Глава 9

Во вторник все четверо спали до позднего утра, и сейчас, когда Адам Мэлон, покончив с яичницей-болтуньей, жарил сосиски и готовил поздний завтрак, появился запоздавший Кайл Шивли. Проведя расческой по волосам в последний раз, Шивли положил ее в карман и подтащил к себе стул.

Мэлон уселся во главе стола и окинул взглядом своих соратников по Фан-клубу. Настроение за столом на этот второй день их предприятия было далеко не праздничным. Бруннер был замкнут. Йост в мыслях витал неизвестно где. У него самого, насколько он мог судить по своему отражению в висевшем напротив зеркале, было настроение мрачного самонаблюдения. Только Шивли был оживлен.

Наполнив свою тарелку, Шивли сделал то же самое, что и Мэлон, — оглядел своих компаньонов. Он критически прокудахтал:

— Не совсем похоже на группу любителей развлечений, выехавшую на каникулы. Что такое? Разве вы все не перепихнулись с этой секс-бомбой вчера вечером?

Никто ему не ответил.

Шивли начал закидывать еду в рот.

— Черт, я думал, вы будете стоять в очереди у спальни.

— Не к спеху, — ответил Йост. — У нас есть еще тринадцать дней.

— Может, для тебя это и достаточно, — заметил Шивли, — но для меня уж точно нет. — Он замолчал и подозрительно оглядел стол. — Эй, так мне никто и не ответил. Вы все отведали ее вчера вечером, разве не так?

— Я-то уж точно, — сказал Йост, методично пережевывая сосиску.

— Кое что в ней есть, а?

— Несомненно, — ответил Йост.

— А как насчет Лео?

Бруннер неохотно кивнул:

— Да. Я не собирался, но ничего не мог с собой поделать.

Шивли ухмыльнулся:

— Снимаем перед тобой шляпы, Лео. Ты сегодня мужчина. — Шивли перенес внимание на Мэлона. — От нашего лидера мы еще ничего не слышали.

Мэлон беспокойно пошевелился на стуле.

— Ну… — Он не поднимал глаз от тарелки. — Я пошел туда, когда вы все спали. — Он помолчал. — Но мне нечем гордиться.

— Вот видишь, — сказал довольный Шивли. — И это не превратило тебя в закоренелого преступника, насколько я вижу.

— Но также не принесло мне радости, — возразил Мэлон. — Я не хотел этого делать таким образом.

— Но ты это сделал, — неумолимо настаивал Шивли.

Мэлон не стал ему отвечать.

Он действительно это сделал, но не мог сказать почему. Технически он этого не делал — но оставался тот факт, что он намеревался, он пытался совершить изнасилование.

Всю долгую беспокойную ночь, перед тем как заснуть, он пытался понять, что побудило его действовать наперекор своим принципам и обетам. Его поведение, он был в этом уверен, нельзя было объяснить действием марихуаны. Толчок этому дало что-то более сложное. Лучше всего он смог объяснить это так: когда Шивли нарушил цивилизованное соглашение и создал прецедент, возможность которого они в принципе могли допустить, когда Йост последовал за ним, а такой поборник законности и порядка, как Бруннер, стал играть по новым правилам, в их маленьком сообществе произошла бурная революция. Их мораль оказалась перевернутой с ног на голову и вывернутой наизнанку.

Но мгновенным ли было это изменение, думал Мэлон. Скорее всего, они разлагались постепенно. Сама их деятельность, исходившая из их фантазирования, была основным шагом за границы общественных ограничений. Из-за их вранья, переодеваний, накачки Шэрон наркотиками и похищения цивилизованность начала с них слетать, а после первого изнасилования цивилизация в ее общепринятом понимании была отброшена в сторону. Поскольку им ни перед кем не надо было держать ответ, понятию приличия они могли дать другое определение, и так и сделали. Зло было пересмотрено и по решению большинства стало считаться добром. Три четверти их сообщества приняли новые правила. Свое собственное деяние он расценил как простой конформизм.

Кто же, говорил он теперь самому себе, кто может сказать, что такое истинно цивилизованное и поэтому правильное? Он читал антропологические исследования Маргарет Мид о сообществах арапешей, мундугумуров и чамбули на Новой Гвинее. Семьи арапешей были теплыми и мягкими, их женщины добрыми и безмятежными, мальчиков воспитывали неагрессивными, мужчины заботились о детях. Представители племени мундугумор верили в полигамию, презирали детей, поощряли соревнование между отцами и сыновьями за женщин, заставляли женщин делать тяжелую работу, поощряли вражду и агрессию. Люди чамбули обеспечивали равное образование для обоих полов, позволяли мужчинам носить украшения и служить объектами сексуальных притязаний, превращали женщин в работниц, считали себя патриархальным сообществом, хотя руководили племенем взрослые женщины, поощряли женщин быть агрессивными в сексуальном плане.

У арапешей агрессивный человек считался невротичным. Для мундугуморов мирный, деликатный человек был больным, чамбули считали, что властный мужчина или мягкая женщина — больной и невротичный человек.

Так кто же может сказать, что такое цивилизованность и что считать правильным?

Философское отступление мало повлияло на настроение Мэлона, и он отвлекся от него, чтобы послушать Шивли, который спрашивал:

— Кто-нибудь видел ее сегодня утром?

— Я, — ответил Мэлон. — Я встал немного раньше всех вас и пошел спросить, не нужно ли ей чего-нибудь.

— Так я и подумал, — фыркнул Шивли. — Стало быть, ты на один тычок обогнал нас всех.

— Нет, черт побери, прекрати это, — свирепо оказал Мэлон. — Я ее не касался таким образом. Я заглянул, чтобы посмотреть, все ли с ней в порядке.

Йост вытер губы бумажной салфеткой:

— И как она?

— Примерно такая же, как и вчера. Мрачная и сердитая. Она не стала со мной разговаривать. Я думал, что она, может быть, начнет драться, когда я ее отвязал и отпустил в ванную. Однако она была слишком слаба. Я попытался покормить ее чем-нибудь, но она только попила немного апельсинового сока. Потом я снова ее связал.

— Как она выглядела? — спросил Йост.

— Выглядела?

— Она все еще привлекательна?

— Больше, чем всегда, — с тихой искренностью ответил Мэлон.

— Так почему же ты ее не трахнул? — не мот понять Шивли.

Мэлон с отвращением взглянул на техасца.

— Какое это имеет значение? Если хочешь, чтобы я сказал честно, то нет никакого удовольствия в том, чтобы делать это таким образом, силой, против ее воли.

— Гос-по-ди, — пожаловался Шивли остальным. — Опять вернулся наш вождь бойскаутов. Что касается меня, то я получаю удовольствие любым способом, каким только удается.

Бруннер поспешил защитить Мэлона.

— Я склонен еще раз согласиться с Адамом. Мне тоже не нравится брать силой беспомощного человека. Это ненормальный секс. Это больше смахивает на… на мастурбацию… или на насилие над трупом. Сама мысль об этом меня пугает.

— Ты слишком преувеличиваешь, Лео, — возразил Йост. — Я не чувствую никакой вины, если взять во внимание ее прошлое. Конечно, должен я вам сказать, что это не самый лучший способ, когда она привязана, лягается и ругается. — Он обратился к Шивли. — От этого часть удовольствия теряется. Ты должен признать это, Шив.

Шивли пожал плечами:

— Не знаю. Я не против некоторого сопротивления. Оно поддерживает кипение моей страсти. Но… да, Гови, я думаю, что это лучше, когда малышка сношается вместе с тобой. Я потратил много энергии впустую, стараясь сломать эту стерву. Вся эта энергия должна была пойти, куда ей положено, — прямо в нее.

Мэлон потянулся за большим блюдом, на котором еще оставались яйца и сосиски, и отнес его обратно на кухню, чтобы подогреть. У него не было настроения выслушивать вульгаризмы Шивли. Но все же он не мог не слышать продолжения диалога.

— Я только и хотел бы, чтобы мы добились от нее сотрудничества, — задумчиво говорил Йост. — Тогда это действительно превратилось бы в праздник.

— Я знаю, что тогда я бы не чувствовал такой вины, — заметил Бруннер.

— Ну так что за черт, — сказал Шивли, — если она не будет, так не будет, и ничего мы с этим поделать не сможем.

— Если она не смягчится, — сказал Бруннер, — то я не уверен, что мне бы хотелось продолжать в том же духе. Я был сам не свой вчера вечером. И при ясном свете дня я нахожу отталкивающим то, что я сделал.

— Я не стал бы выражать это такими словами, — заметил Йост. — Я буду трахать ее, пока она здесь. Но без ее участия это не самый мой любимый вид спорта в закрытых помещениях.

— Эй, Адам, — крикнул Шивли в сторону кухни, — а как насчет тебя?

Оставив плиту, Мэлон встал в дверном проходе.

— Нет, мне больше не надо этого, если это делается силой. Это точно. Я не могу жить с насилием и не понимаю, как вы, ребята, можете. Если бы она пошла нам навстречу, как мы с вами надеялись, тогда совсем другое дело. — Он повернулся. — Извините, я не хочу, чтобы яйца подгорели.

— Эй, подожди минуту. — Шивли вскочил на ноги и пошел к двери кухни. — Для кого ты готовишь? Что здесь происходит?

Он слегка отодвинулся, когда Мэлон вышел, неся поднос с едой. Шивли сразу же двинулся за ним.

— Куда ты это несешь?

— Шэрон.

— Шэрон? — повторил Шивли.

— Конечно. Она около тридцати часов не ела ничего солидного. Она наверняка умирает с голоду. Думаю, она будет в восторге от этого.

— Еще бы не в восторге, — сказал Шивли, — только она этого не получит. Дай мне этот чертов поднос. — Не успел Мэлон воспротивиться, как Шивли забрал поднос. — Послушайте, приятели, у меня мелькнула мысль, я практически решил проблему, как заставить ее сотрудничать.

— Что ты имеешь в виду, Шивли? — поинтересовался Йост.

— Смотрите, это так же, как вы тренируете собаку. Лучший способ — кормить или не кормить. Вы пытаетесь ее чему-то научить, и она понимает, что если она будет сотрудничать, то получит награду — обильную жратву. Иногда приходится повозиться, но гарантия полная.

— Черт побери, Кайл, — возразил Мэлон, — это не собака. Это человеческое существо. — Он попытался отобрать поднос, но Шивли держал его вне области досягаемости. — Брось, Кайл…

— Никакой разницы, говорю я вам, — настаивал Шивли. — Стерву-собаку и стерву-женщину можно приручить одним и тем же способом. Послушайте, когда я был во Вьетнаме и к нам в лапы попадали эти желтые коммунисты, которых мы хотели допросить, мы голодом доводили их до безумия. Приятель, дай мне сделать это по-своему. Все, что здесь должно быть сделано, должно делаться в соответствии с моим инстинктом.

— Может быть, Шив прав, — Йост обратился к Мэлону. — Почему бы не дать ему попробовать?

Бруннер, помешивавший ложкой свой йогурт, был озадачен:

— Что ты намереваешься делать, Кайл?

— Идите за мной и смотрите, — сказал Шивли, двинувшись вперед с подносом. — Только не вмешивайтесь. Это мой проект.

Они все цепочкой пошли за Шивли через гостиную, затем по коридору и остановились перед дверью спальни.

— Вы пока здесь остановитесь, — приказал он, подмигнув. — Хотите увидеть высший класс, смотрите на старика Шивли.

Он встал лицом к двери, выпрямился, поднял поднос высоко на одной руке и постучал.

— Мадам, это дворецкий, — громко объявил он, фальцетом копируя британский акцент. — Ваш ленч готов, мадам.

Хихикнув в сторону остальных, он широко открыл дверь и вошел.

Мэлон подошел поближе к двери, чтобы посмотреть. Она лежала под одеялом, которым он ее до этого накрыл. Она продолжала смотреть в потолок, как бы не замечая присутствия Шивли, когда тот шел к ней с подносом.

