В ожидании Владивостока
Он был инвалидом по прозвищу Васяня-Обрубок, и из-за него я потерял все.
Потерпел полный крах. Финансовый, моральный, морально-этический, физический, наконец. Это тем более удивительно, что мы с ним толком так и не переговорили ни разу…
Но обо всем по порядку. Вот что я узнал об этом человеке перед тем, как в спешке покинуть страну. Итак, Вася-Обрубок… Обрубком он и был. Во всех смыслах. Наверняка, скажи ему кто в пору его молодости — году так в 70-м, — какое прозвище к нему прилепится, он бы здорово удивился и разозлился. И навалял бы этому «кому-нибудь» по башке своими здоровыми кулачищами. Услышь он такое году в 80-м, тоже разозлился бы, но был бы куда менее опасен, потому что уже пил. Наконец, услышь он это в 90-м, то и с места бы не поднялся, потому что пил к тому времени лет пятнадцать.
Василий пережил классическую историю падения кишиневского интеллигента.
Квартира в новострое для молодых ученых, дачка в десяти километрах от города, пластиночка Окуджавы, сборник «Туристическая песня» на полке между не читаным Апдайком («Кролик, беги», «Ферма», «Кентавр» — обычный советский сборник) и почти прочитанным — потому что там было про трах — Амаду («Донна Флор», «Капитаны песка»), отдых на Черном море раз в год и на Днестре — два раза в году. Ближе к пику карьеры — еще одна квартира в кооперативе, из-за которой им с женой пришлось отказаться от отдыха на три года, машина «жигули» и две дачи. А когда Вася — бывший в местном строительном тресте звездой национального масштаба — выполнил кое-какую халтурку для проектного института в Москве и купил катер (катер!), на котором катался иногда по Днестру, все поняли — жизнь у него удалась.
В этот-то момент струна и лопнула.
Василий начал пить. Пили-то в Молдавии все, но Василий начал не пить, а ПИТЬ. Все больше, все чаще, сначала у костра и с бардами, потом просто с бардами, затем просто у костра, наконец, он стал просто пить. Первым был пропит катер, потом кооператив, затем дача… Спохватившаяся жена, отсудив себе оставшуюся квартиру и дачу, выкинула Василия на улицу.
Там он и замерз ночью настолько, что обморозил себе конечности.
И чтобы спасти бомжа — а Василий к тому времени стал бомжем — ему отрезали руки по локоть и ноги по пах.
Вася не пал духом. Сбежав из дома престарелых, где он и ему подобные умирали в пустых коридорах, в лужах своей мочи и в горах своего говна, он стал прудить и срать на улице. Что же… По крайней мере на улицах хоть иногда убирали. Правда, все реже. Шел 1991 год. Молдавия стояла как заброшенный город в джунглях: прекрасный, каменный, но оставленный людьми, он постепенно порастал буйными лианами, и по нему носились толпы обезумевших мартышек. Мартышки срали на улицах, били стекла мазали говном статуи и соборы. Иногда они срали и в унитазы, но исключительно чтобы позабавиться. В общем, как вы понимаете, брошенный каменный город в джунглях — Молдавию — активно загаживали. И я всегда так считал.
Наташа, впрочем, говорила, что это у меня — обычная мизантропия среднего возраста.
— Ну еще бы, — отвечал я. — Заработаешь тут мизантропию, если твоя подружка забыла обо всем на свете и готова говно убирать из-под задницы какого-то обрубленного бомжа.
— Ты отвратителен в своей мизантропии, — говорила она и уходила из комнаты.
А я оставался, глядя в окно на мартышек, скачущих по улицам некогда цветущего города белых людей.
Последний римлянин в брошенной империей Галлии.
Вот как я себя ощущал.
Неизвестно, правда, был ли он, этот римлянин, и была ли у него жена, и, если на то пошло, жил ли у ворот его дома человек без ног и рук.
И звали ли его Васяней-Обрубком.
* * *
По счастливому для него и несчастливому для меня стечению обстоятельств, Васяня в ходе своих бесцельных с виду — а на деле очень осмысленных, как у муравья, ведомого неизвестным ему самому компасом, — скитаний по городу прибился, наконец, к моим воротам. Небольшого частного домишки, что недалеко от Армянского кладбища. Место было стратегически выгодное. Дорога — пешеходная, на кладбище можно чего-то украсть или выпросить, да и просто переночевать в открытом склепе. Наконец, самое важное…
Человек, к воротам которого прибился Васяня, был тюфяком.
