Глава двадцать первая,
рассказанная Агамемноном

Армия давно была готова принять бой, но Приам не выходил за ворота. Прекратились даже вылазки троянцев, которые прежде постоянно держали нас в напряжении; мои воины мучались неизвестностью и бездействием. Обсуждать было нечего, и я не созывал совета, пока не появился Одиссей.

— Мой господин, ты сможешь сегодня в полдень созвать совет?

— Зачем? Говорить не о чем.

— Ты хочешь узнать, как выманить Приама?

— Одиссей, что ты задумал?

Он сверкнул на меня насмешливым взглядом.

— Мой господин! Как ты можешь просить меня открыть мой секрет тебе одному? Это все равно что просить бессмертия!

— Отлично. Тогда совет в полдень.

— Еще одно одолжение, мой господин…

— Какое? — осторожно поинтересовался я.

Он улыбался мне своей неотразимой улыбкой, которую использовал, чтобы получить то, что хотел. Я смягчился; я ничего не мог поделать, когда Одиссей мне так улыбался. Кто-то должен был его любить.

— Не общий совет. Только избранные.

— Это твой совет, выбирай кого хочешь. Назови мне имена.

— Нестор, Идоменей, Менелай, Диомед и Ахилл.

— А Калхант?

— Калхант мне не нужен.

— Мне хотелось бы знать, почему он тебе так не нравится, Одиссей. Если бы он был предателем, мы бы уже давно об этом узнали. Но перед каждым важным советом ты настаиваешь, чтобы его там не было. Раз сами боги призвали его в свои свидетели, он мог бы передать наши секреты троянцам бессчетное количество раз, но никогда этого не делал.

— У нас есть секреты, Агамемнон, которые известны ему так же мало, как тебе. Я считаю, он ждет такого секрета, какой будет достоин его предательства для тех, кому принадлежит его сердце.

Я раздраженно пожевал губами.

— Хорошо, без Калханта.

— И ты не должен говорить ему об этом совете. Более того, я хочу, чтобы после того, как мы все соберемся, двери и окна были забиты досками и вокруг расставили стражников на таком расстоянии, чтобы они могли дотронуться друг до друга.

— Одиссей! А не слишком ли?

Он хитро улыбнулся:

— Мне ужасно не хочется выставлять Калханта шутом, господин, поэтому нам нужно покончить с этим делом за десятый год.

Пять мужей, названных Одиссеем, пришли на общий совет и очень удивились, когда поняли, что, кроме них, никого больше не будет.

— Почему не позвали Мериона? — немного раздраженно спросил Идоменей.

— И почему нет Аякса? — резко поинтересовался Ахилл.

Я прочистил горло; они расселись.

— Одиссей попросил меня собрать вас. Только вас пятерых, его и меня. Вы слышите шум — это стража забивает окна, что говорит о том, какое секретное дело нам предстоит. Я требую, чтобы вы все поклялись: то, что будет здесь сказано, вы не повторите даже во сне.

Один за другим они преклонили колено и дали клятву.

Одиссей заговорил тихим голосом — один из его трюков. Он начинал говорить так тихо, что все силились расслышать его, но по мере того, как он высказывался, его голос звучал все громче и в конце концов разбивался о потолочные балки, словно барабанный бой.

— Прежде чем я начну говорить об истинной цели этого маленького совета, — едва слышно произнес он, — нужно рассказать некоторым из вас о том, что остальным уже известно. А именно о настоящем предназначении моей тюрьмы в лощине.

С нарастающим гневом и изумлением я слушал рассказ Одиссея о том, что Нестору и Диомеду было известно с самого начала. Почему никому из нас не пришло в голову разузнать о том, что происходит в лощине? Возможно, потому — я вынужден был это признать, несмотря на свой праведный гнев, — что нам было удобно не задавать лишних вопросов. Одиссей избавил нас от большого зла, удалив от войска строптивых воинов, которые больше никогда не доставляли нам неприятностей. И как я теперь узнал, не благодаря суровому тюремному заключению. Они стали его лазутчиками.

— Что ж, — сказал я, когда он окончил свое повествование, — по крайней мере, теперь мы знаем, почему тебе так хорошо удавалось предсказывать следующий шаг троянцев! Но к чему была такая таинственность? Я — царь царей, Одиссей! Я имел право знать все с самого начала!

— Нет, — возразил Одиссей, — пока ты благоволил Калханту.

— Я и сейчас благоволю Калханту.

