Мадам Розетт
— О боже, до чего же хорошо, — сказал Старик.
Он лежал в ванне: в одной руке — стакан виски с содовой, в другой — сигарета. Ванна наполнилась до краев, и время от времени он добавлял горячей воды, поворачивая кран пальцами ног.
Он приподнял голову и отхлебнул виски, потом снова откинулся и закрыл глаза.
— Умоляю тебя, вылезай, — послышался голос из соседней комнаты. — Вылезай, Старик, ты уже больше часа там торчишь.
Юнец сидел голый на краю кровати, медленно попивая из стакана и дожидаясь своей очереди.
— Ладно, — отозвался Старик. — Выпускаю воду.
И он протянул ногу и вытащил пальцами пробку.
Юнец поднялся и побрел в ванную со стаканом в руке. Старик полежал в ванне еще немного, потом бережно поставил свой стакан на полочку для мыла, поднялся и взял полотенце. Он был невысокого роста, приземист, с сильными толстыми ногами и выступающими икрами. У него были грубые вьющиеся рыжие волосы, а треугольное лицо покрыто веснушками. Рыжие волосы росли у него и на груди.
— Боже мой, — сказал он, глянув на дно ванны, — да я полпустыни сюда принес.
— А ты смой песок и пусти туда меня. Я пять месяцев не мылся в ванне.
Это было в начале войны, когда мы сражались с итальянцами в Ливии. Очень были трудные денечки, потому что летчиков не хватало, а летать приходилось много. Из Англии их, разумеется, не могли прислать, поскольку шла битва за Британию. Поэтому приходилось подолгу оставаться в пустыне, ведя странную, неестественную жизнь, обитая в одной и той же грязной маленькой палатке, моясь и бреясь каждый день из той же кружки, из которой до этого чистил зубы, постоянно вынимая мух из чая и из тарелок с едой, при этом песчаные бури бушевали как за стенками палаток, так и внутри, и даже обычно уравновешенные мужчины ожесточались, теряли самообладание, срываясь на товарищах и злясь на самих себя. Они страдали дизентерией, «египетским поносом», у них болели уши, и их донимали все те болячки, которые неизбежны при жизни в пустыне. На них падали бомбы с итальянских С-79, у них не было ни воды, ни женщин, они не видели, чтобы из земли росли цветы. У них почти ничего не было, а был лишь песок, песок, песок. На старых «глостер-гладиаторах» они сражались с итальянскими СР-42, а когда не летали, не знали, чем себя занять.
Иногда кто-нибудь ловил скорпионов, сажал их в канистры из-под керосина и заставлял сражаться не на жизнь, а на смерть. В эскадрилье всегда был чемпион среди скорпионов, свой Джо Луис, который был непобедим и выигрывал все бои. Ему давали кличку; он становился знаменитым, а его тренировочный рацион держался под большим секретом, известный только хозяину. Считалось, что тренировочный рацион для скорпионов очень важен. Одних кормили солониной, другим давали нечто под названием «маконачи» — отвратительные мясные консервы, третьих потчевали живыми жуками, а еще были такие, которых заставляли выпить перед боем немного пива. От пива скорпион будто бы становится счастливым и обретает уверенность. Эти последние всегда проигрывали. Но были великие битвы и великие чемпионы, а по вечерам, когда полеты заканчивались, летчики и техники собирались на песке в кружок. Опершись руками о колени, они следили за битвой, подбадривали скорпионов и кричали, как кричат зрители во время поединка боксеров или борцов. Потом приходила победа, и хозяин победителя ликовал. Он плясал на песке, кричал, размахивал руками и громко расписывал достоинства победоносного питомца. Хозяином самого выдающегося скорпиона был сержант по прозвищу Мечтатель. Он кормил чемпиона одним лишь мармеладом. У скорпиона была неприличная кличка, но он выиграл подряд сорок два боя, а потом тихо скончался во время тренировки, и это случилось как раз тогда, когда Мечтатель подумывал, не перевести ли того из бойцов в производители.
Так что сами видите: поскольку, когда живешь в пустыне, больших радостей нет, маленькие радости становятся большими, а детские забавы — забавами взрослых мужчин. Это относилось ко всем в равной мере: к летчикам, механикам, укладчикам парашютов, капралам, которые готовили еду, и к владельцам лавок. Это относилось и к Старику и Юнцу. Они выпросили себе отпуск на двое суток, и их подбросили самолетом до Каира. Оказавшись в гостинице, они мечтали о ванне с таким же нетерпением, с каким молодожены ждут первой брачной ночи.
Старик вытерся и, обмотавшись полотенцем и положив руки под голову, улегся на кровати. Юнец был в ванной. Положив голову на край ванны, он постанывал и вздыхал от блаженства.
— Послушай-ка, Юнец, — произнес Старик.
— Да.
— А чем мы теперь займемся?
— Женщинами, — ответил Юнец. — Найдем женщин и пригласим их на ужин.
— Это потом, — сказал Старик. — Это может подождать.
Был еще ранний вечер.
— Мне так не кажется, — сказал Юнец.
— А по-моему, — возразил Старик, — с этим можно и подождать.
Старик был очень старым и разумным. Действовать поспешно было не в его правилах. Ему было двадцать семь лет, гораздо больше, чем кому-либо в эскадрилье, включая командира, и все весьма считались с его мнением.
— Сначала пройдемся по магазинам, — сказал он.
— А потом? — послышался голос из ванной.
— Потом обдумаем тот другой вопрос.
Наступило молчание.
— Старик?
— Да.
— Ты знаешь здесь каких-нибудь женщин?
— Знал когда-то. Знал одну турчанку с очень белой кожей. Ее звали Венка. Еще была одна югославка, на голову выше меня, по имени Кики, и еще была, кажется, сирийка. Не помню, как ее звали.
— Позвони им, — сказал Юнец.
— Уже позвонил, пока ты ходил за виски. Ни одну не застал. Не вышло.
— Вот так всегда, — сказал Юнец.
— Походим сначала по магазинам, — сказал Старик. — У нас еще куча времени.
Юнец вылез из ванны через час. Оба надели на себя чистые шорты и рубашки цвета хаки и пошли вниз. Пройдя через гостиничный вестибюль, они оказались на улице, залитой жарким солнцем. Старик надел темные очки.
— Знаю, что мне нужно, — сказал Юнец. — Очки от солнца.
— Хорошо. Пойдем купим.
Они остановили извозчика и велели ему ехать в Сигурел. Юнец купил очки, а Старик — покерные кости, после чего они побрели по раскаленной многолюдной улице.
— Обратил внимание на девушку? — спросил Юнец.
— У которой ты купил очки?
— Да. Темненькая.
— Наверное, турчанка, — сказал Старик.
— Мне все равно, — сказал Юнец. — Но девчонка потрясающая. Тебе так не показалось?
Засунув руки в карманы, они шли вдоль Шариа-Касрэль-Нил. Юнец надел только что купленные очки. Был жаркий день. Пыльная улица была переполнена египтянами, арабами и босоногими мальчишками. Мухи кружились вокруг мальчишек, жужжали возле их воспаленных глаз. Глаза у них были воспалены, потому что их матери сделали с теми что-то ужасное, когда мальчики были совсем детьми, и все затем, чтобы их не взяли в армию, когда они вырастут. Мальчишки шли следом за Стариком и Юнцом и громко кричали без устали: «Бакшиш! Бакшиш!» — и мухи преследовали попрошаек. В Каире пахнет не так, как в каком-нибудь другом городе. Пахнет тут не чем-то одним, и запах не исходит из какого-то определенного места. Им пропитано все вокруг: сточные канавы, тротуары, дома, магазины, товары, продающиеся в магазинах, еда, которая готовится тут же, лошади и лошадиный навоз на улицах. Им пропахли люди и солнце, заливающее своими лучами людей, а также сточные канавы, лошадей, еду и отбросы, валяющиеся на улицах. Это особый острый запах, в котором одновременно чувствуется и что-то сладкое, и гниющее, и жаркое, и соленое, и горькое, и он никогда не исчезает, даже прохладным ранним утром.
