Часть 4
МУЗЫКА СЕРДЕЦ
А
Музыка сердец
В голове играет музыка — черно-красная, будто карточные масти.
Дело происходит на следующее утро.
Следующее — после вечера, когда я получил червового туза.
Такое ощущение, что у меня похмелье.
После того как фильм кончился, мы зашли к Берни. Он мирно спал в проекторской. И мы, успокоенные, вышли на Ариэль-стрит. Уже стемнело, было тепло и влажно, кроме нас на улице только один человек. Парень сидел, отвернувшись, на старой ободранной скамейке.
Сначала я не придал этому значения, настолько меня потрясло все случившееся. А потом обернулся — глядь, а парня-то уже и нет.
Исчез.
Одри что-то спрашивает, а я не слышу. Ее голос звучит где-то далеко-далеко, за пределом слышимости, словно кто-то пытается докричаться до меня после взрыва. Сначала я удивился — мол, что это, а потом понял. Конечно. Это красные сердца и черные слова. Пульс карты.
Музыка сердец.
Теперь-то я совершенно точно знаю: парень на скамейке — тот самый, что заходил в кинотеатр.
Может быть, он привел бы меня к человеку, посылающему карты.
Может быть… может быть. А может, и нет.
Мы шли по улице, и оглушающее сердцебиение постепенно затихало. Вскоре я по-прежнему ясно различал звук шагов и голос Одри.
И вот настает утро, а в ушах у меня все тот же сумасшедший пульс.
Карта лежит на полу.
А рядом с ней вытянулся Швейцар.
Я закрываю глаза, но даже так вижу только черное и красное.
«Это последняя карта», — уверяю я себя. И, перевернувшись на бок, снова засыпаю, хотя в голове по-прежнему бешено колотится музыка сердец.
Мне снится, что я убегаю.
На машине.
Швейцар сидит на переднем сиденье.
Видимо, это потому, что он спит рядом с кроватью и отчаянно воняет.
Но сон все равно замечательный — как финал американского фильма, в котором главный герой и его девушка садятся в машину и уезжают к закату, а перед ними лежит весь мир.
Вот только в машине сидим я и Швейцар.
А девушки нет.
Самое противное в том, что я считаю, будто это не сон. Пробуждение оказывается очень неприятным: где же машина? Где убегающее вдаль шоссе? Слышен лишь храп Швейцара. Пес спит, и его задняя нога лежит прямо на карте. Да уж, теперь мне до нее не добраться. Пусть уж Швейцар спит как спит, не буду его теребить.
В ящике комода карты дожидаются последней товарки.
Я сделал все, что требовала каждая из них.
«Пусть это будет последняя», — думаю я, встаю на колени и зарываюсь лицом в подушку.
Это не молитва, конечно, но что-то очень-очень похожее.
Проснувшись окончательно, я отодвигаю Швейцара и снова читаю написанное на карте. Почерк тот же, что и на остальных. В этот раз на тузе черными чернилами выведено:
ЧемоданКэт БаллуРимские каникулы
Я более чем уверен, все это названия фильмов. Хотя ни одного из них, по правде, я не видел. «Чемодан», кстати, совсем недавно вышел. Понятно, что в кинотеатре на Ариэль-стрит его не показывали, но я убежден, что он с успехом шел в каком-нибудь небольшом, но популярном у богемы месте. Кажется, это был испанский ремейк какой-то гангстерской комедии, в которой мельтешили наемные убийцы, свистели пули и фигурировал чемодан, полный швейцарских франков. Другие два фильма мне совершенно не знакомы, — зато известно, к кому обратиться за помощью.
Я готов к действию, но за несколько дней до Рождества на работе начинается форменный аврал. Перед праздниками всегда напряженно, поэтому я беру дополнительные смены и работаю по ночам. Туз червей лежит в кармане рубашки. Пусть поездит со мной — во всяком случае, пока все не закончится.
«А это когда-нибудь закончится? — спрашиваю я себя. — Они… или… оно… в общем, когда-нибудь от меня отстанут?»
Правда, и так понятно, что все произошедшее сохранится в памяти навсегда. Будет настойчиво возвращаться снова и снова. Меня также посещает неприятная мысль, что воспоминания эти будут благодарными. Неприятная — потому что очень не хочется думать об этом как о чем-то хорошем. Во всяком случае, пока все не закончится. А еще я опасаюсь, что никакого конца не будет. Все это продолжится в воспоминаниях, которые будет просовывать в голову память. Она, знаете ли, вооружена таким здоровенным топором. Прорубила окошко в мозгу — и давай пропихивать прошлое.
Впервые за много лет я отправляю рождественские открытки.
Правда, не очень обычные. Без всяких там Санта-Клаусов и елочек. Отыскав дома пару старых колод, я вытаскиваю из них тузы. На каждой карте пишу по короткой записке и запихиваю ее в маленький конверт — один для каждого адреса, по которому мне пришлось побывать. На конверте выведено: «С Рождеством! Эд». Даже к братьям Роуз такой отправился.
Перед вечерней сменой я развожу открытки по городу. От большинства почтовых ящиков мне удается смыться незамеченным. Вот только у дома Софи меня разглядели, но там я не особо прятался.
К Софи у меня особое отношение. Почти чувство. Возможно, часть меня влюблена в эту девушку — ведь она, прямо как я, никогда не приходит к финишу первой. Но в глубине души дремлет знание, что дело не только в этом.
