ВТОРНИК, 23.28

Покидание

Джус Терри Лоусон в который раз проклял своего старого приятеля Алека (Почту) Конноли, вытащил ногу из-под одеяла и потянулся ею за пределы кровати. Ноги обдало холодом, пальцы сжались. Вот осёл. Конечно, здоровенная сорокадюймовая плоскоэкранная плазменная панель в идеальном состоянии, которую он стырил для Терри, была заябись. Молодец, Алек. Но безмозглый алкоголик и придурок забыл прихватить пульт дистанционного управления с хаты в Бартоне, которую в целом сработал весьма профессионально. Попытавшись переключиться с «Би-би-си-1» сразу на Четвёртый канал, Терри почувствовал, как усилися дискомфорт и повысился уровень потливости. Скоро там начнётся какой-то французский фильмец, где то жопами, то сиськами светят с завидной неизбежностью. Про Пятый канал можно просто забыть, как, впрочем, все и сделали.

Смешно, размышлял Терри, думая о снобах, которые приехали в город на Фестиваль. Пропечатай оголённую жопу или сиську в газете, которую читают гопники, и это сочтут угнетением женщины, покажи то же самое во французском кино – и они будут аплодировать и назовут это искусством. Так что по-настоящему вопрос, что считать искусством, должен стоять так: «На это хочется подрочить, и если да, то кому?» – думал Терри, изогнув спину и раздвинув ягодицы, чтобы пердануть в полную силу.

Погружаясь обратно в кровать, смакуя набирающий силу тёплый кисловатый аромат. Терри подпёр себя подушками. Комнату освещал экран. Открыв маленький холодильник рядом с кроватью, он вытащил и открыл банку «Ред-страйпс». Заканчивается, подметил он. Он сделал первый глоток ценителя, затем присосался полным ртом. Взял мобильный, позвонил матери, смотревшей внизу «Ист-эндеров», запись вчерашней серии, которую она пропустила за игрой в бинго. Стали зудеть геморройные шишаки, возможно, бздёж вызвал раздражение. Повернувшись на бок, Терри оттянул ягодицу и отодвинул одеяло, чтобы дать возможность холодному воздуху освежить сраку.

Элис Ульрих взяла телефон, ожидая услышать свою дочь Ивон. Элис оставила фамилию второго мужа потому, что хоть он, как и её первый мужик, и дал дёру, в его случае скрываясь от немалых карточных долгов, по крайней мере, не оставил ей такого кровопийцу сына. Элис было крайне неприятно услышать, что это звонит её сын сверху по своему мобильнику.

– Послушай, ма, когда в следующий раз пойдёшь наверх пописать или чё, принеси несколько банок пива из большого холодильника. А то мой личный запасец уже почти иссяк… – Терри услышал на том конце недоверчивое молчание. – Ну, когда в туалет пойдёшь, прихвати. Я просто уже тут устроился.

Она повесила трубку. Сценарий этот был ей знаком. Но на сей раз в неё что-то резко переменилось. В фокусе оказалась вся жестокая правда её жизни, и, нажав на паузу, чтобы исполнить то, что предрешил неумолимый жребий, она пошла на кухню и достала из холодильника шесть холодных банок. Медленно поднявшись по лестнице, Элис вошла с провиантом, как делала прежде столько раз. В комнате стояла привычная вонь: жопные газы, запах несвежих носков, молофьи. Обычно она выражала слабый протест, сгружая всё на тумбочку, но на этот раз нет, она обошла кровать и сложила всё мальчику в холодильник. Её был виден только силуэт его мелких кудряшек. Что касается Терри, то он смутно ощутил её присутствие, боковым зрением зафиксировав какой-то раздражитель.

– Спасибо, – нетерпеливо процедил он, не отрываясь от телевизора.

Покинув комнату, Элис пошла в свою спальню, забралась на кровать и стащила со шкафа старый чемодан. Медленно и разборчиво она сложила вещи, стараясь не помять одежду, затем оттащила чемодан в коридор. Позвонила подруге, вызвала такси, в ожидании которого стала искать листок бумаги, чтобы написать записку. Бумаги она не нашла, поэтому разорвала пакет из-под кукурузных хлопьев. На обратной стороне нацарапала записку и оставила на серванте.

Дорогой Терри!

Долгие годы я ждала, что ты уедешь из этого дома.

Когда вы поженились с малышкой Люси, я подумала: слава богу.

Но это длилось недолго. Потом была эта Вивиан… опять ничего.

Поэтому уезжаю я. Квартиру оставляю на тебя. В райсовете скажи, что я покончила с собой. Господь знает, эта мысль достаточно часто меня посещала. Следи за собой. Ешь побольше зелени и поменьше этих помоев. Мусорщик приезжает по вторникам и пятницам.

Береги себя.

С любовью, мама.

P.S. Не пытайся меня найти.