Два летчика медленно брели в толпе.
— Разве тебе она не показалась потрясающей? — спросил Юнец.
Ему хотелось услышать мнение Старика.
— Хороша.
— Еще как хороша. Знаешь что, Старик?
— Что?
— Я бы хотел провести вечер с этой девушкой.
Они перешли на другую сторону улицы и двинулись дальше.
— Да ради бога, — сказал Старик. — Почему бы тебе не позвонить мадам Розетт?
— Что еще за Розетт?
— Мадам Розетт, — поправил его Старик. — Великая женщина.
Они проходили мимо бара, который назывался «У Тима». Его держал англичанин по имени Тим Гилфиллан. Во время минувшей войны он был сержантом-квартирмейстером, и каким-то образом ему удалось остаться в Каире, после того как оттуда ушли военные.
— А вот и Тим, — сказал Старик. — Давай-ка заглянем к нему.
Внутри, кроме Тима, никого не было. Он был занят тем, что расставлял бутылки на полках за стойкой.
— Так-так-так, — сказал он, обернувшись. — Где же вы, ребята, пропадали все это время?
— Привет, Тим.
Он не помнил их, но и так было ясно, что они явились из пустыни.
— Как там мой старый друг Грациани? — спросил он, облокотившись о стойку бара.
— Он недалеко от нас, — сказал Старик. — Около Мерсы.
— На чем вы сейчас летаете?
— На «гладиаторах».
— Вот черт, да на них же еще лет восемь назад летали.
— Это все те же, — сказал Старик. — Совсем износились.
Они взяли стаканы с виски и направились к столику в углу.
— А кто она, эта Розетт? — спросил Юнец.
Старик сделал большой глоток и поставил стакан.
— Великая женщина, — ответил он.
— Кто она такая?
— Старая грязная сирийская еврейка.
— Это ладно, — сказал Юнец, — но почему ты о ней вспомнил?
— Что ж, — ответил Старик. — Я скажу тебе. Мадам Розетт держит самый большой бордель на свете. Говорят, что она может доставить тебе любую девушку во всем Каире.
— Чушь собачья.
— Нет, так и есть. А ты возьми позвони ей и скажи, где ты видел женщину, где она работает, в каком магазине, в каком отделе, опиши ее поточнее, а все остальное она сделает сама.
— Ну ты совсем уже, — сказал Юнец.
— Это правда. Чистая правда. Мне о ней в тридцать третьей эскадрилье рассказывали.
— Тебя разыграли.
— Хорошо. Давай возьмем телефонный справочник и найдем ее номер.
— Что, в справочнике так и будет написано — «мадам Розетт»? Да ни в жизнь.
— А я тебе говорю — так и будет, — сказал Старик. — Пойди и поищи мадам Розетт. Сам увидишь, что я прав.
Юнец не верил ему, однако пошел к Тиму и попросил у него телефонный справочник. Вернувшись, он положил книгу на стол, раскрыл ее и принялся листать страницы, пока не дошел до «Роз…». Его палец двинулся по колонке. Розеппи… Розери… Розетт. Вот она, Розетт, мадам, адрес и номер телефона, все есть. Старик внимательно наблюдал за ним.
— Нашел?
— Да, вот здесь. Мадам Розетт.
— Ну так почему бы тебе не позвонить ей?
— А что я ей скажу?
Старик посмотрел на дно своего стакана и перемешал пальцами кусочки льда.
— Скажи, что ты полковник, — ответил он. — Полковник Хиггинс. Летчикам она не очень-то доверяет. И скажи, что ты видел красивую смуглую девушку, которая продает солнцезащитные очки в Сигуреле, и ты хотел бы, как ты выразился, поужинать с ней.
— Здесь нет телефона.
— Еще как есть. Вон он.
Юнец огляделся и увидел телефон, который висел на стене в конце стойки бара.
— У меня нет пиастра.
— У меня есть, — сказал Старик.
Он порылся в кармане и положил на столик монету.
— Тим услышит все, что я буду говорить.
— Ну и что, черт возьми, с того? Может, он и сам ей иногда звонит. — И прибавил: — Трус ты.
— А ты говнюк, — сказал Юнец.
Юнец был еще совсем ребенком. Недавно ему исполнилось девятнадцать — на восемь лет меньше, чем Старику. Он был довольно высок ростом, худой, с большой копной черных волос и красивым лицом с широким ртом; под солнцем пустыни кожа его стала цвета кофе. Несомненно, он был лучшим летчиком в эскадрилье. Уже в начале войны он сбил четырнадцать итальянцев, что было четко подтверждено. По земле он передвигался медленно и лениво, как это делает усталый человек, и думал он медленно и лениво, как сонный ребенок, но, поднявшись в воздух, соображал быстро, и движения его становились быстрыми, настолько быстрыми, что казалось, он действует рефлекторно. Когда он ходил по земле, было такое впечатление, что он отдыхает, дремлет, дабы накопить силы, перед тем как сесть в кабину, но зато потом он становился свежим и быстрым и готовым для двухчасовой предельной концентрации. Но сейчас Юнец находился далеко от аэродрома, и в мыслях у него было нечто такое, что заставляло его бодрствовать, как во время полета. Может, это состояние и не продлится долго, но, по крайней мере, в ту минуту он действовал сосредоточенно.
Он еще раз взглянул на номер в справочнике, потом поднялся и медленно направился к телефонному аппарату. Опустив монету в один пиастр, он набрал номер и услышал гудок на другом конце. Старик сидел за столиком и смотрел на него, тогда как Тим по-прежнему расставлял за стойкой бара бутылки. Тим был всего-то ярдах в пяти от Юнца и явно расположился слушать, о чем пойдет разговор. Юнец чувствовал себя довольно глупо. Он облокотился о стойку бара и стал ждать, надеясь, что никто не ответит.
Но тут раздался щелчок. Трубку на том конце подняли, и он услышал женский голос:
— Алло.
— Здравствуйте, — ответил он. — Могу я поговорить с мадам Розетт?
Он не сводил глаз с Тима. Тим продолжал расставлять бутылки, делая вид, что разговор его не касается, но Юнец понял, что тот прислушивается.
— А я и есть мадам Розетт. А вы кто?
В ее голосе слышались нотки нетерпения и недовольства. Казалось, ей меньше всего хотелось, чтобы ее тревожили именно в эту минуту.
Юнец постарался сделать так, чтобы в его голосе звучала непринужденность.
— Это полковник Хиггинс.
— Полковник… как вы сказали?
— Полковник Хиггинс.
Он назвал фамилию по буквам.
— Да-да, полковник. Что вам угодно?
В ее голосе по-прежнему слышалось нетерпение. Эта женщина явно не из тех, кто станет церемониться. Он постарался держаться как можно более естественно.
— Видите ли, мадам Розетт, я тут подумал… Не могли бы вы мне помочь в одном дельце?
Юнец не отводил глаз от Тима. Тот совершенно очевидно подслушивал. Подслушивающего можно запросто вычислить, даже если тот и притворяется, будто ничего не слышит. В таких случаях человек старается не шуметь и делает вид, будто очень занят своей работой. Тим именно так себя и вел, переставляя бутылки с полки на полку, вертел их в руках, но не шумел и не оглядывался. В другом углу Старик курил сигарету, положив локти на столик. Он внимательно наблюдал за Юнцом. Ему нравилось следить за тем, что происходит, и он чувствовал, что Юнец стесняется Тима. Однако Юнцу надо было продолжать разговор.
— Я тут подумал, может, вы могли бы мне помочь, — сказал он. — Я сегодня был в Сигуреле, купил там темные очки и увидел девушку, с которой очень хотел бы сегодня поужинать.
— Как ее зовут?
Резкий скрипучий голос зазвучал по-деловому.
— Не знаю, — застенчиво ответил он.
— Как она выглядит?
— У нее… темные волосы, она… высокая и… очень красивая.