— Но подозреваю, что уже не так, как раньше.

— Возможно. Возможно. Продолжай. Какое отношение твои лазутчики имеют к нашему совету?

— В отличие от нашей армии они не сидели без дела. Ходят слухи о том, почему Приам не предпринимает попыток выйти за стены. Говорят, он получил гораздо меньшее подкрепление, чем ожидал, и его войска слишком уступают нам в численности. Это не так. На сегодня у него есть семьдесят пять тысяч воинов, и это не считая почти десяти тысяч боевых колесниц. Когда прибудут царица амазонок Пентесилея и Мемнон с хеттами, он существенно превзойдет нас числом. Кроме того, у него создалось неверное представление, будто у нас едва наберется сорок тысяч воинов. Все эти сведения верны, можешь не сомневаться. У меня есть люди в кругу Приама и Гектора.

Он прошелся по комнате, в которой было мало народу и можно было расхаживать беспрепятственно.

— Прежде чем я продолжу, я должен сказать кое-что о троянском царе. Приам — старый, очень старый человек и потому склонен к сомнениям, нерешительности, страхам и предрассудкам, которые свойственны всем старикам. Короче говоря, он — не Нестор. Никто от него этого и не ждет. Он правит Троей намного более властной рукой, чем любой из царей Эллады, — он в буквальном смысле владыка всему, на что падет его взор. Даже его сын и наследник не смеет указывать ему, что делать. Агамемнон собирает советы. Приам собирает собрания. Агамемнон слушает нас и считается с нашим мнением. Приам слушает только себя и тех, кто повторяет его мысли.

Он остановился и посмотрел на нас.

— Вот каков человек, которого нам предстоит перехитрить, которого мы должны подчинить своей воле так, чтобы он ничего не заподозрил. Гектор рыдает, когда ходит по стенам, считая своих воинов и видя, что мы сидим на берегу Геллеспонта, словно фрукт, который созрел и сам просится в корзину. Эней волнуется и сгорает от нетерпения. Только Антенор бездействует, ибо поступает так, как хочется Приаму, — и Приам тоже бездействует.

Одиссей снова прошелся по комнате. Все головы как одна поворачивались вслед за ним.

— Так почему же Приам бездействует, раз у него есть больше, чем хорошая возможность прямо сейчас выгнать нас из Троады? Действительно ли он ждет Мемнона и Пентесилею?

Нестор кивнул:

— Несомненно, так оно и есть. Именно так старик бы и поступил.

Одиссей перевел дыхание; его голос становился все громче.

— Но мы не можем позволить ему ждать! Он должен выйти из города прежде, чем позволит себе потерять тысячи воинов. Мои лазутчики намного лучше тех, которые служат Приаму, и я могу утверждать, что Пентесилея и Мемнон прибудут раньше, чем зима перекроет подступы с внутренних земель. Амазонки — всадницы, поэтому считаются конным войском. С ними троянская конница перевалит за двадцать тысяч. Она будет здесь раньше чем через две луны, и Мемнон придет следом.

Я сглотнул.

— Одиссей… я даже не предполагал… почему ты не сказал нам раньше?

— Мои сведения только теперь стали полными, Агамемнон.

— Понятно. Продолжай.

— Затаился ли Приам только из осторожности или на это есть другие причины? — На этот вопрос Одиссей ни от кого не ждал ответа. — Осторожность — ответ неверный. Он бы разрешил Гектору выступить уже сейчас, если бы не Ахилл с его мирмидонянами. Он боится Ахилла и мирмидонян больше, чем всех остальных наших воинов вместе со всеми вождями. Отчасти причина этого страха в старых предсказаниях оракулов, в которых говорится, что именно от руки Ахилла падет гордость Трои. Отчасти причина в том, что у троянцев мирмидоняне считаются непобедимыми, ибо Зевс сотворил их из армии муравьев, чтобы дать Пелею лучших воинов в ойкумене. Что ж, нам всем известно, каковы смертные — они суеверны и доверчивы. Но именно по этим двум причинам Приам хочет найти для Ахилла и мирмидонян козла отпущения.

— Пентесилею и Мемнона? — с мрачным лицом спросил Ахилл.

— Пентесилею. Ее и ее всадниц окружают тайны, и они принесут с собой женскую магию. Понимаете, Приам не может позволить Гектору сразиться с Ахиллом. Даже если бы Аполлон пообещал троянцам победу, Приам не позволил бы Гектору сойтись в поединке с тем, от чьей руки, согласно предсказаниям, падет гордость Трои.