И это был я. Васяня, своим звериным чутьем человека, живущего на улице — таким еще обладают бродячие собаки, — почуял мою слабину. И начал жить у наших ворот. Притащил к ним обоссанный матрац — он нес его в зубах, неуклюже переваливаясь с обрубка на обрубок, Маресьев хренов, — и стал на нем спать. Двигался Вася с трудом, кряхтел, сопел, ныл, так что я разжалобился. Как-то вынес ему плащ-палатку и пару теплых вещей.
— Это ты зачем? — спросила меня Наташа.
— Понимаешь, — сказал я, — я вот думаю…
— Что ты думаешь? — спросила она.
— Ну… — боялся я показаться странным.
— Валяй, — разрешила она мне.
— Мне кажется, — сказал я испуганным голосом, — а вдруг это…
— Что? — спросила она.
— Сам Иисус Христос… — прошептал я.
— Кто ты — и кто Иисус, — сказала она, смеясь.
Она поглядела на меня с удивлением. Пришлось объяснять.
— Ну, как в притчах этих сраных, — объяснил я, нервничая, — когда к тебе домой приходит нищий в гнойных язвах и просит глотка воды, а ты шлешь его на хер и.
— И?
— …и оказывается, что это сам Иисус приходил проверять твою доброту.
— Я не знала, что ты настолько верующий, — подняла она брови.
— Да я, в общем, не очень верующий, — запутался в объяснениях я.
— Ясно, — сказала она. — Ты просто думаешь, что это своего рода послание судьбы, и боишься оплошать перед ней.
— Во-во, — сказал я и закурил.
— Господи, милый, — сказала она.
— Бог — это не ревизор, а ты — не проворовавшийся бухгалтер, — сказала она.
— Кто ты — и кто я… — сказал я задумчиво.
— Если мы не знаем этого, зачем нам пытаться узнать что-то еще, — сказал я.
Пожал плечами, а вечером вынес Васяне-Обрубку поесть. Он поскулил о том, как ему тяжело дается этот простой, в общем, процесс, и мне пришлось, присев на корточки, перелить ему в жадную пасть всю тарелку супа. Потом, чтобы совсем уж не растрогаться, я убежал в дом, пожелав бомжу спокойной ночи.
Постепенно это — кормить бомжа — вошло у меня в привычку.
Наташа только пожимала плечами. Но отнеслась к этой моей причуде терпеливо. Хорошая она у меня была. Моложе на десять лет, грудь не очень большая, зато ляжки… Ляжки у нее были — чемпионы. Ляжки-Чемпионы. Она это знала и специально разбрасывала их по сторонам от себя на подоконнике той редакции, где работал я и куда она приходила на практику. Наташа увлекалась панком, роком, хиппи и всей прочей херней, благодаря которой девушки начинают трахаться в тринадцать, сосать в двенадцать и «успокаиваться» в двадцать. Примерно так вышло и у Наташи — замуж за меня она вышла к двадцати. Бросила плести фенечки и мечту работать в Москве — почему-то именно в «Нью таймс», — выучилась на переводчика и стала порядочной девушкой. Она была ужасно независимой и отказывалась от работы, если до нее было «чересчур далеко ехать». «Это в городе, который можно пешком за час пройти, твою мать, Наталья!» — хотел сказать я ей. Но молчал. Потому что содержала нас она. Меня, как расово неполноценного, уволили из газеты, так что я сидел дома. А Наташа — ну так недаром у нее фамилия была молдавская, Марар, — преуспевала. А я сидел дома, да. Готовил есть да трахал ее каждую ночь, чтобы не сбежала к кому помоложе. И постоянно говорил ей о том, как хорошо было бы нам куда-нибудь уехать.
Белозубая молдаванка Наташа только посмеивалась и говорила, что я драматизирую.
— У этой страны есть будущее! — говорила она.
По мне так это у нее было возрастное. Когда тебе двадцать, у всего в этом мире долбаном есть будущее. Потом это заблуждение проходит. С возрастом будущее мира исчезает и лопается вместе с пузырями твоей личной надежды — они истончаются, как стенки сосудов у старика. Кстати, меня совершенно не беспокоило то, что я нахожусь на содержании у жены. Мне было на это наплевать. Я сидел у себя в доме, доставшемся по наследству от уехавшей в Румынию матери и уехавшего в Россию отца, и глядел, как прекрасный некогда каменный город зарастает сорняками.
