Терри всегда называл воровство работой. Для него, наверное, это и было основным занятием, с тех пор как его уволили с развозки соков. И вот после всех прекрасных речей я сам вписался тырить. Вот почему Биррелл завёлся. Но в чём-то Голли прав: это ж преступление против разума. В таких условиях очень сложно ничего не спереть. Я же не сумасшедший, чтоб упускать такую возможность. Кроме того, нужда тоже есть: у меня уже много старых альбомов пошло по бороде.

В общем, вышел я из магазина, заглянул в соседнюю лавку, купил непрозрачный пакет и бутылку воды для веса, пошёл обратно и стал планомерно сдирать наклейки с дисков, после чего возвращался и сгружал их в пакет. Дамам за прилавком из-за полок ничего не видно. Нет ни камер, ни зеркал. Делать не хуй: просто приходится тырить. У Голли, однако, другой подход, он больше заботится о наживе, чем о личном интересе. Он надел маску Джуса Терри и беспощадно сметает самые популярные на сегодняшний день альбомы. Он берёт то, что купят в «Серебряном крыле», «Доспехе», «Уклонисте» и «Улье». Просто блевать тянего от его подборочки: сборник «Now That’s What I Call Music», тома 10, 11, 12 и 13. Фил Коллинз («Bur Seriously»), Глория Эстефан (Cuts Both Ways»), Тина Тёрнер («Foreign Affair»), «Симпли Ред» («A New Flame»), Катрин Джойнер («Sincere Love»), Джейсон Донован («Ten Good Reasons»), «Юритмикс» («We Too Are One»), куча Паваротти после Кубка мира, куча дерьма, с которым стыдно на глаза показываться, и это мне совсем не в кайф. Он светит мне каждым диском, доволен собой до жопы, фары под бейсболкой так и мигают. Не понимаю, как можно приколоться пиздить пластинки, которые ты даже не поставишь никогда.

Сам-то я по старому списку прохаживаюась. Это так называется, когда заменяешь древние пласты на компакты. Подумать, так это чистой воды надувательство: тебя вынуждают переходить с винила на CD. Если покупаешь CD-плеер, тебе должны всю коллекцию винила на новые компашки поменять. Я взял большую часть «битлов», «стоунзов», «цеппелинов», Боуи и «Пинк Флойда». На компактах я только старьё и слушаю, танцевальная музыка, само собой, должна быть на виниле.

Хорошо зашли, у каждого по полному пакету компашек. Пока мы идём к дому скинуть барахло, Белка-шпион смотрит удотом тоскливым. Тут же они с Голли затеяли бессмысленный спор на тему «жлобство-снобство», в который на районе вписываешься, как только научаешься говорить. Добравшись до дома, я позвонил Рольфу и Гретхен и предложил им встретиться на фесте, если они, конечно, не прочь выпить. Потом мы резко срываемся на станцию и садимся на поезд до Мюнхена.

В центре мы зашли немного размяться в паб и уже собирались идти на встречу с Терри и его птичкой в фестивальную палатку «Хакер-Сайкор», где планировалось уже всерьёз подойти к вопросу распития. И тут кто бы, вы думали, выплывает, идёт к нам собственной персоной, пташку тянет за руку? Подружка Терри Хедра – сытная пиздец. Когда он нас представлял, мне пришлось избегать взглядов Голли и Билли. Думаю, что первое, о чём они подумали, - был минет. Что она нашла в Терри – мне никогда не понять. Я поделился с Билли, пока Голли хвастал Лоусону нашими воровскими успехами, и тот ответил:

– Да это просто оттого, что она иностранка, для тебя это экзотика. Она ничего себе, но если б она была из Вестер-Хейлз, ты бы подумал – тёлка как тёлка, обычная.

Я снова взглянул на девушку и постарался представить её в торговом центре Вестер-Хейлз жующей хлебцы «Кроуфорд», и понял, что Биррелл по-своему прав. Но правда и то, что мы сейчас не в Вестер-Хейлз. Когда мы шли по улице, Терри обратил внимание на вывеску на фасаде большого общественного здания.

– Зацените, пацаны, ну, притормозите.

Написано по-немецки, но внизу есть английский перевод:

КОМИТЕТ ГОРОДОВ-ПОБРАТИМОВ

МЮНХЕНА И ЭДИНБУРГА

ГОРСОВЕТ МЮНХЕНА ПРИВЕТСТВУЕТ

МОЛОДЁЖЬ ЭДИНБУРГА

– Это вы – молодёжь Эдинбурга, – хихикнула Хедра.

– Так и есть, бля. Нам здесь налить должны. На халяву. Это ж мы и есть молодёжь Эдинбурга, – с гордостью сказал Терри.

– Нам туда нельзя, – замотал головой Билли.

Голли пренебрежительно посмотрел на него. Терри деланным пидорским голоском сказал:

– То нельзя, это нельзя. Где кураж, Биррелл? На ринге оставил? – Он ударил Билли в плечо, не обращая внимания на его растущее раздражение. – Вспомни Саунеса! Где наша не пропадала!