— Какое платье на ней было?
— Э-э… дайте подумать. Кажется, белое, в красный цветочек.
И тут, будто его осенило, он прибавил:
— И красный пояс.
Он вспомнил, что на ней был блестящий красный пояс.
Наступила пауза. Юнец смотрел на Тима, который старался не греметь бутылками. Он осторожно брал в руки бутылку и так же осторожно ставил ее на место.
И тут вновь послышался скрипучий голос:
— Это может обойтись вам недешево.
— Я понимаю.
Юнцу вдруг надоел весь этот разговор. Хотелось закончить его поскорее.
— Может, это будет стоить шесть фунтов, а то и восемь или десять. Не могу ничего сказать, пока не увижу ее. Вас это устраивает?
— Да-да, устраивает.
— Где вы остановились, полковник?
— В отеле «Метрополитен», — не задумываясь ответил он.
— Хорошо, я вам перезвоню.
И она бросила трубку.
Юнец повесил трубку, медленно вернулся к столику и опустился на стул.
— Ну как, — спросил Старик, — удачно?
— Да вроде да.
— Что она сказала?
— Сказала, что перезвонит мне в гостиницу.
— То есть перезвонит полковнику Хиггинсу в гостиницу?
— О господи, — пробормотал Юнец.
— Да все в порядке. Скажем дежурному, что полковник сидит у нас в номере и чтобы соединяли с нами. Что она еще сказала?
— Что это будет дорого стоить, от шести до десяти фунтов.
— Розетт возьмет себе девяносто процентов, — сказал Старик. — Грязная старая сирийская еврейка.
— И как она теперь?.. — спросил Юнец.
Он был тихим человеком и чувствовал себя неловко, оттого что затеял нечто такое, что может обернуться делом серьезным.
— Она поручит какому-нибудь своему своднику разыскать девушку и разузнать, кто она такая. Если она уже есть в списках, тогда все просто. Если нет, то сводник тут же, в Сигуреле, не отходя от прилавка, сделает ей предложение. Если девушка скажет ему, чтобы он убирался к чертям, он поднимет цену, если она еще раз пошлет его к чертям, он снова поднимет цену, и в конце концов она соблазнится наличными и, скорее всего, согласится. Затем мадам Розетт назовет тебе цену в три раза больше, а разницу возьмет себе. Платить ты будешь ей, а не девушке. Разумеется, потом девушка попадет в списки Розетт, а как только она окажется у нее в лапах, ей конец. В следующий раз Розетт будет диктовать цену, и девушка не сможет с ней спорить.
— Почему?
— Потому что если она откажется, то Розетт скажет: «Ладно, моя милая, я уж позабочусь, чтобы твои хозяева в Сигуреле узнали, чем ты занималась в прошлый раз, как работала на меня и как использовала их магазин в собственных интересах. И тебя уволят». Вот что скажет Розетт. Несчастная девушка перепугается и будет делать то, что ей скажут.
— Судя по всему, хороший человек, — сказал Юнец.
— Кто?
— Мадам Розетт.
— Чудесный, — сказал Старик. — Просто чудесный человек.
Было жарко. Юнец вытер лицо носовым платком.
— Еще виски, — сказал Старик. — Эй, Тим, еще пару того же.
Тим принес стаканы и, не говоря ни слова, поставил на столик. Взяв пустые стаканы, он тотчас удалился. Юнцу казалось, что он изменился по сравнению с тем Тимом, который встретил их, когда они пришли. Теперь он был не веселым, а молчаливым и безразличным. Казалось, это не тот человек, который говорил: «Привет, ребята, где же вы пропадали все это время?» Зайдя за стойку баpa, он повернулся к ним спиной и стал опять расставлять бутылки.
Старик спросил:
— Сколько у тебя денег?
— Думаю, фунтов девять.
— Этого может и не хватить. Ты ведь отдал ей инициативу. Надо было тебе обозначить какой-то предел. Теперь она обдерет тебя как липку.
— Знаю, — сказал Юнец.
Какое-то время они пили молча.
— Тебя что-то волнует, Юнец?
— Ничего, — был ответ. — Совсем ничего. Пошли в гостиницу. Она может позвонить.
Они расплатились за напитки и попрощались с Тимом, который кивнул им, но ничего не сказал. Они вернулись в «Метрополитен».
Подойдя к дежурному за стойкой, Старик сказал:
— Если будут спрашивать по телефону полковника Хиггинса, переключите на наш номер. Он будет у нас.
— Да, сэр, — сказал египтянин и сделал у себя пометку.
Войдя в спальню, Старик лег на кровать и закурил сигарету.
— А вот я чем займусь сегодня вечером? — спросил он.
Юнец по дороге в гостиницу был молчалив и не произнес ни слова. Он сел на край другой кровати, так и не вынув руки из карманов.
— Послушай, Старик, — сказал он, — что-то мне больше не нравится затея с этой Розетт. Это очень дорого может стоить. Можем мы все это как-то отменить?
— Да ты что! Ты теперь связан по рукам и ногам. С Розетт такие шутки не шутят. Скорее всего, она уже этим делом занимается. Тебе никак нельзя отказываться.
— А если у меня денег не хватит? — спросил Юнец.
— А ты подожди, еще не вечер.
Юнец поднялся, подошел к парашютному ранцу и вытащил бутылку виски. Он плеснул виски в два стакана, плеснул туда же в ванной воды из-под крана, вернулся и протянул один стакан Старику.
— Старик, — сказал он. — Позвони Розетт и скажи ей, что полковник Хиггинс вынужден был срочно покинуть город и вернуться в свой полк в пустыне. Позвони ей и скажи. Скажи, что полковник просил тебя передать ей это сообщение, потому что у него не было времени.
— Сам позвони.
— Она знает мой голос. Ну давай же, Старик, звони.
— Нет, — ответил Старик. — Не буду.
— Послушай, — неожиданно заговорил Юнец другим голосом — голосом ребенка. — Я не хочу никуда идти с этой женщиной и не хочу сегодня иметь никаких дел с мадам Розетт. Давай придумаем что-нибудь другое.
Старик коротко взглянул на него и сказал:
— Ладно. Позвоню.
Он взял телефонный справочник, поискал номер и набрал его. Юнец слышал, как Старик попросил ее к телефону и передал ей сообщение полковника. Наступила пауза, потом Старик сказал:
— Простите, мадам Розетт, но я тут ни при чем. Я просто передаю то, что меня просили передать.
Еще одна пауза; потом Старик повторил то же самое еще раз, на что у него ушло довольно много времени, в результате он, похоже, устал от всего этого и положил трубку. Его разобрал смех.
— Паршивая старая сука, — говорил он сквозь смех.
— Она была недовольна? — спросил Юнец.
— Недовольна, — повторил Старик. — По-твоему, это называется «недовольна»? Да ты бы слышал ее. Хочет знать, в каком полку служит полковник и бог знает что еще. Сказала, что он за это заплатит. Вы, парни, говорит, думаете, что надо мной можно издеваться, но это вам не пройдет.
— Ура! — воскликнул Юнец. — Грязная старая еврейка.
— Чем мы теперь займемся? — спросил Старик. — Уже шесть часов.
— Пойдем пройдемся и выпьем чего-нибудь в каком-нибудь египетском заведении.
— Отлично. Походим по египетским кабакам.
Они выпили еще, а потом вышли из гостиницы.
Сначала они отправились в заведение под названием «Эксельсиор», потом перешли в заведение под названием «Сфинкс», потом в небольшое заведение, названное по имени какого-то египтянина, и в десять часов, счастливые и довольные, сидели в заведении без названия вообще, пили пиво и смотрели что-то вроде представления. В «Сфинксе» они познакомились с летчиком из тридцать третьей эскадрильи, который сказал, что его зовут Уильям. Он был примерно такого же возраста, что и Юнец, но на первый взгляд казался моложе, потому что еще не летал так долго. Возраст его выдавал рот — как у ребенка. У него было круглое лицо, как у школьника, небольшой вздернутый нос, а кожа стала коричневой под солнцем пустыни.
