит, не скрывавший своих взглядов перед журналистами, заявил, что своим фильмом он стремился «вызвать у белых женщин отвращение к мужчинам с темным цветом кожи». Эта мысль, сказал он, возникла у него в связи с ночными рейдами ку-клукс-клана. А это значит, что нация, рождение которой Гриффит прославляет в своем фильме, появилась на свет в оригинальной версии этого фильма, где кастрация Гаса воспевала способность белого человека — Гриффит наверняка бы употребил слово «долг» — преградить дорогу черному пенису.
Поскольку речь идет о психосексуальных вопросах такого масштаба, то неудивительно, что к ним обращались две самые видные фигуры в американской литературе XX века. В романе «Свет в августе» нобелевского лауреата Уильяма Фолкнера описывалась жуткая история Джо Кристмаса — белого человека, который однако же считает себя черным, так как его покойный отец предположительно был чернокожим. Мать Джо умерла при родах, и его воспитывал белый фермер, человек с садистскими наклонностями, которого Кристмас убил в драке, когда тот застал его в постели с белой женщиной. После этого Кристмас ведет жизнь бродячего негра. В конце концов он встречает старую деву, тоже белую, с которой у него завязывается роман, причем всякий раз, когда они занимаются любовью, она выкрикивает: «Негр! Негр!» Однако вслед за желанием приходит раскаяние, и она охладевает к их интимным отношениям, после чего решает «возвысить» его нравственность. Когда же Джо отказывается молиться вместе с ней, она делает неуклюжую попытку прикончить его. В этой схватке он случайно убивает ее и вновь бросается в бега. Когда слух о преступлении Джо разносится по округе, за ним организуют погоню, и толпа преследователей настигает его на ферме в Миссисипи. Один из них, Перси Гримм, смертельно ранит Джо. Но это еще не все.
Когда остальные вбежали на кухню, то увидели, что стол отброшен в сторону, а Гримм склонился над телом. Когда они подошли посмотреть, чем он занят, то увидели, что человек еще не умер. Когда же они поняли, что делает Гримм, одни из них издал придушенный крик, попятился к стене, и его стало рвать. Затем Гримм тоже отскочил назад и швырнул за спину окровавленный мясницкий нож.
— Теперь ты даже в аду не будешь приставать к белым женщинам! — сказал он.
По свидетельству Джона Б. Каллена, жившего в детстве по соседству с Фолкнером, сюжет романа был основан на реальных событиях, с кастрацией и линчеванием, которые случились в их родном городе в штате Миссисипи, когда Фолкнеру было одиннадцать лет, а сам Каллен был подростком. Жертвой этой незаконной расправы — а, по мнению Каллена, преступником, понесшим справедливую кару, — был чернокожий фермер Неле Пэттон, обвиненный в изнасиловании и убийстве белой женщины на ферме к северу от Оксфорда (штат Миссисипи). После ареста, писал Каллен, Пэттона поместили в местную тюрьму, где «с восьми вечера до двух часов ночи толпа [состоявшая из местных белых мужчин] долбила тюремную стену кувалдами и ломами, чтобы добраться до заключенного.
Когда толпа наконец ворвалась в тюрьму и сбила с камеры замок, Нелса… пристрелили, а его тело вышвырнули на улицу. Кто-то (не знаю, кто именно) отрезал у него уши, снял с него скальп и вырезал его мошонку… А после его повесили на суку ближайшего орехового дерева».
Местная газета «Лафайет каунти пресс» опубликовала тогда заметку с описанием бесславной кончины Нелса Пэттона, чей заголовок и подпись к нему звучали так: «ЧЕРНЫЙ ИЗВЕРГ ПЕРЕРЕЗАЛ ЖЕНЩИНЕ ГОРЛО/Его жертвой стала миссис Мэтти Макмаллен — она прожила после случившегося всего десять минут/Шерифы Хартсфилд и Посс бросаются в погоню, хватают убийцу и сажают в тюрьму/Толпа штурмует тюрьму и убивает головореза/Тюремщиков связали, и хотя ключей от камеры не нашлось, организованная толпа спокойно и решительно взяла ситуацию в свои руки».
В 1963 году писатель Джеймс Болдуин, который родился и вырос в негритянском Гарлеме, второй раз в жизни отправился на американский Юг. Он собирался оказать помощь активисту борьбы за гражданские права Джеймсу Формэну, агитировавшему чернокожих жителей сельских районов Алабамы участвовать в выборах. Спустя два года короткий рассказ Болдуина «Предстоящая встреча» был опубликован в сборнике его рассказов с одноименным названием. Когда герою этой истории, шерифу Джесси, чьим прототипом был шериф Биг Джим Кларк из города Сельма в штате Алабама, приходится иметь дело с демонстрантами, борющимися за гражданские права в небольшом городке на юге США, он вспоминает, как еще ребенком, сидя на плечах у отца, он стал свидетелем линчевания. Всего в одном абзаце Болдуин умудряется передать дух этой оргиастичной церемонии с ее нездоровой сексуальной подоплекой.
