— Но что могло его напугать? — Кристина села глубже в большое удобное кресло, в котором легко можно было расслабиться, отпила глоток кофе и взглянула на Джейн Мелвилл. В светлой прекрасной комнате, с мерцающим пламенем в камине, занавесями и покрывалами мягких тонов, с толстым ковром на полу, она почувствовала себя расслабившейся, не хотелось что-либо делать, и теперь Крис могла беспристрастно взглянуть на встречу с Дугласом Барроном.

После разговора с ним она вернулась домой сердитая, разочарованная и встревоженная, чтобы все рассказать Эндрине; та к тому времени уже уехала, оставив записку, сообщавшую, что она отправилась обедать. Поэтому, находясь в раздраженном состоянии, Кристина приготовила себе незатейливое блюдо, а затем позвонила Джейн Мелвилл и спросила, нельзя ли к ней приехать. Джейн тепло ее встретила и отказалась что-либо слушать, пока не приготовит кофе. А затем Кристина рассказала ей все, начиная от разговора с Ангусом и Валерией и кончая вспышкой гнева Дугласа Баррона.

— Чем он мог быть напуган? — повторила Джейн Мелвилл, помешивая кофе и глядя на пламя. — О, очень многим. Он мог быть напуган тем, что Пат, узнав о ссоре, огорчилась бы. Или тем, что когда об этом узнает полиция, то подозрения против него усилятся, конечно, он — подозреваемый…

— Я, вероятно, тоже, — сказала Кристина.

— Это, я полагаю, маловероятно. Или он мог быть напуган тем, что узнал о нем Джозеф Уолш, и это могло стать достоянием гласности…

— Но узнал ли что-нибудь Джозеф Уолш?

— Полагаю, что да, Крис. Что он говорил, по словам Валерии? «Вы должны остерегаться», — не так ли? Но это может означать что угодно, это не обязательно значит, что Уолш что-нибудь узнал…

— Нет? А почему Дуглас был так взбешен? Он ничего не отрицал, он был в отчаянии, потому что Джозеф Уолш что-то узнал.

Помолчав, Кристина сказала:

— Да, я полагаю, что это — наиболее вероятное объяснение… но… но это — шантаж.

— Нет, это не шантаж. Речь не шла о передаче денег или о чем-нибудь таком же грубом, как… — Джейн посмотрела на Кристину. — Слушайте, давайте я налью вам еще кофе.

Она взяла чашку Кристины, наполнила ее и, когда передала обратно, сказала:

— Я шокировала вас. Но не следует ходить вокруг да около. Джозеф Уолш был, по моему мнению, по меньшей мере, плохой человек. Я знаю, — сказала она, когда Кристина сделала едва заметное протестующее движение, — что это звучит грубо и старомодно, в наше время говорят «разочаровавшийся», или «не приспособившийся», или «завистливый человек». Я говорю «плохой».

— Но я думала, что он — самый опытный среди преподавателей. И вдруг он — плохой учитель?

— Замечательный. Он был прирожденный учитель, трудолюбивый, полностью справлявшийся со своими обязанностями, фанатично преданный академии Финдлейтера, но плохой человек.

Джейн Мелвилл снова замолчала, глядя на пламя.

— Вам нравится преподавать, Крис? Вы работаете здесь два или три года, не так ли? Но вам нравится преподавать? — Кристина кивнула.

— Я так и думала. Мне это тоже нравится. Я горжусь своей профессией. Но как и в любой другой профессии, в ней есть свои плюсы и минусы. Не говоря о современном поколении преподавателей, которые могут быть порой довольно жесткими, надо отметить, что среди преподавателей порой случаются конфликты, поскольку вместе собраны слишком разные люди. Волей-неволей, мы все вынуждены знать друг друга слишком хорошо, но только с одной стороны, если, конечно, мы не становимся близкими друзьями… Еще кофе?

— Нет, благодарю. Но, пожалуйста, продолжайте.

Джейн Мелвилл рассмеялась:

— Я предупреждаю, что это в известной степени мое хобби… психология преподавателей! Но, говоря серьезно, мы не можем, мы не осмеливаемся узнать друг друга слишком хорошо. Всегда должна присутствовать некоторая сдержанность, которая не должна быть излишней, поскольку в этом нет необходимости. Но если бы было иначе, то учительская превратилась бы в настоящее чистилище!

— Мне кажется, это несколько сильно сказано.

— Возможно. Отнеситесь к этому без излишних эмоций, чем меньше каждый из преподавателей знает своих коллег, тем лучше. И если кто-нибудь случайно узнает о своих коллегах что-нибудь, выходящее за пределы его профессиональной деятельности, то ему не следует об этом распространяться. Передайте мне, пожалуйста, вашу чашку.