С утра Терри разбудил «Большой завтрак». Эта Денис Ван Бол. Фу ты, ёб твою. Впрочем, разок можно. Из ящика просто не вылезает: в «Гладиаторах» – она, в «Празднике»… да везде. Зарабатывает, сучка. Не стоило ей только химию делать, ему она блондинкой больше нравилась. Последнее время она поднабрала, так, во всяком случае, смотрится. Джентельмены предпочитают блондинок, самодовольно подумал он. Он и Род Стюарт. Этот Джонни Воган хорош, но с такой работой кто хошь справится, решил он. Хотя на хуй, ещё вставать в такую рань. Подкидываться по утрянке и городить всякую хуйню на весь свет. Прямо как он, когда соки-воды развозил! Не, на фиг. Терри позвонил маме по мобильному, чтоб она принесла ему чаю и тостов. Не помешало б и варённое яйцо. Телефон звякнул внизу раз, другой, третий. Старушка, должно быть, по магазинам пошла.

Он встал, обвязал вокруг богатой талии банное полотенце и спустился вниз, где и обнаружил записку. Держа её в одной руке, другой он придерживал полотенце и пялился на картонку, не веря своим глазам.

Совсем ебанулась, сказал он про себя.

Терри принудили действовать. Ему пришлось выйти за едой. На улице стоял холод, кроме того, Терри никогда жаворонком не был. Промозглый воздух цапнул его сквозь полинялую, изношенную футболку с надписью «Smile if you feel sexy». Не лето, а сплошное разочарование: на дворе август, а холод, как в ноябре. Местные лавчонки – на фиг, лучше прогуляться бодренько. В одной стороне Стенхаус, в другой Сайтхилл. Сайтхилл, решил он и покатился в сторону больших домов. А что, Сайтхилл ничего на самом деле, он ему всегда нравился.

Однако это утро довольно быстро выбило его из колеи, на хуй. Когда он прошёл под виадуком и быстро направился к торговому центру, ему казалось, что он видит свой район глазами изнеженного гомика из паблик-скул, автора статей на злободневные социальные темы, которые изредка появлялись на газетных разворотах. Повсюду собачье дерьмо, битое стекло, стены исписаны, оглушённые валиумом молодые мамаши толкают перед собой коляски с орущими детьми, снуют краснорожие алканы, скучающая молодёжь вышла по таблетки да порошки. Терри недоумевал: то ли это от общей подавленности, то ли оттого, что уж очень давно он не ходил в магазин за продуктами.

Чего это ей моча в голову ударила, размышлял он. Последнее время она вообще чудила, но ведь она, заметьте, как раз достигла возраста между пятьюдесятью и шестьюдесятью, который, как полагал Терри, для женщины весьма опасен.

Клуб «Фриндж»

Рэб Биррелл вылез из такси и, почти не разгибаясь, пересёк короткое расстояние между поребриком и входом в клуб «Фриндж». Он чувствовал себя алкоголиком, тайком пробирающимся в винник. Если б мимо проходил кто-нибудь из его знакомых… едва ли это возможно. Впрочем, такие пошли времена, что своего пацана где угодно можно встретить. Рейверы и фанаты в первобытном виде поизвелись. Им на смену пришёл более информированный класс обычных тусовщиков, способных самым непостижимым образом оказаться в месте, где вы меньше всего ожидали их встретить. Бирреллу представилась причудливая картина: «Фриндж» полон колбасеров – тайных поклонников искусства. Сам Рэб в искусстве мало чего понимал, зато ему сильно нравилась атмосфера фестиваля, бодрая суета, в которую погрузился город.

Его друг Энди, с которым они снимали квартиру, проследовал за ним. Рэб засветил две клубные карты, которые ему организовал его брат Билли. Он же достал ему два билета на закрытую премьеру фильма, который им обоим понравился. Рэб Биррелл оглядел компанию присутствующих здесь лондонских деятелей искусств и медиа. На три фестивальные недели эти упыри сподобились даже открыть отделения собственных клубов, чтобы не дай бог не выйти за пределы круга тех мудил, с которыми они непрерывно надрачивают друг другу всё остальное время. Биррелла бесило, что именно этот класс людей, по сути, решал, что тебе читать, смотреть и слушать. Он метал критические оценивающие взоры. Большой специалист по классовой борьбе, всякий раз, когда какой-нибудь взгляд, жест, реплика или акцент совпадали с его ожиданиями, он с удовлетворением извращенца смаковал подтверждение невесёлых прогнозов.

Энди прочитал презрение на его лице и, передразнивая его выражение, сказал:

– Угомонитесь, мистер Биррелл.

– Тебе-то что, ты в Эдинбургской академии учился, – подколол Рэб, заценивая парочку симпатичных женщин у барной стойки.

– Вот именно. Мне от этого не легче. Я ходил в школу с такими вот упырями, – ответил Энди.

– Значит, тебе будет легче найти с ними общий язык, так что заказывай выпивку, иди к тем пташкам и начинай съём.

Энди возвёл глаза к небу, изображая покорность, и Рэб уже собрался двигаться, как почувствовал руку на своём плече.

– А мне говорили, что гопников сюда не пускают, – ухмыльнулся ему огромный детина.

