2
Поцелуй, могила, пламя
Я успеваю купить к празднику все, что нужно. Понятное дело, выпивки больше, чем еды. К моменту, когда начинают собираться гости, в доме пахнет индейкой, салатом «Колеслоу» и, конечно, Швейцаром. Сначала аромат жареного мяса перебил его запах, но в конце концов моя смрадная псинка вышла безоговорочным победителем и завоняла все на свете.
Первой приходит Одри.
Она приносит бутылку вина и домашнее печенье.
— Извини, Эд, — говорит она прямо с порога. — Мне нужно будет уйти пораньше.
Одри целует меня в щечку.
— Просто у Саймона тоже вечеринка, с друзьями, и он очень просил меня прийти.
— А ты-то сама хочешь? — не могу удержаться я от вопроса, прекрасно зная ответ.
С чего бы это Одри захотела провести целый вечер в компании трех неудачников и вонючей псины? Она же не сумасшедшая…
Одри спокойно отвечает:
— Конечно хочу. Ты прекрасно знаешь, что я ничего не делаю по обязанности.
— Да, это правда, — отвечаю я.
Действительно правда.
Я наливаю нам выпить, и тут приезжает Ричи. Его мотоцикл слышно от самого перекрестка. Вот он останавливается перед домом. Ричи кричит, чтобы мы открыли дверь. У него в руках огромная холодильная сумка, забитая креветками, лососиной и нарезанным лимоном.
— Ну что, хорошо смотрится? — бросает он. — Я тут подумал, вдруг ребятам понравится…
— Как ты это сюда допер?!
— В смысле?
— Ну, холодильную сумку? Ты ж на мотоцикле!
— А, это! Я ее к багажнику прикрутил. Места, чтоб сесть, правда, не осталось, но ничего, я стоя доехал. — Ричи счастливо подмигивает — мол, не волнуйтесь за меня. — Оно того стоило.
Да уж, это точно. Он, наверное, половину своего месячного пособия вбухал в эту лососину с креветками.
И вот мы ждем.
Марва, понятно дело.
— Держу пари, он не придет, — заявляет Ричи, устраиваясь поудобнее.
Рука его то подергивает усики, то проходится по волосам — как всегда, грязным и всклокоченным. На лице предвкушение и любопытство. Ричи не терпится узнать, чем все закончится. В руке у него банка пива, под ногами, вместо пуфика, Швейцар. И вот он сидит, долговязый, расслабленный, с вытянутыми во всю длину ногами — и на него приятно, знаете ли, посмотреть.
— Ничего подобного, придет как миленький! — сурово обещаю я. — А попробует не прийти, приведу Швейцара к нему и все равно заставлю облобызать песику морду! — Я ставлю стакан на стол. — Вы чего, такого Рождества у меня давно уже не было! Я весь в предвкушении!
— Я тоже! — смеется Ричи.
Ему действительно не терпится.
— И потом, здесь же дармовые жратва и выпивка, — продолжаю я. — У Марва сорок тысяч долларов в банке, но удержаться от халявы он не может. Вот увидишь, придет непременно.
— Чертов скупердяй, — хихикает Ричи.
Вот оно, настоящее рождественское настроение!
— Может, позвонить ему? — предлагает Одри.
— Ну уж нет. Будем сидеть и ждать в засаде, — зловеще улыбается Ричи.
Да-а-а, я уже чувствую, будет весело. Друг мой смотрит на пса и спрашивает:
— Ну что, старина, готов ты к Большому Чмоку?
Швейцар поднимает голову и недоумевающе глядит, словно желая сказать: «Ты о чем вообще, приятель?» М-да, его-то не предупредили. Бедняга. Никто даже не поинтересовался: может, он против, чтобы Марв целовал его в губы?
В конце концов Марв появляется на пороге.
Естественно, с пустыми руками.
— С Рождеством! — приветствует он всех.
— Угу, угу, — откликаюсь я. — И тебя тоже.
Киваю на его пустые руки:
— А ты нереально щедрый парень, знаешь об этом?
Но я-то знаю, что у Марва сейчас на уме.
Он решил, что, раз уж придется целовать Швейцара, еду и выпивку можно не нести. Кроме того, Марв наверняка тешит себя надеждой, что мы забыли об уговоре.
Не тут-то было! Ричи живо возвращает его из мира мечты к жестокой реальности.
Он встает и говорит, улыбаясь во весь рот:
— Ну, Марв? Мы ждем.
— Чего это?
— Ты знаешь чего, — поддакивает Одри хрустальным голоском.
— Нет, — безнадежно упирается Марв. — Понятия не имею!
— Ну, ты мозги-то мне не засирай, — добродушно призывает его к порядку Ричи. — Давай. Уговор есть уговор.
Мой друг в полном восторге. Странно, что не потирает руки, так ему все нравится.
— Марв, — торжественно объявляет Ричи. — Сейчас ты поцелуешь эту псину.
И показывает на Швейцара.
— Причем поцелуешь как положено! В охотку! Не с кислой рожей, а улыбаясь до ушей! А не то мы заставим тебя целовать собачечку снова, снова и снова!