Счастливые и довольные, они сидели втроем в заведении без названия и пили пиво. А пиво они пили потому, что ничего другого там не было. Вокруг были дощатые стены, на некрашеном деревянном полу, посыпанном опилками, стояли деревянные столы и стулья. В дальнем конце был дощатый помост, на котором шло какое-то представление. В помещении было полно египтян в красных фесках. Они пили черный кофе. На сцене находились две толстые девушки в блестящих серебряных штанах и серебряных лифчиках. Одна из них виляла задом в такт музыке. Другая трясла грудями, и тоже в такт музыке. Та, что трясла грудями, была более искусной. Она могла трясти только одной грудью, а при этом еще и виляла задом. Египтяне смотрели на нее как зачарованные и не скупились на аплодисменты. Чем больше они аплодировали и чем больше она трясла грудями, тем быстрее играла музыка, и чем быстрее играла музыка, тем быстрее она трясла грудями — все быстрее, быстрее и быстрее, не сбиваясь с ритма, не переставая улыбаться застывшей бесстыжей улыбкой. Египтяне хлопали все больше и больше, по мере того как убыстрялась музыка. Все были очень счастливы.
Когда все закончилось, Уильям спросил:
— Почему у них женщины всегда такие скучные и толстые? Где же их красивые женщины?
— Египтяне любят толстых. Вроде этих, — сказал Старик.
— Быть такого не может, — сказал Юнец.
— Правду говорю, — сказал Старик. — Это у них с давних пор. Все началось с того времени, когда здесь был голод, все бедняки были худыми, а богатые и аристократы — упитанными и жирными. Так что если тебе доставалась толстуха, значит, она из высших слоев общества.
— Ерунда какая-то, — сказал Юнец.
— А мы сейчас узнаем, — сказал Уильям. — Пойду спрошу вон у тех египтян.
Он указал большим пальцем на двух египтян среднего возраста, сидевших за соседним столиком, футах в четырех от них.
— Нет, — сказал Старик. — Не надо. Они нам тут не нужны.
— Да, — сказал Юнец.
— Да, — сказал Уильям. — Мы должны узнать, почему египтяне любят толстых женщин.
Он не был пьян. Никто из них не был пьян, но выпитое пиво и виски сделали их счастливыми, а счастливее всех чувствовал себя Уильям. Его загорелое мальчишеское лицо светилось счастьем, вздернутый нос, казалось, задрался еще больше. Похоже, он впервые расслабился за много недель. Он поднялся, сделал три шага к столику, за которым сидели египтяне, и, улыбаясь, остановился перед ними.
— Господа, — сказал он, — мои друзья и я сочтем за большую честь, если вы пересядете за наш столик.
У египтян была темная лоснящаяся кожа и пухлые лица. На них были красные фески, а у одного сверкал во рту золотой зуб. Когда Уильям обратился к ним, они вроде как встревожились. Потом поняли, что к чему, переглянулись и, ухмыльнувшись, закивали.
— Пажалста, — сказал один из них.
— Пажалста, — сказал другой.
Они поднялись, пожали Уильяму руку и направились с ним к столику, за которым сидели Старик и Юнец.
— Познакомьтесь с моими друзьями, — сказал Уильям. — Это Старик. Это Юнец. А меня зовут Уильям.
Старик и Юнец поднялись, все пожали друг другу руки, египтяне еще раз повторили «пажалста», и все сели.
Старик знал, что их религия запрещает им пить спиртное.
— Будете кофе? — спросил он.
Тот, у кого был золотой зуб, широко улыбнулся, поднял руки ладонями кверху и слегка пожал плечами.
— Мне — да, — ответил он. — Я к нему привык. А вот за своего друга я не могу говорить.
Старик взглянул на друга.
— Кофе? — спросил он.
— Пажалста, — ответил тот. — Я к нему привык.
— Отлично, — сказал Старик. — Значит, два кофе.
Он подозвал официанта.
— Два кофе, — заказал он. — Да, и еще кое-что. Юнец, Уильям, еще пива?
— Мне — да, — ответил Юнец. — Я к нему привык. А вот за своего друга, — он повернулся к Уильяму, — я не могу говорить.
— Пожалуйста, — сказал Уильям. — Я к нему привык.
Ни тот ни другой при этом не улыбнулись.
— Отлично, — сказал Старик. — Официант, два кофе и три пива.
Официант принес заказ, и Старик расплатился. Старик поднял свой стакан и, повернувшись к египтянам, произнес:
— Будьте здоровы.
— Будьте здоровы, — сказал Юнец.
— Будьте здоровы, — сказал Уильям.
Египтяне, казалось, поняли их и подняли свои чашки с кофе.
— Пажалста, — сказал один из них.
— Спасибо, — сказал другой.
Все выпили.
Старик поставил свой стакан и сказал:
— Для нас это честь — находиться в вашей стране.
— Вам нравится?
— Да, — ответил Старик. — Очень нравится.
Снова заиграла музыка, и две толстые женщины в серебристых штанах и лифчиках вышли на бис. Зрелище было сногсшибательное. Без сомнения, то была невиданная, поистине замечательная демонстрация владения своим телом и мышцами, ибо, хотя та, которая до этого виляла задом, продолжала делать то же самое, другая, с грудями, застыла, как дуб, в центре помоста, воздев над головой руки. При этом она вертела своей левой грудью по часовой стрелке, а правой — против часовой стрелки. Одновременно она вертела задом, и все это в такт музыке. Постепенно темп музыки возрос, и по мере его нарастания скорости кручения и верчения тоже увеличивались. Некоторые египтяне были настолько заворожены тем, что груди женщины крутятся в противоположных направлениях, что невольно повторяли движения грудей своими руками. Держа перед собой руки, они описывали круги в воздухе. Все топали ногами, кричали от восторга, и две женщины на сцене продолжали улыбаться своими застывшими бесстыжими улыбками.
Но вот все кончилось. Аплодисменты постепенно стихли.
— Замечательно, — сказал Старик.
— Вам понравилось?
— Еще как.
— Эти девушки, — сказал человек с золотым зубом, — они особенные.
Уильям не мог больше сдерживаться. Он перегнулся через столик и спросил:
— Могу я задать вам вопрос?
— Пажалста, — сказал Золотой Зуб. — Пажалста.
— Какие женщины вам нравятся? — спросил Уильям. — Вот такие, — и он показал руками, — тонкие? Или вот такие — толстые?
Золотой зуб ярко сверкнул за широкой улыбкой.
— Я сам, я люблю таких, толстых. — И две пухлые ладошки нарисовали в воздухе большой круг.
— А ваш друг? — спросил Уильям.
— За своего друга, — ответил он, — я не могу говорить.
— Пажалста, — ответил друг. — Вот таких.
Он усмехнулся и нарисовал руками в воздухе толстую женщину.
— А почему вам нравятся толстые? — спросил Юнец.
Золотой Зуб подумал с минуту, а потом спросил:
— А вам нравятся худые, а?
— Пожалуйста, — ответил Юнец. — Мне нравятся худые.
— А почему вам нравятся худые? Скажите мне.
Юнец потер ладонью затылок.
— Уильям, — спросил он. — Тебе нравятся худые женщины?
— Мне — да, — ответил Уильям. — Я к ним привык.
— Мне тоже, — сказал Юнец. — Но почему?
Уильям задумался.
— Не знаю, — сказал он. — Сам не знаю, почему нам нравятся худые.
— Ха, — произнес Золотой Зуб. — И вы не знаете.
И он перегнулся через столик и торжествующе сказал Уильяму:
— Вот и я не знаю.
Но Уильяма такой ответ не устроил.
— Старик говорит, — сказал он, — что раньше в Египте все богатые были толстыми, а все бедные — худыми.
— Нет, — сказал Золотой Зуб. — Нет, нет и нет. Посмотрите вон на тех девушек. Очень толстые. Очень бедные. Посмотрите на королеву Египта Фариду. Очень худая. Очень богатая. Так что ошибаетесь.
