24. Перетасовка карт
Назавтра я заняла место в ангел–классе рейса Нью–Йорк — Сидней авиакомпании «Квонтас». Я глядела вниз, на огни на земле, на ангелов, охраняющих звезды и планеты надо мной, и думала о том, что сказала Нан: «Это твоя тренировка». Я сожгла несколько нервных клеток, пытаясь догадаться, что она имела в виду. Почему меня надо тренировать именно сейчас? Не поздновато ли? Или это тренировка для чего–то другого?
И еще я думала о послании, которое ощутила в крыльях в критический момент. Доверься. Я чувствовала облегчение, что решила послушаться, и в то же время была сбита с толку: почему меня наставляли просто довериться? Разве меня не послали в ту машину, чтобы что–то предпринять и предотвратить аварию? А я лишь заставила себя поверить, что каким–то образом все кончится хорошо. Я понятия не имела, как это сработало. Но что–то случилось, когда я это сделала, что–то жизненно важное. На краткий момент я превратилась в кого–то другого. Я была полна решимости сделать еще одну попытку.
И я практиковалась в прекрасном искусстве надежды.
Надежды напрасной, быть может… Надежды, что, возможно, я заслужу благосклонность Бога, и ее хватит, чтобы вытеснить из его памяти мое предательство. Надежды, что, несмотря на видение, которое показала мне Нан и в котором Тео запирали в тюрьме на всю жизнь, все еще существует способ спасти его от этой судьбы, и я смогу в этом преуспеть. Надежды, что я найду способ вернуться к Тоби. Я умерла бы за такую попытку. Даже если бы мне пришлось умереть во второй раз.
Как и предсказала Нан, появились признаки того, что кое–что изменилось и положение улучшилось.
Когда я переехала в Сидней, ушло несколько недель на то, чтобы найти место, где можно будет жить, поэтому я проводила много времени в хостеле в Куги, пригороде восточного Сиднея. Там я делила комнату с несколькими тайскими студентками и женщиной из Москвы, которая не покидала номер ни днем ни ночью, курила большие толстые сигары и пила водку.
Возвращение моего пристрастия к алкоголю было, в сущности, неизбежным: вскоре я присоединилась к ней, и моя цель найти дом, работу и жизнь исчезали в бесчисленных бутылках, помеченных русскими буквами.
Марго приземлилась в международном аэропорту Сиднея ранним утром сентябрьского понедельника. Я представила, как буду делить с ней ту отвратительную комнату в Куги, и предложила, чтобы она двинулась прямиком в Мэнли[49] и сняла квартиру с видом на пляж.
Правда, я слегка поспешила с предложением квартиры — я снимала ее с начала декабря того года, — но мысль о Мэнли запала Марго в голову, и она спросила, как туда проехать. Сперва автобус, потом паром, и вот она тащит свой чемодан по набережной, с разинутым ртом глядя на ряды араукарий, которые внезапно появились в поле ее зрения, как гигантские рождественские ели, на полосу песка цвета слоновой кости, на индиговую бахрому океана, сбивающего с досок новичков–серфингистов.
Когда я направила Марго в нужную сторону, в моих крыльях появилось послание. Более сильное, чем я когда–либо испытывала. Не просто послание, а поток, циркулирующий по моему телу, и вместе с течением — образ Марго, ее волосы снова длинные и светлые, она идет по полям, мимо озера, к дороге на склоне холма. Я осмотрелась по сторонам в поисках такого же места, потом порылась в воспоминаниях. Нет, ничто не напоминало мне место, которое я только что видела. Такого не было ни в одной из запомнившихся мне частей Сиднея. А потом я поняла: женщина в видении не была Марго. То была я.
Наблюдай. Защищай. Записывай. Люби. У меня ушло тридцать с лишним лет, чтобы уразуметь отсутствие слова «изменяй» в этом наборе указаний, как и отсутствие слов «влияй» и «контролируй». Поэтому, пока Марго брела по улицам Мэнли, сонная после смены часовых поясов, сокрушенная красотой этого места, я, как мантру, повторяла нараспев четыре слова. Я противилась желанию подтолкнуть ее в направлении той роскошной квартиры с просторной жилой комнатой и балконом, нависающим над пляжем, с кроватью под пологом, с медной ванной, кофейным столиком, внутри которого плавали тропические рыбки. Я держалась поодаль, пока Марго бродила по этому месту в этом времени, как будто ничего подобного раньше не случалось, как будто на самом деле все происходило прямо сейчас.
