VII

За день до Saint Rapport на террасе появился Ангел Воды. Я увидел его утром, когда вышел из спальни (помню, что у меня было особенно хорошее светлое настроение, вынесенное из забытого сна). Ангел стоял недалеко от вазы с белыми цветами, отмечавшей место, где умер бедный фашист.

Это была статуя из часовни. Отлитый из серебра Ангел был отполирован так гладко, что при ярком свете казался сделанным из ртути. Серебряных ступенек под его ногами было только три – но он все равно шагал через одну, держа молитвенно сложенные руки перед грудью и глядя вверх с таким почтением, словно там стоял сам Господь Франц-Антон.

Я не имел ничего против этой статуи – она даже нравилась мне своим мягким блеском. Но она совершенно точно была здесь не на месте: я предпочитал ходить в часовню, а не жить в ней. Я решил распорядиться, чтобы статую унесли, и пошел к дверям.

– Не гони меня, Алекс!

Я обернулся.

Ангел стоял на террасе возле ступенек, с которых только что сошел.

Теперь он выглядел обычным молодым человеком со смазливым лицом (такие часто идут по актерской линии). Лицо это показалось мне странно знакомым – словно я уже видел его когда-то в человеческой ипостаси… Серебро его риз стало белым полотном, из-за чего он потерял все свое величие: казалось, на нем просто перепоясанная ночная рубашка, слишком для него большая.

Я сделал положенное простирание.

– Доброе утро, Ваша Текучесть. Счастлив видеть вас в своем скромном жилище.

Ангел улыбнулся – «текучесть» его, похоже, позабавила.

– Нам надо поговорить, – сказал он. – Присядем.

Мы сели за стол. Когда только Ангел оказался совсем близко, я всем телом ощутил исходящее от него вибрирующее давление. В прошлый раз ничего подобного не было.

Ангел услышал мою мысль.

– Раньше, – сказал он, – Ангелов всегда было четверо. Элементы уравновешивали друг друга. А сейчас, как ты справедливо заметил, перед тобой одна текучесть. Ее избыток ты и ощущаешь…

Он взял со стола салфетку, сжал ее в кулаке – и она стекла на деревянную плоскость тонким ручейком, тут же снова став салфеткой. Это выглядело так противоестественно, что у меня закружилась голова.

– Была, кажется, сказка, – сказал я, – про отважного портняжку, который выжимал из камня воду на страх врагам. Выходит, для этого не обязательно подменять камень сыром. Достаточно сделать правильные знакомства.

Ангел кивнул, словно я говорил о чем-то само собой разумеющемся.

– Зачем здесь эта статуя? – спросил я. – Разве вы не могли возникнуть передо мной просто так?

– Мог, – ответил Ангел. – Но это традиция. В обличье Ангела может появиться и кто-то другой, а статуя из часовни удостоверяет подлинность происходящего – на ней печати Франца-Антона и Павла. В конце нашей беседы тебе будет явлена еще одна печать – ангельская. Сегодня это необходимо, потому что у нас важный разговор. Твой отпуск подошел к концу. Завтра тебе предстоит провести Saint Rapport. И я должен тебе объяснить, в чем состоит ритуал.

– Прежде я хотел бы задать пару вопросов…

Ангел посмотрел на вазу с цветами.

– Если ты хочешь спросить про Великого Фехтовальщика, – сказал он, – то я не могу сказать ничего нового. Это вне нашего понимания и контроля. Он приходит из ниоткуда, и мы не видим как. Считай это фатумом.

– Нет, – ответил я, – я хочу спросить о Киже. Вернее, о его словах. Он сказал, что я происхожу не от него, а от кареты. Это правда?

Ангел вздохнул.

– Ты происходишь от Павла. Но не в грубом физическом смысле.

– А в каком?

– Тебя никогда не удивляло, что в нашем мире нет могилы Павла?