— Да, но как было в давние времена? — спросил Уильям.
— Что такое — давние времена?
— Ладно, — сказал Уильям. — Оставим это.
Египтяне пили кофе и при этом производили те же звуки, что и вода, которая уходит из ванны. Выпив кофе, они поднялись, чтобы уйти.
— Уходите? — спросил Старик.
— Пажалста, — ответил Золотой Зуб.
— Спасибо, — сказал Уильям.
— Пажалста, — сказал Юнец.
Другой египтянин сказал:
— Пажалста.
А Старик сказал:
— Спасибо.
Они пожали друг другу руки, и египтяне удалились.
— Лопухи, — сказал Уильям.
— Самые настоящие, — согласился Юнец. Все трое продолжали с удовольствием выпивать до полуночи, пока к ним не подошел официант и не сказал, что заведение закрывается и наливать больше не будут. Они, в общем-то, и не были пьяны, потому что выпивали медленно, и чувствовали в себе силы продолжать.
— Говорит, мы должны уйти.
— Хорошо. А куда пойдем? Куда пойдем, Старик?
— Не знаю. А куда вы хотите?
— Пойдемте в какое-нибудь заведение вроде этого, — сказал Уильям. — Мне тут понравилось.
Наступила пауза. Юнец поглаживал ладонью затылок.
— Слушай, Старик, — медленно произнес он. — Я знаю, куда хочу пойти. Я хочу пойти к мадам Розетт и спасти всех ее девушек.
— А кто это — мадам Розетт? — спросил Уильям.
— Великая женщина, — ответил Старик.
— Грязная старая сирийская еврейка, — сказал Юнец.
— Паршивая старая сука, — сказал Старик.
— Отлично, — сказал Уильям. — Пошли. Но кто она все-таки такая?
Они объяснили ему, кто она такая, рассказали о телефонных разговорах, о полковнике Хиггинсе, и Уильям сказал:
— Пошли немедленно. Спасем всех девушек.
Они поднялись и вышли. Оказавшись на улице, они вспомнили, что находятся в весьма отдаленной части города.
— Придется немного пройтись, — сказал Старик. — Извозчиков тут нет.
Была темная звездная безлунная ночь. Улица была узкая и неосвещенная. На ней сильно пахло каирским запахом. Они шли в тишине, иногда проходя мимо мужчин, которые стояли в темноте по одному или по двое, прислонившись к стене, и курили.
— Говорил ведь — лопухи, — сказал Уильям.
— Самые что ни на есть, — поддержал его Юнец.
Так они и шагали нога в ногу — коренастый рыжий Старик, высокий темноволосый Юнец и высокий юный Уильям. Последний шел с обнаженной головой, потому что потерял свою фуражку. Они направлялись наугад к центру города и были уверены, что там найдут извозчика, который отвезет их к Розетт.
— А как рады будут девчонки, когда мы их освободим, — сказал Юнец.
— Еще как! — сказал Старик. — Надо будет это отметить.
— Она действительно держит их взаперти? — спросил Уильям.
— Нет, — ответил Старик. — Не совсем так. Но если мы сейчас их освободим, то им, во всяком случае сегодня, не придется работать. Видите ли, сейчас в ее заведении простые девчонки, которые днем работают в магазинах. Каждая из них совершила какую-нибудь ошибку, которой Розетт либо воспользовалась, либо узнала о ней, а теперь держит их всех на крючке. Она заставляет их приходить к ней вечером. Но они ненавидят ее и не на ее деньги живут. Будь у них возможность, так они бы зубы ей выбили.
— Мы дадим им такую возможность, — сказал Юнец.
Они перешли на другую сторону улицы.
— Слушай, Старик, а сколько там будет девушек? — спросил Уильям.
— Не знаю. Думаю, около тридцати.
— О боже, — сказал Уильям. — Вот это будет вечеринка. Она действительно очень плохо с ними обращается?
— Ребята из тридцать третьей говорили мне, что она им ничего не платит, может, акеров двадцать за ночь. С каждого клиента она берет сто или двести акеров. Каждая девушка зарабатывает для Розетт от пятисот до тысячи акеров за ночь.
— Вот это да! — воскликнул Уильям. — Тысяча пиастров за ночь, и тридцать девушек. Да она, должно быть, миллионерша.
— Самая настоящая. Кто-то прикинул, что, даже если не учитывать другой ее бизнес, она зарабатывает в пересчете на английские деньги тысячи полторы фунтов в неделю. А это… дайте-ка подумать… пять-шесть тысяч фунтов в месяц. Шестьдесят тысяч фунтов в год.
Юнец словно очнулся.
— О господи, — произнес он. — О господи боже мой. Грязная старая сирийская еврейка.
— Паршивая старая сука, — сказал Уильям. Они оказались в более цивилизованной части города, но извозчиков по-прежнему не было.
— Вы что-нибудь слышали о Доме Марии? — спросил Старик.
— Что еще за Дом Марии? — сказал Уильям.
— Место такое, в Александрии. Мария — это Розетт из Алекса.
— Паршивая старая сука, — сказал Уильям.
— Совсем нет, — возразил Старик. — Говорят, она хорошая женщина. Но как бы то ни было, в Дом Марии на прошлой неделе попала бомба. В порту в то время стоял военный корабль, и в заведении было полно матросов.
— Все убиты?
— Много погибло. И знаете, что было потом? Их объявили погибшими в бою.
— Адмирал — джентльмен, — сказал Юнец.
— Молодчага! — сказал Уильям.
Тут они увидели извозчика и остановили его криками.
— Но мы не знаем адреса, — сказал Юнец.
— Он знает, — сказал Старик. — К мадам Розетт, — добавил он, обращаясь к извозчику.
Извозчик ухмыльнулся и кивнул.
— Править буду я, — сказал Уильям. — Отдай-ка мне поводья, извозчик, а сам садись рядом и говори, куда ехать.
Извозчик поначалу энергично возражал, но, получив от Уильяма десять пиастров, передал ему поводья. Уильям уселся на высокие козлы, а извозчик занял место возле него. Старик и Юнец забрались в повозку.
— Взлет разрешаю, — сказал Юнец.
Уильям тронулся в путь. Лошади помчались галопом.
— Так нельзя! — завопил извозчик. — Так нельзя! Остановитесь!
— В какую сторону к Розетт? — крикнул ему Уильям.
— Остановитесь! — не унимался извозчик.
Уильям был счастлив.
— Розетт! — кричал он. — В какую к ней сторону?
Извозчик принял решение. Он решил, что единственный способ остановить этого безумца — доставить его по месту назначения.
— Сюда! — закричал он. — Налево!
Уильям резко дернул поводья, и лошади свернули налево за угол дома. Коляска повернула на одном колесе.
— Вираж крутоват, — послышался голос Юнца.
— Теперь куда? — крикнул Уильям.
— Налево! — завопил извозчик.
На следующей улице они повернули налево, потом направо, потом еще пару раз свернули налево, потом снова направо, и неожиданно извозчик крикнул:
— Здесь, пажалста, здесь Розетт. Остановитесь.
Уильям с силой натянул поводья, лошади медленно задрали головы и перешли на рысцу.
— Где? — спросил Уильям.
— Здесь, — ответил извозчик. — Пажалста.
Он указал на какой-то дом ярдах в двадцати впереди. Уильям остановил лошадей прямо перед этим домом.
— Отличная работа, Уильям, — сказал Юнец.
— О господи, — сказал Старик. — Ну ты и гнал.
— Все отлично, — сказал Уильям. — А что, не понравилось?
Он был очень счастлив.
Извозчик весь вспотел. Он был слишком напуган, чтобы выражать недовольство.
— Сколько с нас? — спросил Уильям.
— Двадцать пиастров, пажалста.
Уильям дал ему сорок и сказал:
— Большое спасибо. Отличные лошади.
Извозчик взял деньги, вскочил в коляску и укатил. Он постарался уехать как можно быстрее.