Грэм Саунес сам из наших краёв, и для Терри остался героем даже после того, как стал менеджером гуннов. Когда Саунес сделал перманент и обзавёлся эспаньолкой, Терри, желая походить на него, даже отрастил себе бородку, которая смотрелась как пушок на жопе. Если он хочет кого-то сподвигнуть, он всегда говорит: «Вспомни Саунеса». В детстве мы часто видели, как он возвращался с тренировки. Однажды он дал Терри пятьдесят пенсов на сладости. Такие вещи не забываются. Терри простил ему даже ту гнусную подножку Джорджу Маккласки на Истер-роуд несколько лет назад.

– Маккласки сам без мыла куда хочешь влезет, не фиг было брать «виджи» в «Хибз», вот в чём дело, – говорил он на полном серьёзе. Каждый дурак знал, что Саунес сам – «джамбо», но Терри как будто не хотел этого замечать. – Саунес – «хибби», мать вашу, – заявил он. – Если б он был в городе, то отжигал бы с пацанами из «Си-си-эс» в дизайнерских шмотказ, а не пукал бы с вами, гопниками, «джамбо» засаленными.

Какого хуя он тут дизайнерские шмотки приплёл? У Терри такое же представление о моде, как у Сидни Дивайна об эйсид-хаусе. Так или иначе, но, вспомнив Саунеса, мы целеустремлённо поднялись по каменным ступеням, ведущим в здание. В дверях нам преградили путь два здоровенных охранника. Мне чего-то Саунеса вспоминать сразу расхотелось. К счастью, за мордатыми возник чувак в костюме и велел им расступиться. Биррелл же, накрученный Терри, похоже, готов был уже выступить. Нам улыбался бородатый мужик, похожий на Рольфа Харриса, в дорогом пиджаке, с какими-то бумагами в руках.

– Я Хорст. А вы делегаты из Эдинбурга?

– Так и есть, начальник, – сказал Голли, – для друзей мы Амстердамская Сборная Молодых Психов и Беспредельщиков.

Хорст потеребил бороду.

– Амстердам не подойдёт. Мы ждём группу из Эдинбурга.

– Да он прикалывается, приятель, эдинбургские мы до мозга костей, – объяснил Терри. – Перед вами трое «хибби» и один «джамбо». Убогих представителей «виджи» среди нас нет.

Хорст оглядел нас одного за другим, потом заглянул в бумаги, потом снова на нас.

– Отлично. Нам сообщили, что рейс задерживается. Молодцы, что так быстро добрались из аэропорта. Кто из ваш чемпинон по сквошу – Мардо Кампбел-Льюис из Барнтога?

– Вот он, – указал Терри на Билли, потому что из нас у него наиболее спортивный вид.

Хорст вытащил бэдж делегата, передал его Бирреллу, и тот стыдливо его нацепил. Тут он посмотрел на Хедру, которая спокойно его рассматривала. Нормальная девчонка, чёткая.

– А где остальные девушки?

Голли схватился за серёжку.

– Хороший вопрос, приятель. С тех пор как мы сюда приехали, с девушками нам не слишком везёт – не даёт никто.

Билли вмешался, чтобы заглушить наш хохот.

– Они едут за нами.

Нас провели в холл, где с потолка свисали громадные люстры, а за столами благопристойно заседало множество делегатов. Они ели и пили, а официанты и официантки им прислуживали. Хорст выдал нам пригласительные, Голли схватил бумажку и говорит:

– Это я, Кристиан Нокс, молодой изобретатель из колледжа Стюартс-Мельвиль.

– А кто Роберт Джонс, скрипач… из ФОК… фестивального общества Крэмиллара… – спросил Хорст.

Это по мне.

– Это я, приятель. Только не ФОК, а ОФК.

Хорст посмотрел на меня в замешательстве и протянул бэдж. Я прикрепил его на ворот замшевой куртки.

Мы сели за стол, полный жратвы. Вина залейся, а Голли даже немного напрягся, когда официантка спросила, есть ли ему восемнадцать и можно ли ему пить.

– Да у меня дочь твоего возраста, – выдал он.

Мы тихонько загудели: «Ууууу!» – и Голли ещё больше занервничал. Хавка просто превосходная. Для начала нам подали салат из морепродуктов, потом жаренного цыплёнка с картошкой и овощами.

Через какое-то время я отметил некоторое волнение, послышались возбужднённые голоса, я обернулся и увидел двух старых перечников, чьи лица мне были смутно знакомы. Одна так просто баба-яга, голос резкий, глазки-буравчики постоянно сканируют окружающий мир в поисках, чего бы осудить. Другой щеголеватый, подтянутый, разряженный упырь с сытым лицом, которые светится примерно таким выражением: «У мен всё заебись, и пусть все об этом знают». С ними куча молодых гондонов: парни и девушки все чистенькие, причёсанные, с ясными глазами, не привыкшими видеть будничную суровость жизни. Они смотрятся как лохи, которые у нас на районе доходили до того, что бегали в магазин вся всяких старых упырей. Как Биррелл, боксёр-тимуровец, понимаешь!

