X

Я шагнул в темноту, и зажегся свет.

Вокруг стояли придворные и монахи высших рангов в парадных рясах с аксельбантами. Они ожидали моего появления: ко мне сразу кинулись, чтобы подхватить меня под руки.

В первый момент я испугался, что это заговорщики – перед тем, как я опознал в них помощников, прошло несколько неловких секунд, когда я не то чтобы пытался отбиваться, а скорее, успел понять, до какой степени я не готов к такому повороту событий.

– Надо спешить, ваше Безличество, – шепнул мне в ухо один из монахов. – Скоро ваш выход. Вам следует надеть мантию и шляпу.

Я понимал, что сплю и вижу сон. Но во сне я хорошо знал, что мое дневное «бодрствование» ничем не выше по статусу. Поэтому сон этот был не более люсиден, чем жизнь: глупо казалось в одном сновидении ориентироваться на смыслы, прихваченные из другого.

Тем более, что во сне я, похоже, плохо справлялся со взятой на себя ролью – и чувствовал себя актером, очнувшимся от белой горячки за минуту до выхода на сцену.

Но люди вокруг знали, что делать. Несколько человек окружили меня живой ширмой, отгородив от остального мира завесой из ткани.

Знаки сана, лежавшие на полу, были подхвачены заботливыми руками и водружены на меня. На мою голову надели треуголку – во сне она казалась совсем легкой.

Один из придворных, улыбаясь, повернул ко мне огромное зеркало. Я увидел в нем парадного и торжественного себя – расшитые павловскими крестами ризы первокаменщика (в таких Смотритель иногда появляется перед народом), черная маска (я даже не заметил, когда ее надели), золотой позумент треуголки. Какой-то римский епископ, разжалованный не то в шуты, не то в гладиаторы.

Рядом уже ждали фашисты – во сне были живы оба, что очень меня обрадовало. Один держал в руках фасции, другой, видимо, собирался подставить под мою шляпу свою бритую голову. Оба были бледными от волнения.

– Ваше Безличество! – обратился ко мне пожилой придворный, мундир которого украшали золотые фениксы в петлицах (кажется, обер-церемониймейстер). – Saint Rapport был успешен. Но это еще не все. Правление нового Смотрителя начинается с важного ритуала. Вам следует подняться на Небо, как делали все ваши предшественники. Убедите себя сделать это.

Я хотел сказать, что ничего об этом не слышал, но тут в моем ухе раздался шепот кого-то из прошлых Смотрителей:

– Не говори такого. Тебе полагается иметь память всех прошлых Смотрителей. Больше помалкивай. Просто кивай. Смотритель должен быть загадочен и молчалив.

Я покорно кивнул.

– Отлично, Ваше Безличество, – обрадовался золотой феникс. – Тогда можем начинать прямо сейчас.

Стоявшая передо мной толпа придворных расступилась в живой коридор, в конце которого я увидел открытую стеклянную дверь – и лестницу, уходящую в близкое облако. Хрипло и резко пропели рожки, и до меня долетел шум толпы.

Я понял теперь, почему фашисты так волнуются. Вблизи лестница выглядела устрашающе узкой. У нее не было перил – зато каждую ступень украшала монограмма Павла Великого.

Я решил успокоить своих спутников.

– Не бойтесь, братья, – сказал я, оборачиваясь к ним, – Ангелы Элементов не позволят нам упасть.

По напряженным лицам фашистов я догадался, что они не особенно мне верят.

– Нигде вы не найдете такого количества атеистов и лицемеров, как среди монахов, – пробормотал кто-то из прошлых Смотрителей в моем ухе. – Впрочем, будь у них веры с горчичное зерно, был бы, наверно, и Ангельский чин…

Уже через несколько шагов по лестнице смотреть на город внизу стало страшно. Но мы все шли и шли.

Через сотню метров сделалось холодно. С этим можно было мириться, но сильные неудобства стал причинять ветер – его рывки казались полными злой воли, словно он выбирал момент наименьшей устойчивости, чтобы попытаться столкнуть меня вниз. Но и с ветром можно было справиться – тем более что я мог при желании воззвать к Ангелу Воздуха.