И думаю, я поняла, что провела значительную часть последних пятнадцати лет в роли родителя, полностью забывшего, что это такое — мечтать о Рождестве, каково входить в магазин игрушек, когда тебе пять, шесть или семь лет, и почему места вроде Диснейленда требуют маниакального пристрастия к тысячам децибел. Привилегия жить в настоящем открывала бесконечный ряд возможностей для энтузиазма и изумления. Но не в моем случае. В результате мне точно так же не хватало понимания в отношении Марго, как ей самой не хватало понимания в отношении Тео, отчего она причиняла ему боль. И мне не хватало по отношению к ней прощения.
Поэтому я попробовала новую систему: я позволяла Марго спотыкаться, позволяла падать и, если она падала слишком низко, поднимала ее и направляла туда, где ей следовало быть. Как тогда, когда в свою первую ночь в Австралии она переходила от возбуждения и эйфории к ощущению потерянности и одиночества. Она взяла номер в отеле на набережной и провела двадцать минут, глядя на мини–бар. Не надо, предупредила я. Она поколебалась, потом скинула ноги с кровати и распахнула дверцу. Лучше не надо, сказала я. Ты же алкоголичка, милая. Твоя печень этого не выдержит. И вот она выстроила в ряд три бутылки «Бейлиса» и полбутылки джин–тоника, прежде чем посмотреть на свои дрожащие руки, и подумала, абсолютно сама: «Может, мне надо остановиться?»
В точности как мне и запомнилось, Марго решила составить план. Думаю, можно назвать его набором целей. Я никогда не была особо сильна в составлении списков. Куда лучше мне давались зрительные цели. Итак, Марго сидела, разбросав по полу номера газет и журналов, вырезая картинки, которые изображали, чего она хочет добиться в жизни. И когда она вырезала изображения дома с белым забором, котят, встроенной кухонной плиты, голубя, Харрисона Форда, хлынувшие мне в голову образы моих собственных целей были почти идентичными. Я наблюдала, ухмыляясь, как она вырезала из фотографии Харрисона Форда глаза, потом вырезала челюсть и нос Ральфа Файнса[50] и скальпировала рыжеволосого мужчину–модель. Она сложила куски вместе, создав коллаж Тоби.
Потом Марго вырезала картинку из газеты просто так, не стремясь превратить ее в ссылку на что–либо: то была фотография обложки книги, на которой изображалась Айрес–рок,[51] сливающаяся с китом на первом плане. Книга называлась «Тюрьма Джона», автор — К. П. Лайнс. Возможно, тебе захочется прочесть эту книгу, сказала ей я.
Она позвонила дежурному администратору.
— День добрый, мисс Делакруа. Что я могу для вас сделать?
— Есть где–нибудь поблизости открытая библиотека?
— Э–э… Но, мэм, сейчас пол–одиннадцатого вечера. Библиотеки не откроются до завтра.
— О!
— Могу еще чем–то вам помочь?
— Да. Вы слышали про автора, которого зовут К. П. Лайнс?
— Ну да, слышал. Он мой дядя.
— Шутите? Я только что видела фото его книги в «Сидней морнинг геральд».
— Да, это прекрасно. Вы ее читали?
— Нет, я прибыла только этим утром…
— Вы хотели бы ее прочесть?
— Вообще–то да…
— Ладненько. Я пришлю вам свой экземпляр через пару минут.
— Это было бы здорово!
— Да без проблем.
Марго прочитала книгу от корки до корки, прежде чем вырубиться, и проспала двенадцать часов кряду.
И снова это было не то, что я пережила в Сиднее. Как будто колоду карт моей жизни перетасовали заново. Я встретилась с К. П. Лайнсом в холле одного из издательств, в которых умоляла дать мне работу, а Марго встретилась с ним на несколько дней позже в холле отеля.
То было одним из множества отличий жизни Марго от моей жизни. Я начала гадать, не подводит ли меня память. А потом поняла: мы и в самом деле два разных человека. То, что делает Марго, и то, что делаю я, — уже не одно и то же. Тоби любил писать поверх старых, поблекших манускриптов. У него была тяга упрямо высматривать бледные призраки слов, выглядывающие из–под его почерка, и я относилась к этому снисходительно — пускай себе! Так и там, в холле, когда Марго пожала огромную руку аборигена Кита, я тоже решила — пускай себе!