[Джесси] чуть повернул голову и увидел море лиц. Он смотрел на лицо матери. Ее глаза ярко блестели, а рот был приоткрыт: никогда еще он не видел ее такой прекрасной… Он ощутил небывалый прилив счастья. Он смотрел на висящее, смугло отсвечивающее тело — самый прекрасный и самый страшный предмет, какой он только видел в своей жизни. Один из друзей отца поднял руки — в них был нож… и тут, будто по сигналу, все стихли… Человек с ножом подошел к висящему телу. Вот он повернулся, улыбнулся. Теперь вокруг не было слышно ни звука… [Он] обхватил рукой органы ниггера, словно взвешивая их. В его руке они казались чем-то совершенно абстрактным — как взвешиваемый на весах кусок мяса, но только тяжелее, гораздо тяжелее и… такие здоровые, куда больше, чем у отца [Джесси]… таких больших он еще никогда не видел — и таких черных. Белая рука все больше оттягивала их, обхватывала, ласкала… И тут глаза умирающего уперлись прямо в глаза Джесси — на секунду, не дольше, — но ему показалось — прошел целый год. Джесси закричал, и тут же закричала вся толпа — сверкнуло лезвие ножа, сначала вверх, а после вниз, отсекая эту страшную штуку… И тут же толпа ринулась вперед, разрывая тело на части.
Через пару мгновений, когда Джесси утих, отец сказал ему: «Ну что я тебе говорил? Тебе уж точно будет не забыть такой пикник».
Лицо отца блестело от пота, но глаза были умиротворенными. Джесси любил сейчас своего отца, как никогда в жизни. Он чувствовал, что отец провел его через величайшее испытание, раскрыл ему невероятную тайну, которая станет ключом ко всей его дальнейшей жизни.
Впрочем, порой факты были еще ужаснее, чем вымысел. В 1932 году чернокожего батрака по имени Клод Нил обвинили в изнасиловании и убийстве Лолы Кэнниди, девочки-подростка, дочери его работодателя. Случилось это в округе Джексон сельского района Флориды. После ареста Нила отвезли в тюрьму городка Брутон в штате Алабама, по ту сторону границы штата, что должно было уберечь его от расправы. Однако той же ночью белые добровольцы из «комитета бдительности» похитили его оттуда. Похитители собирались просто передать его в руки членов семьи Кэнниди. Но наутро в газете «Игл» (Eagle), издававшейся в близлежащем городе Доутэн, штат Алабама, появился такой заголовок: «Во Флориде сожгут на костре негра насильника, захваченного в Брутонской тюрьме, изувечат и сожгут живьем в отместку за содеянное». После такого жуткого анонса на ферму Кэнниди явилось несколько тысяч человек, многие из которых распивали домашний самогон.
Члены «комиссии», которые привезли Нила на ферму, поняли, что, если они покажут его толпе, начнутся беспорядки. Поэтому они сами прикончили его в ближайшем лесу. А около часа ночи приволокли обнаженное тело Нила, привязанное за веревку к машине, к ферме Кэнниди. Отец Лолы трижды выстрелил ему в голову, после чего дети потыкали в труп заостренными палками, а взрослые несколько раз проехались по нему на машинах. Кто-то отрезал ему уши и пальцы — «на память». Когда взошло солнце, то, что раньше было телом Нила, висело на дереве у здания суда. Один предприимчивый местный житель сфотографировал его и потом продавал всем желающим открытки, по 50 центов за штуку.
Через десять дней после смерти Нила белый следователь, представлявший интересы NAACP, Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, опросил некоторых членов комиссии, устроившей этот самосуд, которые с гордостью рассказали ему о своих действиях. Между тем, как было сказано в его отчете, последние часы жизни Клода Нила начались с того, что;
Они отрезали у него пенис. И заставили его съесть. Потом отрезали мошонку и тоже заставили съесть, а потом еще сказать, что было вкусно.
* * *
Шесть десятилетий спустя чернокожий американец вновь предстал перед комиссией белых сограждан, которых волновал его пенис. Много часов подряд эти белые мужчины слушали — многие с неподдельным ужасом — монолог одной женщины, жаловавшейся на непристойное поведение этого чернокожего мужчины, которое, по ее словам, она ничем не провоцировала и не поощряла. Она рассказала, как он хвастался размерами своего полового органа, сравнивая его с умопомрачительными гениталиями порнозвезды по имени Лонг Донг Силвер. И вот теперь этот афроамериканец предстал перед специальной комиссией. Правда, в отличие от Клода Нила он не болтался на веревке — разве что, по его собственным словам, метафорически.