– Оп-па… – Терри опрокинул в себя бокал вина, вытащил бутылку из ведёрка со льдом и засунул её под куртку. – Праздник, похоже, закончился…

– Это старая карга из горсовета Эдинбурга, та, что разорялась в новостях на счёт непристойностей, которые творятся на фестивале, – напомнил Биррелл. Я знал, что её где-то видел. – Она завернула грант Комитета по физкультуре для нашего боксёрского клуба.

Они смотрят на нас и рады видеть своих сограждан и земляков почти так же, как вы бы обрадовались засорившемуся сортиру, встав с чудовищного бодуна. Хорст подскочил с двумя мордатыми охранниками.

– Ваше присутствие нежелательно! Покиньте помещение! – заорал он.

– Здорова-корова, мы ж ещё десерт не съели, – засмеялся Голли. – Нормальные землячки! – рявкнул он на весь зал и поднял большие пальцы.

Рожа у щеголеватого мигом перекосилась. Весь лоск пнаровский как корова языком слизала.

– Уходите, или мы сейчас же вызовем полицию! – раскомандовался Хорст.

Кому понравится, когда с вами разговаривают в таком тоне, грубить незнакомым людям вообще непростительно, особенно если и места, и жрачки на всех вроде хватит, но у упырей все козыри на руках.

– Вот вы как, ну, хуй ли тут, – говорю. – Пойдём, пацаны.

Мы встали, Голли набил напоследок рот, и пошли. Терри посмотрел на одного отдыхающего, который давился от тихого смеха, отчего глаза у него выпучивались.

– Давай так, – ухмыльнулся Терри, скивив губы и потряхивая бёдрами, – я и ты, фриц поганый. На выход. Пшёл!

Я схватил его за руку и потащил к двери, надрывая живот от его пантомимы:

– Пошли, Терри, харе охуевать!

Немцы смущённо так смотрят, не хотят, видно, здесь затевать, но меня волнует полиция. Мстительный старой козе из горсовета доставит особое удовольствие посмотреть, как копы вяжут гопников, но, с другой стороны, если происшествие попадёт в газеты, будет плохая реклама для города, так что хоть с этой стороны мы децл прикрыты. Если только никто не взбрыкнёт, конечно.

Мы выходим, Терри движется вызывающе медленно, пренебрегая опаснотью немецкого нападения. У двери он обернулся и крикнул на весь зал:

– «Си-си-эс»!

На публику работает, орёл. На футбик Терри и сам уже давно не ходит, не то чтоб с братвой. Что он там крикнул – никому не понятно, ну и выяснять никто не стал. Он ещё раз обернулся и счастливый, что смельчаков не оказалось, скрылся за дверью.

Уже на выходе эта каракатица из горсовета, Мораг Бэннон-Стюарт, говорит:

– Вы позорите Эдинбург!

– Давай, сучка козырная, соси хуй, – поскрежетал Голли, к её ужасу и возмущению, и мы выкатились на улицу, довольные и негодующие одновременно.

Мюнхенский пивной фестиваль

Здесь круто: ряды столов забиты бескомпромиссными бухариками, духовой оркестр режет умпа-умпа-бац. Чтоб в такой атмосфере и не набухаться, не знаю кем нужно быть. И это далеко не сугубо пацанская тема, здесь толпы тёлочек, и все они знают, зачем пришли. Вот она – жизнь: палатка «Хакер-Сайкор» на Октоберфесте, и вот-вот польются по накатанной мегалитры «штайнера» – заябись! К алкоголю я прежнего рвения уже не проявлял, но этот бухыч был просто лучший. Сначала мы сидели все вместе за большим деревянным столом, но вскоре стали расползаться. Думаю, Бирреллу хотелось повращаться  больше других, потому что Голли проебал ему все мозги на счёт воровства.

– Постой, Биррелл, – взмолился он, когда Билли поднялся, – не охуевай, а как же Gemeinschaft!

Билли тоже может дать говна: он отличный парень, но местами даёт такого – пуританского. В общем, он отошёл и разговорился с какими-то англичанами. Терри высматривает тёлочек, несмотря на то что с ним Хедра. В этом весь Терри: я, конечн, его люблю, но он – пиздец какая сука. Я часто думаю, что, если б он не был моим другом и мы бы познакомились теперь, в следующий раз, если б такой случился, заметив его, я бы перешёл на другую сторону улицы. Мне захотелось размять ноги, и я присоединился к Билли. Чуваки из Англии оказались нормальными пацанами. Вот уж мы потёрли с ними пьяными языками, обменялись кучей историй про бухыч, про рейв, про махачи на футбе, про наркоту, про еблю, про всю хуйню, ради которой стоит жить на этом свете.

В какой-то момент происходит следующее: одна жирная корова, по-моему немка, забралась на стол, сняла майку и давай махать огромными сиськами. Мы давай её подбадривать, и тут я понимаю, что уже конкретно на кочерге, набухался в ноль, оркестровые барабаны пульсируют в голове, а тарелки грохочут прямо под ухом. Я встал, чисто чтобы проверить, способен ли, и пошёл гулять по палатке.