— Хорошо! — рявкает Марв.
Сейчас он похож на ребенка, которому не купили игрушку.
— Я его поцелую! Но в макушку!
— О нет! — грозится Ричи.
Он смакует каждое мгновение этой сцены.
— Уговор был такой: поцелуй — в губы! — Тут палец Ричи утыкается в Марва. — И поэтому ты поцелуешь его в губы. Вот так.
Швейцар поднимает голову.
Пес в центре внимания, ему явно не по себе.
— Бедняга, — вздыхает Ричи.
Марв насупленно отвечает:
— Это точно.
— Не ты, — фыркает Ричи. — Он!
И кивает на собаку.
— Так, ребята, — подытоживает Одри. — Кончайте пререкаться.
И подает мне фотоаппарат.
— Вперед, Марв. Собака ждет твоих лобзаний.
Сгорбившись, словно все скорби мира легли ему на плечи, с застывшим от ужаса лицом, Марв замирает перед мордой Швейцара. Пес отчаянно нервничает и готов разрыдаться — глаза так и набухают слезами, черно-золотой мех встопорщен.
— А он так и будет сидеть с высунутым языком? — стонет Марв.
— Он же собака, — отрезаю я. — Как еще он должен сидеть? С чашкой кофе?
На лице у Марва проступает крайнее отвращение. И все же он берет себя в руки — и делает ЭТО. Наклоняется и целует Швейцара в морду, причем довольно долго не отлипает: времени хватает, чтобы я успел сфотографировать, Ричи и Одри — похлопать в ладоши и покричать от радости, а потом — все втроем — разразиться диким хохотом.
— Ну что? Не так уж это было и сложно, а? — смеется Ричи, но Марв бежит прямо в туалет.
Бедный Швейцар.
Я целую его сам — в лоб. И выдаю лучший кусок индейки.
«Спасибо», — улыбается пес.
Милая у него все-таки улыбка.
Потом Марв немного приходит в себя и даже смеется вместе со всеми. Но, несмотря на все наши попытки расшевелить его, продолжает жаловаться на вкус псины во рту.
Мы пьем, едим и играем в карты. Потом в дверь стучат, пришел парень Одри. Он присоединяется к компании, выпивает и ест креветки. Хороший парень, глядя на него, думаю я. Но Одри его не любит.
Тут до меня доходит: именно поэтому она с ним и встречается.
Одри нас покидает, но мы решаем, что грустить не о чем. Ричи, Марв и я доедаем все, что можно, потом допиваем все, что было, и идем бродить по городу. В конце Мэйн-стрит горит огромный костер, туда-то мы и направляемся.
Сначала нас немного шатает, но, когда мы доходим до костра, вокруг которого идет общее веселье, хмель почти выветривается.
Какая чудесная ночь.
Народ танцует.
Громко разговаривает.
А вон уже кто-то дерется.
Так всегда случается в Рождество. Люди словно сбрасывают напряжение, которое копилось целый год.
У костра я вижу Энджи Каруссо с детьми. Точнее, это они меня видят и подходят.
По ноге кто-то стучит. Я гляжу вниз и вижу одного из ее мальчиков. Того, кто постоянно плачет.
— Здрасьте, мистер, — приветствует он меня.
Обернувшись, я вижу Энджи Каруссо с мороженым в руке. Она вручает его мне и говорит:
— С рождеством, Эд.
Я с удовольствием принимаю вафельный рожок.
— Спасибо. То, что нужно.
— Это каждому время от времени нужно, — улыбается она в ответ.
По лицу видно: Энджи счастлива от того, что может хоть немного отблагодарить за услугу.
Я откусываю от шарика и спрашиваю:
— Как дела?
— А… — отмахивается она, взглядывая на детей. — Так, помаленьку. Вот пока жива, как видишь. Это тоже неплохо, согласись. — Тут она что-то вспоминает. — Да, спасибо за открытку.
Толпа постепенно относит ее в сторону.
— Пожалуйста! — кричу я вслед. — Хорошо вам повеселиться!
— Приятного аппетита! — смеется она в ответ.
Энджи уже около костра.
— Что это было? — интересуется Марв.
— Да так, одна знакомая.
До этого мне никогда не покупали на Рождество мороженое.
Я смотрю на костер и наслаждаюсь тем, как сладкий шарик холодит губы.
За спиной слышно, как отец говорит сыну:
— Еще раз увижу, дам такой поджопник, что в костер улетишь. Понял, нет?
Потом голос смягчается, и в нем звучит свирепый сарказм:
— А разве мы хотим, чтобы наш малыш упал в огонь? Нет, мы совсем этого не хотим! Да и Санта-Клаус расстроится, правда, сынок?
Марв, Ричи и я наслаждаемся этой тирадой.
— Да, — счастливо вздыхает Ричи. — Правильно говорят, Рождество — семейный праздник.
Всем нам приходилось слышать такое от отцов — уж по разу точно.
Тут я вспоминаю о своем отце. Мертвом. Похороненном. Это первое Рождество без него.