Они снова оказались на узкой темной улице, но дома здесь, насколько можно было их разглядеть, казались большими и богатыми. Тот, на который указал извозчик, был широким, с толстыми стенами, в три этажа. Построен дом был из серого бетона. Большая толстая входная дверь была распахнута настежь.
— Теперь предоставьте все мне, — сказал Старик, когда они вошли. — У меня есть план.
Они оказались в сером каменном холле, холодном и пыльном, освещенном одной-единственной электрической лампочкой, свешивавшейся с потолка. В холле стоял человек-гора, огромный египтянин с плоским лицом и двумя изуродованными ушными раковинами. В те времена, когда он был борцом, на афишах он, наверное, значился под именем Абдул Убийца или Паша Отравитель. Теперь же на нем был грязный белый хлопчатобумажный костюм.
— Добрый вечер, — сказал Старик. — Мадам Розетт у себя?
Абдул подозрительно посмотрел на трех летчиков и после некоторого колебания ответил:
— Мадам Розетт на верхнем этаже.
— Спасибо, — сказал Старик. — Большое спасибо.
Юнец отметил, что Старик держится вежливо. Если он так себя ведет, значит, кому-то несдобровать. Когда он вел за собой эскадрилью и они, завидев врага, готовились к бою, Старик никогда не отдавал приказ, не сказав «пожалуйста», а получив ответ, неизменно говорил «спасибо». Он только что сказал «спасибо» Абдулу.
Они поднялись по голой каменной лестнице с железными перилами, миновали первую площадку, вторую — в доме было пусто, как в пещере. Наверху, в конце третьего марша, площадки не оказалось; перед ними была стена, и ступеньки вели прямо к двери. Старик нажал на звонок. Они подождали немного, потом в двери отодвинулась планка, и в образовавшейся щели показалась пара небольших черных глаз.
— Чего вам, ребята, надо? — спросил женский голос.
Старик и Юнец узнали этот голос — они слышали его по телефону.
— Мы бы хотели повидать мадам Розетт, — сказал Старик.
Слово «мадам» он произнес на французский манер, потому что был вежлив.
— Вы офицеры? Здесь обслуживают только офицеров, — произнес голос.
Она издавала звуки, напоминающие треск ломающейся доски.
— Да, — сказал Старик. — Мы офицеры.
— Что-то вы не похожи на офицеров. В каких войсках служите?
— Вэ-вэ-эс Великобритании.
Наступила пауза. Старик понял, что она раздумывает. Наверное, уже имела неприятности с летчиками. Он надеялся, что она не разглядит Уильяма и особенно блеска в его глазах, ибо Уильям еще не пришел в себя, после того как они прокатились в коляске. Неожиданно планка задвинулась, и дверь открылась.
— Ладно, заходите, — сказала она.
Эта женщина была очень жадной и потому не слишком разборчивой с клиентами.
Они вошли и теперь увидели ее всю. Низкого роста, толстая, с прядями сальных нечесаных черных волос на лбу, лицо крупное, цвета грязи, большой широкий нос и маленький ротик, как у рыбы, с черными усиками над верхней губой. На ней было черное атласное платье свободного покроя.
— Заходите в контору, мальчики, — сказала она и, переваливаясь с боку на бок, пошла по коридору налево.
Коридор был длинный и широкий, ярдов пятьдесят в длину и четыре-пять ярдов в ширину. Он тянулся по середине дома, параллельно улице, и, поднявшись по лестнице, нужно было повернуть налево, чтобы пройтись по этому коридору. По обеим его сторонам было по восемь — десять дверей. Если, поднявшись по лестнице, поворачивали направо, то оказывались в конце коридора, но и там была одна дверь, и, когда они проходили мимо, за этой дверью слышалось журчание женских голосов. Старик отметил про себя, что в этой комнате девушки переодеваются.
— Сюда, мальчики, — сказала Розетт.
Она повернула налево и зашагала по коридору, удаляясь от двери, за которой слышались голоса. Трое летчиков шли за ней следом — первым был Старик, потом Юнец, за ним Уильям. Они шли по коридору, устланному красным ковром. С потолка свисали огромные розовые абажуры. Они прошли примерно половину коридора, когда из той комнаты, где девушки переодевались, раздался крик. Розетт остановилась и оглянулась.
— Вы, мальчики, идите в контору, — сказала она, — это последняя дверь налево. Я мигом вернусь.
Она повернулась и направилась обратно к комнате, откуда был слышен крик. Однако они не пошли в контору, а, оставшись на месте, стали смотреть ей вслед. В тот самый момент, когда она подошла к гардеробной, дверь распахнулась и в коридор выбежала девушка. С того места, где они стояли, им было видно, что ее белокурые волосы растрепаны. На ней было измятое зеленое вечернее платье. Увидев перед собой Розетт, она остановилась. Они услышали, как Розетт сердито и быстро что-то сказала, а девушка громко ей ответила. Потом они увидели, как Розетт подняла правую руку и ладонью со всего размаха ударила девушку по лицу. Затем ударила еще раз по той же щеке. Била она сильно. Девушка подняла руки к лицу и расплакалась. Розетт открыла дверь в комнату и втолкнула девушку внутрь.
— О господи, — произнес Старик. — Тяжелая рука.
— У меня тоже, — сказал Уильям.
Юнец промолчал.
Вернувшись к ним, Розетт сказала:
— Пошли, мальчики. Небольшие неприятности, только и всего.
Дойдя до конца коридора, они вошли вслед за ней в последнюю дверь слева. Это и была контора — комната средних размеров с двумя красными плюшевыми диванами, двумя или тремя красными плюшевыми креслами и толстым красным ковром на полу. В одном углу стоял небольшой письменный стол, за который Розетт и села лицом к двери.
— Присаживайтесь, мальчики, — сказала она.
Старик сел в кресло, Юнец и Уильям — на диван.
— Итак, — сказала она. — Перейдем к делу.
В ее голосе появились резкие, нетерпеливые нотки.
Старик подался вперед. Его короткие рыжие волосы выглядели нелепо на фоне ярко-красного плюша.
— Мадам Розетт, — сказал он, — для нас огромное удовольствие познакомиться с вами. Мы так много о вас слышали.
Юнец бросил взгляд на Старика. Тот снова стал вежливым. Розетт тоже смотрела на него, при этом в ее маленьких черных глазках было подозрение.
— Поверьте мне, — продолжал Старик, — мы действительно уже довольно давно с нетерпением ждали этой встречи.
Его голос звучал так приятно и он был так вежлив, что Розетт приняла его поведение за чистую монету.
— Рада слышать это, мальчики, — сказала она. — Вы всегда можете хорошо провести здесь время. Я об этом позабочусь. А теперь к делу.
Уильям не мог больше ждать.
— Старик говорит, что вы великая женщина, — медленно произнес он.
— Спасибо, мальчики.
— И еще Старик говорит, что вы грязная старая сирийская еврейка, — сказал Юнец.
— Старик говорит, что вы паршивая старая сука, — быстро добавил Уильям.
— А я знаю, что говорю, — сказал Старик.
Розетт вскочила с места.
— Это еще что такое? — заорала она.
Теперь лицо ее было не цвета грязи, а цвета красной глины. Мужчины не двигались. Они не улыбались и не смеялись, а сидели спокойно, немного подавшись вперед, и смотрели на нее.
Розетт уже имела раньше неприятности, много неприятностей, и знала, как справиться с ними. Но на этот раз случилось нечто новое. Похоже, они не были пьяны, речь не шла о деньгах или о какой-нибудь из ее девушек. Речь шла о ней самой, а ей это не нравилось.
— Убирайтесь вон, — закричала она. — Убирайтесь, если не хотите скандала.
Но они не двигались с места.
Она выждала какое-то время, потом выскочила из-за стола и направилась к двери. Но Старик опередил ее, и, когда она набросилась на него, Юнец и Уильям схватили ее сзади за руки.
— Запрем ее, — сказал Старик. — И уходим.