– Нет, – ответил я. – Само выражение «могила Павла» – это святотатство. Как утверждает Единый Культ, он стал потоком Флюида и обрел божественность.

– Тебе не приходило в голову, что это может быть правдой?

– Не приходило, – признался я. – Но даже если так, какое отношение это имеет ко мне?

– Ты ведь сам создавал кошек, морских свинок и сам знаешь кого, – сказал Ангел. – После весьма короткого обучения. Ты должен понимать, что подобные вещи в нашем мире можешь делать не один ты. Это умеют и Ангелы.

– Я действительно де Киже?

– Фамилия «де Киже» позволяет ее носителю взяться из ниоткуда – их очень много. Но мы не лгали тебе. Ты действительно потомок Кижа. И одновременно ты потомок Павла. Это значит, что ты – тот самый поток Флюида. Киж сделан из Павла. И ты тоже, Алекс.

– То есть Алексей Николаевич сказал правду?

– Мы уже говорили об этом, – устало ответил Ангел. – Если ты захочешь увидеть ситуацию в этом мрачном и примитивном свете, никто не будет в силах тебе помешать.

– Я хочу только одного, – сказал я. – Знать правду.

– Правда в том, что ты поток Флюида, принявший эстафету долга. Смотритель – это слишком серьезная ответственность, чтобы мы играли в рулетку. В твоей личности, в твоих склонностях, в твоих детских воспоминаниях продумана каждая деталь.

– Меня тоже сделали в Оленьем Парке?

– Нет. Ты сделан не Желтым Флагом, а Железной Бездной. Но орден и Ангелы всего лишь создают новую оболочку Смотрителя. Ее форму затем принимает поток Флюида, бывший прежде Павлом. Это происходит на дороге Смотрителей.

– То есть я на самом деле ничем не отличаюсь от Юки?

Ангел засмеялся.

– Хватит об этом, хорошо? Какая разница, откуда ты взялся, если ты есть прямо здесь и сейчас? Ни тебе, ни другому человеку никогда не узнать наверняка ничего кроме этого. Ничего вообще. Менелай объяснял почему.

– Возможно, – сказал я. – Но все-таки я хотел бы кое-что для себя понять. Если я действительно происхожу от кареты, то хотя бы эта карета реальна?

– Да, – терпеливо ответил Ангел.

– И где она находится?

– В Железной Бездне.

– Это связано с храмом и зеркалом, о которых говорил Киж?

– Нет, – ответил Ангел. – Карета Смотрителей не имеет к ним никакого касательства. Она находится в Железной Бездне, потому что это безопасное место, где не бывает случайных людей.

– А что это за Храм Последнего Поворота?

– То, о чем говорил Киж, относится к числу небесных тайн. Их может открыть только сам Павел Алхимик, – ответил Ангел.

– Но ведь он…

– Потому эти тайны и называют небесными, – сказал Ангел. – Из-за чего они вызывают у тебя интерес? Мы не создавали для этого никаких причин в структуре твоей личности.

– Они не вызывают у меня интереса. Они вызывают интерес у Юки.

– Понятно, – сказал Ангел. – Тогда давай про это забудем. У нас есть дела важнее, чем удовлетворять любопытство твоей подруги. С твоего позволения, я перейду к ним прямо сейчас. Ты знаешь, в чем заключается главная функция Смотрителя во время Saint Rapport?

– Знаю, – ответил я. – Выехать на мост перед дворцом и застыть в красивой позе. Со шпагой, поднятой к небесам. Так, во всяком случае, говорили у нас в фаланстере…

Я полагал, Ангел улыбнется этой шутке (я действительно слышал ее много раз) – но он энергично кивнул.

– Именно так, – сказал он. – Если рассматривать внешнюю сторону происходящего. Но какой в этом действии смысл?

– Я не знаю, – ответил я.

– У тебя есть какие-нибудь предположения?