И где-то под моими воротами беспокойно ворочался Вася-Обрубок.
* * *
Перебрался он к нам в октябре. О том, что это случится, я знал уже в июле. Но продолжал оцепенело ждать, что же произойдет. Само собой, произошло все так, как и должно было. Наступила осень, и похолодало. Чуда не случилось. По утрам на асфальте видны были печати заморозков, и под моими воротами замерзал человек. И когда я подошел к Наташе и спросил, не можем ли мы пустить этого бездомного хотя бы на ночь в прихожую, она не удивилась. Хотя не очень обрадовалась. Еще бы!
Все бывшие хиппи ужасно жестокие и черствые люди.
Не потому, что они плохие, вовсе нет. Мне просто кажется, что они еще в юности исчерпывают весь свой запас доброты их сраной. Ну, когда они ездят за отсос по миру на чужих автомобилях, ебутся с поставщиками травки, чтобы сэкономить деньги, и плетут свои сраные грязные, никому на хуй не нужные фенечки. Но Наташа кроме того, что была бывшей хиппи и журналисткой — да-да! — была еще и моей женой. Так что она разрешила мне пускать Васю-Обрубка в прихожую на ночь. Она ведь помимо переводов занималась и семейной психологией.
— Твоя помощь этому несчастному поможет тебе отвлечься от собственной депрессии, — сказала она.
— О’кей, — сказал я.
Завалил ее на кровать, она обхватила меня своими длинными крепкими ногами, и я ей вдул. Спустил прямо в нее — она у меня была молодая и продвинутая, всегда заботилась обо всем сама, — и вышел покурить за ворота. А там как раз лежал Васяня.
Тогда-то я с ним в первый раз и поговорил.
— Мы можем пускать вас на ночь, — сказал я ему.
— Ох, спасибо, добрый человек, — обычной бомжовской скороговоркой затараторил он.
— Право, не за что. — Мне в то время доставляло особое удовольствие говорить на правильном русском языке.
ЯКОБЫ правильном, конечно. Том самом, на котором будут разговаривать актеры в кино «АдмиралЪ». Но я про такое тогда даже и не задумывался.
Так Вася-Обрубок перебрался к нам поближе. И уже на пятый день мы установили с ним нечто вроде эмоционального контакта.
— Мил человек, — сказал Вася-Обрубок, — ты, энто, не поможешь ли?
— К вашим услугам, — сказал я.
— Мне б поссать, — сказал он.
— О, — сказал я.
— Дык, — сказал он.
Мы помолчали.
— Мне б поссать, — повторил он.
— А как вы решали эту проблему раньше? — спросил я.
— Чо, — сказал он.
— Как раньше ссал? — спросил я.
— Под себя, — честно сказал он.
Я подумал. Потом, представляя себя пленным немецким офицером, который чистит подвалы Сталинграда от трупов, надел на руки резиновые перчатки и поднес под Васяню ведро. «А может, так надо», — думал я.
— Ну, ебтыть, — сказал он.
— Чо, — сказал я.
— Направить бы, — сказал он.
— Блядь, — сказал я.
— А то же, — обрадовался он более приемлемому в отношениях двух джентльменов тону и выражению.
Пришлось подержать. Минуты через две — Василий волновался и поэтому никак не мог расслабиться — в ведерко хлынуло. Напрудив не меньше коня, Василий меня поблагодарил и попросил застегнуть ему штаны. Что я и сделал. И впервые увидел Васин хер. Это было нечто феерическое. Огромный и грязный. Что-то было в нем… Что-то угрожающее… Нет, в некотором-то смысле я смотрел спокойно. Меня, как и большинство мужчин, беспокоила даже теоретическая вероятность склонности к гомосексуализму. Так что я, женившись на журналистке и психологе, первым делом велел проверить себя на этот счет. И набрал сто из ста. Гетеросексуал — гетеросексуальнее не бывает. Так что взглянуть на его хер я мог спокойно. Но как эстет — беспокоился. Было что-то грозное в этой штуке. Что-то от сомкнутой цепи белогвардейцев было в ней, что-то от неумолимой поступи фаланги… Меня передернуло.
— Ни хера себе хер, — сказал я.
И спрятал Васин член в штаны, застегнув их.