События, сохранившиеся в моей памяти, не были совершенно иными. Кит, или К. П. Лайнс, как его знали в литературном мире, был детективом в отставке, писавшим всю свою жизнь. Высокий, нежный и очень застенчивый, он потратил десять лет на то, чтобы написать «Тюрьму Джона», и еще двадцать лет, чтобы ее опубликовать. Поскольку Кит описал некоторые обычаи аборигенов, считавшиеся в его клане священными, большинство членов его семьи и его друзей порвали с ним. Как однажды Кит объяснил мне, а теперь объяснял готовой расплакаться, полной благоговения Марго, он открыл секреты своего народа только потому, что его народ умирал. Он хотел, чтобы эти традиции продолжали жить.
«Тюрьму Джона» издал независимый издатель, и тираж составлял всего сотню экземпляров. Не было никакой презентации. Мечты Кита рассказать миру о верованиях и ценностях его народа разлетелись в клочья. Но он не ожесточился. Он был уверен, что его предки ему помогут.
Марго была уверена только в двух вопросах:
1) эта книга изумительна во многих отношениях;
2) только она, Марго, может помочь Киту.
Поэтому все, что осталось от чека Хьюго Бенета, было с радостью пущено на оплату выпуска еще двух тысяч экземпляров книги, на самую скромную рекламную кампанию и на презентацию книги Кита в библиотеке в Сурри–Хиллс.[52]
И вот тут я оказалась полезной: на презентации я узнала журналиста Джимми Фаррелла. Он послужил инструментом для того, чтобы подцепить и рассказать историю путешествия Кита, историю этнического жертвоприношения, которое совершил Кит, и того ослепительного факта, что меньше чем через шесть месяцев после отмены Верховным судом Австралии terra nullius[53] туземный австралиец пишет о проблемах территории и национальной самобытности.
Иди поговори с ним, велела я Марго, подталкивая ее к Джимми.
К декабрю книга Кита разошлась в десяти тысячах экземпляров, и у них с Марго начался роман. Кит на четыре месяца уехал на острова со своей книгой, в то время как Марго сняла маленький, тесный офис на Питт–стрит, с более или менее неплохим видом: если встать на стопку книг и вытянуть шею, то можно было увидеть белые спинные плавники Оперного театра, — и зарегистрировала свой бизнес: «Литературное агентство Марго Делакруа».
А потом позвонил Тоби.
— Привет, Марго. Это я, Тоби.
Было шесть часов утра. Марго, полностью отступив от этикета, уже встала и ходила в халате по кухне, попивая свой новый яд: горячую воду с лимоном и медом.
— Привет, Тоби. Как Тео?
— Забавно, однако, что ты упомянула нашего сына. Я звоню как раз из–за него.
Марго вспомнила, что не разговаривала с Тео больше недели. И пнула ногой холодильник. Кара.
— Прости, Тобес, тут такое сумасшествие…
— Возникла кое–какая проблема. — Он вздохнул.
Длинная пауза. Марго поняла, что он плачет.
— Тоби? Тео в порядке?
— Да. Ну да… Я имею в виду, он не ранен, ничего такого. Но он в больнице. Прошлой ночью он оставался у Гарри. И они решили, что будет очень здорово устроить состязание — кто кого перепьет. Поэтому теперь Тео в больнице с алкогольным отравлением…
Марго прижала телефон к груди и закрыла глаза.
«Это сделала я», — подумала она.
— Марго? Ты там?
— Да, я здесь.
— Слушай, я не прошу тебя… Я просто звоню, чтобы рассказать тебе, вот и все.
— Хочешь, чтобы я приехала домой?
— Нет, я… А ты разве едешь домой? Как там у тебя дела?
Марго поколебалась. Ей ужасно хотелось рассказать Тоби о Ките, о книге. Но потом она подумала о своих отношениях с Китом. У Тоби не было отношений ни с кем, с тех пор как он выехал от нее. А у нее было несколько коротких романов. Прошло семь лет. Семь лет пронеслись как листья, подхваченные ветром.