В глазах Ахилла сверкнула радость, но он промолчал.

— У Ахилла есть редкий дар, — сухо заметил Одиссей. — Он ведет армию в бой, словно сам Арес. И за ним идут мирмидоняне.

Нестор вздохнул.

— Вернее некуда!

— Рано отчаиваться, Нестор! — бодро ответил Одиссей. — У меня тоже есть дар.

Диомед — конечно же, он уже все знал, что бы это ни было, — улыбался. Ахилл смотрел на меня, а я смотрел на него, Одиссей же смотрел на нас обоих. Потом он ударил жезлом в пол с таким звоном, что мы подпрыгнули, и, когда он заговорил снова, его голос гремел как гром.

— Должна быть ссора!

Мы открыли рты.

— Троянцы не новички в шпионских делах. — Голос Одиссея обрел нормальную громкость. — На самом деле троянские лазутчики в нашем лагере служат мне так же хорошо, как мои собственные за стенами Трои. Я знаю их всех до единого и скармливаю им лакомые куски, чтобы они передали их Полидаманту, своему предводителю, — интересный человек, этот Полидамант, хоть по заслугам его и не ценят. Нам нужно благодарить богов, что они на нашей стороне. Нет нужды говорить, что его лазутчики уносят в Трою только то, что я позволяю им уносить, например сведения о якобы ничтожном числе наших воинов. Но в последние луны я поощрял их передавать Полидаманту одну сплетню.

— Сплетню? — нахмурился Ахилл.

— Да, сплетню. Людям нравится верить в сплетни.

— Что это за сплетня? — спросил я.

— Что вы, Агамемнон и Ахилл, терпеть друг друга не можете.

Кажется, я перестал дышать на несколько мгновений дольше, чем следовало, ибо мне пришлось глубоко вздохнуть.

— Мы с Ахиллом терпеть друг друга не можем, — медленно повторил я.

— Именно. — Одиссей выглядел очень довольным собой. — Вы же знаете, простые воины всегда сплетничают о своих вождях. И среди них ходит слух, будто между вами время от времени случаются разногласия. Недавно я пустил слух о том, что ваши отношения становятся все хуже и хуже.

Ахилл, побледнев, вскочил на ноги.

— Мне не нравятся такие слухи, итакиец!

— Я и не думал, что они тебе понравятся, Ахилл. А теперь сядь! — Одиссей, казалось, задумался. — Это случилось в конце осени, когда в Адрамиттии делили добычу из Лирнесса.

Он вздохнул.

— Печально видеть, как великие мужи теряют голову из-за женщины!

Я сжал подлокотники кресла, чтобы с него не вскочить, и с сочувствием посмотрел на Ахилла; его взгляд потемнел.

— Конечно, такая сильная неприязнь кому угодно ударит в голову, — с легкостью продолжал Одиссей. — Когда вы поссоритесь, никто этому не удивится.

— Из-за чего? — потребовал я ответа. — Из-за чего?

— Терпение, Агамемнон, терпение! Для начала мне нужно поподробнее остановиться на том, что произошло в Адрамиттии. Тебе был вручен особый дар как знак уважения от Второй армии. Дева Хрисеида, чей отец был верховным жрецом Аполлона Сминфея в Лирнессе. Он надел доспехи, взял в руки меч и пал в битве. Но теперь Калхант говорит, будто приметы предвещают недоброе, если девушку не вернуть под опеку троянских жрецов Аполлона. Очевидно, нам грозит гнев бога, если мы не вернем Хрисеиду.

— Это правда, Одиссей. — Я пожал плечами. — Но я сказал Калханту, что не вижу, чем еще Аполлон может нам навредить — он и так всецело на стороне троянцев. Хрисеида мне нравится, и я не намерен ее отдавать.

Одиссей прищелкнул языком:

— И все же я заметил, что Калханта раздражает твой отказ, поэтому я уверен, он наверняка снова станет уговаривать тебя отправить девушку в Трою. И чтобы ему помочь, нам нужно устроить в лагере вспышку чумы. У меня есть трава, от которой человек тяжело заболевает дней на восемь, а потом полностью выздоравливает. Впечатляет! Как только разразится чума, Калхант непременно начнет еще упорнее требовать, чтобы ты отослал Хрисеиду, мой господин. И перед лицом страшного гнева богов, наславших болезнь, ты, Агамемнон, уступишь!