— Эй, милашка, — обратился он к ней. — Как самочувствие сегодня утром?

Она не ответила.

Шивли расчистил место на стойке, слева от нее, и аккуратно разместил там поднос.

— Ты, должно быть, голодна как черт. Понюхай. Яйца и сосиски. Пахнет что надо. А что у нас еще? Дай-ка посмотрю. Апельсиновый сок. Хлеб с маслом, горячий кофе и сливки. Как насчет этого? Мы подумали, что ты не отказалась бы поддержать свои силы. Ладно, мы развяжем тебе одну руку, чтобы ты могла покормиться. Но я не стал бы выкидывать штучки на твоем месте. Я буду в другом конце комнаты и буду смотреть за тобой. И это тоже будет смотреть. — Он достал из кармана блестящий предмет — револьвер «кольт магнум» и взвесил его на ладони. — Так что договорились, никаких выходок.

Она повернула голову к нему, но не сказала ни слова.

Он сунул револьвер обратно в карман.

— Чего-нибудь еще?

Она покусала губы, ей, казалось, трудно было заговорить. Наконец она сказала:

— Если в вас осталась хоть капля приличия, то вы достанете мне трансквиллизатор — снотворное. Подойдет любой.

— У нас есть тот, который ты предпочитаешь, — улыбнулся Шивли. — Нембутал, правильно? Видишь, мы позаботились обо всем.

— Могу я сейчас принять одну таблетку?

— О, несомненно, сразу же. И всю еду на подносе тоже. Фактически, начиная с настоящего момента ты можешь иметь все, что хочешь, если не считать того, что ты должна платить по счету за все, что получаешь.

— Платить — что? Не понимаю.

— Никто в этом мире ничего не получает за просто так, — сказал Шивли. — Мир никому не обязан обеспечивать пропитание, как говорила моя старуха. Это правда. Ты платишь за то, что ты получаешь. Бесплатно никого не возим. Я говорю, что это относится и к тебе тоже, независимо от того, какой бы шишкой ты ни была. Мы будем кормить тебя три раза в день. Мы дадим тебе твои пилюли. Мы дадим тебе все, что хочешь, в пределах разумного. Но нам нужно получать что-то взамен. Знаешь, что это?

Она не ответила.

— Мы просим очень мало, а даем много, — продолжал Шивли. — В твоем положении ты не так уж много можешь предложить за комнату и пропитание, кроме одной вещи. Именно этого мы и просим. — Он сделал паузу. — Дружеского расположения.

Он подождал ее ответа. Она холодно смотрела на него, но ничего не сказала.

— Теперь тебе решать, леди, — произнес Шивли. — Вот изысканная еда, готовая к употреблению. Твои пилюли будут у тебя через минуту. И весьма скоро, я тебе гарантирую, ты будешь развязана. Все, что мы просим от тебя, это перестать шуметь, отбиваться от нас и создавать сложности и для нас и для себя. Ты идешь навстречу нам, а мы пойдем навстречу тебе. Вот так. Что ты скажешь?

Мэлон видел из коридора, как ее лицо покраснело от ярости.

— Отвали, ты, поганый, вонючий ублюдок, вот что я скажу! — крикнула она. — Полезай обратно под камень, откуда ты выполз. Ты со своими дружками можешь засунуть себе в задницу и вашу чертову жратву, и пилюли. Потому что я ничего вам не дам. Вы можете брать что хотите, как вчера вечером, но я не дам вам ничего по своей воле, ни черта, запомните! Теперь сгинь с моих глаз, ты, зад двустворчатый!

Шивли ухмыльнулся.

— Ты выкопала себе могилу, леди. В ней и торчи. — С превеликой медлительностью он взял поднос с едой, окинул его взглядом, вдохнул аромат и засиял улыбкой. Отхлебнув апельсинового сока, он причмокнул губами, затем взял сосиску и стал откусывать от нее.

— М-м-м, прелестно, — он снова ей ухмыльнулся. — Ладно, кукла, если ты захочешь что-нибудь получить, то это будет зависеть от того, захочешь ли ты платить. Начиная с настоящего момента ты не получаешь ничего, кроме, конечно, нашей любви, которой мы не станем тебя лишать. — Он вышел и присоединился к остальным, продолжая говорить. — Если ты захочешь больше, просто скажи нам, и мы дадим тебе еще. Это окончательные условия, увидимся попозже, сладкий пирожок.

Шивли захлопнул дверь спальни и подмигнул остальным.

— Просто ведите ту же линию, мальчики. Играйте по правилам Шива. Верьте мне. Через сорок восемь часов вы будете наслаждаться самым готовым к совместным усилиям кусочком задницы, самым готовым за всю историю.

Шэрон Филдс лежала на кровати в полуобморочном состоянии, ослабевшая от голода, жажды, недостатка сна, постоянно ощущая себя на грани провала в бредовое состояние. Она не имела понятия, прошел ли день. Она не помнила ни этих болезненных часов, ни того, какие мысли проходили через ее мозг все это время.

Теперь, поскольку свет не пробивался сквозь щели в досках, она поняла, что опять наступил вечер. Часы у кровати подтвердили, что было двадцать минут девятого где-то в Королевстве Сатаны.

К ней снова вернулось лихорадочное состояние, и по какой-то необъяснимой причине это прояснило ее мышление.

Ее мысли метались в поисках какой-либо надежды на избавление и окончательно остановились только на одном варианте. В сотый раз она обдумывала возможность того, что ее спасет Отдел розыска пропавших людей. Она просто не могла поверить в то, что такая знаменитость, такая известная женщина, как она, может запросто пропасть и никто не будет ее искать. Невозможно. Хотя ранее, размышляя о том, с какой легкостью ее вырвали из благополучия человеческого общества, с какой легкостью ее подвергли насилию, без вмешательства и защиты кого-либо из тех, кто знал ее или преклонялся перед ней, она начала испытывать сомнения относительно своей значительности и известности. Проанализировав свои сомнения, она нашла серьезную трещину в своем представлении о себе, вызванную ее беспомощным положением, и мобилизовала все силы Своего внутреннего «Я», чтобы напомнить себе, кем она до сих пор является и что она собой представляет в глазах всего мира.

Тогда почему же ее не ищут? Почему никто из легиона ее друзей, покровителей, поклонников ничего не делает для ее спасения?

И снова надежда на Отдел розыска пропавших. Это самая реальная надежда. Феликс Зигман и Нелли Райт свяжутся с полицией, докажут ей, что она исчезла на самом деле. А полиция — они умные, они ученые, они найдут ключ к похищению, к похитителям, к их местонахождению. Она попыталась вообразить, что прямо сейчас делается для ее розыска. Бригады полицейских машин в эту самую минуту мчатся к тому месту, где она находится, чтобы сокрушить ее захватчиков, спасти ее.

Эти сны наяву она проигрывала снова и снова, когда внезапно призрак-воспоминание свел до нуля почти все ее надежды.

Она вспомнила кое-что, сцена внезапно ожила в ее памяти — крупный план Нелли и ее самой в гостиной Бель-Эйра вчера вечером, нет, нет, позавчера вечером, когда она все еще была ценимым всеми человеческим существом.

Сцена после ее прощальной вечеринки, когда уже уехал последний гость, а они с Нелли беседуют перед тем, как она пошла спать.

В памяти эта сцена была живой и точной.

Она: «Может быть, мне нужен еще кто-то. Может, каждому нужен. А может, нет. Я посмотрю. Но мне не нужна вся эта свита и прочие атрибуты. Господи, мне иногда хочется просто сдвинуться с места, уехать под влиянием момента, уехать туда, где меня никто не знает, где всем наплевать, кто я и что я, просто побыть одной некоторое время; носить, что хочу, есть, когда хочу, почитать, поразмышлять, погулять среди деревьев или просто полениться без всякого чувства вины. Просто уехать туда, где нет стрелок на часах, нет календаря, нет книги приемов, нет телефона. В землю „нигде — никогда“, без гримерных тестов, фотопроб, репетиций, интервью. Где нет никого, кроме меня, независимой, свободной, принадлежащей только себе».

Нелли: «Ну так почему бы и нет, Шэрон? Почему ты так не делаешь время от времени?»

Она: «Могла бы. Да. Может быть, скоро я буду к этому готова… Полетела бы куда глаза глядят и поглядела бы, где я приземлюсь и что со мной случится».

Господи, Господи, все это она говорила Нелли вечером перед похищением. И Нелли, в свете того, что случилось, не забудет ни единого ее слова.

Она могла представить себе следующую сцену, после ее исчезновения.

Феликс: «Ты имеешь в виду, что она тебе это говорила предыдущим вечером, до того, как исчезла?»

Нелли: «Именно. Это ее слова. Что ей просто хотелось бы сдвинуться с места, уехать, под влиянием момента, скрыться там, где ее никто не знает и никто не достанет».

Феликс: «Значит, в этом все дело. Она просто уехала, поддавшись внезапному порыву, и не известила нас. Отдыхает где-нибудь».

Нелли: «Но это на нее не похоже — не сообщить хотя бы одному из нас».

Феликс: «Она так делала и раньше, Нелли».

Нелли: «Но все же…»

Феликс: «Нет, все ясно, что случилось. Идти в полицию не имеет смысла. Думаю, нам следует просто сидеть и ждать, пока ей не надоест быть одной и она вернется домой. Нет смысла тревожиться, Нелли. Ясно, что она подала тебе знак — сознательно или бессознательно, — что она планирует уехать и спрятаться где-нибудь — на время. Именно так она и сделала. Нам остается только ждать».

О, Господи, тот дикий, невинный, бессмысленный разговор, который она вела с Нелли, теперь будет неправильно понят и станет причиной, которая уничтожит любую возможность тревоги, поиска и избавления.

Тот призрак в ее голове, загасивший последнюю надежду, был не кем иным, как ею самой.

Она плыла в одиночку по незнакомому морю, и с этой реальностью ей нужно было разбираться самой.

Она была целиком во власти этих акул-садистов.

И как только ее угораздило — именно ее из всех людей — попасть в этот живой кошмар?

Ее мышление искало рациональное объяснение этого, и ей вспомнились невероятные мгновения вчерашнего вечера, когда Мечтатель процитировал ей все дутые утверждения из ее дутых интервью, такие, которые представляют ее чуть ли не нимфоманкой, которую она играла в своем последнем фильме «Королевская шлюха». Именно все это надувательство, изощренное создание образа, начиная с ее студийной биографии, и привело каким-то образом к ее пленению на этой кровати.

Актерская биография, биография для публики — в ее ушах все еще звучали слова Мечтателя, пересказывающего ее ей, как будто бы это было Евангелие. Родилась на плантации в Западной Вирджинии. Родители — сельские аристократы. Отец — благородный человек, юрист с Юга. Образование — Школа миссис Гассет и Брин Мавр. Конкурс красоты, рекламные ролики, занятия по системе Станиславского, благотворительный вечер показа мод, человек, подметивший ее талант, кинопроба, контракт с крупной киностудией, эпизодические роли и мгновенный взлет.

О, Господи, Господи, если бы эти психи знали правду. Но если бы они и знали, они бы не поверили — не больше, чем она сама, потому что она давно уже похоронила ее. Против ее желания ее мышление само по себе начало археологические раскопки в ее не слишком отдаленном прошлом. Один за другим из земли появлялись уродливые, нелюбимые предметы. Даже одного взгляда на них ей хватило, чтобы внутренне сжаться.

Клатт, а не Филдс — была фамилия ее родителей и ее фамилия. Хэйзел и Томас Клатт. Ее отец, невежественный иммигрант, работавший тормозным кондуктором на железной дороге Чесапик — Огайо, пьяница, хлеставший дешевый бурбон, умер от болезни печени, когда ей было семь лет. Оставив ее, бросив ее, отдав ее в рабыни к Хэйзел (она все еще не могла назвать ее матерью), которая ненавидела ее, считая обузой, и заставляла выполнять черную работу, которая игнорировала ее существование, сосредотачивая все свое внимание на мужчинах. Отчим в ее годы, с девяти до тринадцати, был еще одним пьяницей, который бил Хэйзел (поделом ей) и однажды ушел. Другой отчим, вероятно просто сожительствовавший с Хэйзел, фермер, сексуально помешанный, с распутными надеждами на свою приемную дочь, который разбудил ее однажды ночью, когда ей было шестнадцать, — одна его лапа была у нее между ног, а другая на груди. На следующий день она уехала из дома в Нью-Йорк.