— Дела идут хорошо. Кстати, Тоби, почему бы мне не приехать домой на Рождество? Мы могли бы вместе поиграть в карты.
— Держу пари, Тео это очень понравилось бы.
— Да? — Теперь она улыбалась. — А как насчет тебя?
— Да. И мне это тоже понравилось бы.
Через неделю Марго прилетела на ледяное нью–йоркское Рождество с чемоданом, полным шортов и сандалий с открытыми носками.
Прошло всего несколько месяцев, но темп города, похоже, обогнал ее, как будто она присоединилась к спринту прогулочным шагом. Марго уже чувствовала, что ее место в Нью–Йорке занято. Город требовал определенных навыков, а ее навыки притупились из–за солнечного, беззаботного стиля жизни Сиднея. У нее ушло полчаса, чтобы поймать такси. Я приплясывала на месте, ликуя при мысли о том, что снова увижу Гайю и Джеймса.
— Привет, мам, — сказал тощий как жердь, бритоголовый парень в дверях.
Марго заморгала.
— Тео?
Он хмуро посмотрел на нее, продемонстрировав полный рот серебряных скобок, потом нехотя подался вперед, чтобы обняться.
— Рада видеть тебя, сын, — тихо сказала она.
Он повернулся и, зевнув, устремился обратно в дом. Марго последовала за ним, волоча за собой багаж.
— Папа, мама здесь.
Человек, сидевший у окна, встал.
— Я ждал, что ты позвонишь, чтобы мы тебя встретили, — с тревогой произнес он. — Неужели ты ехала в такси всю дорогу от аэропорта Кеннеди!
Марго не обратила на Тоби внимания, она во все глаза глядела на Тео.
— Пожертвовал свои волосы на благотворительность, малыш?
— У меня рак. Спасибо, что так чутко к этому отнеслась.
Тоби с извиняющимся видом улыбнулся и сунул руки в карманы.
— Я вижу, мы присоединились к Чемпионату по Сарказму. — Он наклонился и неловко клюнул Марго в щеку. — Очень рад видеть тебя, Марго.
Она улыбнулась и снова посмотрела на Тео. Ее поразила мысль, что его не по годам развитое остроумие и физическая зрелость происходят оттого, что он слишком быстро повзрослел. И гадала, не она ли тому виной.
Тео все еще стоял в комнате, но было ясно, что ему не терпится чем–то заняться. Тоби взглянул на него.
— А теперь послушайте, молодой человек, — не позднее восьми, ясно?
Тоби бросил на Марго взгляд, который говорил: «Я даю ему небольшое послабление».
— Усек! — отсалютовал Тео. — Пока, папа.
Короткая пауза.
— Мама. — Он улизнул к входной двери.
— Люблю тебя, сын! — крикнул ему вслед Тоби.
— И я тебя.
Дверь захлопнулась.
Как только Тео ушел, неловкость между Марго и Тоби в гостиной стала драматически контрастировать с воссоединением Джеймса, Гайи и меня в столовой. В то время как Марго и Тоби напряженно сидели в противоположных концах комнаты, осторожно, на цыпочках, продвигаясь по безопасным темам беседы, мы с Гайей и Джеймсом торопливо выслушивали накопившиеся у нас новости. После долгого и подробного обсуждения мы в конце концов замолчали, а потом разразились смехом. Они стали моей семьей, и я скучала по ним каждый божий день. Я даже прокляла себя за то, что поощряла Марго переехать так далеко, хотя и видела, что ей и Тоби пойдет на пользу такое расстояние. Внезапно старые боевые раны стали казаться всего лишь крошечными метками на их взаимоотношениях. Они были вежливы друг с другом, рады компании знакомого человека, которого некогда любили.
Больше всего мне хотелось расспросить Джеймса. Гайя рассказала мне о делах Тоби. Из–за моих настойчивых расспросов ревнивой бывшей жены — по большей части о романтических делах… которых, как я с радостью услышала, не было вовсе. Наконец я повернулась к Джеймсу.
— Будь со мной честен, — сказала я. — Я что–нибудь изменила в Тео? Он выглядит хуже, чем тогда, когда уезжала Марго.
Джеймс изучал пол.
— Думаю, если речь идет о таких делах, мы должны оперировать долгосрочными понятиями.
Я повернулась к Гайе.