— К чему все это? — вышел из себя Менелай.

— Ты очень скоро узнаешь, обещаю.

Одиссей сосредоточил все свое внимание на мне.

— Однако, мой господин, ты не какой-то царек, чтобы позволить так легко лишить себя того, что досталось тебе по праву. Ты — царь царей. Поэтому твой ущерб должен быть возмещен. Ты можешь заявить: раз девушку тебе подарила Вторая армия, то Вторая армия и должна возместить ее потерю. Вторая девушка из той же добычи была отдана — чересчур своевольно — Ахиллу. Ее зовут Брисеида. Все цари и две сотни старших вождей видели, как сильно наш царь царей хотел бы получить ее сам — больше, кстати, чем Хрисеиду. Сплетни, Агамемнон, расходятся быстро. Сегодня уже вся армия знает, что ты предпочел бы Брисеиду Хрисеиде. Однако всем известно, что Ахилл очень привязан к Брисеиде и не захочет с ней расстаться. Представьте себе, как Патрокл, горюя, ходит повсюду с вытянутым лицом.

— Одиссей, ты ходишь по самому краю пропасти, — сказал я, чтобы предупредить Ахилла.

Не обратив на меня внимания, он продолжал:

— Вы с Ахиллом поссоритесь из-за женщины, Агамемнон. По моим наблюдениям, все и вся считают ссоры из-за жен вполне допустимым явлением; в конце концов, мы должны признать, что такие ссоры — дело обычное и это послужило причиной смерти многих мужей. Если ты позволишь, Менелай, то в этот список можно включить и Елену.

— Не позволю! — гаркнул мой брат.

Одиссей моргнул. О, каким же он был негодяем! Только дай ему волю, и больше не остановишь.

— Я сам, — он явно получал от этого удовольствие, — позабочусь подсунуть несколько примет под нос нашему достойному жрецу Калханту и сам организую чуму. Обещаю, эта болезнь проведет даже Подалирия с Махаоном! Через день после того, как она разразится, наш лагерь будет охвачен ужасом. Агамемнон, когда тебя известят о серьезности положения, ты сразу же отправишься к Калханту и спросишь его, какой бог и за что на нас прогневался. Это ему понравится. Но еще больше ему понравится твоя просьба сделать предсказание при всех. Перед рядами старших вождей он потребует, чтобы ты отослал Хрисеиду в Трою. Твое положение, мой господин, будет совершенно безвыходным. Тебе придется уступить. Однако я уверен, никому не придет в голову тебя винить, если ты обидишься, когда Ахилл над тобой посмеется. Перед лицом всей армии? Такое нельзя стерпеть!

Тут мы просто потеряли дар речи, хотя я сомневаюсь, что Одиссей остановился бы, даже брось Зевс молнию ему под ноги.

— Естественно, Агамемнон, ты будешь в ярости. Ты набросишься на Ахилла и потребуешь, чтобы он отдал тебе Брисеиду. Потом ты обратишься к собравшимся вождям: у тебя отобрали твою награду, поэтому Ахилл должен отдать тебе свою. Ахилл откажется, но его положение будет так же безвыходно, как твое, когда Калхант потребовал Хрисеиду. Ему придется отдать Брисеиду тебе, что он сразу же и сделает. Но, передав ее тебе, он напомнит о том, что ни он, ни его отец не давали клятву на четвертованном коне. Перед всем собранием он объявит, что ни он, ни мирмидоняне больше не будут принимать участие в войне.

Одиссей захохотал во все горло и воздел руки к потолку.

— У меня есть особый укромный уголок для одного знакомого троянского лазутчика. Троя узнает о ссоре в тот же день.

Мы сидели, словно обращенные в камень взглядом Медузы. Какие бури чувств он возмутил в остальных, я мог только догадываться, мой собственный шторм был ужасен. Уголком глаза я заметил, что Ахилл сделал движение, и обратил все внимание на него, напряженно ожидая его ответа. Одиссей мог выкопать больше скелетов из тайных могил и заставить их танцевать, чем любой другой из тех, кого я знал. Но, клянусь Великой матерью, он был великолепен!

Ахилл не разозлился, и это меня поразило. В его взгляде не было ничего, кроме восхищения.

— Что же ты за человек, Одиссей, раз придумал такое! Это блестящий план, потрясающий! Но ты должен признать, он вряд ли добавит достоинства нам с Агамемноном. Если мы поступим по-твоему, насмешки и презрение падут на наши головы. И скажу тебе сразу, Брисеиду я не отдам, даже если мне придется за нее умереть.