Все это было в Западной Вирджинии. Ранние годы — в дешевой квартирке в доме без лифта. Позже — бесплодная, холодная ферма рядом с Хомини Фолс, в районе Аллегени Маунтинз. Потом раздолбанный доходный дом на крутой узкой улочке в Графтоне.

Школа. Три года в продуваемой сквозняками, скудоумной публичной школе в Западной Вирджинии. Три месяца вечерних классов в Сити Колледж в Нью-Йорке. Шесть недель в школе секретарш в Куинсе. По вечерам — в кинотеатрах — просмотры, грезы, подражания.

Работа. Официантка у Шраффта. Секретарша в фирме по продаже автомобилей. Продавщица «попкорна» в кинотеатре повторного показа. Упаковщица в универмаге. Барменша в неряшливом коктейль-баре. Приемщица в бюро проката спецодежды. Машинистка в компании по рассылке поздравлений почтой. Затем однажды этот фотограф — как там его звали? — прыщавый юнец, явившийся поворотной точкой ее жизни.

Он занимался нештатной работой для журналов по торговле. Делал макеты для поздравительных открыток. Увидев ее, он спросил у ее босса разрешения использовать ее, чтобы придать сюжетам последовательности и «сдобности». Конечно, давай, давай. Он извел на нее десять роликов. Затем уик-энды, потому что он был энтузиастом, потому что он считал, что она воплощает чувственность, бесконечные другие сюжеты с ней, однажды в сельской местности в Коннектикуте, другой раз в бикини на берегу в Атлантик-Сити. Еще больше энтузиазма. Показал ее снимки приятелю в агентстве демонстрационных моделей. Приятель предложил ей сначала пройти трехмесячные курсы по подготовке моделей. Она согласилась. У нее тогда был преуспевающий приятель, помощник управляющего отелем «Парк Авеню», и он, разумеется, заплатил за курсы, хотя и был скрягой, но она пригрозила отказаться от встреч с ним, если он не заплатит. Эти курсы дали ей очень много. После их окончания она бросила помощника управляющего ради женатого работника рекламного агентства, и он заплатил за фарфоровые коронки, поставленные ей на зубы, за уроки по дикции и по физическим упражнениям.

Она работала моделью не в самых лучших местах, но вполне хороших. Она демонстрировала лифчики перед покупателями, и белье, и бикини. Стала появляться в журнальных объявлениях, демонстрируя нижнее белье, и дошла до журнальных обложек в «Ю. С. Камера», например, и журналов для мужчин.

Второстепенный голливудский агент — агент! — увидев ее на обложке одного из журналов для мужчин, нашел ее, предложил взять ее под свое крыло, привезти в Голливуд, платить за ее содержание, дать вперед деньги на одежду, пока не найдет для нее работы на телевидении или в кино. Она поехала с ним в Голливуд. Он не представлял собой ничего особого, у него не было собственной конторы, только телефон, потертые костюмы, пахшие чесноком и сигарами, но он был ее агентом. Он был нетребователен: «ручная работа» дважды в неделю — отлично, дорогая, спасибо, дорогая, очень хорошо.

Он находил ей работу. Не совсем в фильмах. Но вокруг фильмов, рядом с ними. Она была дежурной в авто-шоу, яхт-шоу. Она была одной из многих, кто принимал гостей на открытиях ресторанов и супермаркетов. Скоро она уже под ручку сопровождала того подающего надежды артиста, другого, третьего — на вечеринках, на премьерах.

Она начала разбираться, что к чему. Ее агент не был талантливым покровителем. Он не пользовался уважением или доверием. Просто побочные контакты. Но она разобралась. Агент — это просто другое название сводника для высших слоев. Ей не нужен был сводник, она не хотела его иметь. Сама по себе она смогла бы это делать лучше. Она ушла от него и поднялась выше. Характерный артист. Контакты. Режиссер по кадрам. Несколько ролей. Производитель киноаппаратуры. Еще больше контактов. Независимый продюсер. Две вторых роли в короткометражках. Преуспевающий агент. Знакомство. Недавно овдовевший директор киностудии. Контракт, несколько прогонов, еще одна вторая роль, хозяйка на его вечеринках в Палм Спрингс, квартира на бульваре Уилшир.

Появление на экране. Публика нашла ее. Известность сделала все остальное.

Она почти стерла это все из своей памяти. Она почти забыла, что это когда-то было. Сейчас ее вынудили все это вспомнить.

Мечтатель, один из этих подлых монстров, чьи мозги промыты легендой, никогда не поверит правде, потому что не захочет ей поверить.

Но это была ее правда, ее мучительная одиссея, от скандалов в Западной Вирджинии до беспощадной эксплуатации Голливуда. Ранние годы бытности актрисой были наихудшими — возбуждать восторги, служить гейшей, предлагать плоть для достижения успеха.

Она была одной из самых удачливых, потому что достигла успеха. Она поняла это, когда достигла того плато, где мужчины нуждались в ней больше, чем она в них. Она освободилась от рабства после первой главной роли и с тех пор была свободной.

Теперь, возвращаясь назад, она была смущена некоторым отклонением в ее прошлом.

В правдивой версии ее истории она всегда считала, что мужчины в ее жизни эксплуатируют ее ради своих собственных эгоистических целей. Однако, перечитав ее жизнь, кто-либо другой мог бы интерпретировать это по-иному. Можно было бы сказать, что не столько мужчины использовали Шэрон Филдс ради своих целей, сколько Шэрон Филдс использовала мужчин для достижения ее целей.

Она попыталась разобраться в этом. Нет вопросов, она всегда считала, что мужчины ее используют — и они использовали, черт побери, использовали, — но нельзя отрицать и того, что она постоянно и беспощадно использовала их. Она дразнила и манила их при помощи своей необычайной сексуальной привлекательности. Трезво и практично, чтобы добиться того, чего она хотела, она манипулировала мужчинами, играла на их голоде, их слабостях, их нуждах. Она играла за одного против другого, требуя и затем одаривая, всегда торгуясь и выгадывая, используя каждого как ступеньку наверх. Неумолимо, хладнокровно за эти несколько коротких лет, разбивая сердца, даже карьеры, разбивая семьи, она использовала мужчин для достижения вершины.

И все же она могла это оправдать. Она была маленькой девочкой, затерянной в тираническом мужском мире. Она вошла в мужской мир, не имея никаких преимуществ, без семейной безопасности, без образования, без денег, без природного таланта — голый примитив. Ее стремления и притязания были направлены не к деньгам или славе, если не считать того, что они олицетворяют то, к чему она действительно стремилась, — безопасность, свободу, независимость, индивидуальность.

Она удовлетворила свои потребности, потому что, по счастью, обладала единственно ценимой в мире мужчин монетой — красотой. Тем не менее она не могла приписать свой успех исключительно своему лицу и телу. На своем пути она прошла мимо сотен, тысяч таких же красивых молодых девушек, с такими же восхитительными чертами и соблазнительными фигурами. Они не достигли успеха, а она достигла. Причина этого не только в однонаправленности ее стремлений, но и в том, что она искала в себе что-либо такое, помимо внешнего вида, что могло бы послужить ей на пользу. Она научилась использовать свою внешность для того, чтобы привлекать и соблазнять мужчин, делать их своими слугами, представляясь, будто на самом деле сама является их слугой.

В этом была вся разница.

Она уже больше не помнила, со сколькими мужчинами она спала, занималась любовью, ложилась в постель в течение своего вероломного подъема. Она не помнила потому, что помнить было нечего. Мужчины были безлики, бестелесны, так как они были всего лишь ступеньками, и в постели или вне ее она всегда смотрела за них — не на них, но позади их, на какое-то отдаленное место на верху кучи.

Секс никогда для нее ничего не значил. По-человечески он ее совершенно не затрагивал. Это было просто рукопожатие, рекомендательное письмо, телефонный звонок, контакт, контракт, что-то другое. Секс никогда не был для нее чем-то особым, просто еще одна автоматическая потребность тела, что-то такое, что вы делаете, от чего иногда получаете удовольствие, но ничего особого, если не считать недавнего времени, когда она снова приняла свою старую точку зрения и стала считать секс составной частью любви.

И вот здесь, привязанная к этой чужой кровати, она пытается определить свое будущее. Рассматривая свою настоящую ситуацию с позиции прошлого, она нашла, что теперь ей легче считать ее менее угрожающей, чем раньше. В конце концов, это просто еще больше мужчин в ее жизни и не так уж важно, если они будут делать еще больше того же самого, поскольку они уже совершили над ней насилие. С этой фаталистической точки зрения, кажется нерациональным не вести торга за что-нибудь взамен того, что ей придется выносить. Почему бы не сдаться за цену, которую они запрашивают? Почему бы и не посотрудничать за еду, отдых, свободу от веревок, от которых у нее появились ссадины на запястьях, одеревенели руки и болят плечи? Почему бы не поторговаться за обещание, что они вскоре ее выпустят?

Она думала, не вызвать ли их, не сказать ли им, что она готова прекратить сопротивление в обмен на определенные льготы.

Не успев прийти к окончательному решению, она с испугом заметила, что она не одна.

Самый высокий из них, с отвратительной мордой и грязной речью, был в комнате и, находясь спиной к ней, закрывал дверь на задвижку.

Он подошел к ней, почесываясь под серым свитером. Уперев руки в бока, молча ее рассматривал.

Затем он заговорил. Его тон — с его точки зрения — был примирительным.

— Ты готова поесть и принять пилюли?

Ответ застрял у нее в горле, но она заставила его прозвучать:

— Да.

— Так-то лучше. Ты знаешь условия?

Она знала условия. Она пристально смотрела на него. Узкий лоб, близко расположенные узкие, подлые глазки, тонкие губы, теряющиеся под усами; все посажено на вытянутую, костистую физиономию. Жестокий и ужасный.

При мысли о необходимости подчиниться ему ее охватила волна отвращения, однако она мгновенно поняла, что оно идет не от ее физической реакции вот на этого или любого из остальных, но от осознания того факта, что, подчиняясь, она отказывается от того, что она ценила превыше всего в жизни.

Она могла бы вынести насилие над ее вагиной, подумала она. Но она не знала, сможет ли она пережить насилие над ее духом.

Во всех своих прошлых встречах с мужчинами — когда она использовала их, а они эксплуатировали ее — спаривания не были такими небрежными, как ей нравилось думать. У нее выработалась ненависть к бартерному обмену своего тела на продвижение. Слишком многим мужчинам было позволено рассматривать ее существо не как сложный, чувствительный, тонкий механизм, полный человеческих потребностей и желаний, но просто как бездушный сосуд для получения удовольствия. Вещь.

Только в последние годы, когда она стала богиней, она смогла понять, что ей больше не нужно позволять собою пользоваться любому мужчине. Она короновала себя своей собственной коронацией, годами рабства заработала свободу. Она стала освобожденной, независимой, неприкосновенной. Она могла действовать, как хотела, по собственному указу.

Более того, недавно был сделан еще один шаг по развитию самосознания. Ее секретарша и доверенное лицо, Нелли Райт, была в авангарде женского освободительного движения. Поначалу, пребывая в оковах идей своего прошлого, Шэрон насмехалась над воинственными понятиями Нелли о женской эмансипации. Постепенно Шэрон привыкла к этим идеям, затем с интересом стала слушать Нелли и, наконец, приняла их. В последние месяцы она даже ловила себя на проповедничестве, убеждая других женщин присоединиться к борьбе за полное равенство женщины и мужчины. По сути дела, из-за этого она и порвала с Роджером Клэем. Он был воспитан в старомодных британских традициях о месте и роли женщины и не мог понять ее стремления к абсолютному равенству и свободе. Но Роджер показал себя таким же чувствительным и разумным, как и она, и ее решение приехать к нему в Англию было навеяно надеждой, что он может измениться или быть достаточно гибким для того, чтобы его можно было воспитать и изменить. Если бы так оно и получилось, они могли бы построить прочные отношения.