Когда она снова села, то опять посмотрела на пламя и сказала:

— Джозеф Уолш преподавал в академии Финдлейтера в течение тридцати пяти лет. Я и он пришли в школу одновременно, но, конечно, когда я вышла замуж, то я не преподавала в течение двенадцати лет и вернулась назад, только когда овдовела. Но в течение последующих лет мне пришлось узнать его довольно хорошо, не только как учителя, но и как человека, наши контакты носили не только профессиональный характер. И, в сущности, он был холодным, эгоистичным, циничным, возможно, что у него были даже психические отклонения.

— Но я не понимаю. Как он мог быть хорошим преподавателем…

— О, Крис, в вас говорит идеализм молодости! Теоретически, конечно, хорошему преподавателю следовало бы быть хорошим человеком… или нет? А блестящему хирургу не следовало бы быть «хорошим» человеком… или адвокату, или актеру… бесспорным остается то, что он был хорошим учителем. Но я не думаю, чтобы его любили так, как любят некоторых, очень редких преподавателей… Вы хотите что-нибудь сказать?

— Я просто вспомнила, — Кристина слегка нахмурилась, — Дэвид Роналдсон, когда повстречался со мной тем вечером, после того как я сказала, что Джозеф Уолш убит, заметил: «Итак, кто-то, наконец, это сделал».

— Очень возможно, что у Дэвида Роналдсона были основания, чтобы так сказать. Все-таки он здешний. Во всяком случае, Крис, я не буду вдаваться в детали, но я легко могу себе представить, что есть не один человек, у которого могли бы быть веские основания для того, чтобы убить Джозефа Уолша!

— Вы сообщите полиции о том, что услышала Валерия?

— Да. Думаю, что я не вправе поступить иначе. Хотя я и убеждена, что Дуглас не тот человек, который способен убить…

— Но вы как раз сказали, что никто не знает своих коллег достаточно хорошо. Возможно, ему есть что скрывать.

Джейн Мелвилл снова рассмеялась:

— Он мог это сделать, и, конечно, я часто непоследовательна. Мейбл Глоссоп с удовольствием расскажет о том, как часто со мной это случается. — Внезапно она стала серьезной. — Что мне трудно простить Джозефу Уолшу, так это то, как он обращался с Мейбл. Вы видели, как она отреагировала на сообщение о его смерти…

— Да.

— Она была в него влюблена. Она была в него влюблена в течение тридцати лет. Мейбл пришла в школу через два года после меня, она была красива. Я думаю, она была самой красивой женщиной, какую я когда-либо встречала.

— Она и сейчас все еще красива.

— Да. И она влюбилась в Джозефа Уолша, он также был очень красив, они прекрасно смотрелись вместе… Он уделял ей много внимания, некогда я покинула школу и вышла замуж, считалось как нечто само собой разумеющееся, что они вскоре поженятся. И когда я вернулась в школу спустя двенадцать лет, он все еще уделял ей внимание, но никто уже не ожидал, что они когда-либо поженятся. И Мейбл все еще оставалась здесь, старея и теряя красоту и даже не делая себе служебной карьеры. А Джозеф Уолш использовал ее в своих целях, она помогала ему во всех его делах, со слепой самоотверженной покорностью, что обыкновенно пробуждало во мне желание его задушить. — Она заметила выражение лица Кристины и замолчала. — Вы понимаете, что я имею в виду. Именно это так сильно меня раздражало в Джозефе Уолше. Я думаю, ему нравилось чувствовать, что он может манипулировать людьми, и Мейбл была его рабыней. — Она взяла кочергу и раздраженно поковыряла ею угли в камине. — Мне это совершенно непонятно, я никогда не могла никому позволить обращаться со мной подобным образом. Но это как раз и было одно из тех чувств, которое называют великой страстью.

— Но почему он на ней не женился?

— Потому что это означало ответственность и ограничение его драгоценной свободы. Теперь она была бы, вероятно, очень несчастна, если бы он на ней женился. При существующем положении вещей, я думаю, она обретала душевное равновесие, когда он просил ее помочь ему в осуществлении какого-нибудь дела, или она была счастлива видеть его каждый день.

— Они… она никогда не была его любовницей?