* * *
Время шло. Кишинев зарастал лианами все больше. Бродячие кошки сожрали всех крыс. Бродячие собаки сожрали всех бродячих кошек. Потом бомжи сожрали всех бродячих собак. А уж пьяных и спящих бомжей пообкусывали вновь расплодившиеся крысы. Город тонул в нечистотах. Сначала пропало уличное освещение, потом централизованное отопление. Наконец, перестала работать очистная станция, и в городе запахло говном. Для нас с Наташей это никакого значения не имело, потому что у нас И ТАК пахло говном. Из-за Васи-Обрубка, который спал теперь в прихожей не только ночью, но и днем. Как-то Наташа решила даже обсудить это со мной. Это и еще кое-что.
— Тебе не кажется, что для писателя ты чересчур мало пишешь? — начала она осторожно.
— Я вообще не пишу, — угрюмо сказал я, очищая для Васи-Обрубка морковку.
— Тебе не кажется, что немного странно для писателя не писать вообще, — поправилась она спокойно.
— Брось, — сказал я, — писатель — это тот, кто пишет книги и раздает автографы. — А я просто сочиняю истории, чтобы не сойти с ума, — сказал я.
— Выкрикиваю свое безумие, — объяснил я.
Она посмотрела на меня внимательно. Я ответил ей тем же. «Почему этот бойкий мужик, трахнувший студент-ку-практикантку прямо на подоконнике, стал аморфным куском говна?» — безусловно, говорила она взглядом. «Как это девчонка, только о ебле и думавшая, задрачива-ется теперь на тему заработка, статуса и еще тысячи никому не нужных хреновин?» — отвечал взглядом я. Наверняка она бы выиграла в эти гляделки, но в прихожей заворочался Васяня-Обрубок, и она усмехнулась.
— Давай, социальный работник, — сказала она насмешливо, — иди подержи судно своему бомжу.
— Запросто, — сказал я, — по крайней мере, проявлю милосердие.
— Которого лишены такие вот пезды с факультетов психологии и социологии, которые пишут рефераты на тему «Как я хочу помочь несчастным людям», — сказал я.
И подумал, что это мы впервые по-настоящему ругаемся. Она, видимо, подумала о том же и поднялась.
— Сиди уж, — сказала Наташа — а я ПОКАЖУ тебе, что не один ты со своим долбаным милосердием, которым просто сам себя оправдываешь, можешь помочь человеку…
— Обрубку, — поправил я.
Но она уже была в прихожей. Расстегнула Васяню под его одобрительное мычание. И сказала:
— Ого…
— Что? — спросил я, потому что не мог сейчас видеть того, что предстало перед ее глазами.
Она промолчала, а я и не понял. Подумал, это ее степень загрязненности впечатлила. А о том, НАСКОЛЬКО его хер велик, я уже и забыл. Так что возглас Наташи прошел мимо меня. Я просто сидел на кухне, глядел в окно и ждал своего часа. Сидел и ждал, ждал и сидел.
Ну, он и пришел.
* * *
Наташа изменила свое отношение к Васяне-Обрубку. Стала убирать за ним говно. И уже на следующей неделе сказала мне, что неплохо было бы Васяню-Обрубка вымыть. Это меня здорово удивило, но я решил, что это у нее рецидив хипповой юности такой. А потом вспомнил, какое гнетущее воздействие на меня произвел огромный и черный — прямо как у коня — хер Васи, и стал нерешительно отказываться.
— Тогда я сама его помою, — сказала она решительно.
Я только благодарно кивнул. Она пошла мыть Васю, который совсем деградировал и уже даже разговаривать почти не мог. А я продолжил думать о том, как все несправедливо устроено в этом мире. Ох уж эти молдаване долбаные… Туземцы, недооценившие все блага белой цивилизации! Я даже стихотворение написал.
— Только послушай, Наташа! — сказал я.
Встал у входа в комнату и прочел нараспев:
…то предание рассказывают индейцы
селения Бельцы,
предки которых некогда жили
поблизости от большого озера, созданного инопланетными пришельцами — жителями Атлантиды, царившей на землях нынешней Молдавии.
Эта Атлантида звалась Молдавская Социалистическая Советская Республика.
Что значат эти четыре слова, мы до сих пор не знаем,
не сумели расшифровать, потому что, по некоторым данным,
наши предшественники из погибшей культуры МССР
(я сокращаю для удобства)
были гораздо более развиты, чем мы,
и у них были белые волосы и голубые глаза —
как на голубом глазу
говорю.