А эти животные здесь того и хотели, чтобы она отреклась и отбросила именно эту новую свободу, которую она в себе растила.

Это раздражало его больше всего.

И, как ни странно, было еще кое-что такое, из-за чего она ощущала какое-то несообразное унижение. В прошедшие годы, во время ее восхождения к власти и независимости, ее цена всегда была очень высока. Она гордилась тем, сколько она стоит. Соглашаясь на использование ее тела, она всегда получала в обмен ценные подарки — важную рекомендацию, официальный контракт, повышение, желаемую роль, изысканный гардероб или дорогое ювелирное изделие. Она никогда не отдавала себя дешево. Ее всегда покупали как дорогой предмет роскоши. От этого можно было загордиться.

Но, как только она вознеслась над рынком, у нее пропала необходимость продавать что-либо, потому что она сама больше не продавалась. Она могла дать что-либо, не имеющее цены, любовь, но не менее того. А здесь ее — самую желанную женщину на земле, согласно последним опросам, — просят продаться этим гнусным животным за оскорбительное содержание. Их представитель предложил ей объедки обычной пищи и несколько дешевых таблеток за то, чтобы она служила им Вещью.

Это было крайним унижением, почти таким, как и насилие над ее независимостью.

Все, чем она стала под конец, пропадет и исчезнет, если она капитулирует.

— Ну, леди, — услышала она голос Злодея, — ты не ответила. Получаешь, если даешь. Ты готова принять это условие?

В ней взбурлила ее глубинная злость на него. Собрав слюну, она плюнула в него, попав на штанину.

— Вот мой ответ, ублюдок! Я не даю животным.

Его лицо мгновенно потемнело.

— Ладно, леди, мы позаботимся об этом. — Он быстро снял с себя одежду. В секунду он оказался голым, и его ужасающий аппарат болтался, когда он шел к ней. — Ладно. Я думаю пора поучить тебя обращению с людьми.

Он отбросил одеяло и мгновенно оказался на ней, стараясь развести ее ноги.

Она попыталась отбить его нападение, используя запасы сил, о которых она даже не подозревала. Она дергалась из стороны в сторону, избегая его, лягала его ногами со сведенными вместе лодыжками. Но ее ноги уставали, и она понимала, что скоро ее сопротивление будет сломлено. Она уже не думала о победе — только о том, чтобы заставить его заплатить за эту муку, заставить его понять, насколько ненавистно ей насилие над ее существом.

Ее ноги раскрылись, юбка свалилась, и она поняла, что он реагирует на сопротивление.

Последняя отчаянная попытка перед тем, как ее ноги будут прижаты к кровати. Колено, свободное колено. Последним усилием она дернула коленом вверх, под его эрекцию, грохнув его по тестикулам.

Глаза его закрылись, черты застыли в агонии, он издал утробный крик боли. Его руки отпустили ее, потянулись к промежности, он упал назад, корчась согнулся пополам.

Она как зачарованная смотрела на него, пока он не перестал корчиться. Он лежал, так согнувшись, очень тихо. Затем медленно встал на колени и повернулся к ней. Выражение его лица заставило ее в ужасе отшатнуться.

Он приближался, ползя на коленях, его отталкивающие черты были искажены убийственной яростью.

— Ты, маленькая шлюха, я тебя научу! — прорычал он.

С этими словами он ударил ее по лицу ребром грубой ладони. Снова и снова костоломные удары обрушивались ей на щеки, челюсти, голову.

Она попыталась крикнуть, но ее мозги как бы сорвались с петель и зубы болтались во рту, опухшие губы не пропускали звук.

Она не знала, сколько раз он ее ударил или когда это кончилось, но это кончилось, потому что ее голова больше уже не болталась из стороны в сторону, как боксерская груша. Едва различая его очертания сквозь слезы, она видела, что он торжествует над результатами того, что он сделал, и его лицо казалось шире из-за нечеловеческой садистской ухмылки.

Во рту у нее ощущался едкий вкус крови, и она чувствовала, что кровь течет по подбородку. Она лежала, всхлипывая, тело ее превратилось в безжизненную плоть и кости.

— Так-то лучше, — хрипло сказал он. — Теперь ты знаешь, что тебя ждет. Раскладывайся, а то опять получишь.

Он отодвигался, стоя на коленях, снова располагаясь над ней, и она видела, что его жестокость возбудила его до крайности.

Она ждала, пока начнется акт некрофилии.

Он поднял ее ноги, грубо их раздвинул, и она не сопротивлялась.

Он вошел в нее и она застонала от мучений. Постоянное пилообразное движение внутри сотрясало и раздирало ее податливое тело. Она потеряла счет времени, проваливаясь в обморок и снова выходя из него — тряпичная кукла, которую калечат.

Но затем сознание вернулось к ней снова, она выплыла из черноты на свет, и боль, охватившая ее лицо, дополнилась неимоверной болью в широко раскинутых бедрах и измученном органе.

Он молотил в нее, как будто бы хотел ее убить, как маньяк-мучитель, и внезапно режущая боль от шейки матки до поясницы стала такой сильной, что она обрела голос.

Она крикнула, моля о пощаде, и поняла, что кричит во всю силу своих легких.

Ее крики, казалось, ускорили его движение, и он сделал последний выпад, который чуть не разрубил ее пополам, она издала последний, долгий и горестный, вопль, и все кончилось.

Она услышала ровный стук в дверь и приглушенные голоса.

Почувствовала, что Злодей слез с кровати.

Она попыталась открыть глаза, и сквозь щелочки увидела, как он стоит у подножия кровати, яростно глядя на дверь. С нарочитым спокойствием он одел свои шорты, брюки и свитер, забрал свитер в брюки и пошел к двери. Отперев ее, он отступил назад.

В дверях она увидела Мечтателя, за ним виднелись двое других.

— Что происходит? — требовательно спросил Мечтатель. — Мы слышали… — Затем она увидела, как он повернул голову, его взгляд упал на нее. Как бы не веря своим глазам, он вошел в комнату, пристально глядя на нее.

Неожиданно он резко повернулся на месте.

— Ты сукин сын! — проревел он и бросился на Злодея, протянув обе руки к его горлу.

Предплечья Злодея рванулись вверх, отбросив руки Мечтателя в сторону. Один его кулак ударил Мечтателя по голове, а другой — в живот.

Мечтатель отшатнулся назад и упал с тяжелым стуком.

В одно мгновение поле зрения Шэрон заполнили все трое, вернее четверо, потому что Мечтатель, качаясь, встал на ноги. Продавец удерживал Злодея, говоря ему что-то вполголоса. Самый старый, Скромняга, держал Мечтателя, умоляя его прекратить свалку.

— Никто не смеет меня прерывать, — рычал Злодей. — И никто не смеет мне говорить, что хорошо и что плохо. Эта шлюшка вдула мне коленом, здорово больно, а я хлопнул ее, чтобы напомнить, кто здесь главный. Я это сделал не только за себя, но и за всех нас.

— Не делай ничего за меня, — взорвался Мечтатель. — И ты можешь мне поверить, я не собираюсь стоять в стороне и мириться еще с хоть каким-то насилием.

Между ними встал Продавец.

— Послушайте, давайте не будем продолжать это в ее присутствии. Мы можем сгладить любые разногласия путем обсуждения. Если успокоиться и посоветоваться, то не найдется ни одной проблемы, которая не могла бы быть решена. Что вы скажете, ребята? Пойдемте в соседнюю комнату, где мы будем одни, выпьем и поговорим. — Он повел Злодея из комнаты, дав Мечтателю знак следовать за ним.

Когда первые двое неохотно выходили в коридор, Продавец на мгновение задержался.

— Будь другом, — сказал он старшему, — позаботься о ней. Ты знаешь, где аптечка первой помощи. Вымой ей лицо теплой водой и помажь этой палочкой, которая останавливает кровотечение. Затем пусть отдохнет. К завтрашнему утру она будет в порядке.

Завтра. Шэрон повернула голову набок и застонала, а через несколько мгновений провалилась в темноту.

Еще одно утро. Желтый свет пробивается сквозь трещины ставней. Взошло солнце.

Когда она очнулась после неглубокого и тревожного сна, ей потребовались долгие минуты, чтобы понять, где она и что с ней произошло.

Никогда еще, за всю свою жизнь она не была такой массой страдающей с головы до ног плоти. Ни одна часть ее тела не была пощажена. Голова ее представляла шар боли. Челюстью было трудно двигать, а губы и часть щеки были в синяках и слегка припухли. Мучительно болели привязанные руки, плечи и грудь. Ее голодная забастовка также дала себя знать, желудок казался раздувшимся от отсутствия питания. Бедра и половые органы горели от ужасного наказания, которому они подверглись. Икры сводило. А отсутствие длительного отдыха в течение последних сорока восьми часов сказывалось в том, что все нервные окончания в ее теле, казалось, дергались и прыгали.

Хуже всего было то, что ее депрессия со склонностью к самоубийству углублялась.

И все же она не могла отрицать того факта, что у нее оставался небольшой, скудный шанс на улучшение ее доли.

С усилием она попыталась логически подумать о своем будущем. Она не видела никакого будущего, а ее мышление постоянно затуманивалось.

Она попыталась вспомнить события прошлого вечера, пережила некоторые из них и, к своему сожалению, поняла, наконец, что дальше таким образом она продолжать не может. Не было никакой возможности чего-то достичь, даже хотя бы подобия какого-то достоинства, таким образом. Ее сопротивление было мужественным, оно было храбрым, справедливым, но оно могло привести только к смерти. Ее похитители (ей пришлось свалить их в одну кучу, так как несмотря на тот факт, что Мечтатель вчера физически возразил Злодею за его обращение с ней, она все еще винила Мечтателя за создание этого зловещего Фан-клуба); как один, продолжат морить ее голодом, бить ее, насиловать, держать пленницей. Им недоступны доводы разума. Им не знакомо чувство, хотя бы отдаленно похожее на жалость. Они — маньяки с манией убийства, и она знала, что не может иметь дело с маньяками.

Также она не могла ждать помощи из внешнего мира. Это ей теперь было ясно.

Только она сама могла о себе позаботиться, начиная с настоящего момента.

Ее первичной целью должно быть выживание. К черту насилие над идеей независимости. К черту унижение и деградацию. Она должна жить. Это единственное, что имело значение. Только жить, это самое главное. Никакое количество траханья ее не убьет. Но дальнейшее сопротивление насилию может ее погубить. В прошлом, каковы бы ни были ее слабости, она обладала одним достоинством. Она выживала. Ей следует завязать свое мышление на одном этом достоинстве. Неважно, насколько плохи условия предложенной ей сделки, она должна принять их, чтобы выживать и дальше.

Нельзя сказать, что она не знала деградации и раньше. Так же, как она отдавалась разным агентам, режиссерам, продюсерам, богачам в прошлые годы, она должна поддаться этим зловещим монстрам в настоящем.

Le garde meurt et ne se rend pas — сказано было в книжке, которую она читала. Гвардия погибает, но не сдается. Ерунда. Даже ребенком она обладала большим здравым смыслом — ты убегаешь, чтобы сразиться на другой день. Капитуляция была ее единственной защитой от смерти. Если ты не умираешь, ты живешь. Если ты живешь, у тебя остается шанс отомстить. Под конец эти монстры в любом случае могут ее убить. А могут и не убивать. В любом случае, сдаться — это, по крайней мере, отложить уничтожение. Ее звенящий мозг был забит всякими клише. Ни на что лучшее он не был способен. Он цеплялся и находил смысл в одном клише: пока есть жизнь, есть и надежда.

Она была слишком больна и слаба, чтобы все обдумать еще раз.