«С моей точки зрения, то есть с точки зрения темнокожего американца, — сказал этот человек, судья Кларенс Томас, сенаторам комиссии, рассматривавшей вопрос о его назначении членом Верховного суда США, — то, что здесь происходит, есть высокотехничное линчевание выбившихся в верхние слои общества чернокожих, которые… осмеливаются мыслить собственным умом… и предупреждение о том, что если кто не будет сгибаться в три погибели перед прежними порядками, то получит по полной программе. Нет, сегодня ты не будешь висеть на суку, но тебя линчуют, уничтожат, выставят на посмешище — и все это руками членов комиссии сената США».
12 октября 1991 года фотографии Кларенса Томаса, со стиснутыми от гнева зубами и мускулистым, как у борца, телом, облаченным в темный костюм, заполонили первые страницы практически всех американских газет. В последующие дни обвинение в сексуальном домогательстве, выдвинутое против него профессором Анитой Хилл, и горячее отрицание этого обвинения самим Томасом анализировались в передовых статьях американских газет, а также в гостиных и офисах по всей Америке. Это событие так широко освещалось средствами массовой информации, что на него отреагировали даже телевизионные комедийные шоу, обычно очень далекие от всяких политических дебатов. Комедийная зарисовка «Живыми красками», созданная афроамериканским комиком Киненом Айвори Вейэнсом, начиналась с эпизода, где актер, игравший роль Томаса уже после назначения его на пост верховного судьи, бегает за кофе для своих белых коллег. Когда же один из них интересуется его мнением по юридическому вопросу, Томас говорит; «Что вы скажете, то и я». Но потом актриса, игравшая роль верховного судьи Сандры Дэй О'Коннор, напоминает ему, что должность верховного судьи — пожизненная, так что он может расслабиться. Тогда Томас усаживается в кресло, водрузив ноги на стол, и отказывается выполнять любые поручения. Когда его спрашивают, чем вызваны такие перемены в его поведении, он говорит: «Пять минут назад я был всего лишь темнокожим судьей, назначенным нашим белым президентом Бобо. Теперь же я ваш наимрачнейший кошмар: черный судья, которого поддерживает влиятельный круг присяжных».
Создатели «Живых красок» точно «просекли» суть речи Томаса о «высокотехничном линчевании» — лучше большинства колумнистов из «Нью-Йорк таймс» или «Вашингтон пост». Практически все тогда сошлись во мнении, что вызывающая, но твердая позиция Томаса во время слушаний 11 октября принесла ему победу. Последующий опрос общественного мнения показал, что после этой речи число его сторонников среди афроамериканцев выросло с 54 процентов до 80, что тут же зафиксировали все ведущие информационные органы. Однако почти все они, с самого начала этого конфликта и до момента утверждения Томаса на посту верховного судьи, представляли эту тему как борьбу за общественное внимание между двумя социальными проблемами: расизмом и сексуальными домогательствами. Победа Томаса, постановили эти эксперты, показала, что в данном случае борьба с расизмом отодвинула борьбу с сексуальными домогательствами на второй план. На самом же деле история с Анитой Хилл и Кларенсом Томасом не была конфликтом расовых вопросов с сексуальными. Как верно догадались сценаристы комедийного скетча «Живые краски», этот конфликт касался того места, где секс и расовые проблемы в американской истории всегда пересекались. И этим местом был, конечно, черный пенис.
Именно этот орган и все, что он символизирует, был главной мишенью обвинений со стороны Аниты Хилл. Во время официального разбирательства слово «пенис» прозвучало больше 10 раз, что было бесспорным рекордом для слушаний по утверждению на пост верховного судьи — а может, и для любой публичной акции, когда-либо имевшей отношение к сенату США. Хилл свидетельствовала, что когда в 1981 году она начала работать под руководством Томаса в Министерстве образования, он часто переводил разговор с рабочих тем на обсуждение «порнографических материалов», звездой которых был «человек с очень крупным пенисом… [по имени] Лонг Донг Силвер», с которым Томас «сравнивал свой [собственный] пенис». За этим последовали предложения встретиться в нерабочей обстановке, сказала Хилл, на что она ни разу не согласилась.