— О, нет. Он не дал ей даже такого удовлетворения. Не ошибайтесь на мой счет, Крис. Я не одобряю свободной любви среди преподавателей, но его сдерживало не ее отношение к этому. Вы понимаете, ведь тогда бы он рисковал работой. Все, что могло бы хоть в какой-то степени нарушить его образ жизни, не принималось во внимание… Я полагаю, что у него где-то на стороне была женщина, надежно спрятанная от глаз…

— Энн Смит говорит, что он намеревался оставить большую сумму денег…

— Это вполне возможно. Все отойдет к его двоюродному брату, который появился на похоронах, холодному, чопорному созданию. Я полагала, что он оставил некоторую сумму школе. Но нет, слава Богу, не Мейбл, он, по крайней мере, избавил ее от этого унижения. Вместо этого он назначил ее «своим душеприказчиком». Он собирал материалы по истории школы и оставил инструкции, что все документы следует передать ей. Я думаю, это — ужасная ноша, но мысль, будто он чувствовал, что может на нее положиться, очень ее обрадовала… Крис, я опасаюсь, как бы все это не привело к довольно поразительному открытию.

— Возможно, не поразительному. Но ужасно интересному. — Она взглянула на часы. — Господи! Время! Я действительно должна идти. Благодарю вас за кофе и разговор. Мне стало значительно легче.

Затем, когда она надевала пальто, она спросила:

— Как вы полагаете, им когда-либо удастся найти того, кто это сделал?

— Я не знаю. Полагаю, что, наверное, удастся. Я надеюсь на это. Это ужасно, что это страшное преступление произошло в школе, и чем быстрее все уладится, тем лучше.

Кристина вернулась снова в коттедж, в значительно лучшем настроении по сравнению с тем, в каком она его покинула. Эндрина как раз возвратилась и пила чай, сидя около камина, она выглядела очень довольной.

Как дела у Арчи? — спросила Кристина.

Эндрина широко открыла глаза:

— О, я встречалась не с Арчи. А с Алексом, для тебя мистером Суонстоном.

— Эндрина! С директором!

— Я говорила тебе, что я знала его до назначения в нашу школу, и я встречалась с ним уже в третий раз.

— Почему бы и нет?

— Нет совершенно никаких оснований, чтобы его избегать, за исключением… о, это — глупо, но ты знаешь, директор и одна из его преподавательниц…

— Мы обедали с ним не здесь. Мы ездили в Глазго. Его общество чрезвычайно приятно, и он довольно красив.

— Но он — старый.

Эндрина рассмеялась:

— Не старый, дорогая, а в зрелом возрасте. В любом случае, что из того? Съездить с ним пообедать, это ничего не значит.

— Так ли это? Ну хорошо, должна сказать, что ему необходимо было развлечься после этого просто отвратительного начала работы в нашей школе. Он что-нибудь говорил об этом?

— Очень мало. Мы договорились об этом не разговаривать. Но ты могла заметить, как сильно он этим расстроен.

Невероятно, но на следующее утро все было как всегда. Кристина подумала о том, насколько же быстро вновь восстановился привычный распорядок жизни школы, по крайней мере внешне, так что любой посторонний, зашедший в школу, не догадался бы о том, что здесь произошло всего неделю тому назад. Преподаватели, конечно, отдавали себе отчет в настроениях и определенной нервозности среди учащихся, всякий раз как дверь в класс открывалась, все головы поднимались и на входящего устремлялись блестящие настороженные глаза. Кристина, встретившись в коридоре лицом к лицу с Ангусом Фрейзером, взглянула на него украдкой так напряженно, что Дэвид Роналдсон, шедший позади нее, слегка похлопал ее по плечу и шепнул: «Что он замышляет?» — И смеясь, пошел дальше. Валерию она увидела только однажды, выходя с молитвы. Девушка встретилась с ней глазами, сразу же отвернулась в сторону и покраснела. Ангус, однако, после того как его класс отпустили, задержался, и она сказала ему, что рассказала об их разговоре миссис Мелвилл, которая сообщит о нем в полицию. Ангус кивнул с довольным видом и сказал, что Валерия обрадуется: «Она относится к своим обязанностям ужасно серьезно, мисс Грэхем». По этому суждению Кристина поняла, что он очень увлечен ею.

Четверг также прошел спокойно. Казалось, все решили забыть об этом происшествии, замолчать его, словно надеялись, что таким образом можно представить дело так, будто вовсе ничего не произошло. Джейн Мелвилл не упоминала о визите Кристины, и было не ясно, сообщила ли она полиции о том нечаянно подслушанном Валерией разговоре. Кристина видела Дугласа Баррона только мельком во время богослужения, а полицейские, как в форме, так и в штатском, больше не появлялись в школе.