Она позвала как можно громче:

— Там кто-нибудь есть? Вы меня слышите? Зайдите сюда кто-нибудь!

Она подождала. Ответа не было. Она снова позвала, затем снова и снова, пока не охрипла.

Огорченная, стремясь поскорее совершить сделку, которая даст ей временную отсрочку, она боролась с головокружением, опасаясь провалиться в обморок. Они должны знать, им надо сказать, пока она не провалилась во мрак, из которого ей уже будет не выбраться.

Она попыталась собрать все силы для одного последнего крика, но поняла, что он не достигнет даже двери.

В тот момент, когда она уже говорила себе, что все без толку, дверь спальни открылась.

Здоровяк, по прозвищу Продавец, с удивлением вглядывался в нее.

С усилием подобрав слова, она тихо проговорила:

— Ладно. Я буду себя хорошо вести. Я буду делать все, что вы хотите.

Прошло двенадцать часов, и снова была ночь.

Запястья ее снова были привязаны к стойкам кровати; она ждала сладкого забытья. Оно скоро наступит. Десять минут назад последний из них дал ей нембутал, и возлюбленный сон скоро будет ее последним партнером по постели.

Она была удовлетворена своим решением. Выполнение условий врага было пыткой, облегчаемой только ее физической слабостью, ее полной неспособностью сопротивляться, даже если бы она захотела. Цена была ужасной, но жизнь того стоила.

По правде говоря, вознаграждение было лучше, чем она ожидала.

После ее капитуляции Продавец возвратился вместе с остальными, чтобы удостовериться, что она поняла свою часть договора. Поняла, поняла, повторяла она снова и снова. Сотрудничество. Никакого сопротивления. Сотрудничество. Они торжествовали, эти монстры, эти жабы, эти вампиры, они сияли улыбками, как будто честно ее завоевали. Только самый странный из них, Мечтатель, реагировал без особого восторга и триумфа. Он казался ошеломленным и непонимающим.

Перемена всей атмосферы, отношения к ней, обращения с ней была почти волшебной.

Злодей ушел выпить по этому поводу, но остальные в течение утра и дня один за другим приходили выполнять свою часть договора.

Ее три раза легко покормили, утром, в начале и в конце дня. Яйца, соки, горячий суп, салат, цыплята, хлеб с маслом, дымящийся кофе казались ей серией изысканных блюд. Ей посоветовали не есть много после такой долгой голодовки, но этот совет был лишним. Она не смогла доесть ни одного блюда.

Они освободили ей правую руку, чтобы она могла восстановить кровообращение и массировать другую руку, а также для еды.

Однажды днем Мечтатель развязал ее полностью и ждал у двери ванной, пока она пользовалась туалетом и принимала роскошную ванну. После этого он дал ей ночную рубашку в обмен на ее испачканную блузку, юбку и трусики. Он сказал ей, что она новая и что он купил эту рубашку для нее.

Рубашка была на ней и сейчас, пока она ожидала сна. Это была не совсем ночная рубашка, скорее мини-тога, едва прикрывавшая бедра, укороченная рубашка из белого нейлона, но все же она была чистой, удобной и точно подходила по размеру. Это был тот тип одежды для сна, который рекламируют в журналах для мужчин и продают по почте, тот тип, в который сексуально настроенные мужчины одевают своих воображаемых любовниц перед мастурбацией.

После ванны и перемены одеяния ее снова привязали к стойкам, и она не возражала. Синяки на щеке и челюсти снова обработали каким-то успокаивающим бальзамом. После обеда рядом положили ее снотворную пилюлю и поставили стакан с чистой водой. Ей захотелось принять ее сразу же, но она не посмела попросить.

Она прекрасно сознавала, что ее ждет впереди. Они выполнили свою часть договора. Они ждали, что она выполнит свою. Им не понравится, если она будет сонной и одурманенной.

Ее подкормили, почистили и починили для насилия без сопротивления, и после обеда она настроила себя на предстоящее испытание.

Ожидая первого из них, она решала, как будет себя вести с каждым. Она пообещала сотрудничество. Это не включало в себя отдачи, любви, теплоты. Это означало, что она просто будет пассивной, не будет сопротивляться. Трудно будет сдержать свою злобу, автоматическое стремление противодействовать, но ей придется постоянно напоминать себе, что она не может рисковать достижениями, спасавшими ей жизнь.

Несмотря на осознание того факта, что у нее не было другого выбора, она ненавидела себя за согласие на капитуляцию. И все же эта ненависть к себе облегчалась тем, что своих похитителей она ненавидела еще больше, ненавидела с такой страстью, которую нельзя было выразить словами, так что у нее оставалось единственное стремление — отыграться на них за их бесчеловечность, стереть каждого из них с лица земли.

Ей хотелось, чтобы они поспешили, пришли в спальню и разделались с этим, чтобы она смогла заработать свою пилюлю и временное избавление.

Они прибыли достаточно скоро, один за другим являясь за ее вагинальным долгом.

Вспоминая тот вечер, она отчаянно старалась стереть его из своей памяти, молила, чтобы сон переборол память, но калейдоскоп поворачивался и живо отражал в ее мысленном взоре запечатленные там картинки вечера.

Отвратительные прошедшие часы стали моментами настоящего.

Сначала Продавец. Они что, бросали жребий? Куча ворвани была избрана первой испробовать плоды сотрудничества.

Раздеваясь, он рассыпался ей в похвалах. Она проявила здравый смысл, согласившись на дружелюбное к ним отношение. Имей в виду, он не одобрял политику голодовки и физическое насилие, так что он надеется, что она увидит вещи как они есть, не провоцируя новые конфликты. Он был рад, просто счастлив, что все получается как надо. Она должна ему поверить, никто из них не хотел причинять ей вреда. Как группа, они по существу не менее приличны, чем любая другая группа мужчин, которых она когда-либо знала. Она увидит. Они это докажут. А когда, через пару недель, медовый месяц закончится, они расстанутся друзьями, он в этом уверен.

Последние его слова она не пропустила мимо ушей. Они планировали освободить ее «через пару недель». Это был ближайший срок. Соглашаясь на сделку, она тайно надеялась на несколько дней. В конце концов, пришли же эти чудовища откуда-то, и разве им не надо куда-то возвращаться? Разве их не будут искать? Но затем возникли ответы. Был июнь. Мужчины — люди мобильные. Америка — это страна каникул, волшебная страна, безграничная череда восторгов.

Так что не просто дни, но недели придется ей провести в этом Аушвице души. Как она сможет вынести такое долгое пленение и мучение? Ей хотелось заговорить с ним об этом, воззвать к его чувству справедливости. Даже в нечестной игре должна присутствовать какая-то степень честности. Но инстинкт сказал ей, что это не лучший способ начинать сотрудничество. Закусив распухшую нижнюю губу, она молчала.

Гора мяса была перед ней. Автоматически она хотела сжать ноги, но, вовремя спохватившись, позволила им лежать прямо.

Никакого сопротивления, вспомнила она. Но, черт побери, она ничего не собиралась и отдавать. Они могут обладать ее мертвым телом, и ни на йоту больше.

— Эй, ну и сексуальная рубашка, — говорил он. — Где ты ее взяла?

— Она была здесь.

Он задрал белый нейлон выше ее талии и моментально возбудился.

Он держал тюбик.

— Не возражаешь? — спросил он. — Это облегчает дело.

Она пожала плечами и неохотно раздвинула ноги. Он нетерпеливо двинулся с любрикантом вперед.

Ей не хотелось его видеть. Она закрыла глаза.

Оскорбление началось. Оно шло теперь равномерно, пыхтящий кит вверху колыхался и толкал. Она не чувствовала ничего, кроме возбужденного физического вторжения. Она не чувствовала ничего, не отдавала ничего, не говорила ничего и усилием воли старалась отгородиться от его экстатического монолога. Молебствие продолжалось: «Так-то лучше, это прекрасно — ну не прекрасно ли, золотце? — великолепно — вот это да, хорошая девочка, вот это да, хорошо, хорошо».

Он кончил. Одеваясь, он тоже был удовлетворен. Он болтал о женщинах, которых он имел, но имей в виду, Шэрон, ты самая великолепная. Он нечасто обманывал — он был женат, и его жена была тоже ничего — опасно изменять слишком часто, это плохая привычка. Но некоторое разнообразие время от времени, несомненно, укрепляет брак. Также он не всегда за это платил. По работе, по линии его работы, он встречал множество женщин, которым нравился.

Он вызывал ее на комплимент, как она поняла.

Она и рта не раскрыла.

— Что же, спасибо, Шэрон. Это было истинным удовольствием. Ты — это что-то особое. До завтра.

Ее пожелание спокойной ночи выразилось неуловимым кивком.

Вторым был Скромняга со своей грустной маленькой белой мышью, улегшийся с ней рядом.

Что бы он ни узнал от своего предшественника, он все еще относился к ней осторожно, не будучи уверенным в ее сотрудничестве. Он нервничал, извинялся, маловразумительно бормотал о том, что он вычитал из учебников по сексу, о том, что женщина способна иметь много сношений за один вечер без вреда для ее половых органов. Робко лаская ее груди, он непрестанно болтал, страдая абсолютным поносом рта, пытаясь объясниться и оправдать свое поведение. Он все время повторял, что он обычный гражданин, уважаемый профессионал, работящий буржуа с общепринятыми понятиями, который просто случайно оказался задействованным в это предприятие Фан-клуба. Он не хотел похищать мисс Филдс, но, оказавшись вовлеченным в этот проект, он просто не мог из него выйти.

Ну ладно, хотелось ей крикнуть, но тогда какого же черта ты тут делаешь?

Он барахтался в своих грехах, пытаясь получить ее прощение, чтобы ему не пришлось потом искупать их.

Она воздержалась от слов прощения. Она не дала ему ничего.

Она поняла, что Скромняге было трудно добиться эрекции. Очевидно, подумала она, он привык к некоторой помощи со стороны жены. Ее догадка вскоре подтвердилась, когда он робко спросил, не хотелось бы ей, чтобы он развязал ей одну руку. Связанное с этим облегчение было для нее очень соблазнительным, но она решила не поддаваться соблазну, ради того чтобы просто услужить ему. Она кратко ответила, что не стоит беспокоиться.

Вздохнув, он начал постепенно поднимать ее короткую рубашку над ее грудью. Вид ее молочно-белых грудей, казалось, возбудил его. Он неловко взобрался на нее, полизывая груди и целуя коричневые соски.

Она выругалась про себя. Это работало на него.

Через несколько секунд, боясь потерять эрекцию, он воткнул в нее свой маленький белый предмет. Несколько раз, попискивая, опустился вверх-вниз и меньше чем через минуту испытал свой мгновенный, как выстрел из пугача, оргазм.

Он высвободился, извиняясь за то, что достиг такой страсти. Такой страсти! Господи на Небесах, спаси меня от этих гнид.

Поспешно одеваясь, он педантично бормотал о тонкой линии, разделяющей соблазнение и изнасилование, окончательно удовлетворившись тем (этот старый, старый мужской треп), что не бывает такой вещи, как изнасилование, поскольку достигнуто осуществление брачных отношений. Настоящее изнасилование так же невозможно, как невозможно вставить нитку в качающуюся иголку, верно? Если вы вставили нитку в иголку, это значит, что было сотрудничество, правда? Поэтому это не может считаться применением силы, верно?

Неверно, глупый ублюдок.

Ей очень хотелось сказать ему это. Она с трудом придержала язык. Формально поблагодарив ее, он исчез.

Какое сексуальное досье она могла бы составить по таким гнидам!

Ладно. Следующий?

Следующим, третьим, оказался тот, кого она боялась и ненавидела больше всего, тот ублюдок, который чуть не вышиб из нее мозги.

Злодей готовился для нее.

— Я слышал, что ты ведешь себя как хорошая маленькая девочка, — сказал он.

Он был на кровати. До сих пор это был для нее самый трудный момент. Все ее тело напряглось, чтобы бороться и сопротивляться ему, но она удержала себя в неподвижности.