Это примечательное свидетельское показание на самом деле свидетельствовало о более значимом явлении — непреходящей роли черного пениса как определяющего момента в истории американской культуры. Ведь если Анита Хилл говорила правду, то ее обвинения не просто изменяли наши представления о судье Томасе; они срывали с него маску добропорядочности. Тогда оказывалось, что под личиной высокообразованного и совершенно цивилизованного юриста скрывается на самом деле тот самый чернокожий, которого всегда страшилась белая Америка: гиперсексуальный монстр с гигантским пенисом, каким он изображался веком ранее в статье «Генитальные особенности негра». Если все это было правдой, то Томас не был ни юристом, ни законником. Он был примитивным существом, который похвалялся единственной вещью, вызывавшей у белых американцев зависть и ненависть, — своим огромным пенисом. Ситуация усугублялась тем, что у него имелась белая жена, преданно сидевшая у него за спиной во время всех этих слушаний. Ее показали на всех телеэкранах Америки — кошмар, которого так боялся Д. У. Гриффит, стал реальностью.
Этот образ не мог не впечатлить Анну Девер Смит. Драматург и лауреат различных премий, она, как и миллионы американцев, была прикована к экрану телевизора во время кушаний дела «Хилл против Томаса». Ее пылкая заинтересованность претворилась в один из самых ярких эпизодов пьесы под названием «Личности, зеркала и искажения», написанной и сыгранной ею вскоре после утверждения Томаса в должности. «В какой-то момент камера, показывавшая до этого Аниту Хилл, переключилась на общий план членов комиссии, — говорила Смит в своей пьесе, — и было видно, как на какое-то мгновение Оррин Хэтч и Стром Тэрмонд переменились в лице, услышав, что она говорит. И тогда всем стало ясно,
что, даже не желая себе в этом
признаться, эти двое поняли — она говорит правду.
И тут же в умах этих белых мужчин
промелькнула догадка,
что их дружелюбный дядюшка Том,
когда он уходит домой
и запирает за собой дверь,
на самом деле тот еще жеребец!
Ведь известно, что у дядюшки Тома есть пенис,
и, возможно, очень даже большой,
согласно всему, что сказала Анита,
так что теперь в их ряды
жеребец затесался,
и что хуже —
с ним одна из их женщин!»

Однако если образ черного пениса оказался достаточно мощным, чтобы трансформировать Томаса, он мог бы сделать то же самое с Анитой Хилл. Любое обвинение в том, что он будто бы похвалялся перед ней размерами своего пениса, заявил Томас сенатору Хэтчу во время слушаний, раздувало «в сознании людей расистские стереотипы и расовую нетерпимость». Вымыслы «о половых органах чернокожих и их размерах, — сказал Томас, — использовались против самих чернокожих столько, сколько я живу на белом свете». Лично ему подобные обвинения причинили больше вреда, сказал Томас, «чем что бы то ни было в его жизни. Меня не изувечил ку-клукс-клан… Но меня глубоко травмировало это слушание».
Обвинив Аниту Хилл в фальсификации ложных, надуманных обвинений против него и его пениса — и связав эти обвинения с ку-клукс-кланом, — Томас добился качественной трансформации своей оппонентки: он «обесцветил» Аниту Хилл и «вывел за рамки ее собственной расы», превратив мягкую и воспитанную чернокожую женщину, университетского профессора, в истеричную белую невротичку, обвиняющую его в изнасиловании, — преступлении, которое на протяжении нескольких мрачных десятилетий американской истории каралось ритуальной кастрацией.
Полемика между сенатором Хэтчем и судьей Томасом на тему расовых стереотипов стала гарантией того, что линчевания — ни высокотехничного, ни какого другого — на сей раз не случится. В любом случае члены юридической комиссии сената США, все как один белые, стремились подчеркнуть, что на дворе был не 1891-й, а 1991 год. И когда в 22 часа 34 минуты 11 октября сенатор Бидден закрыл заседание комиссии, ее вердикт был очевиден. Кандидат на пост верховного судьи, оказавшийся на грани политического краха, возродился прямо из пепла. На выходе из помещения, где проходили слушания, сенатора Хэтча остановила корреспондент Национального общественного радио Нина Тотенберг.
— Сенатор, вы только что спасли его задницу, — сказала она Хэтчу.
— Неправда, Нина, — ответил этот республиканец из Юты, — свой зад он спас сам.
О чем оба они в тот момент наверняка подумали, но что ни один из них не мог озвучить, так это то, что с самого начала речь шла о спасении совсем не задней части тела.
* * *
Если Кларенс Томас заставил Америку посмотреть в глаза своим подсознательным страхам касательно черного пениса, то Роберт Мэпплторп просто взял и ткнул тот же самый орган ей в лицо — как вид искусства. Начиная с 1980 года обнаженные портреты темнокожих мужчин, которые делал этот выдающийся фотограф, стали выставлять в музеях и галереях США, Канады, Японии и Европы — под восторженные рукоплескания таких авторитетных изданий, как «Нью-Йорк таймc», «Артфорум», «Арт ин Америка», «Тайм» и «Ньюсуик». В 1986 году издательство «Сент-Мартинс Пресс» выпустило альбом этих фотографий под названием «Черная книга». Этот изысканно отпечатанный и прекрасно продуманный альбом свидетельствовал о безупречной элегантности. Обнаженные черные тела редко можно было увидеть в такой подаче — или даже просто увидеть. Среди 134 фотографий, собранных Констанс Салливэн в каноническом издании «Обнаженное тело: фотографии 1850–1960 годов», нет ни одного портрета черного мужчины.