Голли покупает мне ещё одну нехилую кружечку и начинает втулять, что мы – это Gemeinschaft и есть, однако я не в состоянии выслушивать его пьяный бред, потому что, надравшись, он становится такой липучий, виснет на тебе, тянет куда-то. Мы с ним теряемся, и я обнаруживаю себя рядом с девчонками из Дорсета или Девона, откуда-то оттуда. Мы звонко чокались «штайнером» и разговаривали о музыке, о клубах, таблетках – обычный, короче, трёп. Одна из них меня реально приколола, её зовут Сью. Она ничего себе, но больше всего мне нравится, что голос у неё как у крольчихи из рекламы карамели «Кэдбери», то, что говорит кролику «притормози и спокойно наслаждайся». А глаза у того кролика выпучиваются, навроде как у Голли, когда он в таблах. У меня, может, у самого сейчас глаза такие, потому что я вдруг представил, как мы неторопливо занимаемся любовью весь день под солнцем на какой-нибудь ферме в Сомерсете, и вот уже я её обнимаю, и она позволяет мне немного её пооблизывать, но вдруг отворачивается, может потому, что я слишком горчя и давление губ зашкалило… Братец Кролик – это ж я, просто я с головой погрузился во всю эту технодурь и хардкор, всё спешу куда-то, а сейчас можно просто расслабиться, братец Кролик…

Как же нахуячился! Я пошёл к бару и купил пива ей и её друзьям и взял ещё шнапса на запивку. Мы их заглатываем, и вот уже Сью танцует со мной прямо возле оркестра, но это больше похоже на полёты вслепую, и тут этот англичанин, манчестерец, притянул меня за шею и говорит:

– Слушай, приятель, ты откуда?

А я ему:

– Из Эдинбурга.

И тут он отвял, наверное потому, что через плечо я видел, как Биррелл просто взял и ёбнул какого-то чувака, может кого-нибудь из его друзей. И не то чтоб сильно, просто экономичный такой боксёрский удар, и чувак тут же сел на жопу. Общее настроение как-то странно меняется, и даже сквозь несколько слоёв заглушающей алкоизоляции это невозможно не почувствовать. Я отцепился от манчестерца, который, позже, прихуел немного, запрыгнул на Сью, и мы пьяным галопом пускаемся вон из палатки и закатываемся за караван, из которого доносится звук генератора.

Она запустила руки мне в ширинку, а я пытаюсь расстегнуть её джинсы, они пиздец какие узкие, но мне всё-таки это удаётся. Под труселями я нащупал её щель и запустил туда палец. Там всё мокрое, так что пройдёт без помех, у меня тоже шняга горит, а я, когда бухой, в таких ситуациях немного нервничаю. Иногда шланг набухнет, но корень всё равно к низу тянет. Сначала нам никак не пристроиться, в итоге я посадил её прямо на генератор, который трясётся – пиздец, снял одну штанину, а трусы у неё такие белые хлопковые, растянутые, что просунуть можно не снимая, и сперва немного туго, но потом всё наладилось. Мы ебёмся, но это не тот неторопливый, тягучий, как карамель «Кэдбери», секс, которого я хотел, а напряжённый, дёрганый, жуткий перепихон. Ей приходится упираться руками в трясущийся генератор и, отталкиваясь от него, тыркаться в меня. Я, в свою очередь, пихаюсь в неё и смотрю на капли пота на её лице, и теперь, когда мы ебёмся, мы куда как больше отстранены друг от друга, чем во время танца. За нами шатаются тени, и из общего гула выделяются возбуждённые голоса англичан, немцев, Биррелла, хуй знает кого.

Я думаю, как возьму её с собой к Вольфгангу и Марсии и мы спокойно, не торопясь, с чувством пофачимся на кровати, как вдруг прямо на нас несётся девка, но нас не видит, потому что её неслабо выворачивает, она старается убрать волосы с лица, но безуспешно. Теперь мои горизонты сузились, я просто хочу выпустить в Сью заряд, но она резко отстраняется, и я выпадаю. Она натягивает джинсы, застёгивает ширинку, и я тоже пытаюсь заправить шланг в штаны и застегнуться, как слабоумный пытался бы сложить пазл.

– Что с тобой, Линси? – Она подбежала на помощь подруге, которая опять сблеванула. Тут она бросила на меня такой взгляд, будто я виноват, что эта корова так набралась. Я, конечно, купил всем шнапса, но насильно его в глотку никому не заливал.

По выражению её лица и языку тела становится совершенно очевидно, что Сью больше мной не интересуется, что она сожалеет обо всём, что было. Я расслышал, как она пьяным голосом пробормотала про себя:

– Даже без гондона… пиздец как глупо…

Да уж, тут не поспоришь. Я тоже начниаю раскаиваться.