Ее рубашка вознеслась над пупком.

Быстро, без слов, она подняла колени и раздвинула ноги. Ей не нужно было никаких игр. Она хотела побыстрее разделаться с неизбежным. Она видела, что он по ошибке принял ее жест за стремление участвовать в деле.

Он был между ее бедрами.

— Ты быстро учишься, детка. Я знал, что так и будет. Теперь, когда ты знаешь, с какой стороны ветер дует, ты будешь куда как счастливее. — Он тер своими грубыми руками ее полные бедра и ягодицы. — Ладно, теперь просто откинься, детка, и наслаждайся.

Она вздрогнула, но постаралась отнестись к этому стоически и не издала ни звука.

Теперь, вспоминая то одностороннее сношение, она дрожит и пытается изгнать из памяти все последующее. Езда была бесконечной, как и раньше, он стучал в нее как молот. Дважды он был на грани завершения, но замедлялся, чтобы удержаться. Каждый раз ей хотелось самой начать качку, чтобы побудить его завершить побыстрее и этим от него отделаться, но она просто не могла заставить себя делать движения, которые будут неправильно поняты: этот жеребец решит, что возбудил ее.

Ей казалось, что прошла вечность, и наконец, когда они оба были мокрыми от пота, он взорвался и испытание закончилось.

Он был доволен. Вставая, он поинтересовался, как ей это понравилось.

Она пожала плечами.

— Знаю, знаю, детка, — сказал он подмигивая. — Ты просто не хочешь признать, что ты в восторге. — Он взглянул на часы. — Да, тридцать одна минута. Что же, давай назовем это быстрой пробежкой.

Ей хотелось кастрировать его тупой ложкой. Ей хотелось привязать его к кровати и обрезать это медленно, медленно, медленно, упиваясь каждой минутой. Беспомощная, она закрыла глаза и стала молиться Кому-Нибудь, Кто Там Наверху, кто мог бы утолить ее жажду мщения.

И, наконец, последний, Мечтатель.

Одеколон, да. Он напрыскался одеколоном. Он лежал голый рядом с ней, шепотом изливая ей свое сердце, общаясь с ней, как будто бы она была его Джульеттой.

Перечисление фильмов, в которых он ее видел, и сколько раз он видел ее в каждом из них, и как с каждым новым фильмом она по-новому завоевывала его неувядающую любовь. Описание ее несравненной красоты. Она была Афродитой, вставшей из моря, богиней любви, а он был Зевсом, и их ребенок, рожденный из того союза, будет Эросом.

Положительно невменяем, уверилась она.

Затем, как бы из ниоткуда:

— Ты что-нибудь надела, Шэрон?

— Надела? Ты что, не видишь? На мне ночная рубашка, которую ты мне дал, только она практически весь вечер была у меня под подбородком.

— Нет, я имею в виду внутри. Я купил противозачаточные, чтобы ты могла предохраняться. Мне следовало сказать тебе об этом в первый же день.

— Да, я надела кое-что. Я всегда это делаю перед тем, как куда-нибудь поехать. Разве все секс-символы не используют внутриматочные устройства?

— Ох, я и выразить тебе не могу, какое это облегчение.

Абсолютный псих, этот тупоголовый.

Он ласкал ее грудь, ее живот.

— Мне бы хотелось, чтобы ты знала, как я тебя люблю, — шептал он. — Если бы ты только любила меня.

Она взглянула вниз. Его несчастный пенис все еще был вялым.

Он попытался защитить ее вчера от Злодея, это нельзя оспаривать, и он мог потребоваться ей в будущем в качестве прикрытия, но все же она не могла испытывать сострадание к человеку, более всех ответственному за ее положение.

Она увидела, что эта патетическая задница трется о ее левое бедро, пытаясь заставить свой орган работать. По его укоротившемуся дыханию она поняла, что ему это удается. Он поднялся, чтобы взобраться на нее, и она увидела, что была права.

Он был у нее между ног, и она видела, что он дрожит от предвкушения. Она устало подняла колени и широко раскрыла ноги, и это действие, казалось, воспламенило его сверх всякой меры. Возбужденный до точки взрыва, он слепо искал ее отверстие, нашел его, но при контакте с мягкими губами издал низкий, болезненный стон отчаяния и эякулировал преждевременно.

С несчастным видом он отстранился. Потянувшись к джинсам, достал платок и быстро вытер ее, как будто бы это могло компенсировать его провал.

Да, братец, подумала она, у тебя проблема. Ничего особенного, подумала она, ничего такого, чего нельзя было бы преодолеть. Поскольку она испытывала такое с дюжиной мужчин, она знала, что, если они будут пытаться продолжать в том же духе, эта загвоздка только усугубится. Но она не собиралась делиться своей мудростью с ублюдком, который был крестным отцом Фан-клуба. Нет, сэр, страдай, ты, больное ничтожество.

Она холодно наблюдала, как он одевается.

Он не мог скрыть своего невыразимого отчаяния. Он ушел в самоанализ, открыв перед ней свою несчастную психику. Раньше это случалось с ним только один или два раза за всю жизнь. Он старался проанализировать свою неудачу: он слишком долго был жертвой своего преклонения перед ней, слишком сильно ее желал и все страдал от того, что силой навязал себя ей, его психика не позволяла ему осуществить его любовь к ней.

Парниша, хотелось ей сказать, посмотри на своих родителей, на свои детские страхи, юношеские разочарования, на отсутствие самоуважения. Не перекладывай это на меня и не перекладывай это на сексуально освобожденных женщин, которые тебя пугают. Проблема в тебе, а не в нас. Братец, тебе нужна помощь, и именно я могу тебе помочь. Но я не собираюсь этого делать, сердито пообещала она себе. Страдай, ты, импотентный поросенок.

Он стоял над ней, его адамово яблоко прыгало.

— Ты… ты не скажешь другим, — сказал он. — Они не поймут.

— Я не заинтересована в обсуждении кого-либо из вас, — ответила она. — Теперь ты кое-что для меня сделай.

— Все, что хочешь, Шэрон.

— Прикрой меня, — она кивнула в сторону стойки. — И дай мне снотворное.

— Да, конечно.

Он опустил ее ночную рубашку. Взяв одеяло в ногах кровати, укрыл ее до плеч. Подняв ее голову с подушки, положил таблетку ей на язык и дал запить ее водой.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Просто дай мне поспать.

Ему, казалось, не хотелось уходить.

— Ты все еще сердишься, не так ли?

Не веря глазам своим, она смотрела на этого тупицу, этого кретина.

— Тебя когда последний раз сношали целой гурьбой? — горько спросила она. Она отвернула от него голову и, услышав, как открывается и закрывается дверь, стала ждать последнего посетителя, песчаного человечка из детства.

Итак, день сотрудничества позади, а она еще бодрствует, ждет сна. Часы сказали ей, что прошло уже более двадцати минут с тех пор, как она приняла свою никогда ее не подводившую таблетку. Она стала молиться, чтобы и на этот раз таблетка ее не подвела.

Она зевнула.

Она стала играть в шуточное интервью с самой собой — старая привычка.

Ну, мисс Филдс, что вы думаете по поводу своего нового подхода к серьезной драме?

Мммм. Я бы сказала, в общем и целом, что приняла верное решение. Я просто не могла продолжать по-старому. Моя публика не позволила бы мне эго сделать.

Вы удовлетворены своей последней ролью?

По правде говоря, мне она не понравилась. Но я заключила контракт на несколько недель, поэтому у меня не было выбора. Или играй, как мне было сказано, или умирай с голоду.

Мисс Филдс, в свои двадцать восемь лет вы довольны своим настоящим положением?

Ничуть не довольна, если говорить вообще. Я бы сказала, что мое положение сегодня лучше, чем оно было до этого. Но этого для меня недостаточно. Суть в том, что я свободная душа. Я ценю свободу. Но я все еще ограничена контрактом, как вы знаете. Он связывает, как вы понимаете. Я не буду счастлива, пока не освобожусь от этого.

Мисс Филдс, что-нибудь еще стоит между вами и полной свободой?

Да. Четверка Фан-клуба. Удовлетворять требования Фан-клуба — это самая опасная западня из всех. Вы делаете то, что они хотят, чтобы выжить, но знаете, что в конце они могут устать от вас, наброситься на вас, убить вас.

Но ведь не совсем так, мисс Филдс?

Клянусь вашей задницей — это действительно так, я действительно боюсь.

Спасибо, мисс Филдс.

Всегда пожалуйста, мисс Филдс.

Сонная улыбка формировалась у нее на лице. Такие игры про себя всегда предшествовали сну. Она уже была готова к забытью, без сновидений, как она надеялась.

Но в ее голове плясала еще какая-то мысль.

«Сотрудничество» было существующим положением вещей. Оно будет поддерживать ее живой физически, но бушующая в ней беспомощная ярость будет пожирать, разрушать и уничтожать ее. Жить таким образом — значит не жить вообще. У нее возникнет, если уже не возникла, психическая оболочка, так что она не будет способна общаться ни с чем и ни с кем, ее «Я» будет подвергнуто лоботомии, а ее пустая оболочка подойдет только для темной комнаты в сельском клубе.

Она не сможет неделями выносить эту непрестанную деградацию, когда ее жизнь полностью в их руках.

Она должна каким-то образом выбраться отсюда. Чем быстрее, тем лучше для ее психики.

Как? Ее мысли потянулись к Нелли, к Феликсу Зигману. Они были вне досягаемости, но сейчас она старалась дотянуться до них, потревожить их. Конечно, Нелли уже не будет серьезно воспринимать ее замечания в ночь перед похищением даже не через три недели, нет, два, нет, три дня, да. Феликс, несомненно, все еще будет думать, что она исчезла под влиянием момента, по капризу, и будет ждать. Нет. Невозможно.

Феликс к этому времени уже тоже встревожится, как и Нелли. Колеса начнут вращаться. Значит, есть надежда. Они ее найдут.

Как? Как ее могут найти, если она сама не знает, где она находится и кто ее похитители?

И все же ее должны найти, хотя бы ради того, чтобы их схватили и наказали за то, что они причинили ей такие страдания.

Это стало навязчивой идеей — найти. Откуда они взялись? Что они делали до этого? Как их зовут? Как они привезли ее сюда? И где это «здесь»?

Вопросы. Может быть, Нелли и Феликс найдут ответы. Может быть, она сможет им помочь, может быть. Должна.

Голова у нее слишком отяжелела, чтобы думать дальше. Но она должна вспомнить об этом утром, не забыть.

Что забыть?

Мммм, привет, песчаный человечек, старый друг. Я знала, что ты придешь.

Она спала и спала и все еще была сонной, когда в девять часов утра была разбужена приходом Продавца, несшего поднос с ее завтраком.

Ей было позволено воспользоваться ванной комнатой, позволено оставаться развязанной, пока она жадно поглощала свой завтрак, а затем ее снова привязали.

Через два с половиной часа Мечтатель принес ей ланч и освободил ей правую руку, и она поглотила салат с тунцом и ржаным хлебом и нарезанное яблоко. Он смущенно сидел рядом и смотрел на нее с тоской.

Между ними было только словесное общение.

Когда он снова привязал к стойке ее запястье и убрал поднос, она спросила:

— Какой сегодня день?

Он посмотрел на часы с календарем.

— Суббота, двадцать первое июня.

— А в какой день вы меня похитили?

Он вздрогнул.

— Мы… мы забрали тебя в среду, утром в среду.

Она кивнула, и он исчез.

Четвертый день, подумала она. Без сомнений, Нелли и Феликс уже предприняли шаги, задействовали высокопоставленные связи, и теперь полиция рыщет, выискивая ее следы.

Ее размышления были прерваны голосами на двух уровнях. Она была поражена. Впервые ей были слышны голоса из соседней комнаты. Что-то необычное. С усилием подняв голову, она увидела, что Мечтатель, уходя с подносом, прикрыл ее дверь неплотно.

Два уровня голосов.