Избирательный взгляд Салливэн был частью прочно устоявшейся западной традиции. Ведь и Гегель, и Ницше отказывали неграм в чувстве эстетики. Оба писали, что чернокожие не способны ни создавать красоту, ни вызывать чувство прекрасного. Но если наследники подобной точки зрения — арт-истеблишмент двадцатого столетия — соглашались с тем, что тело чернокожего мужчины слишком безобразно, чтобы быть эстетическим объектом, то Роберт Мэпплторп так не считал. На нескольких фотографиях в «Черной книге» он поставил своих чернокожих моделей на настоящий пьедестал; на других они имитируют позы спортсменов-олимпийцев из Древней Греции. Мэпплторп и раньше вызывал противоречивые споры своими фотографиями геев и садомазохистов. Однако портреты чернокожих мужчин с огромными членами превратили его в самого скандального художника своего времени.
В июне 1989 года, через три месяца после смерти Мэпплторпа от СПИДа, ретроспективный показ его работ в вашингтонской галерее «Коркорэн» был отменен буквально накануне открытия. Поскольку выставку частично финансировал Национальный благотворительный фонд искусств (NEA), споры вокруг нее — подобно слушаниям по делу Хилл и Томаса — докатились до сената США, где сенатор Джесси Хелмс в пух и прах раскритиковал каталог выставки, а само творчество Мэпплторпа назвал «порнографией». Когда чуть позже выставка открылась в Центре современного искусства в Цинциннати (штат Огайо), местная полиция арестовала директора музея по обвинению в распространении непристойностей. Последовавшее в сентябре 1990 года судебное слушание получило широчайшее освещение в прессе — сам собой возник международный форум, в рамках которого многие эксперты и деятели искусства обсуждали проблемы художественной цензуры, свободы творчества, фотографии как жанра искусства и порнографии как причины преступного поведения.
Главным камнем преткновения в этом судебном процессе стала фотография под названием «Портрет мужчины в полиэстеровом костюме». Это был не просто портрет мужчины, каковы бы ни были ваши взгляды на свободу творчества и/или допустимые границы этой свободы. По данным биографа Мэпплторпа Патриции Моррисроу, этот образ, который многие считают шедевром фотографа, родился, когда его будущий темнокожий любовник решил показать ему костюм-тройку, приобретенный им в бытность военным моряком во время службы в Южной Корее. «Мэпплторп мгновенно обратил внимание на недостатки в крое, — писала Моррисроу, —
и, уговорив владельца костюма выступить в качестве модели, специально подчеркнул халтурное отчество швейной работы, сделав так, что большой палец левой руки «моряка» указывал как раз туда, где шов на пиджаке резко обрывался. «Разве пристало ниггеру носить такой наряд?» — пошутил Мэпплторп, показывая эту фотографию одному из приятелей».
Мэпплторп скадрировал фотографию так, что ее верхний и нижний край отсекают от тела все, что находится выше шеи и ниже колен. Полы пиджака у модели распахнуты как театральный занавес, а из расстегнутой ширинки выглядывает необрезанный черный пенис. Этот орган лишь частично возбужден, но это только подчеркивает его исключительную длину и диаметр. Он грузно свисает — тяжелый, мясистый, гнетущий, с проступающими венами. В отличие от героев фотографий Мэпплторпа, исследующих мир садомазохизма, мужчина в костюме из полиэстера ничего не делает. Он просто есть, и все. Его массивный черный пенис пробуждает одновременно и восторг, и страх, намекая на первобытную и чуть ли не животную сексуальность, которую не в силах скрыть ни один костюм — ни из полиэстера, ни из тонкой кашемировой шерсти. Все это дает потрясающий эффект, замешанный на плотской органике. В книге «Игры на краю пропасти» арт-критик Артур С. Дэнто пишет, что эта фотография «является наглядной иллюстрацией выражения «ходить по краю». Она «держит зрителя в напряжении, вынуждая его балансировать между красотой и опасностью. Она и должна шокировать». Триста лет американских фобий и фантазий — целая история, отмеченная линчеваниями, кастрациями и параноидальным страхом перед фаллическим превосходством чернокожих, — все это выражено в одном будоражащем, незабываемом и очень политическом произведении искусства. «Хотите отрезать этот пенис? — словно вопрошает эта фотография. — Тогда вам понадобится очень большой нож».