– Единственное, что мне вспоминается, – сказал я, подумав, – это одно место из дневника Павла. Где он выезжает на мост и замирает с поднятым над головой жезлом. Я, когда читал, сразу понял, что все Смотрители копируют это движение.

– Зачем? – спросил Ангел.

– Своего рода символический жест, наверное. Как бы подчеркивает преемственность… Связь Земли и Неба.

– Ты думаешь, это просто жест?

На самом деле я действительно так считал: какова бы ни была природа моей памяти о детстве, мне хорошо запомнились дышащие весенним вольнолюбием лекции, прочитанные в фаланстере «Птица» молодым теологом, благочестиво склонявшимся перед величием догм Единого Культа, чтобы из этой безупречной позиции высмеивать делишки его погрязших в пороке служителей.

– Я думаю, что связь Земли и Неба настолько фундаментальна, – повторил я запавшие мне в память слова, – что не зависит от камлания забавно одетого человечка с блестящей железякой в руке.

– Она не просто зависит, – сказал Ангел Воды. – Она возникает исключительно благодаря этому камланию.

– Это почему?

– Давай вспомним все, чему ты научился. Ты можешь управлять Флюидом. Ты умеешь сгущать его в неживую материю, а потом снова растворять ее во Флюиде. Вызвав к жизни Кижа – я уже не говорю о кошках, которыми ты увлекся после этого, – ты научился создавать живых существ…

Я обратил внимание на то, что он упомянул о кошках во множественном числе, хотя я вызвал к жизни только одну. Возможно, он имел в виду Юку? У Ангелов было своеобразное чувство юмора.

– И наконец, – как ни в чем не бывало продолжал Ангел, – ты научился создавать пространство. Бесконечное, самодостаточное, не опирающееся ни на что, кроме себя самого. Так, во всяком случае, его мог бы охарактеризовать Киж, если б нашел достойного собеседника среди сибирских сугробов. Алекс, ты понимаешь, что будет, если собрать все твои навыки в единый фокус?

– Нет, – сказал я.

– Ты можешь создать новый мир. Новое пространство. Новую вселенную.

– Зачем? – спросил я. – Разве старая плоха?

– Она ни плоха, ни хороша, – сказал Ангел. – Дело не в этом. Дело в том, что мы тень Ветхой Земли. Мы подвержены действующим там законам. Главный из них в том, что все непостоянно. Все изменяется и приходит в упадок. В том числе и мир. Его надо обновлять.

– Вы хотите, чтобы я заново создал Идиллиум?

Ангел засмеялся.

– Боюсь, – сказал он, – что тебе это будет не под силу. Даже с твоими навыками памяти. Твоя задача проще. Тебе нужно создать Небо.

– Небо? – повторил я. – Разве это возможно?

– Конечно, – ответил Ангел. – Наше Небо было сотворено. Оно подвержено гибели и возникновению точно так же, как и все остальное.

– Но для этого нужно уничтожить старое?

– Старое Небо уже практически догорело, – сказал Ангел. – Ты смахнешь его остатки в небытие, просто сделав новое. Для этого не нужно никаких отдельных усилий.

– Но ведь при этом исчезнут Ангелы…

– Они возродятся. И все на Небе будет в точности воспроизведено. Это происходило уже много раз, Алекс.

– Но кто я такой, чтобы создавать Небо?

– Для этого не надо быть кем-то особенным. Существа и вещи не обладают самостоятельным бытием – они зависят друг от друга. Но все равно они воспроизводят и себя, и мир. Цепь причин и следствий бесконечна, и все ее звенья одинаково важны. Появляясь, мы делаем то, что должно, и исчезаем. Порожденное нами пытается передать эстафету существования дальше перед своим распадом. Яйцо становится курицей, а курица – яйцом.

– Понятно, – сказал я. – Допустим, я создам Небо заново. А кем мне надо будет его заселить? Яйцами и курицами?