Один, как она решила, шел от радиоприемника или телевизора, потому что речь «плавала», звучала искусственно и, она была уверена, слышались помехи. Затем, будто бы по ее мысленному приказу, громкость снизили до неясного бормотания, и перемежающаяся беседа членов Фан-клуба стала доноситься четче.

Она попыталась различить голоса. Протяжный принадлежал Злодею. Громкий, раскатистый — Продавцу… Ясный и высокий — Скромняге. Нерешительный, тихий — Мечтателю.

Она внимательно, с бьющимся сердцем, прислушивалась. Это была редкая возможность — подслушать их таким образом, поиграть в Уотергейт.

Она услышала техасский протяжный говор: «Да, конечно, это было лучше, но не такая уж она и ценная, совсем далека от того, чем она должна быть».

Скромняга: «Честно говоря, я не собирался об этом говорить, но поскольку уж подняли эту тему — она красива, я это признаю, но я считаю, что она менее возбуждающа и искусна, чем моя жена».

Эти грязные, грязные ублюдки говорили о ней как о шлюхе — хуже того, как о бездушном сосуде, о предмете. Ублюдки!

Мечтатель: «Ну, как вы можете ожидать, что она будет хорошей и искусной, когда вы все время держите ее привязанной и продолжаете брать силой?»

Злодей: «Похоже, ты не очень-то много от нее получаешь».

Мечтатель: «Получаю! Она именно такая, как я и надеялся».

Продавец: «Я согласен с нашим президентом. Ситуацию можно было бы и улучшить, но она и так неплоха. Я в восторге. Где еще вы видели такую мохнатку?»

Злодей: «Ну, да, я не отвергаю этого. Я просто хочу сказать, первый в мире секс-символ — а она и веников не вяжет. Это классный товар, я не отрицаю, я только говорю, что в ней нет ничего сверхклассного».

Мечтатель: «Но разве ты не понимаешь…»

Продавец: «Давайте захлопнемся. Начинаются двенадцатичасовые новости. Хочу узнать счет. Включи телевизор, а?»

Когда шум телевизора поглотил голоса ее захватчиков, Шэрон Филдс ощутила, как ее душит ярость. Эти гнилые садисты. Обсуждают ее, как домашнюю скотину на выставке. Насилуют ее, а потом оценивают ее сексуальность. Последние слова Сэди Томпсон в фильме «Дождь». Какие они? Да. «Мужчины! Вы мерзкие, грязные свиньи! Вы все одинаковые, все. Свиньи! Свиньи!»

Ее мысли о выживании теперь сменились одним пламенным стремлением. Отыграться на них. Уничтожить их без жалости. Кастрировать их, одного за другим.

Но затем ее мысли разбились о реальность.

В ее положении глупо было даже лелеять такую надежду.

Ее мысли прервал вопль, эхом отдавшийся в спальне.

Голос Продавца, рев: «Тихо, ребята. Вы слышали? Скай Хаббард объявил, что после коммерческих новостей будет специальное сообщение о Шэрон Филдс!»

Она напряглась, не дыша, надеясь. Громкость увеличили. Ясно слышался развязный голос диктора коммерческого отдела.

Затем послышался звучный голос, который она так хорошо знала, голос Скай Хаббарда с его сообщением о ней:

«Вчера вечером из надежного источника мы узнали, что очаровательная богиня секса и звезда кино, фильмы которой делают полные кассовые сборы, в среду исчезла из своего особняка Бель-Эйр и несколько ее ближайших сотрудников уведомили вчера Бюро розыска пропавших в Лос-Анджелесском департаменте полиции».

Сердце Шэрон прыгнуло, она потянулась вперед по кровати, стремясь не упустить ни слова.

«В то время как представитель департамента полиции отказался подтвердить или опровергнуть это, — продолжал Хаббард, — из того же источника мы узнали, что Бюро розыска пропавших неудовлетворено представленными свидетельствами и подозревает, что это может быть публичным розыгрышем, нацеленным на повышение популярности очаровательной звезды экрана накануне выхода ее нового фильма „Королевская шлюха“. Наш источник, офицер Бюро розыска, отказавшийся назвать себя, заявил: „Из нас делали дураков и раньше — самое примечательное событие произошло в 1926 году — и мы не намерены оказаться в дураках и на этот раз“».

Шэрон Филдс, лежа на кровати, безвольно расслабилась от испуга.

Голос Скай Хаббарда продолжал:

«Случай 1926 года, о котором упоминал офицер, когда Департамент полиции оказался национальным посмешищем, касается известной евангелистки Эйми Семпл Макферсон. Сестра Эйми пошла купаться в Оушен-Парк, что в Калифорнии, и не вернулась к своей машине. Она исчезла 28 мая 1926 года. Лос-Анджелесская полиция занялась этим делом и объявила общенациональный розыск. Затем, через месяц, в Храм Ангела была доставлена записка, где сообщалось, что сестра Эйми была похищена, ее держат в плену на Юго-Западе и отпустят в обмен на полмиллиона долларов. На следующий день Эйми Семпл Макферсон была найдена в пустыне Аризоны, неподалеку от Дугласа. Она заявила, что около месяца ее держали в хижине под замком, она бежала через окно и несколько часов шла через пустыню. Однако полицейские засомневались. Ее одежда была в полном порядке, кожа не загорела, туфли как новые. Против нее окружной прокурор собирался возбудить дело, но влиятельным шишкам, среди которых был Уильям Рэндолф Херст, удалось замять дело. Позже случайно узнали, что сестра Эйми сбежала с некиим Кеннетом Ормистоном, работником ее радиостанции, на тайную любовную прогулку».

Ярость Шэрон Филдс теперь была направлена на лос-анджелесскую полицию, посмевшую сравнить ее с какой-то бабой Макферсон.

«В свете этого незабываемого случая можно понять, почему наша полиция не стремится снова стать общенациональным посмешищем. Согласно нашему источнику, Бюро розыска начнет действовать, только если сотрудники предъявят доказательства того, что ее увезли против ее воли, или свидетельства о каких-либо грязных махинациях. Чтобы получить комментарий от ближайшего окружения Шэрон Филдс, я посетил ее личного управляющего Феликса Зигмана в его офисе на Беверли Хиллз. Не вдаваясь в детали, мистер Зигман признал, что он не знает местонахождения актрисы, но он решительно отрицает, что об этом уведомлял Департамент полиции. Вот еще одно эксклюзивное интервью для службы Новостей Скай Хаббарда — заявление мистера Зигмана, сделанное нашему репортеру».

Шэрон ждала, затаив дыхание, и затем услышала знакомый, такой успокоительный для нее даже сейчас голос:

«Ну да, это правда, что я не имел контакта с мисс Филдс начиная с середины этой недели, но само по себе это не необычно. Мисс Филдс много работала в последнее время и говорила мне, что находится почти на грани истощения. Хотя она и заказала билет на Лондон, но весьма вероятно, она сочла такое долгое путешествие чересчур утомительным в ее теперешнем состоянии. Она, вероятно, решила, поддавшись мгновенному импульсу, инкогнито отдохнуть несколько дней на каком-либо близлежащем курорте. Никто из нас, близко знающих ее людей, не тревожится. Она уезжала на такие тайные каникулы и раньше. Могу вас заверить, что никто из нас не уведомлял полицию. Мы уверены, что она в безопасности и скоро даст нам о себе знать, вероятно к концу недели. Это все, что я могу сказать, мистер Хаббард. Это буря в стакане воды».

Телевизор в соседней комнате выключили, за этим последовали торжествующие вопли. Один кричал: «Ты слышал? Ты слышал?» Другой каркал: «Мы свободны! Никто не знает, что случилось!» А кто-то отвечал: «Ты прав! Мы добились этого! Теперь не о чем беспокоиться!»

Шэрон Филдс утопила голову в подушке. Ей хотелось рыдать, но слез уже не осталось.

Через некоторое время она глядела в потолок и лежала как труп. Ничего удивительного, сказала она себе. Она знала, что Нелли и Феликс вряд ли пойдут в полицию, а даже если и пойдут, то полиция вряд ли всерьез воспримет их заявление.

И все же, вопреки здравому смыслу, Шэрон позволила себе сохранить хотя бы маленькую надежду. Это было вполне понятно. Это нормально. Даже Шекспир говорил, что у несчастных нет другого лекарства, кроме надежды. В ее бедственном положении она использовала самообман, надеясь, что это лекарство сработает.

Теперь крошечный огонек, горевший для нее в пространстве мысли, потух.

Она никогда не чувствовала себя более потерянной или испуганной.

Услышав скрип пола в коридоре, она насторожилась.

Она услышала, как Продавец обращается к кому-то:

— Эй вы, куклы, кто из вас оставил дверь открытой?

Инстинкт предупредил ее: они не должны знать, что она что-либо слышала, как их разговор, так и телепередачу. Она притворилась спящей.

Теперь слышалось два голоса, и они приближались. Один принадлежал Продавцу, другой — Злодею. Очевидно, они смотрели на нее через щель.

Злодей говорил:

— Гос-по-ди, кто это так оставил дверь? Она могла услышать, как мы разговариваем, пользуясь именами.

Продавец уверял его:

— Она крепко спит, так что все в порядке.

— Ну так, черт побери, давай будем осторожнее.

Дверь плотно прикрыли. Шаги удалились.

Шэрон открыла глаза.

Ее мышление было теперь широко открыто всему — миру, ее ситуации, необходимости изобрести надежду, когда надежды не существует. Она постаралась вспомнить, о чем она думала перед сном. Да. О необходимости самой что-то сделать для себя. Если внешний мир был слеп по отношению к ее беде, то есть только один человек на земле, который может заставить мир увидеть правду о том, что с ней действительно случилось. Один человек.

Это было ее делом. И никого больше. Это было делом Шэрон Филдс, сказала она себе, — позаботиться о том, чтобы Шэрон Филдс была спасена.

Что же может быть сделано, учитывая ее ограниченные возможности?

Ответы, варианты. Она искала их. С возобновленными усилиями, с навязчивым внутренним стремлением победить этих четырех монстров, она обнаружила, что может мыслить невероятно ясно, холодно, логично, перебирая различные подходы к делу.

Один факт был неопровержим. Какой бы потерянной она себя ни чувствовала, какой бы покинутой ни была, она была не одна. Она была с четырьмя другими людьми, которые имели связи с внешним миром. Значит у нее есть люди, с которыми или через которых можно общаться, и их, может быть, удастся обхитрить и сделать проводниками к внешнему миру.

Но как их можно использовать?

Затем до нее дошло — мгновенное воспоминание о прошедших годах — что она множество раз задавала себе точно такой же вопрос во время ее долгой одиссеи от Нью-Йорка до Голливуда. Как можно использовать этого мужчину, того мужчину, этот контакт, другой контакт?

В прошлом она всегда находила средства. Оглядываясь назад, прогоняя в своей памяти свои отношения с другими мужчинами, — не отличающимися от этих мужчин по правде говоря, такими же низкими, такими же грубыми, такими же свиньями, — она вспоминала, как использовала этих других и манипулировала ими в своем восхождении к различным степеням свободы. По сути дела, с определенной точки зрения тогда перед ней стояли более сложные задачи, чем сейчас, потому что мужчины, которыми она манипулировала, были изощреннее, коварнее, умнее. И все же она преуспела. Она преодолела их. Она выискала их слабости, сыграла на них, использовала мужчин, как они использовали ее.

Ну так почему бы и нет? Почему бы и не поиграть в старую, ненавистную игру?

Она уже начинала разбираться в их характерах. Фактов у нее не было. Но она подобрала ключи к их уязвимости, и они стали ей понятнее. Эти древние афоризмы о том, что можно много чего рассказать о человеке по его собаке, по его книгам, по его манере играть в карты, были не более истинны, чем ее познания в том, что можно узнать о человеке по его поведению в спальне.