Безымянный и безликий чернокожий оказался у всех на виду, чтобы сказать правду обо всех своих чернокожих собратьях и о сексуальности в ее первичной, органичной и необузданной форме. Это область вне морали и запретов; сфера эротического помешательства, которая и восхищает, и ужасает белую Америку. У ворот в эту мифическую вселенную стоит такой вот чернокожий парень — природное воплощение бесконечной потенции. Пусть белый человек идет от рассудка, словно говорит рожденный Мэпплторпом образ; мужчина с темной кожей явно следует посылу гениталий.
То, что у мужчины в полиэстеровом костюме не было головы — а стало быть, и мозга, — лишь подчеркивало очевидную «истину» этого произведения: он черный, у него огромный черный пенис, а значит, сам он — огромный черный пенис. Тридцатью годами ранее Франц Фанон уже выразил эту мысль на страницах своей книги (см. выше): всякое интеллектуальное достижение предполагает потерю в сексуальной сфере — и наоборот. «Представить роденовского Мыслителя с эрекцией — какая шокирующая мысль», — писал Франц Фанон в книге «Черная кожа, белые маски». А вот представить негра с эрекцией много проще, поскольку белые не относятся к неграм как к равным по интеллекту. Напротив, когда белый человек видит негра, писал Фанон, для него «существует уже не сам негр, а лишь его пенис; темнокожего человека затмевает его собственный орган. Он уже не человек. Он просто пенис». И именно огромный черный пенис, как писал за полвека до Фанона американский врач Уильям Ли Хауэрд, делает любые попытки окультурить негра совершенно абсурдными.
До Мэпплторпа эта визуальная идея — что суть негров сфокусирована в черных гениталиях — выражалась так же сильно лишь однажды, в начале XIX века. В то время восторг белого человека перед черным пенисом (равно как и его страх) достиг своего апогея. Образцы мужских гениталий отсекали, исследовали, хранили в банках с формалином — все это было вполне привычным. А вот «живая» демонстрация превосходства африканских гениталий перед европейскими была для белого человека слишком травматичной. В итоге эту «вполне научную» мысль решили вывести на сцену в виде чернокожей женщины.
В первые десятилетия XIX века Саартье Баартманн, которую чаще звали просто Сарой Бартман, демонстрировали почти голой во многих театрах Европы под именем «Готтентотской Венеры», притом что слово «готтентот» было синонимом нахождения в самом низу «великой цепи существования» — теории, активно муссировавшейся Чарльзом Уайтом и другими учеными. О том, что на этой лестнице развития Саартье, а с ней и все черные африканцы, стояла чуть ли не на одной ступеньке с человекообразными обезьянами, свидетельствовали ее гениталии, особенно так называемый готтентотский передник (гипертрофированное развитие больших и малых половых губ), а также сильно выраженные симптомы стеатопигии (чрезмерно развитых, откляченных ягодиц, которые тогда называли готтентотскими).
После смерти Баартманн в возрасте 25 лет Жорж Кювье, постоянный секретарь Французской академии наук и ведущий теоретик по вопросам происхождения рас, тщательно исследовал ее тело. И вот что интересно — девять из шестнадцати страниц в отчете Кювье посвящены сексуальной анатомии Баартманн: от ее знаменитых половых губ до «упругой, сотрясающейся массы» ягодиц и обезьяноподобного строения таза. А вот мозгу ее ученый отвел всего один абзац. Впоследствии Кювье изготовил анатомический препарат половых органов Баартманн для демонстрации в Музее человека в Париже. При этом, как пишет Сандор Л. Гилман в книге «Сексуальность: иллюстрированная история», он преследовал вполне конкретную цель — документально подтвердить сходство строения гениталий «у особей, находящихся на низшей ступени развития», и «орангутангов — самого развитого вида человекообразных обезьян». Как и все африканцы, Саартье Баартманн была низведена до уровня собственных половых органов.
Точь-в-точь как это случилось с «Портретом мужчины в полиэстеровом костюме». Вот почему эта фотография вызвала бурную реакцию среди негритянской интеллигенции, как, впрочем, и среди прокуроров, сенаторов и специалистов по первой поправке к конституции США. «Пенис представлен здесь как главное отличительное свойство черного мужчины, а это классический расовый стереотип, воссозданный и поданный как произведение искусства, — писал афроамериканский эссеист Эссекс Хэмпхил, обсуждая проблематику шедевра Мэпплторпа. — Для человека с черным цветом кожи смотреть на эту фотографию без ощущения того, что тебя используют, превращая в некий объект, практически невозможно».