— Это ужасно, — сказала Кристина Дэвиду Роналдсону. Они сидели за чашкой чая в «Гёрнал-Инн», расположенной на склонах холмов, возвышавшихся над Данрозом. Дэвид Роналдсон встретил ее сегодня днем как раз тогда, когда она выходила из школы, пригласил ее, и она с радостью согласилась. Крис была здесь впервые, и ей здесь нравилось. Гостиница представляла собой прочный двухэтажный дом с побеленными стенами, вероятно, построенный в восемнадцатом веке, с низкими потолками, узким коридором при входе и восхитительным видом на юг, на раскинувшуюся вдали равнину, поросшую вереском. Первоначально небольшие окна в комнате для отдыха были расширены, чтобы улучшить обзор. Дэвид и Кристина сидели за столом около окна, пламя мерцало в старинном, обшитом латунными листами камине, неподалеку от них, а они смотрели, как сгущаются ноябрьские сумерки. На равнине сквозь туман, застилавший горизонт, засветились огни Данроза. На востоке можно было различить светлое пятно, это был Глазго, небо над которым всегда застилал дым. Тема их разговора была далека от раскрывшегося перед ними пейзажа, хотя оба очень внимательно его рассматривали. Вполне естественно, без какого-либо усилия или нежелания, она заговорила о событиях того вечера, когда они встретились в первый раз, и о том, как отреагировали на убийство в школе.

— Никто даже ни разу не упомянул о Джозефе Уолше, — сказала она. — Мне это не нравится, это похоже на то, словно все это скрывают. — Она замолчала с немного виноватым видом, поскольку, что же еще она могла ему сказать, не сообщая о Дугласе Барроне? Она твердо решила ничего не говорить о том, что могло бы причинить горе семье Барронов.

— Но не означает ли это, что, в известной степени, это мог сделать каждый? Вполне вероятно, что кто-то из преподавателей совершил это убийство. В сплоченном коллективе это, страшное само по себе, происшествие станет настоящим кошмаром, когда правда выйдет наружу, и люди узнают, что убийца — это тот, кто с ними рядом работал. Поэтому все сейчас отмалчиваются и притворяются, что ничего не произошло. — Он сделал паузу и рассмеялся. — Это — очень умное и логичное суждение. Я только не уверен, что оно истинно!

— Но это не может так далее продолжаться. Я имею в виду, что правда выяснится, не так ли?

— Не обязательно. Я думаю, это дело будет очень трудным для полиции. И если все не выяснится, то я полагаю, это заметно осложнит взаимоотношения в коллективе. О, давайте забудем об этом деле! Расскажите мне о себе. Когда вы начали работать в академии Финдлейтера?

Итак, они заговорили о себе. Было очень приятно сидеть здесь, в этом тихом зале, где они были единственными посетителями, и смотреть на небо, цвет которого над серой пеленой тумана, поднявшегося над равниной, менялся от оранжевого до желтого и зеленого, и на ярко светящиеся звезды. У Дэвида Роналдсона был низкий сильный голос, чувство юмора, а кроме того, он умел хорошо говорить и слушать. Кристина рассказала ему о себе, о своей семье, а потом слушала Дэвида Роналдсона о том, как он учился в академии Финдлейтера, затем, после получения ученой степени, уехал читать лекции в университет на Вест-Индских островах, а теперь временно работает здесь, прежде чем заняться научной работой в Кембридже. Крис согрелась и ощутила покой и облегчение, которого не испытывала уже несколько дней.

— Интересно вернуться в академию Финдлейтера, но уже в новом качестве, так сказать. Хотя я предпочел бы начать преподавать здесь при более благоприятных обстоятельствах.

— Вы сказали, — Кристина колебалась. — Вы сказали той ночью: «Наконец это кто-то сделал». Что вы имели в виду?

Дэвид чуть заметно пошевелился на стуле и поиграл чайной ложкой, лежавшей на блюдце.

— О, ничего. Это было просто глупое замечание.

— Так ли это?

— Нет, это не совсем так. Если хотите знать, Кристина, — он произнес ее имя совершенно естественно, — Джозеф Уолш был сущий дьявол. Он был замечательным учителем, и я многим ему обязан, но он мог быть подлым, вероломным и совершенно фантастически эгоистичным. Единственной чертой его характера, которая искупала его грехи, была его преданность школе, и я думаю, что она объяснялась его эгоизмом. Это было место, которое он выбрал для работы, и поэтому он сделал все возможное, чтобы содействовать ее прославлению… Вы знаете, как он обращался с Глосси?.. Вы знаете, что жена Туэки совершила самоубийство, и, как полагали, за этим стоял Джозеф Уолш? Ничего, конечно, не было даже приблизительно доказано… И может быть, это — одна из причин, почему полиция столкнется с трудностями в выяснении вопроса, кто убил Джозефа Уолша. Слишком много людей могут теперь вздохнуть с облегчением, и некоторые, возможно, радуются его смерти!