Как свидетельствуют находки раскопок неутомимых археологов Академии наук Молдавии,
цивилизация, обитавшая на наших землях задолго до нас, отличалась высоким уровнем развития культуры.
Люди эти были сведущи в земледелии, экономике, сельской жизни, астрономии, машиностроении и прочих областях жизни человеческой, которые для нас теперь — лишь пустые слова.
Слава
Молдавии независимой,
уровень развития ее науки, культуры и общественной жизни был так высок, что,
если сравнивать образно, нынешняя Молдавия в сравнении с далекой, загадочной МССР — это кусок дерьма, красующийся подле алмаза.
Прошу вас не отчаиваться,
ведь теоретически дерьмо может попасть в болото, стать торфом
и через пять миллионов лет давления тонн болотной жижи стать графитом, а затем…
Да-да, то предание рассказывают индейцы
селения Бельцы,
предки которых некогда жили
поблизости от большого озера, созданного инопланетными пришельцами — жителями Атлантиды, царившей на землях нынешней Молдавии.
Эта Атлантида звалась Молдавская Социалистическая Советская Республика.
Что значат эти четыре слова, алмазом написанные на сердцах?
Иными словами, не все потеряно, у нас есть один шанс из ста, и я прошу
существо с лицом советника президента Ткачука
внести это в протокол и не называть меня
внутренним врагом государства при составлении очередной речи для выступления президента.
Продолжу о цивилизации…
Многие поражаются: «Это все равно, что грязные арабы
на землях Египта, — говорят они. —
Общего у них, Египта фараонов и Египта русских туристов,
только земля».
Ученые недоумевают, каким образом
цивилизация гораздо более развитая, чем наша, исчезла с этой земли нашей же.
Выдвигаются самые разнообразные гипотезы.
Некоторые утверждают,
что причиной послужила техногенная катастрофа: примерно такая, в результате которой погибла Атлантида Платона, ну, например, прорвало водохранилище Гидигича, и вода покрыла загордившихся от хорошей жизни людей МССР.
Другие считают, что причина — в загадочной чуме, в поветрии страшной и загадочной болезни.
Я ничего не считаю,
я просто иногда выхожу на окраины города и любуюсь странными сооружениями — обитатели цивилизации МССР называли их заводами,
а как именно они использовали эти культовые, очевидно, сооружения, мы до сих пор так и не знаем…
…В голове у меня раздались слышные только мне аплодисменты… Я замолчал и, раздувая ноздри, постоял немного молча, впечатленный собой.
— Ну, как? — спросил я.
Я был ужасно собой доволен. Первое стихотворение в прозе да пять лет Молчания! Я уже даже представлял себе эти строки в своей автобиографии: «Первое стихотворение в прозе за Пять Лет Молчания… Имярек, прошедший сквозь горнило страданий…» Но Наташа сказала только:
А-а-а-а…
Причем, с весьма отсутствующим видом, который она в последнее время стала принимать все чаще.
— Что «а»? — спросил я.
— А, ну да, да, — сказала она.
— Что да-да?! — зло спросил я.
— Ну, неплохо, — сказала она виновато.
Потом глянула почему-то себе на руки и сказала осторожно:
— Милый, а может, не одни только, по твоему выражению, «молдаване ебучие» виноваты в том, что ты сидишь дома и ничего не делаешь?
— Они выкинули меня с работы! — гордо сказал я.
— Их газеты разорились, причем все, — сказала она.
— То есть они и СЕБЯ выкинули с работы, — сказала она.
— А ты уже пятый год ничего не делаешь, — напомнила она.
— Так, может, пора чем-нибудь заняться? — спросила она.
— Брось, — сказал я, — эти молдаване ебучие перекрыли нам, русским, кислород, дохнуть нечем. Где найти рабо…
— У меня знакомый еврей открыл магазин, — сказала она, — и ему нужны экспедиторы. — Альбац его фамилия, — сказала она.
— Я?! — спросил я. — Экспедитор?! — сказал я.
— Все равно не получится, — сказал я, — обязательно эти молдаване ебу…
— Как же ты узнаешь, перекрыли они тебе кислород или нет, если ты даже НЕ ПРОБУЕШЬ? — спросила она.
Я отмахнулся и спросил:
— Так тебе понравились мои стихи?