С чем было гораздо труднее смириться, это с птичьим пометом под ногами. Его становилось все больше и больше, будто каждый шаг к вершинам был сопряжен с одновременным погружением в скверну.

Чем ближе становились серые тучи, тем толще и жиже делался слой помета на ступенях. Вскоре его стало столько, что по лестнице можно было смело съезжать на лыжах. Впрочем, опасности он не представлял – мои ноги почти не скользили.

Я обратил внимание, что по своей расцветке помет напоминает горностаевую мантию.

– Собственно, да, – сказал над моим ухом кто-то из Смотрителей. – «Августейший» означает что-то вроде «наиптичнейший». Аугустами, писал Светоний, называли гадателей по полету птиц. В бесконечности все параллельные прямые пересекаются, и все человеческие смыслы тоже…

Я понял, что жестоко заставлять фашистов и дальше следовать за мной по пятам. Обернувшись, я сделал им знак возвращаться.

Как только я остался один, я заметил висящую в облаках часовню. До нее было не так уж и далеко.

Она выглядела аскетично. Ее насквозь продувал ветер из трех просторных окон – таких больших, что часовню можно было считать беседкой с тремя каменными колоннами. Тут, наверно, хорошо жить Святому Духу, подумал я – и увидел надпись:

БЕСЕДКА ГОСПОДА Ф-Ц-А-Н

Создатель часовни помнил о всех трех Возвышенных – такие же аквариумы оправленной в камень пустоты оказались справа и слева.

Потом я заметил, что уже стою в одной из этих беседок. Как я перебрался сюда с лестницы, было неясно. Передо мной висела тяжелая синяя портьера, расшитая золотыми звездами.

– Все Смотрители рисуют здесь свой вензель, – сказал голос. – Тебе тоже следует сделать это, прежде чем ты поднимешь занавес тайны…

Я заметил на колоннах разноцветные знаки, оставленные властителями прошлого. Большинство вензелей уже выцвели и превратились в тени, как и сами властители – но перечеркнутое посередине «N» Никколо Третьего и «А» Алексиса Первого с крестом внутри до сих пор были хорошо различимы.

– Возьми кисть.

Я увидел в своей руке каллиграфическую кисть. Она была пропитана белой краской. Белый… Значит, таким будет цвет моего времени.

Я начертил на ближайшей колонне свой вензель:

Затем я бросил кисть вниз. Это делали все Смотрители. Я даже помнил откуда-то, что кисть Антона Второго убила торговца засахаренными фруктами – и тот сразу переродился в мире Брамы. Во всяком случае, во сне дела обстояли именно так.

Времена мельчают: моя кисть была слишком легкой для того, чтобы облагодетельствовать кого-нибудь в подобных масштабах. Нашедший ее разбогатеет и прославится, а сама она окажется в храме Смотрителей. Если ее не найдут, в храме будет храниться копия.

Я попытался ощутить величие момента. Сощурившись от ветра, я водил глазами по выцветшим вензелям Смотрителей, вызывая в памяти их парадные портреты – но все равно не чувствовал ничего, кроме холода и одиночества. И еще… я не представлял, что на небе будет столько птичьего дерьма.

– Теперь подними занавес, – сказал голос.

Я повернул длинный рычаг, возникший передо мной в полу – и занавес поднялся вверх.

Передо мной был загибающийся улиткой коридор, где стояли Адонис с Юкой. То, что в небе откуда-то взялся каменный коридор, совсем меня не удивило.

– Ты призрак, – сказал Адонис. – Заблудившийся призрак, вот ты кто.

– Да, – сказала Юка. – Скрывать это дальше будет бесчеловечно, Алекс. Ты просто призрак.

Она послала мне воздушный поцелуй – и этого легчайшего дуновения оказалось достаточно, чтобы столкнуть меня в пустоту. Я с криком полетел вниз…

– …Алекс! – звала Юка, тряся меня за плечо. – Не кричи! Проснись!

Я открыл глаза. Вокруг была знакомая спальня в Михайловском замке. В окне мерцала полная луна. Слишком большая луна – она, возможно, и вызвала мой кошмар своим магнетизмом.

