Эпилог
Юка не обманула. Она действительно вернулась ко мне – следующим же вечером. Она не помнила ничего о нашем приключении, и я решил не расстраивать ее рассказом – по множеству причин. И потом, я даже не знал, что сказать о ее странной судьбе.
Стала ли эта бесконечная каменная змея одним из цветов, какими окружает себя в своем тайном саду наш Создатель? Или встречей с Ним была именно вспышка, сжавшая Юку до мгновения, где Он обитает?
Юка осталась той самой Юкой, что я знал с нашей первой встречи – она помнила все до той минуты на закатной террасе, когда я вынул свою треуголку из-под стола.
Теперь ее вновь создавали медиумы и шивы Оленьего Парка. Но это уже не вызывало во мне никаких возражений. Не вызывает и сейчас: меня не тянет повторить свой безумный эксперимент, потому что я знаю, чем он закончится для меня и для нее.
Пожалуй, я счастлив – если в словах этих есть какой-нибудь смысл.
Теперь я мало чего боюсь – и захожу, бывает, в Комнату Бесконечного Ужаса просто скоротать вечерок. Никогда не поверил бы, что такое со мной когда-нибудь случится.
Несколько слов о старых знакомых.
Менелай вышел в Ниббану в чине флигель-анагамина и сейчас недостижим. Но я не могу сказать, что сильно скучаю по нашему общению – у нас были чисто служебные отношения, и друзьями мы так и не стали.
Умер Алексей Николаевич. Его, помню, интересовало, видел ли я Бога – теперь он видит его сам. На освободившееся место устроился его сын Николай, сохранивший семейную тягу к общению с духами – он даже завел мне «страничку» в каком-то каббалистическом гроссбухе и говорит, что у меня теперь много невидимых далеких друзей… Не знаю. По-моему, все эти ветхие спириты-лицекнижники немного того, crazy.
В прочих отношениях Николай достойный наследник своего родителя: он тоже уверяет, что я призрак, – и немедленно попытался меня напугать, с загадочным видом сообщив, что в день Saint Rapport (по его календарю – один из весенних праздников) во всем Инженерном замке выбило какие-то «пробки», и пришлось менять «трансформатор на подстаниции». После чего он показал мне фото электрического щитка на месте, как он выразился, «убийства Павла» – вмурованный в стену блок оплавленных пластмассовых клавиш в пятне копоти, похожем на хоровод, над которым навис дирижер-безумец…
В общем, кто ищет, чего бы испугаться, тот всегда найдет.
Да, еще скончался директор мальтийского музея Леонардо Галли. Инфаркт. В Инженерном замке поговаривают, что он пытался вызвать призрака и увидел нечто страшное. Жаль, если так – но об этом человеке я горюю не слишком. А вот старого спирита, чуть не повредившего мой рассудок рассказами о том, что я привидение, мне действительно не хватает.
Самое поразительное, в каком-то смысле он прав – Павел действительно превратил себя в поток Флюида, который становится то одним Смотрителем, то другим. Разве не это мне и говорил покойный? Разница в сущих пустяках. Но в них – вся моя Вселенная.
Вот что я думаю по этому поводу: мир – волшебный кристалл с безмерным числом граней, и повернуть его всегда можно так, что мы рассмеемся от счастья или похолодеем от ужаса. К счастью, я могу выбирать.
И все же иным осенним вечером, когда Франклин поет в дворцовом парке особо заунывную песнь, мне мнится, что я действительно призрак, одиноким смотрителем совершающий обход своего увешанного картинами мавзолея в далеком северном городе.
Но мир тут же поворачивается ко мне своей очаровательной нестареющей гранью по имени Юка – а она знает один неприличный, но всегда срабатывающий способ вылечить меня от уныния.
Ну да, она порождение Оленьего Парка, галлюцинация, мечта… но кто я такой, чтобы корить за это бедную девочку?
Я ведь толком не знаю даже, кто я сам – то ли защитник Идиллиума, то ли удачно забывшийся Павел Алхимик, то ли банальное привидение с вмятиной от табакерки на эфемерном виске.
И это уже не говоря об инвективах ехидного Кижа про мое происхождение «от кареты» (если кто-то родился в карете, возражу я ему при следующей встрече, это не значит, что он с ней обязательно родственник).
Я не думаю, конечно, будто Идиллиум – мой мираж. Ученые монахи говорят, что Идиллиум спонтанно существует, как и все остальное во Вселенной, без всякой причины и цели. Некоторые утверждают, что для Ветхой Земли мы одно из верхних пространств (бутик-лока, как выразился Адонис), где может найти приют любой восходящий поток причин и следствий. Но мне про это ничего не известно наверняка.
Ясно одно. Подобное притягивается подобным, и так уж вышло, что я со своим непростым прошлым идеально подхожу этому месту в качестве Смотрителя. И если я снова увижу в окне кареты Ангела, то, скорее всего, по обыкновению приму его за фельдъегеря.
Я могу оказаться и обычным соликом, видящим этот сон среди озер Внутренней Монголии (и тогда моя уверенность, что я не могу им быть, окажется просто частью Приключения). А если вспомнить про фокусы Менелая… В общем, гадать бесполезно.
Но я не собираюсь этого делать, поскольку знаю теперь нечто такое, что лишает подобные гадания всякого смысла.
Дело в том, что и Ветхая Земля, и Идиллиум, и я сам, и Юка в любом из ее качеств, и даже лицекнижник Николай – вообще все, из чего состоит любой человеческий опыт во сне и наяву, – это просто симуляция, которой нет нигде, кроме как в неуловимом мгновении, рисующем мираж нашего мира. «Подобно быстрым вилам на воде», как сказал мой великий предок.