* * *
В магазин все-таки пришлось устроиться. Наташа стала нервничать и намекать на возможный уход. Это огорчало и пугало: мужчина в моем возрасте и положении не сразу бы нашел себе замену этой бесплатной машинке для секса. А регулярный секс значил для меня очень много. Само собой, секс чаще всего бывает ТОЛЬ-
КО у женатых. Все разглагольствования на эту тему холостяков просто треп. Снять бабу, потратить на нее деньги и время, отвести куда-то и оприходовать — если кто-то станет говорить вам, что проделывает такое КАЖДЫЙ день, то это — гнусная ложь. Это элементарно затратно и трудно. Женатый же имеет секс каждый день. Я хотел и утром, и вечером. Правда, по утрам теперь пришлось отменить. Ведь я стал рано уходить на работу. Работенка попалась не пыльная, но была в ней одна проблема.
Там действительно нужно было работать.
А это меня всегда отвлекало от действительно важного. Наблюдения жизни! Так что на третью неделю я, вроде случайно, уронил ящик с бутылками, полаялся с боссом и швырнул ему в лицо свою рабочую кепку — ну вроде как заявление, — после чего ушел. Не спеша прогулялся по центру города, стараясь не заходить на центральную площадь — там постоянно шли какие-то митинги, а я проявлял гражданскую пассивность (попросту трусил), — и побрел домой.
У ворот Васяни-Обрубка не было. «Значит, уполз на кладбище», — подумал я. Открыл ворота и зашел в дом, придумывая, что сказать вечером Наташе, когда она вернется. Но так ничего и не придумал, потому что она была дома. Сидела на какой-то подушке и скакала вверх-вниз.
— Дрочим, старушка? — сказал я взбудораженно и начал было расстегиваться.
Но она так побледнела, что пришлось мне присмотреться к тому, на чем она скакала. И был это, чтоб ее, Васяня-Обрубок.
— Боже, — сказал я, глядя туда, где они сцепились, как завороженный.
— Милый, я должна все объяснить, — сказала она.
— Все и так понятно, — сказал я.
Со стороны это напоминало огромный сук.
— Как, черт возьми, ты в себя это взяла? — спросил я.
— Почему он, блядь, не реагирует?! — сказал я.
— Мы растягиваемся, милый, — ответила она на первый вопрос.
— Я налила ему из чекушки, — ответила она на второй вопрос.
Я покачал головой.
— Почему ты не на работе? — спросила она.
— Я уволился, — горько сказал я.
— Молдаване… — кивнула она понимающе.
— Типа того, — сказал я и крикнул: — Слезешь ты или нет?! Она покряхтела и жалобно сказала:
— Милый, мне кажется, нас заклинило…
* * *
Дальше начался настоящий ад.
Пока Наташа пыталась соскочить с огромного хера Васяни-Обрубка, я вызывал «скорую». От ерзания моей молодой супруги в члене Васи что-то щелкнуло, раздулось, и он стал ЕЩЕ больше. От этого Наташа стала кончать. С криками, матерной руганью и воплями о помощи. Я от этого нервничал еще сильнее, «скорая» ехала, конечно же, медленно, так что за те три часа, что мы ждали врачей, бедняжка едва не умерла. Я о Наташе, конечно. Васи-лий-Обрубок валялся в отключке… А когда приехали врачи, нам, конечно же, не помогли. Парочку загрузили на носилки и под хохот соседей потащили в машину. Наташа все еще кончала.
— Придется оплатить бензин, — сказал врач, ухмыляясь в сторону.
Я оплатил. И услуги медиков оплатил, стоя в коридоре под градом насмешек всего персонала больницы. Наташе вкололи чего-то в ягодицу и, пока она ВСЕ ЕЩЕ кончала, вкололи что-то в член Васи. Спустя еще часа полтора пара, наконец, расцепилась. Меня позвали взглянуть на член Васи. Под самым его основанием все было перевязано ниткой. Наташа, смущаясь, объяснила, что сделала это ради долгой эрекции и просто забыла о нитке. Мне показалось, что она лжет, курва бесстыжая, и ей силы воли не хватило слезть с его члена, когда я пришел домой. Пьяный бомж, похрапывая, начал приходить в себя. Хирург подозвал меня к себе и объяснил, что член у Васи стоял чрезвычайно долго, кровь вообще не циркулировала, поэтому разрушительные процессы необратимы. Начнется гангрена.
— Бедняге отрежут и хер? — спросил я.