– Опять? – спросила Юка.

Я кивнул.

– Что ты увидел?

Я коротко пересказал ей свой сон.

– Ну успокойся, милый. Все хорошо…

– Тебя не поймешь, – ответил я. – То призрак, то все хорошо…

– Сейчас исправим, – сказала Юка, и ее голова исчезла с соседней подушки.

В иные ночи мне мнилось, что Михайловский замок сливается со своим петербургским двойником. Эта была одна из них. Луна за окном казалась почти такой же синей и всесильной, как во время моих прогулок по Инженерному замку. Но теперь она была настоящей. Во всяком случае, хотелось в это верить всем недоброжелателям назло.

Я смотрел то на луну, то на Юку, и мне начинало казаться, что они стали одним целым – а значит, эти умопомрачительные ощущения вызывает во мне луна. У луны определенно был опыт – ведь не зря она столько веков наблюдала за влюбленными…

Юка подняла на меня глаза, провела языком по губам и улыбнулась.

– Теперь чуть легче? – спросил она. – Отпустило?

Я кивнул.

– Да. Спасибо, милая.

Она опустила голову на соседнюю подушку.

– Будут проблемы, сир, звоните в колокольчик.

– Ты прелесть, – вздохнул я. – И я, кстати, уже понял, почему мне это снится. Адонис перед нашим отъездом сказал, что в доме повешенного не говорят про веревку. А Павла… ну то есть Кижа… задушили шарфом. И еще Адонис так ехидно ухмыльнулся, когда я пошутил, что Павла трудно будет найти… Он намекал. Он определенно намекал.

Юка начала тихо смеяться – как будто ее переполняло пузырящееся шампанское, при каждом содрогании ее тела выделявшее все больше пузырьков.

– Хотел бы я посмеяться вместе с тобой, – сказал я.

– Я тебя научу, – ответила Юка.

– Как?

– А ты погляди на вещи моими глазами. Девушка проводит юность в занятиях на специальном тренажере – учится массировать ртом продолговатый штырь, у которого внутри сложная механика с пружинками и рычагами, следящими, правильно ли действуют губы и язык. Ей за это ставят оценки.

– Уверен, что всегда был высший балл, – сказал я.

– Не перебивай. Потом ей встречается замечательный молодой человек. Знаешь, у Золушки была сказочная карета – вот ее близкий родственник. Настоящий волшебный принц. Только очень сдержанный в любви. Она решает, что тренировки были напрасны. Но тут ее дружку начинает казаться, будто он – привидение. Ему мерещится, что все на это намекают. И есть лишь один способ его успокоить…

Я усмехнулся. У меня мелькнула догадка, что эта важнейшая дисциплина была введена в подготовку подруги Смотрителя специально как противовес Комнате Бесконечного Ужаса. А потом мне стало обидно – таким идиотом я показался сам себе.

– Я могу такое про тебя рассказать, – сказал я, – что неизвестно, кто из нас покажется привидением.

– Я бы на твоем месте не стала, – ответила Юка.

– Да? Это почему?

– У меня тоже начнутся припадки ужаса. И тебе придется делать мне то же самое, что я сейчас делаю тебе. Только целыми днями.

– Почему целыми днями?

– Я сильно заморачиваюсь, – сказала Юка. – У нас это семейное.

Я не выдержал и засмеялся. Все-таки она удивительно умела лечить впавшую в уныние душу. Каждый раз сперва казалось, что у нее ничего не вышло. Но через минуту от страха и тоски не оставалось и следа.

– Тогда в моей жизни появился бы наконец смысл, – сказал я.

– А так его нет?

– Может, и есть. Но я все время забываю.

Юка взяла меня за руку.

– Я вчера звонила Адонису.

– Зачем? – спросил я.

– Я захотела узнать какую-нибудь тайну, которую он постиг с помощью искусства «Цоф».

– Что он сказал?

– Он долго ругался. Объяснил, что он занятый человек. И не постигает с помощью искусства «Цоф» никаких тайн, а просто приобретает новый взгляд на вещи. А потом успокоился – и рассказал интересную историю.