– Нет, – улыбнулся Ангел. – Мной одним. Остальное я сделаю сам.

– Вами? – опешил я. – Но вы уже есть.

– Я скоро исчезну, – сказал Ангел. – Очень скоро. Двадцать шестому небу осталось совсем чуть-чуть.

– Почему двадцать шестому?

– По числу Saint Rapport, – ответил Ангел. – Ритуал проводится нерегулярно – когда в нем появляется необходимость, – но суть его всегда одна и та же. Сначала Смотритель создает пустое Небо и одного из четырех Ангелов. А потом этот Ангел возвращает к жизни трех остальных. Затем Небо обновляет землю. Происходящего никто не замечает, Алекс. Но на этом основан наш мир. Смотрители давно не делали подобного – ты знаешь почему. Небо пришло в упадок. Его несколько раз собирался возродить Никколо Третий – но каждый раз его убивали. Тогда мы решили заменить его тобой, Алекс. Ты наш последний шанс. Сейчас из всех Ангелов остался один я.

– А где остальные?

– Они превратили себя в благодать, чтобы миру хватило до создания нового Неба. Сейчас в мире избыток благодати. Всем хорошо, Алекс. Но это будет продолжаться недолго. Ты должен спешить.

– Как я создам Небо?

– Так же, как Сибирь, куда отправил Кижа, – сказал Ангел. – Точно так же. Но тебе понадобится весь Флюид, который ты сможешь привести в движение. Нужны люди на площади, толпы людей. Требуется много человеческих умов, чтобы собрать достаточное количество Флюида. И эти умы должны быть по возможности счастливы.

– Разве Флюид появляется из человеческого ума?

– Про Флюид нельзя так сказать, – ответил Ангел. – Он не поддается анализу. Даже если кажется, что он появляется из человеческого ума, ум не рождает его в себе, а выполняет функцию водопроводного крана. Много кранов – много Флюида. Ржавый кран – ржавый Флюид. Но ты не можешь налить чуть-чуть Флюида в бутылку и отнести в лабораторию. Особенно если бутылка сделана из слов.

– Хорошо, – сказал я, – теории достаточно. Можно практический вопрос?

Ангел кивнул.

– Когда я создавал Сибирь, у меня были картинки, чтобы ее вообразить. А по каким картинкам я должен представить себе Небо?

– Небо нельзя представить по картинкам. Тут дело не в них.

– А в чем?

Ангел внимательно поглядел мне в глаза. Я первый раз видел его зрачки так близко – мне показалось, что меня опалило быстрым клокочущим огнем.

– Ты когда-нибудь задумывался, – спросил он, – почему все вокруг Смотрителя так озабочены его счастьем? Галилео, Юка, слуги, повара, садовники? Донна Александрина, фашисты? Ты ведь счастлив, Алекс?

– Смотря что под этим понимать. Счастье бывает разное.

– Счастье бывает лишь одно, – сказал Ангел. – Когда ты не сомневаешься, счастлив ты или нет. Когда ты знаешь – все, что привело тебя к этой секунде, было оправдано, потому что привело именно к ней. Ведь в твоей жизни были такие секунды, Алекс?

– Наверное, – согласился я без энтузиазма. – Но мало.

Ангел засмеялся.

– Не забывай, – сказал он, – что мы прячемся в тени Ветхой Земли и подвержены многим ее горестям. Человек может быть по-настоящему счастлив только на те мгновения, когда забывает про тело и ум, потому что эти два органа все время производят боль двух разных сортов, соревнуясь друг с другом… Твоя жизнь была устроена так, чтобы счастливых проблесков в ней возникало как можно больше. Над этим работало много людей.

– Возможно.

– Ты молод, здоров, у тебя есть любимая и нет никаких проблем, – продолжал Ангел. – Может быть, счастье приходит к тебе обрывками и клочками, оно несовершенно и быстротечно. Но ты ведь счастливый человек, разве нет?