Кристина ничего не сказала, а спустя минуту он заметил:

— Извините. Мне не следовало бы представлять дело в таком свете. Вы понимаете, так как я родился и вырос в Данрозе, то я знаю слишком много и не могу быть благодушным. Я только надеюсь, что его смерть — это единственное потрясение, которое выпало на нашу долю, но опасаюсь, что за ним последуют и другие.

Вскоре они покинули гостиницу и поехали назад в Данроз.

— Подвезти вас обратно к школе, чтобы вы забрали свой автомобиль? — спросил Дэвид.

— Нет, не надо. Эндрина уехала на нем домой.

— Тогда мы поедем прямо туда.

У коттеджа они расстались. Кристина посмотрела, как он отъехал по узкой дороге, и махнула ему рукой, когда он поворачивал на шоссе, и в задумчивости вошла в коттедж.

— Хорошо провела время? — спросила Эндрина.

— О, да. «Гёрнал-Инн» — очень приятное место.

— Ты выглядишь очень серьезной.

— Мы говорили о Джозефе Уолше. Эндрина, ты не знаешь, что он был за человек?

— Совсем не знаю. Я с ним общалась исключительно по работе, и я ни разу не выходила за эти рамки. Почему ты меня об этом спрашиваешь?

Кристина рассказала, что ей сообщил Дэвид Роналдсон.

— Это печально, но я полагаю, что все гораздо сложнее, чем думают… это же глупо! Я думаю, что убийство всегда очень запутанное дело…

— Не всегда. Я бы сказала, что гораздо чаще это очень жестокое и простое дело, но давай об этом больше не говорить. Если должно еще что-нибудь случиться, то пока говорить об этом бесполезно.

А на следующий день Кристина была так занята, что впервые с тех пор, как было совершено убийство, она даже не вспомнила о Джозефе Уолше до первых двух свободных уроков, или, как их иронически называли, «окон». Кристина рассматривала эти «окна» как дар Божий: в это время она собиралась заполнить классный журнал. Эту работу она не любила и делала небрежно, ее журнал всегда был покрыт кляксами, цифры в нем были кое-как нацарапаны, а многочисленные записи неаккуратны. У Мейбл Глоссоп был свободным один из трех дневных уроков, и она тоже заполняла свой журнал, но это был подлинный образец аккуратности. Однако сегодня она нервничала, сделала ошибку и попросила у Кристины чернильную резинку. Заполнив журнал, она взяла скоросшиватель, в котором было много бумаг, и начала их перелистывать. Затем она встала и начала ходить взад-вперед по учительской, от окна к стене и обратно. Это так действовало Кристине на нервы, что, оторвавшись от мучительного процесса складывания длинных столбцов цифр, она положила ручку и удивленно посмотрела на взволнованную женщину.

Однако Мейбл Глоссоп наконец остановилась и сказала:

— Я очень сожалею, что вам помешала. — Она чуть ли не в течение целой минуты раздумывала, а затем добавила: — Кристина, — характерно, что она всегда называла ее полным именем, а не Крис, — я хотела бы узнать ваше мнение относительно проблемы, которая меня сильно тревожит.

— Конечно, — сказала Кристина, пытаясь, чтобы в ее голосе не прозвучало удивление. — Если вы, действительно, считаете, что мое мнение чего-нибудь стоит…

— Да. Я так считаю. Возможно, вы слышали, что Джозеф решил передать мне свои документы, чтобы я была его душеприказчиком… Итак, в течение двух прошедших дней я просмотрела его документы, так как его двоюродный брат хотел освободить от них дом возможно быстрее… Джозеф собрал огромное количество материалов, относящихся к школе…

— Да?

— Я просмотрела некоторые из них, и знаете, Кристина, здесь содержится информация, — она положила руку на скоросшиватель, — очень личного, конфиденциального характера, относительно некоторых людей, которых я знаю… Я, конечно, не стану никому ее сообщать, совсем никому. Но что меня беспокоит, так это то, что должна ли я сказать этим людям, что такие материалы на них существуют? Что эти сведения о них известны? Или мне просто ничего не говорить?

— О, дорогая, — Кристина напряженно подумала. — Проще всего ничего не говорить и сжечь эти документы.

— Да, это проще всего. Но будет ли это правильным? Вы понимаете, я не знаю, известно ли еще кому-нибудь, что в них. Мне кажется довольно странным, что я знаю об этих людях такое, о чем, как вероятно, они думают, никому не известно, и не поставила их об этом в известность… Вы понимаете мое положение?