– Какую?

– Про реинкарнацию. Люди на Ветхой Земле в нее не верят. Но у них есть ответвление искусства «Цоф» под названием «айклауд». Что означает «я облако». «Облако» – это такое место, где копируется все-все, что хранится на умофоне. Без всякой возни, незаметно. И умофон обретает бессмертие.

– А если ты его разобьешь?

– Если ты его разобьешь, тебе придется, конечно, покупать новый. Он может быть другого цвета, другой формы. Но как только ты его включишь, на него запишется все то, что было на прежнем… «Я облако» спустится в новое телефонное тело.

– Интересно, – сказал я.

– Ветхий человек каждый день пользуется этим «я облаком», но все равно уверен – когда его тело зарывают в землю, никакая душа не улетает на облака, потому что ученые доказали, что в момент смерти вес тела не меняется. И ученые правы, конечно. Душе не надо лететь на облако после смерти. Душа там всегда. Пока мы живем, мы просто меняем… как он это сказал… статус своего облака. Если, конечно, мы не зеленые безблагодатные попугаи, у которых нет никакого облака, кроме телефонного.

– Почему такого телефонного облака нет в Идиллиуме? – спросил я. – На основе благодати?

– Адонис сказал, скоро сделают. Если его не будут отвлекать от работы всякие дурочки.

– Ты помнишь его рассказ? Про то, что мы фронт волны и ничего другого на самом деле нет?

Юка кивнула.

– Если мы – просто симуляция, как мы можем храниться на облаке?

– У пещеры есть план, – ответила она, – и у нас, наверно, тоже. Вот этот план и хранится на облаке. В небесной книге записаны наши заклинания «Цоф». Мы для этого и живем – чтобы менять небесную надпись, пока не получится то, что нам нужно.

– Кому «нам»? Симуляции?

– Адонис ведь сказал – если есть симуляция, где-то есть и то, что она симулирует… Знаешь, я уже запуталась.

– Мне кажется, – сказал я, – Франц-Антон и Павел Великий тоже запутались. И решили все выяснить по-военному просто. Взять Небо штурмом… Слышали бы меня монахи из фаланстера – выпороли бы, как Кижа.

– Алекс, – сказала Юка, – а давай откроем конверт с этим дневником?

– Прямо сейчас?

– А почему нет? Чего ждать? Чем раньше мы все узнаем, тем лучше.

Секунду я колебался. Но никаких поводов оттягивать этот момент не было – упомянутые Адонисом два дня прошли.

– Хорошо, – ответил я. – Давай.

Юка встала, зажгла свет – и через минуту вернулась ко мне с уже раскрытым конвертом.

– Всего несколько страничек, – сказала она. – Твой великий предок был немногословен… Если это действительно написал он.

Достав первую страницу, она прочла:

– «Апокриф Павла Великого». Почему апокриф?

– Наверно, – ответил я, – чтобы можно было хранить на полке со всякой дрянью. Если это священный текст, и особенно оригинал, с ним надо обращаться соответственно. Адонис ведь монах.

– Может быть, – сказала Юка, и мы погрузились в чтение.

Апокриф Павла Великого

Я более не ставлю даты к своим записям – календарь потерял для меня всякий смысл. Его, впрочем, не было и раньше – но как далеко надо уйти от руин Ветхой Земли, чтобы это понять! Буду отмечать лишь погоду того дня, когда случится взяться за перо.

Жаркий безветренный день

Змей – Вечный и Совершенный Человек – показал Адаму, для чего тот был создан: не для себя самого, а для иного, высшего и невнятного смертной душе. Адам увидел, что он – зыбко струящийся сон, снящийся неведомо кому. Но даже ужаснувшись своей никчемности, Адам отказался служить благой цели – и был изгнан в хаос. Так Франц-Антон понимает библейский миф.

“Но кому снится сон?” спросил я. “Кто заставляет Адама каждый миг рассыпаться и возникать заново?”

Ответ поразил меня до глубины сердца.