Вот только в неуловимом мгновении ничего из перечисленного тоже нет: все, о чем мы можем говорить и думать, проявляется лишь во времени, светящемся размытом следе, который мгновение оставляет в пространстве нашего ума, как метеор в небе.
Но этот мерцающий след со своим сновидческим составом все равно может существовать исключительно в настоящем миге – больше просто негде. Это архат Адонис все-таки сумел мне объяснить.
Весь наш мир, говорит он, соткан из перемен – а в мгновении не меняется ничего: созерцающий его постигает, что оно неподвижно и пусто. Именно это и делает нас миражом, с которым ничего не может случиться. Ведь самого миража никто даже и не видел – мы всю жизнь его просто вспоминаем и додумываем.
Однажды я спросил Адониса: в чем суть человеческого бытия, если выразить ее кратко? Ответ показался мне примечательным; я допускаю даже, что именно из-за него я и решился написать свою книгу. Приведу его слова в точности (моя память это еще позволяет):
– Часто говорят, что мир создан умом, – сказал он. – Смысл здесь куда проще, чем думают. Сотворение мира заключается в том, что ум создает фиктивное «плато настоящего времени», где сменяющие друг друга феномены существуют как бы одновременно… Ты понимаешь смысл моих слов?
– Да, – ответил я.
– Значит, именно это и происходит в твоей голове.
– Почему?
– Чтобы ты понял мою фразу, все слова должны оказаться там вместе.
Я кивнул – он был прав.
– Это касается всего, что мы видим, думаем, слышим и чувствуем, – продолжал Адонис. – На этом фальшивом плато возникает наш мир и мы сами. Мы видим не то, что есть, а эдакое северное сияние ума. Aurora Borealis, как выражался Павел. В нем все наши цели, смыслы, надежды и страхи. Все наши демоны и боги. И все ложь. Даже не ложь, а вообще непонятно что. Какая может быть ложь там, где в принципе не бывает истины?
– Но зачем уму создавать это фиктивное измерение, – спросил я, – если, сосредоточившись, мы сами видим его нереальность?
– Да именно для того, – ответил Адонис, – чтобы было где развесить слова. Да-да, слова языка, на котором мы говорим. Они вылетают изо рта по одному, звук за звуком – а обретают смысл в связке. И смысл этот может увидеть только ум, расставшийся с реальностью мгновения. Чтобы поговорить друг с другом, люди должны сперва перебраться на это плато и утонуть в светящемся тумане… Лишь на этом очарованном острове может существовать наша речь, музыка, история, культура и все остальное, чем так гордятся люди. Чтобы увидеть человеческий остров, надо уснуть. Все, что там случается, происходит в сновидении – и имеет примерно такую же ценность и смысл. Что остается от сна? Ничего. Вот это и есть мы.
– Но какая сила заставляет нас спать?
– Та самая, что создает симуляцию. Симуляция может притворяться реальностью только во сне. Или, как говорят на Ветхой Земле, в принудительном трансе. Змей вовсе не поделился с нами своей мудростью, как думали Трое Возвышенных. Он просто отравил нас своим ядом…
– А мы можем прийти в себя?
Адонис отрицательно покачал головой.
– Почему?
– Потому что некуда. Знаешь, в чем тайный смысл твоего титула? Смотритель – это сон, который сам себя смотрит. Хотя никакого «сам» и «себя» у него нет – откуда они у сна, меняющегося каждый миг?
– Так значит, – сказал я, – Смотрители зря стараются, создавая Небо?
– Нет, – улыбнулся Адонис. – Как ни странно, не зря. То, что ты сейчас слышишь, прилетает к тебе именно оттуда.
Адонис говорит, что хоть от изначального сна нельзя проснуться, сон может кончиться. Но я, слушая его, думаю о другом. Что же мы за страшные и смешные звери, если, не просыпаясь, взяли и завоевали весь мир? Или это тоже нам снится, что еще забавней?
Смешнее же всего, конечно, когда прямо во сне, набив полный рот слов, разные клоуны начинают рассуждать о реальном и подлинном.
Вот как я сейчас. Древний адамов грех не просто жив – он увлекает нас в бездну ежесекундно.
Из чего, конечно, следует много грустных выводов. Но есть и приятные. Чтобы создать новую Вселенную, не надо Трех Возвышенных. Кто угодно, водя пером по бумаге, способен порождать другие миры. Они будут так же реальны, как и мы сами, ибо все мы – просто разноцветные клочки Aurora Borealis, догорающие в ночном небе. Просто веселые призраки, давно забывшие, почему и как мы стали тем, чем себе мнимся.
И здесь мне хочется процитировать на прощание Павла Алхимика:
«Omnia est nihil. Nihil est omnia. Как много эти слова говорят понимающему… Как мало в них смысла для озабоченно летящего в никуда дурака, уверенного, что в словах сих нет ничего для него нового, поскольку он, дурак, уже много раз не умел их понять… Знание это, когда припадаешь к нему по-настоящему, уничтожает любую скорбь. Но мы до последнего держимся за свою боль, справедливо подозревая, что она и есть мы сами и, если отнять ее у нас, мы больше нигде себя не найдем. Поэтому к свободе мало кто спешит, а кто обрел ее, на всякий случай помалкивает» (ПСС, XIX, 325–326).
А некоторые, добавлю я от себя, так и стоят у последнего поворота, пугая сотрудников и посетителей игрой на флажолете.
Нетрудно заметить: раз я все еще дую в его дырочку, значит, мне пока что нравится быть привидением, галлюцинацией, рассыпающейся пустотой – а также опорой Отечества, создателем Вселенной и собеседником Ангелов…
Но ты ведь не осудишь меня за это слишком строго, мой неведомый друг – ибо не таков ли в точности и ты сам?
Алексис II де Киже,Михайловский замок,Идиллиум,216 ADFA