– Пойду посмотрю, как там парни… увидимся внутри, – говорю, но она не слушает, ей просто похуй, и ни один из нас не кончил, так что, даже обладая чрезвычайно гибким воображением, успешным факом это не назовёшь. Ну и хуй ли: не о чём беспокоиться. Говённый секс тоже изредка нужен, чтобы понимать, каким должно быть чёткое фачилово. Если б каждый перепихон был как параграф из порноучебника, это не имело бы смысла, потому что не было б ни исходной точки, ни ориентира. Вот как нужно на это смотреть.

Я пошёл дальше, спотыкаясь, а проходя мимо того, с расквашенным носом, я зацепился за верёвку от тента и чуть не ёбнулся. Ему помоагет друг, который держит его голову подбородком вверх. За ними идёт девушка и с северо-англйским акцентом говорит:

– Как он? Он в порядке?

Те – ноль внимания, она поморщилась, посмотрела на меня и говорит:

– Ну и хуй-то с вами! – Но всё равно поковыляла за ними дальше.

В палатке я пошуровал какое-то время, пока не нашёл Билли, который уже в серьёзнейшем уборе. Он не отрываясь смотрит на костяшки пальцев и потирает их.

– Билли, где Голли? – спросил я, подумав, что Терри хоть с Хедрой, а Голли так вообще один.

Биррелл посмотрел на меня борзо так и сурово сквозь щёлочки глаз, но тут, типа, понял, что это я, и расслабился немного. Он растопырил пальцы на руке и говорит:

– Не могу я на всякое мудачьё расходоваться, у меня скоро важный бой. Если костяшка не заживёт Ронни с ума сойдёт. Но они уже обуревали, Карл. Что я мог поделать. Они уже оборзели. Беспредел. Надо было позвать Терри, чтоб он тут разбирался!

– Всё понятно. Где Голли? – снова спросил я.

Весьма возможно, что мутант-коротышка уже вписался в какую-нибудь передрягу. Меня, однако, удивляет Биррелл, он же среди нас вроде как самый благоразумный.

– Ему стало плохо. Он наблевал на спину девушке, с которой танцевал. А где Терри? Мне одному пришлось убирать трёх упырей. Где вы были?

– Не в курсе, Билли. Пойду их найду. Жди здесь.

Терри сидел рядом с Голли, вид у которого был помятый. Внизу на чёрной футболке подсыхал блевотин, потные волосы встали дыбом, он тяжело дышал, глотая воздух. Терри же ухмылялся и прикалывался вовсю.

– Второсортный материальчик-то, – ревел он Хедре и какому-то немцу. – Посол несчастный. Эй, Гэллоуэй, веди себя, как подобает «хибз», мать твою, – и, указывая на Голли, запел: – Или же ты просто переодетый «джем-тарт»… говно-говно-говно-Гэллоуэй… Тут он вдруг кивнул мне: – А где Белка-шпион? Видел я тут, как он всадил пару гвоздей. Он совсем уже потерялся. Те чуваки к нему даже не заводились. Не может он больше пить, не держит алкашку. У него, наверное, в голове гонг прозвенел, – засмеялся Терри, – остались секунды! Динг-донг! – И она начал петь тему из «Белки-шпиона»: – У него в запасе хитрых штучек тьма, даже злые разбойники не приложат ума… пуленепробиваемая куртка…

Тесен мир? Да это просто глобус для начальных классов, так мне показалось, когда к Терриному фрицу подошли друзья и один из них – Рольф. Мы тут же признали друг друга и пожали руки.

– Мы идём на вечеринку, – сказал Рольф, неодобрительно глядя на пивной угар и умпа-умпа-бэнд, который всё ещё играет, – там музыка получше.

Это по мне.

– Четкач, – говорю.

Парни, может, это слово и не знают, но вряд ли кто понял меня неправильно. Говорят, что язык тела составляет как минимум пятьдесят процентов общения. Я, конечно, в это не разбираюсь, но думаю, что слова и речь переоценивают. Вот танец не врёт, музыка не врёт.

– Я вписываюсь, – сказал Терри, – здесь какой-то разнос пошёл, пиздец. Тут он начал говорить, как тот очкастый мальчонка в феске, один из друзей Белки-шпиона. – Придётся нам закормить его таблетками, пока он не убил кого! – И, вернувшись к своему тембру, добавил: –Вернём ему вибрацию любви, так-скать. А то он уже решил, что сидит в грёбаной «Последней миле» и сейчас время последнего заказа!

Мы зацепили Билли и порулили бурно шатающейся тусой к выходу с поля, спотыкаясь о крепления палаток. Прохожие, смотря на нас, нервничают, мы и впрямь как выбившиеся из сил лососи, которые еле гребут против течения, чтоб отложить икру. Как только мы вышли с поляны, я стал постепенно приходить в себя. Мы направились к центру города, а мои мысли вернулись к этой пташке – Сью. Я думал, как мы могли бы повеселиться, и о том, что так бухать нельзя, и надо ж было так затупить и облажаться, надравшись этим стариковским пойлом. Мы идём как будто уже очень долго. Билли плетётся сзади, всё потирает кулак. Вдруг он кричит:

– А ты где был, Лоусон, ёб твою? Где ты был?