В конечном счете такими же оказались и чувства реального человека, позировавшего Мэпплторпу для этой фотографии. Мэпплторп познакомился с Милтоном Муром в сентябре 1980 года. По свидетельству Морриероу, у Мэпплторпа случилось тогда, по его словам, нечто вроде «тропической лихорадки»: почти все вечера он проводил в одном из баров Манхэттена, популярном среди черных гомосексуалистов. Кожа негра, ее текстура, рассказывал потом Мэпплторп критикам и искусствоведам, то, как она мерцает на черном фоне, подчеркивая строение мышц, — во всем этом была своя неотразимая эстетика. А вот близким друзьям Мэпплторп жаловался, что у чернокожих существует обратная зависимость между размером члена и объемом мозга. По его признанию, он был тогда в поиске «СуперНиггера» — человека, в котором примитивная мужественность совмещалась бы с генитальной мощью гориллы. (По всем этим пунктам Мэпплторп заблуждался не меньше Чарльза Уайта.)
То, что белая Америка превратила по ходу истории в фобию, Мэпплторп превратил в фетиш. Однако, в отличие от фрейдовских трактовок, это не было подменой сексуального удовлетворения. Этот фетиш был настолько генитальным, насколько это вообще возможно. В глазах Мэпплторпа, рассказывал Морриероу друг фотографа Уинтроп Иди, «огромный черный член» обладал неотразимой притягательностью. Другой его друг однажды слышал, как Мэпплторп описывал идеальный черный пенис так детально, что даже назвал точные размеры уретрального отверстия на его головке. Мало кто осознает, как упорно Мэпплторп искал идеальный образчик огромного черного пениса. По словам Иди, «он обследовал не одну тысячу».
Мэпплторп прекратил свои поиски, лишь когда познакомился с Муром, который только что сыграл очередную партию в пинбол в баре «Сникерс» в начале Вест-Сайдского шоссе в Гринич-Вилидж. Когда Мур заметил, как Мэпплторп буравит его взглядом, он до того испугался этого странного человека, что убежал из бара. Но Мэпплторп догнал его у входа в метро на углу Кристофер-стрит, представился и предложил угостить его ранним завтраком. Имя Мэпплторпа Муру ни о чем не говорило. Тем не менее он принял его предложение, хоть и сказал сперва; «Только я ни во что не хочу ввязываться».
Примерно через час Мэпплторп привел Мура в свою квартиру-студию, где, не без помощи кокаина, убедил двадцатипятилетнего военного моряка раздеться и сфотографироваться в обнаженном виде. На этот раз интуиция его не подвела: наконец-то, рассказывал он потом одному из приятелей, у человека «с лицом прекрасного животного» оказался идеальный пенис. Мур, которого больше всего беспокоило, как бы не осрамить свою семью, проживавшую в штате Теннесси, сказал, что не станет позировать, если на фотографиях будет видно одновременно и лицо, и пенис. Тогда Мэпплторп взял с постели наволочку и надел ее ему на голову.
На получившейся фотографии, представленной на 54-й странице «Черной книги», рядом с «Портретом мужчины в полиэстеровом костюме», мы видим обнаженного Мура, чье тело сложено почти идеально, по всем законам человеческой симметрии: его руки сжаты в кулаки на уровне груди, локти раздвинуты на равное расстояние от солнечного сплетения, крупный пенис свисает по центру в нижней части кадра, а голову закрывает белый «капюшон». Эта фотография — триумф эстетики. В «Черной книге» она, пожалуй, вторая по силе скрытого вызова, намекающего на один из самых отвратительных периодов американской истории. Белые балахоны с прорезями для глаз безошибочно ассоциируются с ку-клукс-кланом, той самой организацией, которая ввела практику линчевания и ритуальных кастраций чернокожих американцев.
Мэпплторп явно идеализировал черный пенис как эстетический объект, чтобы создать произведение искусства, ниспровергавшее принятые в его культуре воззрения, которые считали подобную эстетику спорной и противоречивой. Однако в каком-то смысле его творчество укрепляло идею расизма — точку зрения еще более давнюю, чем научные исследования Чарльзом Уайтом «ступеней развития». Просто потому, что в западной культуре сексуальные и расовые проблемы всегда были сопряжены с психологическим конфликтом. Как указывает Сандор Л. Гилман, именно униженное положение африканца превращало его в неподражаемый экзотический сексуальный объект для некоторых представителей «кавказской расы». Для этих белых чернокожий мужчина является их эротическим альтер-эго. Сексуальным Другим. И этот другой притягателен как раз потому, что так ужасен.
Эта наэлектризованная двойственность прорывается наружу даже там, где Мэпплторп, казалось бы, воспевает тело. В таких фотографиях, как «Мужчина в капюшоне» и «Портрет мужчины в полиэстеровом костюме», черное тело выглядит привлекательным и вместе с тем устрашающим. Оно ближе к природе, то есть к джунглям, а значит и к самым жарким кругам ада, предназначенным для грешников, повинных в радостях плоти. И никакая иная часть анатомии не воплощает мощь этого послания так, как это делает огромный черный пенис.