— Конечно, — сказала Кристина. — Речь идет об обмане. Вы будете чувствовать, что вы их обманываете.

— Именно так. Кроме того, если бы эта информация стала известна кому-нибудь еще, тогда, возможно, следовало бы этих людей предупредить.

— Но это может их встревожить без всяких на то причин. Я все-таки полагаю, что вам следовало бы сжечь эти документы.

— Возможно, что я так и сделаю. Возможно. Но я всегда ненавидела обман любого рода… Во всяком случае, благодарю вас, моя дорогая. Слышите звонок. Я должна идти.

Она взяла скоросшиватель и покинула Кристину, которая снова принялась мучительно складывать цифры.

Этим вечером она рассказала Эндрине о разговоре с Мейбл Глоссоп и удивилась серьезности, с которой та ее выслушала.

— Я надеюсь, что она последует твоему совету и не будет ни с кем об этом разговаривать, — сказала Эндрина.

— Я не знаю, как она поступит. Я сказала бы, что она придерживается фантастически высоких принципов.

— Если она не последует твоему совету, то она может оказаться в опасности.

— В опасности? О, это бессмыслица, Эндрина.

— Это не бессмыслица. Предположим, я только говорю, предположим… что Джозеф Уолш был убит потому, что знал что-то о ком-то…

— О Дугласе?

— Не обязательно о нем, но о ком-то. И принимая во внимание, что этот кто-то узнает, что Мейбл также нечто известно… понимаешь?

— Ты говоришь это серьезно? О, я не могу в это поверить! Люди не идут из-за этого на убийство, подумай о риске! Эндрина, ты, действительно, позволила разыграться твоему воображению.

— Вероятно, ты права. Полагаю, что я воспринимаю все это несколько обостренно. Ты не возненавидела школу за эту неделю?

— Все притворяются, словно ничего не произошло! Давай, чтобы развлечься, съездим завтра в Глазго и пройдемся по магазинам, мне нужна новая юбка.

Посещение магазинов прошло успешно. Воскресенье было днем отдыха, утром они сходили в церковь, а днем совершили продолжительную прогулку по вересковым пустошам. Жизнь, казалось, снова вошла в прежнее русло приятной привычной работы. К девушке вернулось дружелюбие, и в ее жизнь внесли новую струю размышления о Дэвиде Роналдсоне. Кристина заметила за собой, что довольно часто думает о нем во время выходных, и мысль о том, что в понедельник она увидит его в школе снова, неожиданно показалась ей приятной.

Так почему же, когда в понедельник утром она въехала во двор школы, то пришла в уныние, потому что перед ней возникло здание академии Финдлейтера? Она поставила машину на ее обычное место, около стены, окружавшей территорию школы, и в течение минуты сидела, глядя через лужайку на школу так, словно увидела ее впервые в жизни. Каждый, кто видел академию Финдлейтера в первый раз, всегда был ошеломлен: если это был человек, обладающий чувством прекрасного, то он впадал в оцепенение от ужаса; если это был обыкновенный человек, то от изумления и непонимания. Чудаковатый Финдлейтер начинал как богатый землевладелец и, будучи человеком энергичным и предприимчивым, пополнил свое состояние за счет торговли с Ближним и Дальним Востоком. Щедро обеспечив доходом свою семью, он вложил остальную часть своего состояния в создание школы и лично наблюдал за планированием и строительством этого здания, в котором нашла отражение его неуемная изобретательность, — качество, позволившее Финдлейтеру разбогатеть. Это качество заставило соединить вместе все наилучшее и наидостойнейшее из архитектуры Востока и Запада.

Таким образом, снаружи здание было выдержано в восточных мотивах, здесь можно было видеть луковицы куполов, невысокие минареты и стройные колонны, над которыми располагались украшенные лепным орнаментом арки, а на северной стороне, где располагалась библиотека, рисунок был готическим. При создании внутреннего убранства основатель школы обратился к архитектурным формам Старого света, при проектировании зала собраний в избытке использовались ионические колонны. Жители Данроза, когда обсуждали особенности этого здания, говорили о нем с гордостью, проявляя терпимость к эксцентричному, но такому замечательному человеку, построившему его. Преподавательский состав неизменно воспитывал в учащихся слепую любовь к школе. Иногда изменение освещения или настроения могло воскресить первоначальное пугающее впечатление, а в солнечный день игра света и тени могла придать некоторое очарование этому нелепому зданию. Сегодня, когда по темному небу неслись облака, а купола обдувал холодный восточный ветер, здание выглядело зловещим и таинственным.

— Тебе не кажется, что школа сегодня выглядит как-то мрачно? — спросила Кристина, когда заперла дверцу машины.