Она совсем раскричалась, а слова, которые при этом употребляла, невозможно передать, потому что это были ужасные слова. Они выплескивались из ее маленького рыбьего рта одним длинным непрерывным пронзительным криком, а вместе с ними вылетала слюна, которую она обращала в плевки. Юнец и Уильям подтолкнули ее к одному из больших кресел. Она сопротивлялась и кричала, как большая жирная свинья, которую волокут на бойню. Подведя к креслу, они резко подтолкнули ее, и она упала на него спиной. Юнец подскочил к столу, быстро нагнулся и выдернул телефонный шнур. Старик открыл дверь, и все трое выскочили в коридор, прежде чем Розетт успела подняться. Старик вынул ключ с внутренней стороны двери и запер ее снаружи. Они стояли в коридоре.
— О господи! — воскликнул Старик. — Ну и женщина!
— Совсем бесится, — сказал Уильям. — Вы только послушайте.
Они прислушались. Женщина сначала кричала, потом стала колотить в дверь, не переставая при этом вопить совсем не женским голосом. Это был голос разъяренного быка, способного издавать членораздельные звуки.
— Теперь быстро к девушкам, — сказал Старик. — Следуйте за мной. Настройтесь на серьезный лад. На самый серьезный.
Он побежал по коридору к гардеробной, Юнец и Уильям устремились следом за ним. Перед дверью он остановился, остановились и двое других. Слышно было, как Розетт вопит в конторе.
— Ничего не говорите, — сказал Старик. — И будьте серьезны.
И он открыл дверь и вошел в комнату.
Там было около дюжины девушек. Они все уставились на него. Их разговоры прервались на полуслове. Все глаза были прикованы к Старику, стоявшему в дверях. Щелкнув каблуками, он сказал:
— Военная полиция. Les Gendarmes Militaires.
Он произнес это строгим голосом, с самым серьезным выражением лица, стоя в дверях по стойке «смирно». Фуражку он не снял. Юнец и Уильям находились за его спиной.
— Военная полиция, — повторил он.
Он достал свое удостоверение и, держа его двумя пальцами, показал девушкам. Те не двигались и ничего не говорили, замерев в позах, в которых их застали летчики. Настоящая живая картина. Одна из них натягивала чулок, да так и застыла: сама сидит на стуле, вытянув ногу, чулок надет до колена, руки держат чулок. Другая причесывалась перед зеркалом, а обернувшись, так и замерла с поднятыми руками. Третья красила губы; она подняла глаза на Старика, а помаду по-прежнему держала у рта. Несколько девушек просто сидели на некрашеных деревянных стульях и ничем не были заняты. Они повернули головы в сторону двери, но продолжали сидеть. По большей части они были в блестящих вечерних платьях; одна или две оставались полуодетыми, но на большинстве были все-таки зеленые, голубые, красные или золотые блестящие платья. Обернувшись в сторону Старика, они так и застыли — словом, живая картина.
Старик помолчал. Потом сказал:
— Должен заявить от имени властей — мы сожалеем, что вынуждены вас потревожить. Примите мои извинения, барышни. Однако вам надлежит пойти со мной для регистрации и всего такого прочего. После этого вы сможете уйти. Это простая формальность. А теперь прошу вас следовать за мной. С мадам я переговорил.
Старик умолк, но девушки по-прежнему не двигались.
— Прошу вас, — сказал Старик, — одевайтесь. Мы люди военные.
Он отступил на шаг и открыл дверь. Неожиданно картина ожила, девушки поднялись со своих мест. Некоторые выражали недоумение, другие что-то бормотали, а две или три направились к двери. За ними последовали остальные. Те, кто не успел одеться до прихода летчиков, быстро надели платья, пригладили волосы руками и также пошли к дверям. Пальто ни у кого из них не было.
— Пересчитай их, — сказал Старик Юнцу, когда девушки одна за другой стали выходить из гардеробной.
Юнец сосчитал вслух — их было четырнадцать.
— Четырнадцать, сэр, — доложил Юнец, как это сделал бы эскадронный старшина.
— Хорошо, — сказал Старик и повернулся к девушкам, которые столпились в коридоре. — А теперь, барышни, послушайте меня. У меня есть список с вашими именами, которые мне дала мадам, так что прошу не разбегаться. И не волнуйтесь. Это простая формальность военного времени.
Уильям был в коридоре. Открыв дверь, которая вела на лестницу, он вышел первым. За ним последовали девушки, а замыкали шествие Старик и Юнец. Девушки вели себя тихо. Некоторые были озадачены и взволнованы, некоторые немного напуганы, но никто из них ничего не говорил. Лишь высокая черноволосая девушка сказала:
— Mоn Dieu, формальность военного времени. Моn Dieu, mоn Dieu, что же дальше-то будет.
Но этим все и кончилось, и они пошли дальше. В холле они столкнулись с египтянином с плоским лицом и изуродованными ушами. Поначалу показалось, что неприятностей не избежать, однако Старик сунул ему в лицо свое удостоверение и сказал:
— Военная полиция.
И тот так удивился, что беспрепятственно пропустил их.
Когда они оказались на улице, Старик сказал:
— Придется немного пройти пешком, но очень немного.
И они повернули направо и пошли по тротуару. Впереди шествовал Старик, сзади — Юнец, а Уильям шагал по мостовой, охраняя фланг. Появилась луна, и было видно довольно хорошо. Уильям старался идти в ногу со Стариком, а Юнец старался идти в ногу с Уильямом. Все трое размахивали руками, высоко держали головы и казались военными хоть куда, да и вообще зрелище было еще то. Четырнадцать девушек в блестящих вечерних платьях, четырнадцать девушек, шагающих под луной в своих сверкающих голубых, красных, черных и золотых туалетах, при этом Старик идет впереди, Уильям рядом, а Юнец замыкает процессию. Зрелище было еще то.
Девушки начали болтать. Старик слышал их, но не оборачивался. Он продолжал шагать во главе колонны, а когда они подошли к перекрестку, повернул направо. Остальные последовали за ним, и, пройдя ярдов пятьдесят вдоль ряда домов, они подошли к египетскому кафе. Старик увидел его первым, и он же обратил внимание на то, что сквозь затемненные окна пробивается свет.
— Стой! — обернувшись, крикнул он.
Девушки остановились, но продолжали болтать. Было очевидно, что в их рядах зреет недовольство. Трудно заставить четырнадцать девушек шагать с вами по всему городу на высоких каблуках и в блестящих вечерних платьях. Долго, во всяком случае, они идти не станут, ни за что на свете, даже если это формальность военного времени. Старик знал, что так и будет, и произнес следующее.
— Барышни, — сказал он, — слушайте меня.
Однако в рядах все зрело недовольство, и девушки продолжали болтать, а высокая черноволосая говорила:
— Моn Dieu, да что же это такое? Что же это происходит, о mon Dieu?
— Тихо! — сказал Старик. — Тихо!
Во второй раз он произнес это слово командным тоном. Разговоры прекратились.
— Барышни, — продолжал он.
Он опять стал вежливым. Он говорил с ними так, как только он и умеет, а когда Старик был вежлив, никто не мог перед ним устоять. Происходило нечто удивительное, потому что в его голосе звучала улыбка, тогда как губы не улыбались. В голосе звучала улыбка, а лицо оставалось серьезным. Воздействие было очень сильное, потому что у людей складывалось впечатление, будто он всерьез старается казаться приятным.
— Барышни, — заговорил он, и в его голосе прозвучала улыбка. — У военных всегда находится какая-нибудь формальность. Избежать этого нельзя. Я чрезвычайно об этом сожалею. Но есть ведь и такая вещь, как рыцарство. И вы должны знать, что особенно оно характерно для Вэ-вэ-эс Великобритании. Поэтому всем нам доставит удовольствие, если вы зайдете вместе с нами в это заведение и выпьете по стакану пива.
Он распахнул дверь кафе и сказал:
— О господи, да давайте же выпьем. Кто хочет выпить?