Нестор тихо откашлялся.

— Ты никого не отдашь, Ахилл. Обеих юных жен передадут на мое попечение, и они останутся со мной до тех пор, пока все не произойдет так, как планирует Одиссей. Я поселю их в тайном месте, и никто, включая Калханта, не будет знать, где они находятся.

Ахилл еще колебался:

— Хорошее предложение, Нестор, и я тебе доверяю. Но ты ведь сам знаешь, почему этот план мне не нравится. Вдруг у нас не получится провести Приама? Без мирмидонян в авангарде мы понесем потери, которых не можем себе позволить. Я не преувеличиваю. Иметь в битве авангард — наша задача. Мне не может понравиться план, который будет стоить нам стольких жизней. — Его глаза погрустнели. — А как же Гектор? Я поклялся убить его, но что, если он умрет, когда я не буду участвовать в битве? И как долго мне придется не принимать в ней участия?

Одиссей ответил:

— Да, мы потеряем воинов, которых не потеряли бы, участвуй мирмидоняне в битве. Но ахейцы немногим им уступают. Я убежден, мы справимся, и неплохо. На твой главный вопрос — как долго тебе придется не принимать участия в битве — я сейчас не отвечу. Лучше поговорим о том, как сначала выманить Приама за стены. Я спрошу тебя: а что, если война затянется еще на годы? Если наши воины постареют, так и не вернувшись домой? Или если Приам выйдет за стены, когда прибудут Пентесилея с Мемноном? С мирмидонянами или без, но мы будем разбиты. — Он улыбнулся. — Что касается Гектора, он доживет до встречи с тобой, Ахилл. Я в этом уверен.

Вмешался Нестор:

— Стоит троянцам выйти за стены, они уже не войдут назад. Они не смогут увести свои войска насовсем. Если они понесут большие потери, Приам узнает о том, что наши потери еще больше. Выманить их — все равно что прорвать плотину. Они не успокоятся, пока не прогонят нас из Трои или пока последний из них не умрет.

Ахилл вытянул руки в стороны, огромные мускулы заходили под кожей.

— Я сомневаюсь, что у меня хватит силы воли удержаться от битвы, когда все остальные сражаются, Одиссей. Целых десять лет я ждал этой битвы. Есть и другие причины. Что армия скажет о человеке, который оставил ее в нужде из-за женщины, и что подумают обо мне мирмидоняне?

— Никто не скажет о тебе доброго слова, это уж точно, — рассудительно ответил Одиссей. — Чтобы сделать то, о чем я прошу, друг мой, потребуется особое мужество. Больше мужества, чем понадобилось бы на штурм Западного барьера, случись он завтра. Пусть никто из вас не поймет меня превратно! Ахилл не добавил в мой план ни капли черной краски, он и есть такой черный на самом деле. Многие станут поносить тебя, Ахилл. Многие станут поносить тебя, Агамемнон. Некоторые проклянут. Некоторые оплюют.

Криво улыбаясь, Ахилл не без сочувствия посмотрел на меня. Одиссею удалось сблизить нас больше, чем я когда-нибудь считал возможным после того, что случилось в Авлиде. Моя дочь! Моя бедная маленькая дочь! Я сидел неподвижно и безучастно, размышляя о той отвратительной роли, которую я должен буду сыграть. Если Ахилл будет выглядеть как несдержанный глупец, то каким же глупцом буду выглядеть я? Скорее уж идиотом.

Ахилл резко хлопнул себя по бедру.

— Ты взвалил на нас тяжкий груз, Одиссей, но если Агамемнон смиренно возьмет свою часть, как же я смогу отказаться?

— Каково твое решение, мой господин? — спросил Идоменей, по тону которого было понятно, что он сам никогда бы на такое не согласился.

Я покачал головой, подставил руку под подбородок и задумался, пока остальные на меня смотрели. Ахилл прервал мою задумчивость, снова заговорив с Одиссеем.

— Ответь на мой главный вопрос: как долго?

— На то, чтобы выманить троянцев, понадобится два-три дня.

— Это не ответ. Как долго мне придется держаться в стороне?

— Пусть сначала верховный царь объявит о своем решении. Каково оно, мой господин?

Я уронил руку.