“Я полагаю”, сказал Франц-Антон, “что единственным действующим лицом сей комедии теней и отражений является тот самый Флюид, которым мы якобы управляем”.

“Но разве мы не управляем им на самом деле?» – спросил я.

Франц-Антон засмеялся.

“Подозреваю”, ответил он, “что мы подобны возникающим из него самоуверенным зыбкостям, как бы фигурам из тумана и пара… Мы уверены, что повелеваем мирами и стихиями, и наша воля – есть мы сами. Но это то же самое, как если бы облака решили, что управляют небесным ветром, поскольку имеют форму королей и Ангелов… На деле же ветер гонит их по небу и создает их форму – но так, что они мнятся себе властелинами и героями. Когда мы думаем, что овладели Флюидом, это значит лишь одно – Флюид принял форму такой мысли. Дух Божий с безначальных времен носится над водою, и вокруг него плавают облака пара. Но он ничего не хочет для себя. Поэтому время от времени он делает из пара кукол, дает им начертания власти и велит управлять стихиями и собой”.

Дождь с утра

Мудрость Змея такова, утверждает Франц-Антон, что говорить о ней бесполезно – в языке нашем нет для нее потребных слов. Постижение ее, однако, должно изменить нашу природу – невероятным, невозможным образом. И здесь я вижу, насколько брат Франц-Антон превосходит меня мужеством. Мне страшно; он же весел и смеется.

“Все это происходит не с нами, мой брат”, повторяет он, “это Флюид играет сам с собой”.

Франц-Антон превосходит меня и разумением. С самого начала он понимал, что бегство в Идиллиум было лишь первым шагом к тайне. Прекрасный новый мир, строящийся вокруг нас, не очень ему интересен. Создать его потребно было для того, чтобы построить мост в Эдем, где можно встретить Змея и постичь его мудрость.

Масоны и иные посвященные Ветхой Земли играли в игры, смысла коих не понимали сами, говорит он; у нас же есть фундамент, где можно воздвигнуть подлинный Храм. Его надлежит возвести в месте, не достижимом ни для кого, кроме овладевших Флюидом в полной мере.

Тихо и тепло, славный день

Название Храму предложил брат Бенджамин – скорее в шутку.

“Мы идем к истине кругами”, сказал он, “как бы приближаясь к ней по сходящейся спирали. Это значит, что мы почти все время уходим от нее прочь, но в известный момент делаем маленький поворот, который направляет нас в нужную сторону…”

“И? ”

“К истине ведут именно эти еле заметные повороты – и какой-то из них станет последним. Поэтому лучшее название для святилища окончательной истины – “Храм Последнего Поворота”.

Брат Бенджамин думал, что мы посмеемся, и сперва мы действительно посмеялись. А потом Франц-Антон сказал: “Пусть так и будет”.

Высокие облака во все небо – мы словно в мраморной пещере

Мудрость Змея недостижима во мгле нашего мира – но мы можем увидеть ее отражение и тем прикоснуться к ней. Нужно использовать власть над Флюидом, чтобы создать Зеркало Фаустуса. Это не зеркало в обычном смысле – Флюид по своей природе зеркален и так. Это вращающаяся воронка Флюида, где будет отражена и удержана панорама истинного мира.

В разные времена Зеркало называли по-разному. Франц-Антон выбрал сие название в память о Кристофере Марло, английском брате, случайно создавшем подобное зеркало – и исчезнувшем из мира во время опыта. Правильнее было бы “Зеркало Марло” – но Марло написал мистическую трагедию про Фаустуса.

“Так таинственнее звучит”, смеется Франц-Антон. “Пусть это будет нашим аплодисментом ему как драматургу”.

Он говорит, бег мгновения нужно уравновесить вращением Флюида – так, чтобы его воронка отбрасывала время назад с той же скоростью, с какой оно бежит вперед. Мгновению придется замереть на месте, не переходя из прошлого в будущее – и тогда, как выражались на символическом языке древние, оно остановится и станет прекрасным.

Это означает, что мы увидим в нем Бога. А увидеть Бога, говорит Франц-Антон, и означает слиться с ним в его вечности. Так и только так стяжается Святыня в Долготу Дней.