Эндрина, менее чувствительная, бросила на здание небрежный взгляд.

— Она всегда кажется мне мрачной в понедельник утром, — сказала она весело. — Слушай, мне надо идти и кабинет домоводства. Увидимся позднее.

И она быстро пошла прочь. Кристина шла следом медленно и неохотно, в чем должна была себе признаться. Как всегда в понедельник утром в школе было немного холодно и сыро, и как только она добралась до учительской, она включила небольшой электрический обогреватель. Она стояла около него и грела руки, когда вошла Джейн Мелвилл.

— Вы сегодня рано, Крис, — сказала она. — Вы не знаете, пришла ли Мейбл? Я просто немного о ней беспокоюсь. Я пыталась ей дозвониться в течение всего вчерашнего дня, но никто не подходил. Конечно, она могла внезапно уехать на выходные к своей сестре…

Холодок пробежал по спине Кристины. Но она только сказала:

— Еще рано. У нее вполне достаточно времени, чтобы приехать.

— Да, конечно. Я говорю глупости. Но в последнее время она страшно переживала… Если она не появится, то я поеду к ней домой, когда у меня будет «окно» между уроками, и узнаю, там ли она.

Оставшись одна, Кристина осознала, что возникшее прежде у нее опасение перерастает в глубокую тревогу. Она вспомнила, что сказала Эндрина: «Мейбл, возможно, угрожает опасность», но это было нелепо. Имелась дюжина объяснений, почему с ней нельзя было связаться за время выходных, и, во всяком случае, она, вероятно, появится, как обычно, — до богослужения еще достаточно времени…

Но на богослужение пришлось отправиться без Мейбл Глоссоп. На Кристину произвел глубокое впечатление встревоженный вид Джейн Мелвилл. Так как Эндрина, вероятно, была все еще занята в своем кабинете, то она тоже отсутствовала, и на стороне, которая предназначалась для преподавательниц, были два незанятых места. На другой стороне тоже имелись незанятые места. Дэвид сидел там на своем обычном месте, он весело ей улыбнулся, и настроение у Кристины слегка улучшилось.

Во время богослужения она позволила себе окинуть взглядом места для преподавателей. Отсутствовали трое мужчин, и один из них, сердце Кристины вздрогнуло, когда она это осознала, был Дуглас Баррон.

Начиная с этого момента, Кристина была так сильно взволнована, что во время богослужения чувствовала себя, как в тумане, совершенно механически пела, вставала и садилась. После молитвы она собрала книги и покинула учительскую так быстро, как только могла, будучи не в силах выдержать обычную пятиминутную болтовню. Она отправилась в свой класс окольным путем, чтобы зайти переговорить с Эндриной в ее кабинете.

— Мейбл Глоссоп нет в школе, и, кажется, никто не знает, где она.

— Крис! Не беспокойся. Вероятно, этому есть очень простое объяснение…

— Надеюсь, что это так. Дугласа Баррона тоже не было на богослужении.

— О! — Мгновенно глаза Эндрины расширились. — Но необязательно, что существует какая-то связь…

Я знаю, знаю. Но все-таки мне очень хотелось бы выяснить… Мы увидимся во время перемены.

Как только Кристина вошла в класс, она решительно выбросила из головы тревогу о Мейбл Глоссоп и сконцентрировалась на работе. Она без перерыва занималась до одиннадцати часов и к этому времени обнаружила, что стала спокойнее смотреть на вещи. Но когда она быстро шла в учительскую, чтобы выпить чашку кофе, то встретила Джейн Мелвилл, которая поднималась по лестнице, еще не сняв пальто. Лицо у нее было бледное, а брови нахмурены. Увидев Кристину, она сказала:

— Ее нет дома. А бутылки с молоком, Крис, стоят у двери… Что-то не так. Я собираюсь повидаться с директором, а затем думаю, что следует сообщить об этом в полицию… или связаться с ее сестрой…

— Не зайдете ли выпить кофе?

— Нет, благодарю. Я только сниму пальто и пойду к директору.

Когда Кристина вошла в учительскую, то услышала высокий звучный голос Энн Смит:

— Я только что встретила Тома Ирвина, и он сказал, что доктор Александер, руководитель кафедры, очень рассержен, так как Дуглас Баррон не явился в школу и не предупредил его. Когда позвонили ему домой, то единственное, что смогла сказать Пат: «Его нет дома». Не переходит ли это все границы? К тому же это очень странно. — Энн любила устраивать шум по малейшему поводу. — Это очень странно, — повторила она, с удовольствием жуя шоколадное печенье.