И тут девушки поняли, что к чему, притом поняли все разом. А сообразив, удивились и задумались. Потом они переглянулись, посмотрели на Старика, на Юнца и на Уильяма, а когда смотрели на двух последних, то увидели в их глазах смех. Все девушки рассмеялись, рассмеялись и Уильям с Юнцом, а потом все вошли в кафе.
Высокая черноволосая девушка взяла Старика за руку и сказала:
— Моn Dieu, военная полиция, mon Dieu, о mon Dieu.
И, откинув голову назад, она рассмеялась, и Старик рассмеялся вместе с ней.
— Со стороны военных это проявление рыцарства, — сказал Уильям, и они тоже пошли в кафе.
Заведение оказалось примерно таким же, как то, в котором они были до этого, — деревянные столы и стулья, пол, посыпанный опилками. Несколько египтян в красных фесках пили кофе. Уильям и Юнец составили три круглых стола и принесли стулья. Девушки расселись. Египтяне, сидевшие за другими столиками, поставили чашки, обернулись, не вставая со своих стульев, и стали на них глазеть. Они глазели на них, как жирные рыбы, выглядывающие из ила. Некоторые даже переставили стулья, чтобы лучше было видно вновь пришедших.
Подошел официант, и Старик сказал ему:
— Пиво для семнадцати человек. Принеси-ка нам всем пива.
Официант произнес «пажалста» и удалился.
Они сидели в ожидании пива и смотрели друг на друга: девушки на троих летчиков, а летчики на девушек.
— Это и есть рыцарство по-военному, — сказал Уильям.
А черноволосая высокая девушка все приговаривала:
— О mon Dieu, вы ненормальные, о mоn Dieu.
Официант принес пива. Уильям поднял свой стакан и сказал:
— За рыцарство военных.
На что темноволосая девушка откликнулась:
— О mon Dieu.
Юнец ничего не говорил. Он был занят тем, что рассматривал девушек, оценивал их, пытаясь решить для себя, какая ему больше нравится, с тем чтобы тотчас приступить к делу. Старик между тем продолжал улыбаться. Девушки сидели в своих блестящих вечерних платьях — красных, золотых, голубых и зеленых, черных и серебряных, и опять возникло впечатление, будто это живая картина. Конечно, это была картина: сидят девушки, потягивают пиво, выглядят счастливыми, не испытывают более никаких подозрений, потому что они все поняли так, как нужно.
— О господи, — проговорил Старик.
Он поставил свой стакан и огляделся.
— О господи, да вас тут на целую эскадрилью хватит. Как бы я хотел, чтобы ребята были здесь!
Он сделал еще один глоток и вдруг отставил стакан.
— Знаю, что надо делать, — сказал он. — Официант, эй, официант!
— Пажалста.
— Принесите мне большой лист бумаги и карандаш.
— Пажалста.
Официант удалился и вскоре вернулся с листом бумаги. Вынув карандаш из-за уха, он вручил его Старику. Старик ударил по столу, призывая к тишине.
— Барышни, — сказал он, — еще одна формальность, на этот раз последняя. Больше формальностей не будет.
— Со стороны военных, — сказал Уильям.
— О mon Dieu, — произнесла черноволосая девушка.
— Дело пустяковое, — сказал Старик. — Вы должны написать на этом листе бумаги свое имя и номер телефона. Это для моих друзей из эскадрильи. Хочу, чтобы и они были счастливы, как вот я сейчас, но только без тех сложностей, через которые нам пришлось пройти.
В голосе Старика опять прозвучала улыбка. Девушкам явно нравился его голос.
— Вы окажете очень большую любезность, если сделаете то, что я прошу, — продолжал он, — потому что и они хотели бы познакомиться с вами. Для них это будет удовольствием.
— Замечательно, — произнес Уильям.
— Ненормальные, — сказала черноволосая девушка, но и она написала на бумаге свое имя и номер телефона и пустила бумагу дальше по кругу.
Старик заказал еще всем по пиву. Девушки выглядели забавно в своих платьях. Между тем все записали свои имена. Вид у них был довольный, а вот Юнец казался серьезным, потому что проблема выбора была сложной и это омрачало его существование. Девушки были симпатичными, молодыми и симпатичными, все разные, очень разные, потому что среди них были и гречанки, и сирийки, и француженки, и итальянки, и светлокожие египтянки, и югославки, и представительницы других национальностей, но они были симпатичными, все как одна, симпатичными и привлекательными.
Лист бумаги вернулся к Старику; все девушки на нем расписались. Четырнадцать имен причудливым почерком, четырнадцать телефонных номеров. Старик не спеша ознакомился со списком.
— Этот список будет висеть на доске объявлений, — сказал он, — а на меня будут смотреть как на великого благодетеля.
— Да в штаб его надо отправить, — сказал Уильям. — Распечатать на ротаторе и разослать по всем эскадрильям. Для поддержания боевого духа.
— О mоn Dieu, — проговорила черноволосая девушка. — Да вы ненормальные.
Юнец медленно поднялся, взял свой стул и, обойдя с ним стол, втиснул его между стульев двух девушек.
— Извините, — только это он и сказал. — Не возражаете, если я здесь присяду?
В конце концов он принял решение. Повернувшись к девушке, что сидела справа от него, он спокойно принялся за дело. Она была очень хороша: очень темная, очень симпатичная и очень стройная. Повернувшись к девушке и подперев подбородок рукой, Юнец заговорил с ней, совершенно забыв об остальных. Глядя на него, несложно было понять, почему он считался лучшим летчиком в эскадрилье. Он был молод, этот Юнец, но он умел концентрироваться, умел собраться и идти к цели строго по прямой. Оказавшись на извилистых дорогах, он тщательно распрямлял их и затем двигался по ним с огромной скоростью, и ничто не могло остановить его. Вот таким он был. А теперь он разговаривал с красивой девушкой, но никто не слышал, что он ей говорит.
Старик между тем задумался. Он раздумывал над тем, каков будет его следующий шаг. Когда все допивали по третьему стакану пива, он снова стукнул по столу, призывая к тишине.
— Барышни, — сказал он. — Для нас будет удовольствием проводить вас домой. Я беру с собой пять человек, — он уже все рассчитал, — Юнец тоже пять, а Лихач — четырех. Мы возьмем трех извозчиков, пять девушек я посажу в свою коляску и быстро развезу вас по домам.
— Это и есть рыцарство военных, — сказал Уильям.
— Юнец, — сказал Старик. — Эй, Юнец, тебя это устраивает? Ты возьмешь пять девушек. Тебе решать, кого высадишь последней.
Юнец оглянулся.
— Да, — ответил он. — Хорошо. Меня это устраивает.
— Уильям, ты возьмешь четырех. Каждую довезешь до дома. Понял?
— Еще как понял, — ответил Уильям. — Будет сделано.
Все поднялись и направились к двери. Высокая черноволосая девушка взяла Старика за руку и спросила:
— Ты возьмешь меня с собой?
— Да, — ответил он. — Возьму.
— А высадишь меня последней?
— Да. Высажу тебя последней.
— О mоn Dieu, — сказала она. — Это просто замечательно.
Выйдя на улицу, они взяли три экипажа и разбились на группы. Юнец не терял времени. Быстро усадив своих девушек в коляску, он взобрался туда вслед за ними, и Старик видел, как они отъехали. Потом он видел, как отъехал экипаж Уильяма, при этом ему показалось, что лошади дернулись резко и едва ли не с места помчались галопом. Старик посмотрел внимательнее и увидел, что Уильям сидит на козлах с поводьями в руках.
— Поехали, — сказал Старик.
Пять его девушек заняли места в коляске. Было тесно, но все поместились. Старик тоже сел и тут почувствовал, как кто-то берет его под руку. Это была высокая черноволосая девушка. Он обернулся к ней.
— Привет, — сказал он. — Ну привет.
— Ах, — прошептала она. — Какие же вы ненормальные, черт побери.
У Старика потеплело внутри, и он принялся напевать некую мелодию, прислушиваясь к тому, как коляска грохочет по темным улицам.