Дождь весь день

“На какое время будет остановлен бег мгновения?” – спросил брат Бенджамин.

Франц-Антон расхохотался.

“На века”, сказал он. “Или на один миг. Что ни скажи, все будет верно – и неверно. Как можно говорить, что мгновение остановится на время, если время остановится тоже?”

“Что означает обрести мудрость Змея и тело Змея?” – спросил брат Бенджамин.

“Я не знаю сам”, улыбнулся Франц-Антон. “Возможно – понять самое заветное желание, скрытое глубоко в сердце. А потом осуществить его. Иначе, брат мой, зачем было все это начинать?”

Ветерок, приятная прохлада

Прежние алхимики создавали Зеркало Фаустуса с помощью сложных ритуалов и церемоний. Подготовка длилась годами – и часто все шло насмарку из-за малейшей ошибки. В Атлантиде приносили кровавые жертвы и умоляли духов о помощи; в Элевсине изнуряли себя многодневным танцем. Мы будем действовать иначе.

Франц-Антон и Бенджамин, как истинные сыны нашего просвещенного века, хотят устроить Зеркало в виде особой машины. Не такой, конечно, как делают механики – это будет машина Флюида. Внешне она будет выглядеть как обычное зеркало, где проявится тайна (зеркала использовали и прежде), но на этом связь с прошлым кончается.

“Машина” – не самое подходящее слово, но лучшего нет: ее незримый механизм будет возникать при каждом опыте заново. Окно в пелене времени будет появляться не в “зазеркалье”, как предположил брат Бенджамин, а в собственном пространстве Флюида, для которого поверхность стекла будет лишь экраном.

У машины не будет никаких механических частей, кроме рычага, – его поворотом она и станет приводиться в действие.

Занятно – хоть слова “Храм Последнего Поворота” означают для Франца-Антона не вполне то, что имел в виду брат Бенджамин, они подходят вполне.

Нежнейшее солнце над утренним морем

Никогда не думал, что будет целых три Михайловских замка. Первый остался в Петербурге, вокруг второго воздвигли Идиллиум, третий же станет самым прекрасным и эфемерным. Он будет подобен облаку Флюида, и четырьмя его фасадами сделаются четыре Ангела. Этот замок будет возведен на небе – но не в физической пустоте над твердью, а в том незримом измерении, которое схоласты всех времен называли “Небесами”.

Поистине, этот замок станет невидимой лампой над новым миром. Только не лампа будет прицеплена к Идиллиуму, а скорее, сам Идиллиум – к лампе: оттуда станут исходить лучи Флюида, создающие наш мир.

Источник их сделается недостижим – после нашего ухода Идиллиум будет в безопасности от любых злоумышленников. Где можно спрятать главный baquet лучше, чем на Небе? А на земле мы не оставим их вовсе.

“Что будет небесным источником Флюида?” спросил я.

“У меня есть одна идея”, ответил Франц-Антон, “и я в ней почти уверен – но дай мне время поразмыслить еще…”

Небо сегодня кажется очень близким

Небесный чертог предстоит возвести мне, собрав весь доступный Флюид в один луч (ибо я лучший в мире строитель воздушных замков, с серьезным видом сообщил мне Франц-Антон). Он предложил для этого таинства название “Saint Rapport”. По смыслу подходит вполне, вот только похоже на имя шуана.

Не следует слишком задумываться о деталях – небесный чертог таков, что достраивать его можно на ходу. Достаточно возвести из Флюида один из фасадов и ведущую к нему лестницу, на которую взойдем мы трое. Остальные предметы и детали возникнут, когда мы станем “искать их глазами, как бывает во сне” – так выразился Франц-Антон. Лишь Зеркало Фаустуса будет иметь определенную заранее форму.

“Доверься Флюиду, Павел”, сказал Франц-Антон, “он знает то, чего не знаем мы. Мы новички в этом деле, но Флюид совершал все бесконечное число раз…”

– Это конец? – спросила Юка. – Или тут чего-то не хватает?

– Не знаю, – ответил я. – Наверно, все.

– И что ты думаешь?