Кристина сердито на нее посмотрела, но прежде чем она успела что-нибудь сказать, Эндрина протянула ей чашку кофе и прошептала:

— Что новенького?

Кристина сообщила ей, что узнала от Джейн Мелвилл, и Эндрина рассудительно заметила:

— Это плохо.

— Но что нам делать?

— Ничего. Что ты можешь сделать? Только ждать.

Кристина же думала, что ждать невыносимо. Она была убеждена, что с Мейбл Глоссоп что-то случилось. И непонятно почему чувствовала себя вовлеченной в это дело и даже в чем-то виноватой. Она знала, что это нелепо, и все-таки не могла отделаться от угнетающего ее дурного предчувствия. Она говорила себе, что это нервы, последствия потрясения предшествующих дней. Но пытаясь дать себе, насколько это возможно, разумное объяснение, девушка не смогла противиться внезапно охватившему ее мрачному унынию. Поэтому ее едва не возмутило горячее нетерпение ожидавшего ее после перемены третьего класса. Она должна была разобрать с ними «Двенадцатую ночь», и, вероятно, на ее лице было написано некоторое замешательство, так как Ангус Фрейзер сказал: «Вы говорили, что на этот урок мы пойдем в дискуссионный класс, мисс Грэхем».

Конечно! Она совсем забыла! Но не забыл класс. Дискуссионный зал был одной из оригинальных особенностей академии Финдлейтера, на которой, как утверждали, настоял сам основатель — для совершенствования важного искусства публичных выступлений. Ходила легенда, что он сам был известен своими долгими речами, самодовольно уверенный в своих ораторских дарованиях. Дискуссионный класс был крошечным залом, по размерам не превышавшим обычный класс, с помостом в одном конце…

Зал был странной архитектурной причудой, сейчас он освещался светом, проникавшим из коридора, в нем было темно и всегда довольно душно. Но в течение нескольких лет он использовался для собраний дискуссионного клуба, классных концертов и постановки сцен из пьес, помост и занавеси создавали приятную иллюзию театра. Отправиться в дискуссионный класс на урок, посвященный Шекспиру, и исполнять его пьесы было излюбленным развлечением школьников, и раз она уже обещала, то Кристина чувствовала, что должна взять их туда, хотя в ее теперешнем состоянии это ее совсем не привлекало.

— Очень хорошо, Фрейзер, мы пойдем туда. Теперь тихо, вы знаете правило: за любое нарушение порядка меряетесь в класс. И запомните, наш новый директор не потерпит ни малейшего шума, — сказала она, так как дискуссионный класс располагался рядом с кабинетом директора.

Третий «Б» тихо направился к дискуссионному классу и зашел в него. Кристине в ее мрачном настроении показалось, что здесь более душно и темно, чем всегда. Занавеси вдоль помоста были задернуты, и их темно-серые складки делали комнату еще темнее.

Когда все сели, она включила свет. Но две лампочки в задней части комнаты перегорели, и казалось, что бледный свет придавал комнате еще более мрачный вид.

— О, здесь темно, — сказала она. — Фрейзер, раздвиньте занавеси, возможно, станет светлее.

Ангус отправился раздвигать занавеси, а она повернулась лицом к классу. Но сдавленный возглас, полный ужаса, заставил ее повернуться. Мальчик схватил обе занавеси и держал их сведенными вместе. Его белое лицо было повернуто в сторону, а глаза закрыты.

— Ангус, — сказала Кристина резко, направляясь к нему. — В чем дело?

— Скажите, чтобы все вышли, мисс Грэхем. — И он посмотрел на нее широко открытыми глазами. — Скажите, чтобы класс вышел. Пожалуйста, пожалуйста. — В полном отчаянии его голос срывался, а занавеси судорожно подергивались в его руках.

— Хорошо, — сказала Кристина спокойно. Она повернулась лицом к классу, снова став строгой, но чувствуя непонятную тревогу. — Возвращаемся в класс. — Она напряглась, чтобы дать какое-нибудь объяснение. — Фрейзер почувствовал здесь себя плохо. Я присмотрю за ним. — Ее голос стал громче: — Немедленно возвращаемся в класс.

За несколько секунд комната опустела, и она смогла повернуться к Ангусу.

— В чем дело?

Он кивнул головой в сторону сцены, продолжая держать занавеси.

— Здесь мисс Глоссоп! Не смотрите, не смотрите!

Но Кристина мягко взяла занавеси у него из рук и чуть-чуть их раздвинула. Этого было достаточно, чтобы увидеть тело Мейбл Глоссоп, висевшее на поперечной балке, и опрокинутый стул возле ее ног.