Терри только засмеялся и давай отмазываться, отшивать его, как бухого:

– Да-да, конечно, Билли, всё в порядке, конечно, конечно…

А вот я забеспокоился, потому что Билли матерится редко, если вообще матерится. Это он в своего старика такой. Его младший брат Рэб матерится как сапожник, впрочем как и все мы.

– ГДЕ ВЫ БЫЛИ, СУКИ, БЛЯДИ! – злобно заорал Билли на всю тёмную улицу, и все обернулись.

– О-па! – Рольф подошёл ко мне. – С таким, какой он сейчас, мы на вечеринку не попадём. А вместо этого нас, возможно, арестуют.

– Ещё пиздец как возможно, – засмеялся Терри. Он приобнял Хедру, и ему всё похуй.

Я немного отстал, чтоб успокоить Билли. Я положил ему руку на плечо и говорю:

– Не горячись, Билли, мы хотим на тусень попасть, мать твою!

Билли остановился и так и застыл, потом подмигнул мне и посмотрел так, будто ничего не произошло.

– Я спокоен, – говорит, – абсолютно спокоен. Потом он обнял меня и сказал, что я всегда был и остаюсь его лучшим другом. – Терри и Голли мне тоже очень дороги, но ты мой лучший друг. Помни об этом. Иногда я с тобой жёстче, чем с другмим, но это потому, что ты способен. На многое, – произнёс он почти как угрозу. Я таким Биррелла уже сто лет не видел. Бухло прям в голову ударило, а в глазах толпятся черти. – Ты на многое способен, – повторил он. Потом уже про себя он сказал: – Беспредел.

Я хоть и не понимаю, о чём это он, однако его отношение ценю. Во «Флюиде» сейчас, наверное, тоже нормально, но здесь просто охуенно, я смеюсь, и в кармане у меня позвякивает. И я шлёпнул его по спине. А мы тем временем уже идём через пустырь возле запасной ветки и заходим в огромную промзону. Везде свет, стоят грузовики, и впечатление такое, что здесь ещё кто-то работает. Клуб, рейв, или, как говорят немцы, «вечеринка», проходят в старинном, похожем на громадную пещеру промышленном здании, занимать которое, понятное дело, им никто не разрешал. Вокруг как будто работающие фабрики и конторы. Я обернулся к Голли.

– Если эту малину не зашухарят в ближайшие двадцать минут, я лизку у Терри крайнюю плоть, – засмеялся я, но бедный коротышка всё ещё слишком бухой и не может ответить.

И вот мы внутри. Голли стёр почти весь блевотин с футболки и застегнул до упора свой «пилот». Я рад, что мы наконец дошли, потому что, пока мы шли, на улице заметно похоладало.

Вокруг импровизированный диджейской сцены выставлены пары колонок – обычная саунд-система, однако оборудование, похоже, может выдать хорошего децибела. Народ постепенно собирается, и я думаю, как было бы здорово здесь сыграть.

Линия баса, понятное дело, пульсирует по всему помещению, рикошетом отскакивая от стен, резонируя, и вот брошена наконец первая мелодия, и всё вокруг зажигается, и такое взрывное возбуждение можно испытать только в большой тусе.

Биррилл вроде и сам уже угомонился, ещё до того, как мы его закормили таблами под завязку. Эти вибрации и музыка у него, похоже ассоциируются с миром. Немцы – офигенные. Рольф – с Гретхен, Гудрун и Эльза тоже здесь, и я чрезвычайно рад, что у Гретхен есть подружки, и не одна. Смотрятся они как форварды пиздо-бундеслиги, но в моём состоянии любая девчонка такой может показаться: таблетки уже проклевываются, прорезаются сквозь мутные алкоголически слои, восстанавливая некоторую чёткость и ясность зрения. Я наткнулся на Вольфганга и Марсию.

– Ты ведь поиграешь пластинки, так?

– Я ужасно жалею, что не взял с собой сумку, да хоть бы несколько пластинок.

– Всегда что-то остаётся на потом, – говорит.

Тут в разговор вмешалась Марсия:

– Ваш друг, тот, с волосами, он очень странный и шумный. Ночью он пришёл к нам в комнату и встал в ногах кровати… я увидела его во тьме с этими его волосами… и одежды на нём не было… я даже не знала, кто он такой…

На это Вольфганг рассмеялся, и я тоже расслабился.

– Да, до этого мне пришлось встать, чтоб впустить его в дом. Я показал ему кровать в твоей комнате, но ты спал. Я пошёл к себе в кровать, ожидая, что он последует в сон… что он будет спать. Потом я услышал крики Марсии и увидел, что он стоит над нами. Я встал и отвёт его обратно в кровать. Но он сказал, что хочет спуститься, выпить ещё пива. Я дал ему несколько бутылок, но он не отпускал меня спать. Он желал говорить со мной всю ночь. Я его почти совсем не понимал. Он всё время говорил о каком-то грузовике сока. Я не понимаю. Почему вы всегда так много говорите в Шотландии?