– Почти, – вздохнул я.

– «Почти» – и есть то лучшее, что бывает, – ответил Ангел. – Ты счастлив настолько, насколько это вообще возможно.

Я кивнул.

– Теперь, Алекс, – сказал Ангел, – ты должен создать из этого Небо… Картинки, о которых ты говоришь, – это и есть секунды твоего счастья. Представь себе Небо по ним.

– Что именно я должен представить и сделать? И в какой последовательности?

– Это как с Кижем и Сибирью. Ты все поймешь, когда ритуал начнется. Слова тебя лишь запутают.

Мне трудно было глядеть на Ангела постоянно – и я только изредка поднимал на него глаза. Его человеческое тело казалось сотканным из оплотненного света, притворяющегося материей. Сначала это выглядело волшебством. Но постепенно я стал различать в этом величии один странный изъян: его лучезарная телесность как бы возникала в ответ на мой взгляд – и именно в том месте, куда я смотрел.

Я решился проверить это наблюдение – и резко перевел взгляд с правой руки Ангела на левую. Мне показалось, что левая рука возникла с задержкой. Я повторил опыт в другую сторону – и то же произошло с правой рукой.

Ангел поморщился, как от зубной боли, и убрал руки под стол. Но теперь я уже видел отчетливо, что его светоносная плоть появляется из моего собственного внимания. Словно бы маленький гномик прыгал передо мной с волшебным зеркальцем, показывая мне кусочки картины, чтобы я сам собирал ее воедино в своей голове. И чем дольше я сидел перед Ангелом, тем сильнее чувствовалось, что этот гномик совсем субтильный и крохотный, и зеркальце у него маленькое, и он уже очень устал прыгать передо мной из стороны в сторону.

– Ты все видишь, Алекс, – вздохнул Ангел. – Небо совсем ослабло. Мы должны провести ритуал как можно быстрее.

– А если мы не сможем?

– Небо исчезнет, – сказал Ангел. – Постепенно, не сразу. Сперва над людьми еще будут плыть его клочки.

– Что значит – клочки?

– Небо сначала слабеет. А потом как бы лопается на облака. И когда человек попадает в тень такого облака, ему кажется, что он опять нашел во всем смысл. Но облако уходит дальше, и смысл пропадает. Так случилось на Ветхой Земле. Когда умирает Небо, в пошлость превращается все, кроме денег. Поэтому Франклин и плачет так часто, Алекс. На Ветхой Земле превратили в деньги даже его самого.

Я не до конца понимал, о чем он говорит. Но мне все равно стало жутковато и тревожно.

– Если исчезнет Небо, наш мир тоже исчезнет?

– Наш мир уже есть, – сказал Ангел. – Он не может просто так исчезнуть. Но постепенно он подчинится тем же железным законам, какие управляют Ветхой Землей. Идиллиум станет так же безрадостен. Вся техника, работающая на Ангельской благодати, остановится. Глюки превратятся в ничем не одушевленные кружочки металла. Сегодня человек думает – мол, накоплю побольше глюков и буду счастлив… Но если Небо над ним исчезнет, за все свои глюки он сможет купить только шелковую веревку, чтобы повеситься в своей роскошной уборной.

Я молчал, не зная, что ответить.

– Я не говорю, что это плохо, – сказал Ангел. – Кто я такой, чтобы решать? Все существа по-своему правы. Даже ветхие люди. Вопрос стоит так – хочешь ли ты сохранить Небо? Хочешь передать его дальше? Или оно надоело тебе и ты согласен, чтобы оно кончилось навсегда? Никому из Ангелов оно не нужно. Мы готовы исчезнуть, Алекс. Нам так намного проще.

Почему-то эти слова перевернули мою душу. Я знал, что Ангел говорит правду.

– Я согласен, – сказал я.

Ангел улыбнулся и коснулся меня пальцем. Это было легчайшее касание, но от него по моему телу прошла волна веселой электрической щекотки.