Рэб сам был метр восемьдесят, но рядом с этим гигантом почувствовал себя лилипутом. Притом – ни грамма жира, сплошные мускулы.

– Хуя себе, Лексо, как дела, чувак? – улыбнулся Рэб.

– Неплохо. Пойдём выпьем по бокалу шампанского, – сказал Лексо, указывая на угол, где Рэб отсканировал мужчинку пидорского вида и двух женщин, одной в районе двадцати, другой – лет тридцать.

– Это придурки из телекомпании. Они снимают документальный фильм о фанатах. Вот, вписали меня консультантом.

Рэб с одобрением отметил жёлтую яхтенную куртку «Пол-энд-Шарк», в которой щеголял Лексо. Одна из тех двусторонних моделей, что вошли в обращение как средство для запутывания следов ещё в стародавние времена. Он вспомнил представление, которое устраивал мэтр Конрад Дональдсон: «Вы утверждаете, что обвиняемый был в красной куртке, потом в чёрной. Тем временем на другом была чёрная куртка, которая каким-то чудом обернулась синей. Вы признали, что употребляли алкоголь. Принимали ли вы другие психотропные средства в тот вечер?»

Обвинение выразило протест, и вопрос был снят, однако пятно уже было не смыть. Лесксо и Гоусти всегда требовали от пацанов качественного прикида. Однажды они отослали двух известных бойцов домой из-за того только, что на них были джинсы и куртки от Томми Хилфигера («гопника Хилфигера»). «Лучше удавиться, чем так наряжаться, – припечатал Гоусти, – нужно держать марку. Вы ж не из деревни, в конце концов».

С тех пор как его друг Гоусти пал от рук копов, Лексо стал более-менее законопослушным.

– Пойдёшь завтра на Истер-роуд? – спросил Рэб.

– Нет, я там уже сто лет не был, – закачал головой Лексо.

Биррелл кивнул задумчиво. Такие времена настали, что старичков действительно легче встретить в клубе «Фриндж», чем на Истер-роуд.

Рэб и Энди выпили из высоких узких бокалов, после чего откланялись. У Лексо были свои дела: представляя их, он сделал своё шоу и уже потихоньку стал вытеснять из компании. Рэб долгое время прожил в одной комнате со своим старшим братом Билли и лучше других понимал, как долго можно удерживать внимание крутого пацана. Что бы они ни брали, что бы ни давали, делают они это в соответствии с собственными правилами. Попытки заставить обратить на себя внимание назойливыми разговорами их только раздражают. Кроме того, Рэбу Бирреллу довольно противно было наблюдать, как эти телевизионщики ловили каждое слово Лексо, как загорались их глаза, когда тот рассказывал истории своей жизни, специально отобранные и искусно составленные, чтобы изобразить его самого великим вождём, одерживающим великолепные кулачные победы над всеми и каждым. Когда Рэб и Энди уже уходили, Лексо сказал:

– Скажи своему брату, что я о нём спрашивал.

Рэб представил себе комментарии, которые Лексо выдаст любопытным медиатипам, что-нибудь вроде: н-да, этот Рэб Биррелл, нормальный такой чувачок. Пару сезонов подтусовывал с фанатами, но топ-боем никогда не был. Смышленый, учится теперь в колледже, так говорят. Вот брат его, Билли, совсем другая история. Был в своё время хорошим боксёром...

С Билли всегда была другая история. Рэб подумал о конверте, который тот дал ему несколько дней назад, дома у родителей. Там было две клубные карты «Фриндж», два билета в кино и пять сотен фунтов. Он посмотрел вниз и почувствовал, как пачка оттопыривает карман его «левисов».

– Мне это не нужно, – ответил он, даже не попытавшись вернуть конверт.

Билли отмахнулся и поднял руки.

– Бери. Гульнёшь на Фестивале. Студентам не до жиру, – добавил он.

Сандра кивнула в знак согласия. Вулли зависал в компьютере, ползал по Интернету. Большую часть времени он проводил, разглядывая различные сайты на компьютере, который им купил Билли. С тех пор как его отправили на пенсию, Интернет и стряпня стали его равновеликими навязчивыми идеями.

– Да ладно, Рэб, для меня это ничто. Я не стал бы делать таких подарков, если б не мог себе этого позволить, – упрашивал Билли.

И он вовсе не рисовался, ну, может, совсем чуть-чуть, но в сущности, он просто был самим собой. Он помогал близким ему людям просто потому, что мог, вот и всё. Но, заметив на лице матери пресыщенноснисходительное выражение, он подумал, почему нельзя было сделать это не при всех, наедине. Засовывая конверт в карман, он выдавил увеченое «спасибо» и подумал, как это странно, когда твой собственный брат является одновременно и твоим героем, и смертельным обидчиком.

Билли в таком месте был бы абсолютно расслаблен, в своей стихии, как вот сейчас Лексо. А вот Рэб поднапрягся. Неплохо было бы отправиться сейчас в «Стюарт» или «Резерфорд», подумал он. Там должно быть полно фестивального сброда: сидят глушат, типа, трущобы изучают.