– Ну не все, – возразил я. – А как же Билли?

Марсия немного оттаяла и даже улыбнулась:

– Он очень милый.

–  Может, он немец, – пошутил Вольфганг.

Я рассмеялся и притянул их к себе и обнял, чтобы вибрации наши совпали, особенно мои и Марсии. И Вольфганг говорит: «О… о… Карл, друг мой», – но Марсия всё ещё немного напряжена. Едва ли она съела таблетку. Таблы разрулил Рольф, и это охуенный стаф. Хороший экстазин всегда можно различить по тому, с какой скоростью пролетает ночь, но когда музыка прекратилась, вызвав шумный вздох неудовольствия, я подумал, что это просто смешно, уж не такие они офигенные. Несмотря на таблы, голова работает медленно (возможно, из-за бухла), и только через минуту до меня доходит, что мои слова оказались пророческими и сквозь толпу к вертушкам продираются погоны. Копы во всеоружии, чувствуют себя уверенно и хотят, чтобы мы исчезли. Терри что-то проорал ради того только, чтобы немцы изумлённо на него обернулись.

– Скажи своему другу, – посоветовал Рольф, – что противодействие полиции в этой стране ни к чему хорошему не приводит.

Я хотел заметить ему, что в нашей стране та же фигня, что нас, впрочем, не останавливает, но тут я врубаюсь, что у пацанов всё на мази и что на экстренный случай у них есть план «Б». Все, конечно, хотят продолжения банкета. Кроме того, у полицейских стволы, и уж не знаю, как там Терри или кто ещё, но моё отношение к вопросу этот факт меняет кардинально. Губы мои каким-то таинственным образом стали как застёжки-липучки, и я жду не дождусь, как бы слить отсюда куда подальше. Факт в том, что где бы ты ни схлестнулся с копами, победитель, как правило, один.

Рольф и его друзья сказали нам, что у них было застолблено место для вечеринки, но они его потеряли. Пока мы все кумекаем, куда бы податься, звук и свет погрузили в два больших вэна и вечерина рассеялась так же быстро, как собралась. Немецкая эффективность. Тот же процесс в Ю-Кей занял бы не один месяц, все бы шатались вокруг да около в полном ахуе. В рядах начинаетс лёгкая паника, что на этом всё и закончится, не-немцы особенно разоряются. Какой-то англичанин с высоким снобским голосом завопил:

– И куда же нам теперь идти?

Билли холодно так улыбнулся и говорит:

– На танцы. На танцы, ёб твою, – и закивал головой, как заводная игрушка.

Услышав такой ответ, парень слегка занервничал и неуверенно протянул Бирреллу, который, даром что в таблах, пожал её слишком, на мой взгляд, небрежно.

Терри слушал-слушал все эти разговоры и вдруг как выдаёт Вольфгангу:

– А чё. Вольфи, поехали тогда к тебе, старина.

Вольфгангу это не улыбается.

– Народу слишком много, а завтра много работы.

– Не упрямься, старина, – продолжил Терри, одной рукой обняв его, дугой прихватив Марсию, которая напряглась нереально. Мы ж кореша, вы приедете к нам в Шотландию. Друзья, – подмигнул он и объявил всем вокруг. – Я, как только их увидел, сразу подумал – друзья. Так и было: в голове у меня выскочило одно только слово – друзья.

Билли посмотрел на Терри и поднял бровь.

– Да тебя ж там не было, – говорит. – Его там даже не было, – объяснил он этому английскому снобу. Он теперь решил, что это нормальный парень, и положил руку на плечо своему новому лучшему другу. – Это Гай, – сказал он мне, – такой вот гай, – засмеялся он, и парень тоже стал нервно подхихикивать.

Я подумал: интресно, сколько раз бедняга слышал эту шутку.

– Если б я там был, я бы вписался, Биррелл, – возразил Терри.

– Вписался бы разрулить барахлишко у него дома, – не унимался Билли. – Он же ему матрас обоссал. Беспредельщик ты, Лоусон.

Терри улыбнулся и съехал с темы. Ему всё похуй. У него такое выражение, как у пса, который лижет себе яйца, и так ему вкусно, что и чесаться не надо.

– Иди ты на хуй, Биррелл. Давайте замутим вечерину...

Тут Вольфганг, похоже, стал догонять тему про матрас.

– Что это значит… что он говорит? – спросил он немного смущённо.

Терри снова приобнял его.

– Да я просто прикалываюсь, дружище. У тебя же до фига места, давай все туда двинем. Зададим жару! – заорал он, – будем излучать любовь! Поехали! Пусть парни тащат туда аппарат.

Я подумал о своих пластинках, о том, что можно будет замутить небольшой сет, показать немчуре нашего шотландского стайла. Шотландский стиль… смех, да и только, вот и Голли плетёт что-то Эльзе и Гудрун. Вот снял и выкинул футболку. Вокруг все глаза, зубы, улыбки. А он всё впаривает, и что волосы у них такие красивые, и что немецкие парни совсем не так романтичны, как шотландцы, а я всё ухохатываюсь, хотя по части романтики с обтаблеченным Голли никто тягаться не может. Если только я.