– Кое-что мне понятно, – сказал я. – Особенно когда говорят о Флюиде. Остальное… Не знаю. А ты что думаешь?

– Пойму утром, – ответила Юка. – Давай спать.

Когда я проснулся, за окном был уже день, и тонкий горячий луч бил в пол из щели между шторами. Юки рядом не оказалось. Она зашторила окно, чтобы свет меня не разбудил.

Через минуту Юка вошла в комнату с подносом в руках. На подносе был завтрак. Поставив его на кровать рядом со мной, она распахнула шторы и сказала, жмурясь от солнца:

– Вставайте, ваше высочество, вас ждут великие дела!

На ней было то самое платье сказочной принцессы, в котором она освободилась от опеки Оленьего парка – и тот же головной убор в виде конуса с вуалью. В мочках ее ушей блестели маленькие изумруды, брови были чуть подведены, и я заметил на ее веках еле заметные тени. Вместе с мягкими замшевыми туфельками, словно сшитыми из зеленых листьев, это тянуло на парадную форму с полной боевой раскраской. Что-то определенно было у нее на уме.

– Куда это ты так нарядилась? – спросил я.

– У тебя пятнадцать минут на то, чтобы позавтракать, – ответила она. – Потом пора будет отправляться.

– Куда ты собралась?

Она кивнула вверх.

– В Храм Последнего Поворота.

– Ага, – сказал я. – А с кем?

– С тобой. Не с ним же…

Она указала на стоящий в углу комнаты бюст Месмера.

Только тогда я заметил на его мраморной голове черную треуголку Павла – ее золотая тесьма ослепительно блестела на солнце. Раскрытый бархатный футляр, похожий на разинутую пасть, лежал на полу.

– Что ты себе позволяешь? – спросил я. – Это очень ценная реликвия, которую Смотрители надевают только в день Saint Rapport. Ее нельзя таскать куда попало и вообще трогать.

– Я обращалась с ней аккуратно.

– Зачем ты ее принесла?

– Это наш билет наверх, – сказала она. – В Храм Последнего Поворота.

– Почему?

– Помнишь, ты говорил, что во время Saint Rapport ты сотворил лестницу и стоящего на ней Ангела?

Я кивнул.

– Создай опять эту лестницу. Не такую же, а ту самую. Только не где-то вверху, а у нас под ногами.

– А потом?

– Мы поднимемся по ней в Храм. Как Трое Возвышенных.

Я понял, что она имеет в виду. И даже вздрогнул от наглой простоты этого плана.

– Но нас туда не звали.

– И не позовут никогда, – улыбнулась Юка. – Можешь не сомневаться. Все, кто попадает на Небо, берут его штурмом.

– При котором обычно гибнут, – ответил я. – Может быть, кстати, гибель – самая важная часть процедуры… С чего ты взяла, что у нас получится?

– Вспомни, что мы вчера прочли. Я специально хотела для тебя подчеркнуть. «Храм надлежит возвести в месте, не достижимом ни для кого, кроме овладевших Флюидом в полной мере». Кто у нас овладел Флюидом в полной мере, если не ты? Значит, ты имеешь право туда войти. А я буду при тебе сопровождающим лицом.

С каждой секундой мне становилось все неуютней. Сильнее всего меня пугало то, что такое было вполне осуществимо.

Я уже сделал это один раз – и мог, наверное, сделать во второй. Тем более что теперь мне не надо было создавать ничего нового. Достаточно было просто вспомнить лестницу, ведущую сквозь облако.

– Откуда тебе приходят на ум такие вещи, – покачал я головой. – Я вот ни о чем подобном не подумал бы.

– Это не предусмотрено заклинаниями твоего «Цоф», – улыбнулась Юка. – Не написано на свернутой в трубочку бумажке у тебя в голове. Не зря таких, как ты, делают в карете.

– А у тебя написано?

– Да, – ответила она.

– Почему это?

– Потому что я волна, идущая из другого места.

– Я даже знаю, из какого, – пробормотал я. – Набралась у Адониса…

– Ешь быстрее. Тебе надо помыться и прилично одеться. Ведь ты не хочешь попасть на Небо заспанным и нелепым?