— Тоби — хороший отец, — сказала она, пожалуй, слишком утешающим тоном. — Он держит этого мальчика под контролем. И Джеймс — самый лучший ангел, которого может пожелать ребенок. — Она шлепнула Джеймса по ноге. — Тео время от времени реагирует на присутствие своего ангела, что очень хорошо. Иногда, когда Джеймс разговаривает с ним во сне, Тео отвечает.
Я изумленно посмотрела на Джеймса.
— Это превосходно! — воскликнула я. — И что он говорит?
Джеймс пожал плечами.
— Песни «Мега дет»,[54] таблицу умножения на двенадцать, иногда реплику из эпизода «Бэтмена»…
Гайя и Джеймс снова начали смеяться. Я тоже рассмеялась, но мысленно пала духом. Никаких признаков того, что хоть что–нибудь из сделанного мной пошло кому–нибудь на пользу, пока не было, и я все еще стояла лицом к лицу с ценой, которую заплачу за свои поступки.
Дела не пошли лучше. Тео пришел домой после полуночи, в рождественское утро проспал допоздна, потом под предлогом того, что оставил у Гарри свою игровую приставку «Сега», ускользнул на весь остаток дня.
Шесть дней спустя, когда Марго пришла пора возвращаться в Сидней, она ухитрилась четырежды побеседовать с Тео, и эти беседы проходили примерно так.
Марго:
— Привет, Тео, я слышала, что послезавтра вечером играют «Никсы»,[55] хочешь пойти?
Тео:
— Э–э…
Марго:
— Сын, это переводная картинка или настоящая татуировка?
Тео:
— Мм…
Марго:
— Тео, уже час дня. Твой папа сказал — в восемь. В чем дело?
Тео:
— Не–а.
Марго:
— Пока, Тео. Я пришлю тебе билет, и мы… э–э… поговорим, хорошо?
Молчание.
Гайя и Джеймс обещали мне сделать все, что смогут, чтобы защитить Тео от судьбы, которую я видела. Но, когда Марго вернулась следующим летом, Тео успел пять раз побывать в больнице из–за наркотической зависимости и токсикомании. А еще его арестовали. Ему было всего тринадцать.
Я снова и снова повторяла Марго историю об исправительном учреждении.
— Помнишь, Марго, — говорила я, — помнишь, что я тебе рассказывала в «Риверстоуне»?
А потом перечисляла те ужасы, которые пережил Тео, и часто плакала, а Джеймс подходил и обнимал меня. Однажды он сказал, что почувствовал в крыльях послание, говорящее: все пережитое Тео в конечном итоге сделает его человеком, которым ему суждено стать, и все сложится к его же собственному благу.
Я не могла рассказать Джеймсу в точности, каким в моем видении стал Тео. Грогор наверняка дал мне полную, душераздирающую картину взрослого Тео.
А потом — прорыв.
Я повторяла свою речь в сотый раз, когда Марго внезапно прервала меня на полуслове.
Они с Тео сидели за кухонным столом, очищая яйца и намазывая тосты маслом.
— Знаешь, Тео, — задумчиво начала Марго, — я когда–нибудь рассказывала тебе, что провела восемь лет в сиротском приюте?
— Нет, — нахмурился тот.
— О… — Марго откусила кусок тоста. Тео уставился на нее.
— А почему ты была в приюте?
— Я не совсем уверена. — Марго жевала и думала. — Наверное, мои родители погибли при взрыве бомбы.
— Бомбы?
— Да. Я так думаю. Но не очень–то помню. Я была совсем маленькой. А когда я наконец убежала из приюта, то была не старше, чем ты сейчас.
В Тео разгорелся интерес.
— А почему ты убежала? — поинтересовался он. — И тебя не поймали?
И Марго, не сдерживаясь, рассказала ему о своей первой попытке побега, в результате которой ее избили до полусмерти, о том, как ее бросили в Могилу, — тут Тео заставил ее подробно перечислить размеры и ужасы этого места во всех мельчайших деталях, — и о том, как она сбежала во второй раз, была поймана и дала отпор Хильде и мистеру О'Хара.
Тео смотрел на маму широко раскрытыми глазами.
Спроси его об исправительном учреждении, велела ей я.
Она повернулась к нему:
— Знаешь, Тео, тогда меня били не в первый раз. И не в последний.