– Только я не уверен, что смогу создать Небо, – добавил я. – Уж слишком грандиозно звучит.

– Это проще, чем кажется, – сказал Ангел. – Мы делаем и более сложные вещи не задумываясь. Главный акт творения, доступный человеку – создание себе подобного, деторождение… Разве кто-нибудь рефлексирует над тем, как он это делает? Листает вечером чертежи? Советуется с инженерами человеческих душ? Наоборот, он часто напивается до такой степени, что ничего с утра не помнит.

Я засмеялся. Ангел был прав.

– Все мы просто смотрители, Алекс. Просто сторожа. Мы передаем в будущее свет, прилетевший к нам из прошлого. Мы сами и есть этот свет. Счастье – это Небо в тебе. Если ты никогда не был по-настоящему счастлив, значит, Неба уже нет…

– Хорошо, – сказал я. – Я понял про Небо. А как я должен создать вас?

– Вспомни меня, – улыбнулся Ангел. – Потом вообрази широкую лестницу. Не думай, что в ее начале, конце и по сторонам. Пусть все будет скрыто облаками. А дальше представь, как я иду по этой лестнице вверх. Придай Флюиду мою форму, а остальное Флюид покажет сам. Если ты немного напутаешь, ничего страшного. Я сумею себя исправить. Да, и учти – после этого ты долго меня не увидишь. Когда Saint Rapport завершается, Ангелы засыпают на много лет. Но это не мешает нам служить миру. Во сне даже проще…

– Я постараюсь не ошибиться, – сказал я. – Как именно вы должны стоять на лестнице?

– Я покажу, – ответил Ангел.

Он встал из-за стола – и я вслед за ним. Ангел подошел к серебряным ступенькам, поднялся на них и сложил руки перед грудью.

– Будь сегодня счастлив, как можешь, – сказал он.

Потом я словно потерял на секунду сознание.

Я покачнулся, но удержал равновесие – и понял, что гляжу на серебряную статую, появившуюся на террасе утром. Я только что хотел распорядиться, чтобы ее унесли. Затем меня кто-то окликнул, и я обернулся…

Я, собственно, так и стоял – обернувшись к статуе. Даже моя оторвавшаяся от пола стопа не успела вновь его коснуться.

Мы сидели за столом? Говорили?

Я осторожно опустился на корточки, чтобы не упасть от головокружения.

Наверно, подобные видения когда-то давали начало новым религиям – но, к своему стыду, я задумался совсем о другом. Я понял наконец, как команда драматистов из Оленьего Парка успевала придумывать, что скажет мне в ответ Юка.

После этого, конечно, самым естественным было отправиться к Юке. Я так и сделал.

Вот только ее не оказалось дома. Она отправилась кататься на лошади – и, хоть одна из ее лошадиных прогулок спасла мне в свое время жизнь, я не мог не отметить, что прежде подобных проблем у меня не возникало.

Хотя, думал я, это ведь не так уж и плохо – ждать катающуюся на лошади девчонку. Из подобных минут ожидания и состоит, наверное, счастье – поскольку все, что мы получаем в качестве награды потом, на счастье ну никак не тянет. Смирение, Алекс, смирение – Ангел ведь объяснил тебе, как обстоят дела…

Когда Юка вернулась, мы вместе пообедали. За едой я сказал:

– Сегодня я говорил с Ангелом. Оказывается, трех тайн, о которых говорил Киж, не может открыть никто, кроме Павла Великого. Увы.

– Я думаю, – ответила Юка, – что надо съездить в Железную Бездну.

– Почему?

– Потому что мне очень нравится архат Адонис. И Киж ведь не просто так закричал «Железная Бездна», правда?

– У меня тоже есть повод туда поехать, – сказал я. – Эта карета… Она там.