От растерянности я принялся за еду.

Пока я жевал фрукты с тостами и пил чай, Юка развернула передо мной черный мундир с бриллиантовым орденом – тот самый, в котором я выезжал на площадь в день Saint Rapport.

– Ты хочешь, чтобы я надел его?

– Это единственный подходящий наряд для прогулки на Небо, – сказала она. – И еще я принесла твою шпагу.

На стуле в углу лежал футляр с Жезлом № 2. На спинке этого же стула висели белые панталоны. Рядом стояли ботфорты.

– Зачем ты все сюда притащила? – спросил я. – Тебе вообще не следует прикасаться к реликвиям. Этого не должен делать никто, кроме меня.

– Извини, – ответила она, – но я боялась, что если я выпущу тебя отсюда, ты передумаешь.

– Как я могу передумать, если еще даже не согласился?

– Ты согласился.

– Когда?

– Во сне, – улыбнулась она.

Я вспомнил про сон, где я карабкался в небо по лестнице. Так вот как ей пришла в голову эта идея. Я сам ей все рассказал…

Пока я ел, Юка прохаживалась по ковру возле кровати. Она казалась возбужденной – и ее возбуждение постепенно передавалось и мне.

– Ты хочешь отправиться прямо отсюда? – спросил я.

Она кивнула.

– Почему?

– Из осторожности, – сказала Юка. – Мне кажется, если мы будем слишком долго готовиться, нам могут помешать.

– Кто?

– Не знаю. Мало ли кто… Например, какой-нибудь второй Галилео. Но пока никто не догадывается о нашем плане, бояться нечего.

– «О нашем плане»… Как ты великодушна, милая, – пробормотал я.

В ее словах, однако, имелся резон. Но опасен был не второй Галилео, затаившийся во дворце. Бояться следовало Ангелов. При долгих приготовлениях к подобной экспедиции они могли заметить их и вмешаться – даже из своего сна. Перехитрить их было невозможно. Но внезапность и экспромт могли принести успех. Следовало действовать быстро и решительно – и как можно меньше об этом думать.

– Может быть, – сказал я, – ты и права. Кстати, не помню, говорил я тебе или нет, – в моем сне про лестницу ты тоже была.

Она только улыбнулась – словно не сомневалась в этом ни секунды.

Несколько минут ушли у меня на то, чтобы освежиться в ее ванной: обилием разноцветных баночек, тюбиков и пузырьков на полках та напоминала мастерскую художника – каковой, впрочем, и являлась.

Чтобы в моей голове возникало как можно меньше мыслей о предстоящем (их мог ощутить любой из Ангелов), я читал этикетки, содержавшие большей частью смутные, но многообещающие комбинации слов: «апельсиновая роса», «победный бриз», «слеза оленя» и так далее.

Еще я думал, что женщине следует как можно реже впускать любовника в свою тайную лабораторию – по той же причине, по какой кукольнику лучше прятать от зрительного зала управляющие марионетками нити.

Причесав мокрые волосы ее гребнем, я вышел в спальню и облачился в мундир с орденом, белые панталоны и ботфорты. Юка подала мне треуголку Павла, головной платок – и жезл-шпагу, уже прицепленную к перевязи в виде голубой ленты.

Нацепив шпагу, я надел шляпу великого алхимика.

Мне казалось, что я, как быстро несущаяся лодка, обгоняю собственный разум: неизбежные мысли об опасности и даже безумии затеянного возникали пенным шлейфом где-то далеко за кормой и не могли меня остановить. Если б я замер хоть на минуту, то, верно, отказался бы от авантюры. Но я не остановился – а вместо этого вынул жезл из ножен.

– Держись за меня.

Ее руки охватили меня с такой силой, словно она собиралась повиснуть на мне в воздухе.

– Зажмурься, – сказал я. – И не подглядывай, потому что иначе не выйдет. Ты готова?

– Да.

Закрыв глаза, я вспомнил лестницу в облаке, поднял жезл к потолку – и позволил вихрю Флюида, возникшему вокруг нас, ворваться в металлический стержень.