— С Рождеством, папа, — шепчу я и отвожу глаза от костра.
Тающее мороженое течет по пальцам.
Праздник все продолжается, и ближе к утру Марв, Ричи и я теряем друг друга: толпа плотная, не успел оглянуться — все, друзей не видно.
Я иду через весь город на кладбище. Долго сижу над могилой отца. С кладбища виден далекий огонек — это костер. А я сижу и смотрю на надгробие, на котором выбито отцово имя.
Я плакал на похоронах.
Слезы текли и текли по лицу, а я стоял и молчал, потому что мне не хватило мужества выйти и что-нибудь сказать. Все стояли и думали, что вот — хоронят пьяницу. А я помнил много чего другого.
— Он был джентльмен, — шепчу я, стоя над могильным камнем.
«Почему, ну почему я тогда промолчал?» Вот что меня мучает. Отец за всю жизнь не сказал никому плохого слова. Никого не обидел. Да, он не добился в жизни многого, и мама злилась, что он не сдержал обещаний, но все равно — кто-то же должен был произнести добрые слова над его могилой. Хоть кто-то.
— Прости, пап, — говорю я сейчас и встаю. — Прости меня, пожалуйста.
И ухожу, мучимый страхом.
Неужели мои похороны будут такими же? Равнодушные люди постоят над могилой и молча разойдутся?
Нет, я такого не хочу. Не хочу, чтобы над моим гробом молчали.
Просто для этого нужно жить настоящей жизнью. Жить. А не прозябать.
И вот я иду.
Просто иду.
Добравшись до дома, я обнаруживаю Марва: он спит на заднем сиденье своего рыдвана. И Ричи — тот сидит на крыльце. Ноги вытянуты, спина прислонена к растрескавшемуся бетону. Приглядевшись, я обнаруживаю, что Ричи тоже дрыхнет. Дергаю его за рукав.
— Ричи, — шепчу. — Проснись.
Он распахивает глаза.
— А? Что? — Перепугался, видно, спросонья.
— Ты уснул у меня на крыльце, — объясняю я. — Иди-ка лучше домой.
Он встряхивается, смотрит на месяц в небе и говорит:
— Я ключи у тебя на кухонном столе забыл.
— Ладно, пойдем.
Я подаю ему руку, и он встает на ноги.
На часах начало четвертого.
Ричи нерешительно перебирает ключи.
— Чего-то хочешь? — спрашиваю я. — Выпить? Поесть? Может, кофе?
— Нет, спасибо.
И продолжает стоять. Не уходит.
Несколько мгновений мы глядим друг на друга и не знаем, что делать. А потом Ричи отводит глаза и говорит:
— Знаешь… что-то нет у меня настроения идти домой…
В глазах у него просверкивает льдинка печали. Но тут же тает, — Ричи ее быстро смаргивает. Просто смотрит на ключи у себя в руках. Интересно, что таится под этой спокойной, невозмутимой личиной? В моей сонной голове устало проплывает вопрос: «Такой лентяй и пофигист, как Ричи, — и вдруг проблемы? Интересно, какие?»
Он медленно, словно нехотя, поднимает на меня глаза.
— Да не вопрос, — спешу я ответить. — Оставайся у меня.
Ричи с облегчением садится за стол.
— Спасибо, Эд. Привет, Швейцар.
Пес как раз входит в кухню. А я иду наружу — за Марвом.
Хотел было оставить его дрыхнуть в машине, но потом засовестился — Рождество все-таки.
Пытаюсь постучать в окно, но рука проваливается, не встречая препятствия.
Тьфу ты.
Стекло-то выбито.
Представляете? Марв так его и не вставил! Как много времени прошло с того идиотского ограбления, а он так и не вставил стекло. Думаю, мой друг попытался выяснить, сколько это стоит, а ему ответили, что больше, чем вся машина.
Он спит, уронив голову на руки, а вокруг с жадным писком роятся комары.
Машина не заперта, я открываю дверь и без долгих церемоний нажимаю на сигнал.
— Черт! — вскрикивает Марв, подскочив на сиденье.
— Пойдем в дом, — говорю я.
И иду к крыльцу. За спиной открывается и хлопает дверь, слышится звук шагов.
Ричи устраивается на диване, Марв — в моей кровати, а я решаю остаться на кухне. Объясняю, что все равно бы не уснул, и мой друг очень вежливо благодарит меня за гостеприимство.
— Спасибо, Эд.
Но прежде чем он оккупирует спальню, я захожу и забираю из комода все карты. В том же ящике лежит камень, подаренный семьей Татупу.
Сидя на кухне, я раскладываю тузы на столе и тщательно читаю, что на них написано. В глазах у меня все плывет, слова налезают друг друга, переворачиваются и меняются местами. От усталости я чувствую себя так, словно кто-то выел меня изнутри.
Выныривая из дремоты, вспоминаю буби, заново переживаю то, что принесли крести, и улыбаюсь пикам.
А вот черви меня очень, очень беспокоят.
Я даже спать не хочу, — вдруг приснятся.
Назад: А Музыка сердец
Дальше: 3 Повседневный костюм