– Прекрасно, – сказала Юка. – Обещай, что мы отправимся туда сразу, как только ты закончишь со своим карнавалом…

Она надула щеки и ткнула пальцем вверх, пародируя, видимо, одну из статуй, изображающих Смотрителя в день Saint Rapport.

Мне стало одновременно и обидно, и смешно. Вот что значат слова «близкий человек» – несмотря на предельную, вплоть до мозолей, близость, лошадь никогда не должна забывать, что очаровательное существо на ее спине путешествует по собственным делам.

Таких мыслей насчет Юки у меня раньше не было. Может быть, Ангел прав и я сделал глупость?

И все равно мы любим тех, кто едет на нас, думал я, потому что больше некого. Тех, на ком едем мы сами, мы, как правило, не слишком жалуем – они глупы, нелепы и вообще плохо нас везут. Или так кажется, пока они еще живы…

Может, следует и правда любить всех без разбора, как это делают Ангелы? Но в Ангелах мало человеческого. Мы не способны стать такими, как они – и будем лишь притворяться.

А вообще без любви, говорят псалмы, плохо. Как-то там музыкально сказано. Кимвал и медь звенящая… Вы, батенька, меднозвон… Наверно, лучше просто об этом не думать. Ехать, куда велит судьба – и радоваться видам.

– Обещаю, – сказал я. – Мы туда поедем. Если останусь жив.

Юка почувствовала, что задела меня – и была очень нежна со мной весь остаток дня. Как обычно, в результате мне захотелось чем-то порадовать ее в ответ, и, когда уже стемнело, я принялся читать ей вслух жизнеописания соликов, которые она так любила.

Большинство этих историй были смешными и походили на анекдоты, но одна отчего-то зацепила меня всерьез.

Солик Макро удалился на берег моря, к глубокой и узкой лагуне – и пять лет глядел в воду. Потом он стал рыбой, спустился в Атлантиду, где его поймала и расколдовала прекрасная принцесса Артезия – и представила своему двору как супруга… Макро думал, что попал в мир вечного счастья, но потом оказалось, что его увлек за собой дух возрастом в десять тысяч лет, который мечтал, соединившись с живым существом, вырваться из своего лимбо.

Постигнув, что «Артезия» и «лимбо» суть просто не подвластные рассудку глубины его собственного ума, Макро заподозрил, что он сам и есть этот древний дух. Тогда он ушел из дворца, построил скит в лесу и жил там, практикуя невозмутимость. Потом он вернулся в Идиллиум, где занимался тем же самым…

У меня пропала всякая охота читать дальше. Мы с Юкой заснули в обнимку – и мне приснился странный и тревожный сон.

Я сидел в часовне Кижа – и передо мной колыхалось его огромное искаженное болью лицо – словно нарисованное на огромной простыне, колеблемой ветром.

– Сыграй ему на флажолете! – кричал он, пуча глаза. – Сыграй на флажолете! Неси свой крест мальтийский в темноте!

Когда я проснулся, было еще темно, но в этой темноте уже присутствовал серый свет нового дня.

Я сразу понял – это мое последнее утро.

Предчувствие смерти, отчетливое и несомненное, висело в воздухе, как лезвие гильотины. Меня не мог защитить никто.

Теперь я был уверен: окружающие похоронили меня еще вчера и говорили со мной лишь для очистки совести, специально притворяясь легкомысленными и нечувствительными, чтобы не показать своей осведомленности.

И, верно, в Железной Бездне уже готовят достопамятную карету…

Поцеловав спящую Юку, я оделся, вышел в коридор и побрел к себе. Предрассветный Михайловский замок был пуст и прохладен. До смерти оставалось еще время, и сперва я хотел поспать в одиночестве. Но, уже добравшись до своей двери, я понял, что сделаю вместо этого.

Я послушаюсь Кижа, решил я, и действительно сыграю на флажолете. Такого точно не сделал бы в это утро ни один из Смотрителей. Попробовать стоило.