Воспоминание о Сете явилось непрошеным, и глаза ее наполнились слезами. Она подумала о ребенке, которого потеряла. Джеймс приблизился к Тео и обхватил его рукой за плечи.
— А теперь, — очень серьезно сказала Марго, приблизив лицо к лицу Тео, — я знаю, что в исправительном учреждении с тобой случались плохие дела. И мне нужно, чтобы ты рассказал мне, какие именно, потому что, клянусь Богом, сын, я выясню, кто это сделал, и собью с них спесь, помяни мое слово.
Тео побагровел. Он уставился на свои руки, лежащие на столе, одна поверх другой. Очень медленно убрал их и сунул себе под попу.
А потом встал и ушел.
Случившееся с ним в том учреждении заставляло его чувствовать, что с ним самим что–то не так. Когда тебя бьют в лицо или пинают в живот — это объяснимо, это имеет название. Но остальное? Для этого у него не было слов.
Прошел еще год. Тео проводил меньше времени в больнице и больше времени в подвале своего лучшего друга, распивая виски, потом — нюхая клей, потом — куря травку.
Марго расхаживала по своей квартире в Сиднее, не уверенная, что же ей делать. Казалось, еще вчера Тео был ребенком, и его потребности были совсем простыми, такими, как сон и еда. Но теперь, спустя немного времени, его потребности превратились в узел, который она не могла ни распутать, ни завязать.
Кит подошел к ней, когда она сидела на балконе, впервые за долгое время наливая себе джин–тоник. Я кивнула Адони, ангелу–хранителю Кита и его дальнему предку. Адони предпочитал держаться особняком.
Я внимательно наблюдала за Китом. Он оставался в поле зрения Марго куда дольше, чем я ожидала. Да, я ухитрилась изменить кое–что, но была ли я рада этим изменениям? Не совсем. В моей версии жизни мы с Китом были любовниками несколько месяцев, обнаружили, что предпочитаем рабочие отношения, и продолжали жить каждый своей жизнью. Такая версия сделала бы куда более легким воссоединение Марго и Тоби. Но теперь, наблюдая, как Марго изливает свои жалобы Киту, наблюдая, как тот просто слушает и кивает в нужных местах, я начала сомневаться. Может, она должна остаться с Китом. Может, он ей подходит.
— Что я могу сделать? — наконец спросил он, зажав ее маленькую бледную руку между своих ладоней.
Марго вытащила руку.
— Я просто не знаю, как за это взяться, — сказала она. — Тео делает в точности то же, что делала я. Я — лицемерка, раз говорю ему так не поступать.
— Нет, не лицемерка, — ответил Кит. — Ты его мама. Как раз то, что ты сама так поступала, дает тебе больше прав надрать ему за это задницу.
Она пожевала ноготь.
— Может, я должна переехать туда…
Кит откинулся в кресле. Подумал несколько мгновений и сказал:
— Привези его сюда. Позволь мне с ним встретиться наконец.
Прошла минута. Марго размышляла. Готова ли она к такому?
Вскоре после этого Тео встретил в аэропорту Сиднея высокий абориген с тронутыми сединой косичками и шрамами на лице, который представился как Кит.
Если вы никогда раньше не встречали австралийских аборигенов, что ж, тогда вы можете вообразить реакцию Тео.
Кит отвел Тео к помятому джипу на автостоянке и велел запрыгивать внутрь.
— Куда мы? — зевнул Тео, бросив свой рюкзак на сиденье.
— Приклони голову, маленький приятель, отдохни! — сквозь шум двигателя прокричал Кит. — Вскорости будем!
Они ехали несколько часов. Тео уснул на заднем сиденье, свернувшись на своем рюкзаке. Он проснулся посреди пустынного района, под небом, на котором мерцали созвездия, а вокруг надрывались сверчки. Джип Кита стоял под деревом.
Тео осмотрелся, на мгновение забыв, что он в Австралии, и гадая, где его мама. Кит появился у пассажирской дверцы. Вот только на нем больше не было рубашки–поло и слаксов. Он был голым, если не считать красной ткани вокруг талии, его лицо и широкий торс были размалеваны толстыми белыми кругами. В правой руке он держал длинный шест.
Тео едва не выпрыгнул из собственной кожи.