Все эти противоречия сошлись для Мэпплторпа в «идеальном пенисе», обнаруженном им у Милтона Мура. Однажды во время разговора с приятелем, писателем Эдмундом Уайтом, Мэпплторп так расчувствовался, не в силах выразить свою любовь словами, что достал снимок «Портрета мужчины в полиэстеровом костюме» и, указав на пенис Мура, сказал с рыданиями в голосе: «Теперь ты понимаешь, почему я его так люблю?»
Однако самому Муру в период его «дружбы» с Мэпплторпом редко доводилось видеть такие слезливые и эмоциональные проявления чувств. Да, конечно, он ощущал сексуальное желание, которое испытывал Мэпплторп, и знал об эротическо-эстетической одержимости фотографа его пенисом, однако Милтон Мур интуитивно чувствовал, что интерес фотографа к его члену, перед которым тот якобы преклонялся, недалеко ушел от интереса Чарльза Уайта, который точно так же восхищался черным пенисом, хранившимся в банке с формальдегидом в его лаборатории. Для Уайта огромный член африканца был научным доказательством того, что чернокожая раса находилась на более низкой ступени развития, чем белые люди. Однако Роберту Мэпплторпу член его темнокожего любовника «говорил» то же самое, с каким бы романтическим трепетом он к нему ни относился.
В конце концов Мур осознал, что именно видит в нем Мэпплторп как художник и как человек, — он понял, что эти взгляды не сильно отличались от взглядов тех людей, которые двумя веками ранее изучали место негров в природе и мире и так охотно сравнивали его с обезьяной. И хотя Мур никогда не изучал историю, он верно почувствовал истинный смысл того, что с ним произошло, — возможно, даже лучше своего образованного ментора. И что с того, что он позировал для фотографа в студии, а не живьем перед публикой, если он все равно превратился в мужской вариант Саартье Баартманн — в «Готтентотского Адониса».
«У нас никогда не было настоящих отношений, — сказал Мур Моррисроу, описывая время, которое он провел с Мэпплторпом. — Я был для него всего лишь обезьяной в зоопарке».
* * *
Надо сказать, что черный пенис был не одинок в своих страданиях, связанных с расовой принадлежностью. Существовала еще одна группа людей, помеченных тем же клеймом. Правда, жили они не в первобытном грехе на далеком и малоизученном континенте; нет, со времен древних греков и римлян они жили среди европейцев и были частью западной культуры, но в то же время вне ее. Их особый статус, навязывавшийся им и изнутри и снаружи, увековечивал особый знак на пенисе — обрезание крайней плоти. В глазах христиан обрезание, как и цвет кожи, было признаком всевышнего проклятия. Поэтому носители этого знака, евреи, стали Белым Сексуальным Другим, распространявшим повсюду немыслимые извращения и ужасные болезни. И хотя тело его не было черным, душой он точно был чернее ночи. В итоге в конце XIX — начале XX века один врач, который и сам был евреем, пришел к заключению, что между представлениями о пенисе и этиологией некоторых заболеваний действительно существует определенная связь. Однако это обстоятельство, утверждал он, справедливо не только в отношении евреев — народа, отделенного от прочих людей обрезанием, — и не только для гиперсексуальных африканцев, обремененных огромными детородными органами. Для Зигмунда Фрейда связь между пенисом и многими заболеваниями распространялась на все человечество.
Взгляды этого венского любителя сигар на фаллические символы, этапы сексуального развития, фаллическую природу либидо и так называемую зависть к пенису по-прежнему вызывают сегодня жаркие споры, чей накал не сильно изменился с тех пор, как он огласил их миру почти сто лет назад. Над его умозаключениями издевались, но ими же и восхищались. Похоже, что люди испытывали по отношению к ним всю палитру человеческих чувств, за исключением равнодушия. Труды Фрейда произвели еще одну трансформацию в представлениях людей о пенисе. Прогресс этот был колоссальным, но не явным: он проследовал от частного — к общему, от конкретного — к неосознанному, от банки с формалином — к кушетке психоаналитика. Фрейд сосредоточил свое внимание не на различиях, а на общности между теми, кто родился с пенисом, и теми, кто испытывал зависть к его обладателям. Прежде пенис подвергали расовым преследованиям, теперь же он подвергся психоанализу — процессу, который навсегда изменит параметры недавнего измерительного прибора.
Назад: II. Рычаг переключения передач
Дальше: IV. Сигара

Денис
Перезвоните мне пожалуйста 8 (996)764-51-28 Денис.