Он кивнул. После этого я узнал, что обо всяком случае членовредительства врачи обязаны докладывать полиции.
— А членовредительство налицо, — сказал он, хихикая, — вернее, на член…
Мы сошлись на десяти тысячах долларов. Это была стоимость моего дома по тем безумным временам. Он дал мне две недели сроку, и я пошел проведать Наташу. Она лежала в палате чуть смущенная, но явно НАТРАХАВШАЯСЯ.
— ЗАЧЕМ? — единственное, о чем я ее спросил.
— Он был такой… завораживающе — огромный, — ответила она.
— Ну, ты хоть его вымыла? — спросил я.
Она хотела что-то ответить, но я, плача, вышел и больше не видел ее никогда.
Я продал дом и, зашив вырученные деньги в рубашку, уехал жить в Подмосковье. К сожалению, эти пронырливые молдаване понаехали и сюда, так что толком я не смог устроиться и на новой родине. Работать не стал. Снял квартиру и начал сидеть у окна. В Москве расстреляли какое-то здание из танков, в Чечне началась первая война, а потом и вторая, взорвались дома, листья то падали, то зеленели, а я все сидел и смотрел в окно.
Иногда до меня — из перешептываний местных молдавских дворников — доходили слухи о том, что происходит в Молдавии. Например, я слышал девичью фамилию Наташи. Оказывается, она стала известной журналисткой, телеведущей и активной участницей национального возрождения. Возненавидела русских. Боролась с ФСБ. А те, чтобы ее скомпрометировать, напоили девушку спиртным со снотворным и подложили ей в постель карлика с невероятно огромным членом. Говорили, этот русский агент-карлик выебал таким образом ВСЕХ активистов национально-освободительного движения…
Еще дворники говорили, будто в Кишиневе стали работать очистные, и перестало вонять говном с утра до ночи. Но это была совсем уж фантастика, так что я перестал их слушать.
Просто сидел себе, ждал, пока деньги кончатся, и не задумывался о том, что со мной произойдет, когда это произойдет. Очень наивно с моей стороны… Вроде как ждать зиму, надеясь в глубине души на то, что она все-таки не наступит. Мысли о зиме, в свою очередь, наводили меня на мысли о Васяне-Обрубке. Интересно, как он там, без хера? Мысли о хере навевали на меня мысли о Наташе. Ну, и так без конца. А потом деньги кончились, и меня выставили из съемной квартиры. Вещей у меня было всего на одну сумку — из дому-то я почти не выходил. Так что я приехал на какой-то вокзал налегке и, слегка дрожа от холода, сел в электричку. Что делать и куда ехать, я не знал. «Интересно, попаду ли я, пересаживаясь с одной на другую электричку, во Владивосток», — подумал я.
Почему именно во Владивосток, я не знал.
Может быть, потому, что ехать туда дольше всего?
— Куда ты едешь? — спросил меня человек в форме.
Я задал этот вопрос себе, и меня будто током ударило. Я молчал, потрясенный тем, что ехать-то мне НЕКУДА.
— Кто ты такой? — спросил он.
— Ты пьяный? — спросил он.
— Тебе нехорошо? — спросил он.
— Эй, — позвал он меня.
Я молчал, лишь смотрел на него удивленно.
— Кто ты?! — переспросил он.
— Кто ты — и кто я, — сказал я медленно.
— Я контролер, а ты? — спросил он с издевкой.
— Я? — спросил я его медленно и недоуменно.
— Ты, — сказал он насмешливо.
«И правда, — подумал я. — Кто я?» Мужчина ждал.
— Я поэт, — медленно сказал я ему единственное, что меньше всего смахивало бы на ложь.
Встал на сиденье электрички, та тронулась, и я нараспев начал читать:
…то предание рассказывают индейцы
селения Бельцы,
предки которых некогда жили
поблизости от большого озера, созданного инопланетными
пришельцами — жителями Атлантиды, царившей на землях
нынешней Молдавии.
Эта Атлантида звалась Молдавская Социалистическая
Советская Республика.
Что значат эти четыре…
Контролер, махнув рукой, пошел дальше. Но я все равно дочитал. Люди в вагоне занимались кто чем и не обращали на меня никакого внимания. Но когда я закончил, кто-то передал мне какую-то мелочь. Получалось как раз на обед.
Я сел и, кажется, понял, чем буду заниматься в ожидании Владивостока.