– Там будет просто охуенно, Голли, – сказал я, прервав его словесный понос.

– Так хуй ли, – поддакнул Терри.

– А если полиция… – упирался Вольфганг.

– Да хуй-то с ними. Что они могут – только разгонят нас опять. Устроим дискач!

Последнее слово, как правило, остаётся за Терри. И вот мы затолкались в вэны да тачки, и караван двинулся к Вольфгангу, который конкретно подссывает. Марсия в тихой ярости накалилась практически добела. Рольф скрутил косяк, я пыхнул и передал дальше, пропуская Биррелла, который и так отмахнулся. Голли примостился между двумя девушками и положил голову одной из них на плечо.

Борьба за право тусоваться

Добравшись до Вольфганга, мы принялись выставлять аппарат. Вся туса ждала в саду. Из балкона получилась офигенная диджейская. У пацанов хватило кабеля, чтоб подсоединить колонки, а я выставил усилок и микшер. Чтобы всё законектить, потребовалось минут двадцать, не больше.

За вертушками стартовал Лютер. Крутит неплохо. Я весь извёлся, так хочется встать за пульт и показать фрицам, на что я способен.

Марсия всё никак не успокоится, и лоусоновская болтовня только усугубляет её печаль.

– Да ладно тебе, куколка, ну вечерина, ну и что, – мелет Терри, – видишь ли, мы должны бороться за право тусоваться. Дело в том, – втуляет он ей и нескольким смущённым немцам, что оказались рядом, – что мы – «хибби» с западного Эбинбурга. Долгие годы нам приходилось биться с «джамбо»… – он повернулся и посмотрел на меня, – ничего не хочу сказать против таких, как присутствующий здесь Карл, но нам было совсем не так просто, как чувакам из Лейта. Они толком не знают, что это значит – быть настоящим «хибби».

Хрень эта никого не впечатлила, а Марсию и подавно. Она поднесла руки к ушам:

– Так громко!

Вольфганг потряхивает репой в такт, весь ушёл в музон. Он знает, что такое техно. – У наших шотландских друзей должна быть своя вечеринка, – сказал он, и мы с Терри прямо расплылись от удовольствия.

Голли замкнуло: он завился в такой бешеный чувственный экстазийный клубок с двумя тёлочками из бундеслиги, что не сразу и разглядишь в них Эльзу и Гудрун. Все трое попеременно сосутся друг с другом. Прервавшись на сек, он крикнул меня:

– Карл, подь сюда. Привстаньте. Эльза. Гудрун.

– Вот что я вам скажу, – начал я, – вы самые красивые пташки из всех, что я когда-либо видел.

– Тут ты не ошибся, – подтвердил Голли.

Эльза засмеялась, но заинтересованно так, и говорит:

– Я думаю, ты говоришь это всем девушкам, которых встречаешь, когда ешь экстази.

– Это точно, – говорю, – но при этом никогда не кривлю душой.

И это действительно так. Эльза и Гудрун. Вот что мне нравится больше всего в таких сценах. Можно восхищаться красотой одной женщины, но когда видишь целую толпу красавиц сразу, эффект от этого зрелища настолько сильный, что тебя просто уносит.

Он подвёл меня к ним поближе:

– Ладно, давай попробуй.

Девушки расплылись в улыбках, так что я вписываюсь и сосусь сначала с одной, а потом и с другой. Потом Голли снова облизывает их обеих. Потом птички стали целоваться между собой, а Голли поднял бровь. Женщины такие красивые, а мужики – такие псы, что будь я тёлкой, был бы лесбой стопудово. Когда они оторвались друг от дружки, Эльза говорит:

– Теперь вы должны делать то же самое.

Мы с Голли переглянулись и давай ржать.

– Ни хуя, – говорю.

– Я его обниму, вот и всё, – сказал Голли, – люблю я его, сучару, хоть он и «джамбо».

Я тоже люблю этого коротышку, так мило, что он вписал меня в свою темку. Вот это настоящий друг. Я сжал его в объятиях и сладко так прошептал на ухо: «Си-эс-эф».

– Соберите банду для начала, – засмеялся он, отстранился и толкнул меня в грудь.

Я вернулся к вертушкам, проверить, что там с саундом. Хорошо, что я прикупил несколько пластов: одолжив парочку из коллекции Рольфа, я смогу выдать качественный сорокапятиминутный микс. Я приготовился сразиться с вертушками. Миксер вроде какой-то незнакомый, а может, это просто таблы, да и похуй, главное – начать, а там – видно будет.

За мной козлом прыгает Терри.

– Давай, Карл! Вынеси немчуру! N-SIGN Юарт. Вот он мой чел, – говорил он, тряся какого-то немца и указывая на меня. – N-SIGN. Это я придумал ему псевдоним. N-SIGN Юарт.