– Послушай, Вернон, а ты каждый день пользуешься ванной?

– Черт, ма!

– Просто, понимаешь, на этой неделе ты выступаешь против этого милого калеки, который вроде как убил своих родителей. И он все время плачет. Все время.

– А у меня что, такой вид, как будто я в чем-то виновен?

– Ну, когда тебя показывают по телевизору, ты все время лежишь и смотришь в потолок. Вернон, ты иногда бываешь такой нечуткий.

– Но я же ничего не сделал.

– Только не начинай все сначала. Мне просто очень не хочется, чтобы получилось так, что срок уже подойдет, а ты совсем не будешь ну, знаешь, готов – а завтра ведь уже двадцать восьмое марта, я хочу сказать, что как раз будет новое интерактивное голосование…

Коридор смертников всегда затихает, когда звонит моя матушка. Наверное, тоже эффект прямого эфира, вы же знаете, какая она может быть занятная.

– Ты получила эту штуку, которую я отправил Пам? – спрашиваю я.

– Да, конечно, и огромное тебе спасибо от нас обеих. Знаешь, мы с ней даже говорили недавно о том, чтобы…

– Мам, мне кажется, вам стоит его использовать в тот день, когда, ну, понимаешь, в то самое время…

– Ну, в общем, именно об этом мы с ней и говорили…

Я жду, пока она издаст положенное по ситуации сдавленное рыдание и выбьет нос. У меня и у самого глаза словно дымкой заволакивает. Она на пару секунд кладет трубку, чтобы немного собраться, потом со вздохом возвращается на линию.

– И тогда мы с ней могли бы повспоминать тебя таким, каким ты был, и представить себе, что ты просто укатил куда-нибудь на велосипеде…

– Конечно, – говорю я. – Поэтому я и послал вам этот квиток – знаешь, кстати, его можно использовать в любом их заведении, по всему штату.

– Нет, правда, большое тебе спасибо. Особенно с учетом того, сколько теперь у них стоит «чик'н'микс». Ты бы видел их нынешние цены. Мы с Пам воспользуемся этим приглашением, а Вейн заплатит за себя сама…

– И еще, ма, скажи бабуле, чтобы она тоже сюда не приезжала.

В трубке пауза.

– Ну, Вернон, понимаешь, я, в общем, не стала говорить твоей бабуле обо всех этих, ну, сам понима ешь, неприятностях. Она уже совсем старенькая, смотрит только «Шоппинг», новости ей неинтересны, она их и не включает… Давай это будет наша с тобой маленькая тайна, а?

– А что будет весной, когда я не приеду косить ее газон?

– О господи, Вернон, там девчонки приехали, а я еще не закончила возиться с юбкой для Вейн.

– Вейн носит юбки?

– Слушай, детка, мы тут за тебя агитируем, так что не беспокойся, люди вон годами ждут в… дрррх рхрввв…

После ее звонка я лежу на койке и ворочаю в голове мысли – все сразу. Потребности, блин, людские потребности. Матушка сказала как-то раз, что Пальмира так подсела на еду просто потому, что это единственная вещь в ее жизни, которую она в состоянии контролировать. Она не убежит с тарелки и не станет огрызаться. Я думаю об этом, и мне на ум приходит Леона, которая впитывает чужое внимание всей кожей, как солнечный свет; и старый мистер Дойчман, который смакует свои старческие грешки. Пустопорожние матушкины мечты, которые капельками бальзама падают на саднящую, рваную губку ее жизни. Плавленый сыр и Вейн Гури. Дай им всем, чего они хотят, вот что это значит.

Я знаю, что пропуск в «Барби Q» – это правильный подарок для Пальмиры, но для матушки я должен придумать что-то особенное, даже притом, что еще одна смерть в семье наверняка попадет в кон ее самой главной потребности – в чужом сочувствии. Вот только жаль, что эта смерть будет моей смертью. И знаете что? Еще один человек, чье желание я хотел бы исполнить перед смертью, это старая миссис Лечуга. Ей много всякого пришлось пережить, и я жалею, что всякого успел наговорить про Макса. Наверное, я просто пытаюсь соорудить очередной пирог со сливками вокруг всего этого дела: ну, там, исполнение желаний, и все такое. Но в конце концов, кому какое дело? Умираешь один раз. Как ни странно, мне начинает казаться, что я должен сделать хоть что-нибудь даже для репортеров, которые вечно появляются как чертик из коробочки. Хотя, бог знает, чего они сами для себя хотят.

Потом есть еще Тейлор. Ах, Тей. Она теперь – круче некуда, со всеми этими медиамагнатами за пазухой, и репортерами, и прочей шушерой, с вертолетами-шмертолетами, так что и ей угодить будет не так-то просто. Чего она действительно хочет, так это еще одну большую историю, от которой ее карьера взлетела бы под самые небеса. Может, у меня и получится решить эту проблему – всего один короткий телефонный звонок, и все будет в полном порядке. А может быть, таким способом можно будет исполнить и другие, куда более трудные желания, одним коротким телефонным звонком.

Я иду дальше по списку желающих, пока не натыкаюсь на Вейн Гури. Она теперь, судя по всему, у Пам лучшая подружка, даже близко не подходи. Единственное, о чем она может всерьез мечтать – как мне кажется, – так это о маньяке-убийце, на котором смогла бы потренироваться ее группа спецназа. С ней тоже непросто. Хотя, если честно, у меня такое впечатление, что я вожусь с Вейн только потому, что мне слишком не хочется придумывать желание для Лалли. Я знаю, что истинно божественным деянием, всепрощающим и все такое, было бы взять и исполнить желание Лалли, даже несмотря на то, что это он во всем виноват. Или почти во всем. И разве не виден в этом своего рода перст божий?

Сегодня, прямо с утра, по камерам развозят конфискованные телевизоры и транзисторы: и в атмосфере сразу появляется этакое нездоровое оживление. Двадцать восьмое марта. Для кого-то – день казни. На сей раз инженеры устанавливают телевизоры так, чтобы в следующий раз их можно было не увозить, а просто отключить на время голосования. Когда вместе с завтраком мне подают на подносе пачку бумаг, чувства у меня в груди срываются с места и воют, как собаки в упряжке. Первой лежит брошюра про то, как вести себя перед камерами и чего не нужно говорить и делать. Такие, наверное, раздали в Коридоре всем и каждому, потому что мы все регулярно говорим и делаем не то, что нужно. Под брошюрой лежит листок глянцевой бумаги, на котором нарисовано что-то вроде комикса с приговоренным к смерти в главной роли, со стрелочками на одежде, и все такое: как, в общих чертах, нужно делать Последнее Заявление. Потом еще один лист, со списком музыкальных тем, сопровождающих Последнее Событие: нужно выбрать одну тему, которая будет звучать, пока свидетели заходят в зрительный зал, и еще одну – под само Событие. Музыка в списке – настоящее старье. Я прекрасно понимаю, что, когда настанет мой час, я буду жалеть о своем выборе. Надо будет заранее набраться смелости.

Пока я все это перевариваю, в Коридоре воцаряется обычная субботняя тишина. Слышно, как шуршит бумага. Потом кто-то из зэков окликает меня.

– Эй, Верняк, ты как там, сынок?

Я переворачиваю последнюю страницу в стопке. Под ней лежит ордер на мою казнь, которая имеет место быть произведенной сегодня, в шесть часов вечера. Я смотрю на него так, как будто это салфетка или еще что-нибудь в этом духе. Потом грохаюсь на колени, реву, как грозовое облако, и молюсь Господу.