Кит протянул ему руку.
— А теперь давай, — сказал он. — Выскакивай. К тому времени, как я с тобой покончу, ты будешь истинным туземцем.
Тео откинулся назад, подальше от протянутой к нему руки.
— И сколько на это уйдет?
— На это уйдет длина одной веревки, — пожал плечами Кит.
Три недели спустя Тео улетел домой. За исключением того времени, что Тео был с Марго в ее доме, ночи он проводил под широким небом, иногда просыпаясь, чтобы обнаружить змею, скользящую мимо его подушки, а низкий голос из тени наставлял его, как пронзить копьем эту змею и снять с нее шкуру. А днем он учился добывать огонь с помощью двух сухих кусков дерева или изготовлять пасту из камня и воды, чтобы потом разрисовать ею свою кожу или изнанку большого черного листа.
— Каковы твои сновидения? — спрашивал Кит снова и снова.
Тео качал головой и говорил что–то вроде:
«Я хочу вступить в «Никсы“. — Или: — Мне хотелось бы получить мопед на Рождество».
И Кит качал головой и рисовал акулу или пеликана.
— Каковы твои сновидения? — спрашивал он до тех пор, пока однажды Тео не взял у него палочку и пасту и не нарисовал крокодила.
— Вот мое сновидение, — ответил он.
Кит кивнул и показал на рисунок.
— Крокодил убивает свою жертву, утаскивая ее под воду и удерживая там до тех пор, пока жертва не утонет. Он лишает создание основного способа выживания. — Кит показал палочкой на Тео: — Не отдавай своих способов выживания так легко. А теперь, — зашагав прочь, произнес Кит, — мы закончили.
Тео посмотрел на свой рисунок, на белые отметины на своей загорелой коже, на красную землю, упорно остававшуюся у него под ногтями. Он подумал о крокодиле. Неразрушимом. Чистом оружии. Вот каким он хотел бы стать.
И он стал, до известной степени. Когда Тео вернулся в Нью–Йорк, он заглушал дрожь своего прошлого с помощью любого вещества, какое мог раздобыть, с помощью любой драки, в какую мог ввязаться. И Марго, приезжая домой на каждое Рождество, рассказывала Тео еще чуть больше о сиротском приюте, и каждый год просила его рассказать об исправительном учреждении, и каждый раз, когда она об этом просила, он уходил.
Но потом в жизни Марго появилось отличие от моей жизни, заставившее меня радостно воскликнуть: она позвонила Тоби и попросила его стать одним из ее клиентов. Тот согласился. Грандиозная идея! — завопила я. — Почему я такого не предложила? Это же идеально! И я начала мечтать о том, как они возобновляют совместную жизнь, как вторая попытка будет намного лучше, куда больше сосредоточена на любви и куда меньше на их хрупких «эго», и как счастлив будет Тео, как все мы будем счастливы, может быть, на Небесах…
А потом, едва Марго повесила трубку, в коридоре раздались шаги.
В дверях появился человек.
— Кит?
Он шагнул вперед, улыбаясь своей широкой, белозубой улыбкой, засунув руки глубоко в карманы.
— Разве ты не должен быть в Малайзии?
— Ненавижу давать интервью, — пожал плечами он.
Марго закинула руки ему на шею, сцепила их, целуя его лицо. Он подхватил ее, отнес, вопящую и смеющуюся, на балкон и сказал:
— Марго, любовь моя. Выходи за меня замуж.
С сильно колотящимся сердцем я наблюдала, как Марго отвела глаза и посмотрела на океан внизу. Волны бросались на открытые ладони берега.
А потом я увидела это.
Она посмотрела на Кита и улыбнулась, но ее аура была такого же золотистого оттенка, как и аура Тоби, и сейчас она текла, словно полноводная и обильная река со множеством течений, которые влекли ее сердце через весь Тихий океан к Тоби.
Но Марго начала кивать.
Нет! Нет! — вопила я, игнорируя голос в своей голове, напоминавший мне о моем обещании придерживаться только четырех направлений: наблюдать, защищать, записывать, любить, о том, что я не должна вмешиваться.
Я велела этому голосу проваливать в ад и сказала Марго: Не выходи за него! А она оглянулась на него и, лишь слегка нахмурившись, произнесла:
— Кит, я вся твоя.