Возьмем, к примеру, Злодея. Он техасец, она была в этом уверена. На жизнь зарабатывал руками. Необразован, но пронырлив. Садист, и поэтому самый опасный. У него навязчивая идея насчет того, что он неудачник, не получивший своей доли в жизни. Но в его доспехах жеребца был явный просвет. У него было высокое мнение о себе в плане обращения с женщинами. Он считал себя суперлюбовником. До сих пор она отказывалась отвечать на это. Сама идея казалась ей отталкивающей. А что, если она ответит? Если она намеренно усилит его сексуальное «Я»? Заставит его ощутить себя гигантом? Куда могла бы привести эта игра? Долгое дело, да, но в результате она могла бы его обезоружить, он стал бы больше ей доверять и больше бы раскрыл себя.

Или возьмем Продавца. С ним гораздо легче, он более уязвим для манипуляций. Он был мыльным пузырем, жабой, старающейся стать быком, постоянно скрывая, что внутри нет ничего, пустота. Он не был уверен в своей удали насчет секса. Вероятно, ему доставило бы облегчение заняться эксцентричными видами секса, он смог бы расслабиться, насладиться полностью. В подобных обстоятельствах, если его заставить считать себя удачливым, он мог бы рассказать больше чем надо, и кое-что из того, что он рассказал бы, могло оказаться правдой.

А возьмем Скромнягу. Он признался, что в чем-то является профессионалом. Он женат в течение долгого-предолгого времени. Ему нужно разнообразие, стимуляция, экзотические высоты, которых он не знал, и ему нужно отдаваться этим актам без чувства вины. Он робок. Нервозен. Встревожен. Если ему сделать щедрый укол уверенности в себе, возрождения к юности, езды ради истинного удовольствия, без чувства вины, он мог бы растаять, выбраться из-за своего внешнего фасада, ощутить себя признательным и обязанным ей и заговорить о вещах, о которых иначе и не вспомнил бы.

Или, наконец, возьмем Мечтателя. С виду, казалось бы, им манипулировать легче всего по причине его всепоглощающей, как он заявляет, любви к ней. Но в определенном отношении добраться до него труднее всех. Он пребывает где-то посередине между фантазией и реальностью. У него чувствительность творца, он лелеял приличные мотивы, но они были искажены его бегством в мир снов наяву, которые он старался претворить в жизнь. И все же здесь тоже можно было бы что-нибудь сделать. Он очень уязвим. Он создал иллюзорную жизнь с ней и теперь хотел, чтобы она осуществилась. Просто он влюбился в Шэрон Филдс, которая существовала в его мечтах, а не в ту, которую увидел во плоти. Предположим, она станет той богиней, какой он ее видит? Что если она будет исполнять все его мечты об их совместной жизни? Если прикинется, что приняла его любовь, сочтя это честью для себя, и ответит взаимностью? Что если она восстановит его мужскую силу? Ну и работа, но, Бог ты мой, какую пользу это могло бы принести. Больше, чем в случае других, он мог бы стать ее доверенным лицом и даже — да, даже союзником, сознательно или бессознательно.

Материал был. Сырая глина, которую надо слепить, сформировать, сделать своей.

Какова же практическая польза от всего этого?

Она перебрала разумные цели и различные шаги, которые могли бы привести к достижению хотя бы некоторых из этих целей. Перечислила в уме первые, начальные шаги.

Она должна уговорить их развязать ее и не связывать — оставить хотя и пленницей в ограниченном пространстве, но со свободой передвижения в этом пространстве. Они должны развязать ее ради самих себя, ради удовольствий, которые они от этого получат, удовольствий, которые она им гарантирует, как только будет освобождена.

Свобода в этой клетке будет началом. Она может привести к свободе в пределах дома, участка вокруг него, а со временем к свободе убежать при случае.

Дальше. Ограниченная свобода может обеспечить ей доступ к оружию. Револьвер, вероятно, принадлежит Злодею, и это еще один шанс на побег.

Дальше. Ограниченная свобода даст ей больше возможностей заставить одного из них по-настоящему в нее влюбиться, поверить ей, увериться в том, что она хочет убежать с ним. Вот еще один способ побега.

Если возможность побега никогда не представится, а это вполне вероятно, есть другой план, который должен проводиться в действие одновременно.

Она должна играть в свои сексуальные игры с этими мужчинами, смягчить и запрограммировать их, чтобы один из них, сам того не зная, послужил бы ей мостом к внешнему миру. Эта идея была пока неопределенной, но заслуживала внимания, и она постарается развить ее дальше.

Самое главное: она должна начать работать по отдельности с каждым из них, дать им каким-то образом приоткрыть их истинные сущности. Их имена. Их работу. Их место жительства. Эти знания могут стать драгоценными, если она сможет установить связь с внешним миром, так как это позволит ей дать тем, кто снаружи, ключ к своим похитителям, ключ, который может привести к месту, где находится она и ее похитители. А если и не поэтому, то она все равно должна узнать, кто они, просто, чтобы отомстить им потом, если для нее вообще будет это «потом». Но самая важная часть процесса сбора информации, все время, пока она бодрствует, — постоянно внимать, следить за словами, кем-нибудь сказанными ненароком или в порыве страсти, что могло бы дать ей понятие о месте, где ее держат. Они никогда не скажут ей этого прямо. Но могут сказать косвенно, сами не сознавая того.

Как только у нее будет эта информация, надо найти возможность передать ее миру. Может быть, это и невозможно, но другой надежды нет. Это надо делать осторожно и тонко. Так как стоит хотя бы одному из них узнать, что ей стало известно о том, кто они или где она, это несомненно будет означать ее смерть.

Использовать их.

Очень хорошо. Чтобы использовать мужчину, чтобы получить от него что-то взамен, надо что-то отдать. В обмен на минимальное сотрудничество она уже получила минимальное вознаграждение — питание, и не более того. Тот вид сотрудничества, на который она пошла, был минимален. Он давал им слишком мало, и она слишком мало получала взамен. Если она даст больше, может и получить больше.

Что она могла предложить? Ей не было нужды задумываться об этом, потому что она знала свои богатства.

У нее было именно то, что им было нужно, ради чего они пошли на такой риск и за что заплатили бы неимоверную цену. У нее был образ себя такой, какой они ее представляли. У нее был тот потенциал сексуальности, которым, по их мнению, она и должна была обладать. Она обладала для них звездно-очаровательной аурой секс-символа, секс-богини. Все было на месте, это было присуще ее натуре, и ей нужно было только дать им ту Шэрон Филдс, которую они хотели и ждали.

Да, ее троянским конем будет притворная секс-бомба, которой, по их мнению, она и должна быть.

Ей ненавистно снова играть в старые игры. Она оставила их далеко позади, но теперь поняла, что должна их поднять, отряхнуть от пыли и использовать. Ей отвратительна была дальнейшая деградация, которая за этим последует. Это уродливый вид спорта — использовать свое тело как приманку, наркотик, ловушку. Но, черт бы побрал, оно ей прекрасно служило в прошлом и так же могло бы послужить прямо сейчас. Освобожденные от всего остального, ее плоть и актерское мастерство были ее единственным оружием.

Ее мысли на мгновение перенеслись назад, к безликим мужчинам ее прошлого — Джон такой-то, Дуэйн такой-то, Стив, Ирвин — все блестящие, талантливые люди, которые поддавались даже на самые явные и нечестные уловки и которые помогли ее вознесению к славе, богатству и свободе.

Лежа на кровати, проигрывая в уме старые игры, в которые она не играла годами, она обнаружила, что ее возбуждает этот вызов.

Сможет ли она это сделать? Должна ли?

Да. Она начнет сразу же, сегодня. Не встанет ли настоящая Шэрон Филдс? Настоящая Шэрон Филдс даже ляжет, если вам так нравится, хорошо ляжет.

Ей следует изменить тактику радикально, но очень искусно, чтобы они не заметили обмана. Она должна измениться так же, как изменились они. Потому что кем бы ее похитители ни были раньше, в цивилизованном обществе, они должны были быть другими, быть конформистами, чтобы ладить с другими людьми. Но с тех пор, пройдя через первоначальный риск, преобразовав свою мечту в реальность, они отбросили все запреты, все ограничения, все приличия. Они стали дегуманизированными. Она тоже может стать такой. Она снова может стать тем, чем была когда-то, внутренне жестким и беспощадным молодым человеческим существом Западной Вирджинии, Нью-Йорка, ранних лет в Голливуде. Она снова могла бы стать никем из ниоткуда, использующей свои внешние качества, чтобы неистово карабкаться через мужчин в своей решимости выжить и освободиться от пут.

В голове у нее уже начинали кристаллизоваться ее шаги, начиная с настоящего момента.

Она должна принять эту ее лучшую из всех роль и дать лучшее за всю свою жизнь представление. Она должна трансформироваться из мисс Сюзан Клатт в мисс Шэрон Филдс, легенду, мечту, секс-символ, raison d`être Фан-клуба. Она должна стать пылкой, акробатичной, эротичной секс-бомбой и нимфоманкой, о которой мечтал и которую желал каждый из этих мужланов. Она должна играть для них, нравиться им, приводить их в восторг.

Сможет ли она это сделать?

Она отбросила последние сомнения. Она это делала и раньше, весь этот номер, она была иллюзионисткой по призванию. Вот ее зеленые глаза превращаются в тлеющие щелочки желая, — ее влажные губы приоткрываются желая, — ее глубокий голос, страстный, желающий, — ее прославленные груди высоки и крепки, коричневые соски напряжены и выдаются вперед (от прищипывания), медлительная плоть торса и бедер невольно волнуется, обещая оргазмический восторг и экстаз, — затем обработка — мимолетные поцелуи, язык, за ушами, веки, пупок, пенис — поглаживание, массаж, растирание груди, ребер, живота — подержаться за ягодицы, за яйца — и затем, и затем — обслуживание, клиент всегда прав, — ручная работа, неспешно, ровно, быстрее, быстрее — или игра в цифры — или койтус, соитие, спаривание, сношение или езда сверху, качание на стуле, по-китайски, вход сзади, бок о бок, стоя, что угодно, назови, скажи, — вращение, конвульсии, царапанье, укусы — туда, туда, внутрь, еще, еще, умираю, умираю — извержение до неба, кипящая лава, любовь, стоны, одобрение, это лучше всего, лучше ничего не бывает, ничего нет лучше… О Господи, Господи Всемогущий, она делала это, этот цирк наложницы, и могла сделать это снова.

Должна. Сделает.

Она призовет на помощь весь свой бесконечный опыт, свои глубокие познания в области сексуального очарования, извлеченные из списка крайней плоти «Кто есть Кто» ее прошлого. Она должна, и еще приукрасит эти знания поправками на несуществующую идеальную любовницу. Она должна стать воплощением чувственности, но высокого класса. И при помощи этих изобретений она должна обратить каждого из четырех ее похитителей в особого, привилегированного любовника.

Да-да, это ключ к избавлению — заставить каждого поверить, что он один является фаворитом Шэрон Филдс, что он единственный возбуждает ее больше всех, единственный, кому она принадлежит полностью. Так ей удастся сделать их менее осторожными, они будут стремиться получше услужить ей в обмен на ее милости. Каждый должен захотеть стать мужчиной ее жизни. Она должна медленно вытягивать из каждого его биографию, характер, привычки и нужды, а затем использовать их уязвимые места. Обладая этой силой, она могла бы даже столкнуть их друг с другом — она знала, что почва для этого уже готова; она должна умно сеять разногласия и постараться разделить дом на части.

Опасная игра, более опасная, чем любая роль, какую она играла когда-либо в прошлом. Но зато и ставки выше, чем когда-либо раньше.

Пошевелившись на кровати, она изобразила на лице хитрую кошачью улыбку.

Потому что, в конце концов — почему бы и нет? Это надежда. Это кое-что, к чему можно стремиться. Это что-то такое, что может дать хороший результат.

Впервые за все время своего пленения Шэрон Филдс ожила.

Ей хотелось позвать их. Ей хотелось, чтобы подъехала камера. Она была готова к величайшему вызову за всю свою карьеру.

О Господи, как будет хорошо снова стать актрисой.

Назад: Глаза 8

Дальше: Глава 10