— Я сделаю это с одним условием: если каждый из нас в этой комнате торжественно поклянется довести дело до конца, и не важно, каков этот конец будет. Одиссей — единственный, кто способен провести нас через этот лабиринт, верховный царь Микен никогда не был для этого предназначен. Это удел царей Внешних островов. Вы согласны дать клятву?

Все согласились.

Поскольку среди нас не было жреца, мы поклялись головами наших сыновей, их способностью произвести потомство и прекращением наших родов. Эта клятва была ужаснее той, которая дается на четвертованном коне.

— Итак, Одиссей, — сказал Ахилл, — заканчивай.

— Предоставьте Калханта мне. Я позабочусь о том, чтобы он сделал то, что от него ожидают, и ничего не узнал. Он поверит в себя так же безоговорочно, как бедняга пастушок, выбранный из толпы, чтобы изображать Диониса в оргии менад. Ахилл, как только ты отдашь Брисеиду и скажешь свое слово, ты возьмешь мирмидонских вождей и немедленно возвратишься к себе за ограду. Как кстати, что ты выстроил частокол внутри лагеря! Твое уединение будет тут же замечено. Ты запретишь мирмидонянам выходить за частокол и сам не выйдешь. С тех пор ты можешь принимать гостей, но сам будешь сидеть дома. Все будут думать, будто те, кто пришел к тебе, умоляют тебя вернуться. Всегда и со всеми своими друзьями ты должен казаться очень разгневанным — человеком, кровно обиженным и лишившимся всех иллюзий, который думает, что с ним обошлись крайне несправедливо, и который скорее умрет, чем помирится с Агамемноном. Даже Патрокл должен видеть тебя только таким. Понятно?

Ахилл кивнул с серьезным видом; теперь, когда дело было решенным и мы дали клятву, он, казалось, был готов отступить.

— Так ответишь ты мне или нет? Как долго?

— До самого последнего момента. Гектор должен быть абсолютно уверен в своей победе, и его отец — тоже. Размотай веревку, Ахилл, разматывай ее до тех пор, пока она их не удавит! Мирмидоняне вернутся в бой раньше тебя. — Он перевел дыхание. — Никто не может предсказать, что случится в битве, даже я, но в некоторых вещах можно быть уверенным. Например, в том, что без тебя с мирмидонянами нас оттеснят внутрь собственного лагеря. Гектор сломает нашу защитную стену и подберется к кораблям. Я немного помогу делу, используя своих лазутчиков в наших рядах. Они, к примеру, поднимут панику, что приведет к отступлению. Ты сам будешь решать, когда нужно вмешаться, но лично в битву не возвращайся. Пусть мирмидонян поведет Патрокл. Тогда будет казаться, будто ты упорствуешь. Ахилл, они знают предсказания оракулов. Они знают, что мы не сможем побить их, если ты не сражаешься с нами. Поэтому размотай веревку! Не возвращайся в битву до самого последнего момента.

Похоже, после этого сказать было уже больше нечего. Идоменей встал, с ужасом глядя на меня: никто не понимал лучше его, как тяжело будет микенцу добровольно пойти на такой срам. Нестор успокаивающе нам улыбнулся; конечно же, он знал обо всем задолго до сегодняшнего утра. Как и Диомед, который широко улыбался, довольный, что идиота придется играть не ему, а кому-то другому.

Только Менелаю было что сказать.

— Можно мне дать совет?

— Конечно! — искренне сказал Одиссей. — Советуй!

— Калхант. Доверьтесь ему. Если он будет знать, вам будет намного легче.

Одиссей стукнул кулаком по ладони другой руки:

— Нет, нет и нет! Он — троянец! Никогда не доверяй мужу, рожденному женой врага во вражеском стране, когда ты дерешься на его земле и вот-вот победишь.

— Ты прав, Одиссей, — заметил Ахилл.

Я не стал ничего говорить, но задумался. Много лет я защищал Калханта, но сегодня утром во мне что-то перевернулось, и я не совсем понимал, что именно. Он был у истоков того, что принесло столько зла. Это он заставил меня принести в жертву собственную дочь и тем испортить отношения с Ахиллом. Что ж, если ему и правда нельзя доверять, это станет очевидно в тот день, когда я поссорюсь с Ахиллом. При всей его осторожности и непроницаемом выражении лица, его глаза выдадут тайное удовольствие — если он его почувствует. За столько лет я его изучил.

— Агамемнон, — жалобно позвал Менелай, стоя у двери, — нас заколотили! Ты не будешь так любезен приказать, чтобы нас выпустили?