Она красавица.
Причем красива особенной красотой.
В общем, я кладу конверт в ее почтовый ящик, разворачиваюсь и быстро иду к машине. Голос Софи долетает сверху — из окна ее комнаты:
— Эд?
Я разворачиваюсь, она просит меня подождать. И вскоре выбегает из входной двери. На ней белая футболка и спортивные голубые трусы. Волосы собраны в хвостик, челка падает на глаза и подпрыгивает при ходьбе.
— Я просто открытку тебе написал. Рождественскую.
Мной вдруг овладевает невозможная тупость. Я чувствую себя последним дураком, который непонятно зачем стоит перед чужим домом.
Она вскрывает конверт и читает написанное на карте.
На ее тузе я написал кое-что еще, прямо под похожим на бриллиант знаком бубей.
«Ты красавица».
Она читает, и глаза увлажняются. Именно это я сказал Софи, когда на стадионе она бежала босиком и сбила в кровь ноги.
— Спасибо, Эд, — говорит она. И очень внимательно разглядывает карту. — Мне таких открыток никто еще не присылал.
— Просто они все одинаковые — сплошные Санта-Клаусы и елочки…
Я очень странно себя чувствую, рассылая эти карты. Ведь получившие их люди в большинстве случаев так никогда и не узнают, кто этот странный Эд, приславший им такую странную открытку. Но на самом деле это не так уж важно. Мы с Софи прощаемся.
— Эд? — вдруг спрашивает она.
Я уже сижу в машине. Чтобы откликнуться, приходится опустить стекло.
— Да, Софи?
— Ты… не мог бы… — Слова, аккуратные и причесанные, вежливо сходят с ее губ. — Ты не мог бы сказать, что тебе подарить? В знак признательности, ведь ты…
— Не за что мне выражать признательность, — строго говорю я. — Ты от меня ничего не получила.
Но она прекрасно все понимает.
Ничего — это пустота внутри коробки из-под обуви. Но вслух мы этого не скажем — ни она, ни я.
Достаточно того, что мы оба знаем.
Я отъезжаю от ее дома и чувствую тепло руля под пальцами.
Последний конверт я завожу к отцу О’Райли. У него дома вечеринка. Все безнадежные неудачники и незадачливые гангстеры с его улицы в сборе. Те двое, что пытались овладеть моей курткой, отсутствующими сигаретами и деньгами, тоже присутствуют и радостно поедают сэндвичи с сосисками, заливаясь соусом и хрупая луком.
— Ты глянь, кто пришел! — орет один, тыча в меня пальцем. Похоже, это Джо. — Эд, привет! — Джо оглядывается в поисках святого отца.
— Эй, отче! — орет он снова, обильно плюясь сэндвичем. — Эд пришел!
Отец О’Райли видит меня и бежит навстречу:
— А вот и он! Человек, благодаря которому у нас плодотворный год! Я пытался тебе дозвониться!
— Да я в последнее время, святой отец, весь в бегах.
— Ах да, — сочувственно кивает он. — Твоя миссия. — Он отводит меня в сторонку и говорит: — Эд, я хотел бы еще раз поблагодарить тебя.
Наверное, мне должно быть приятно, но я что-то не чувствую себя польщенным.
— Святой отец, пожалуйста, не надо. Я всего-то привез криво написанную рождественскую открытку.
— И тем не менее все равно спасибо, Эд.
А мне как-то не по себе из-за последнего туза.
Черви. Сердечки, веселенькие такие.
Почему именно их мне вручили последними?
Я ждал, что в финале мне выдадут пики!
Сейчас черви, эти пляшущие красные сердечки, кажутся самой опасной мастью из всех.
Люди умирают от разбитого сердца. А еще бывают сердечные приступы. Когда все не так и идет наперекосяк, сильнее всего болит именно сердце.
И вот я уже выхожу на улицу, но святой отец чувствует, как мне тяжело на душе.
— Я вижу, еще ничего не закончилось? — говорит он.
Он знает, что был не единственным заданием. Знает, что День Священника — лишь одна из карт, сданных мне из колоды.
— Нет, святой отец, — вздыхаю я. — Ничего еще не закончилось.
— Все будет хорошо, — говорит он тихо.
— Нет, — отвечаю я. — Не будет. Не хочу, чтобы у меня все было хорошо за просто так. С меня хватит.
И это правда.
Хорошую жизнь надо заслужить. Приложить усилия. Теперь я это знаю.
Карта лежит в нагрудном кармане. Я поздравляю отца О’Райли с наступающим Рождеством, сажусь в машину и выезжаю на вечернюю смену. Туз червей покачивается, то и дело наклоняясь вперед — к городу и миру, с которым мне предстоит встретиться лицом к лицу.
— Куда едем? — спрашиваю я своего первого пассажира.
Это уже следующий день. Человек что-то отвечает, но я не слышу. В ушах у меня опять колотятся, орут и стучат красные сердечки.
Стучат все быстрее и быстрее.
Я не слышу двигателя.
Не слышу тиканья счетчика, голоса пассажира, гула других машин. Только пульс.
Сердца бьются.
В кармане.
В ушах.
В штанах.
Под кожей.
Во рту.
Они пролезли мне до печенок.
— Сплошное сердцебиение, — говорю я. — В ушах стучит.
Пассажиру, правда, невдомек, о чем это я.
— Остановите здесь, пожалуйста, — говорит она.
Это пассажирка. Ей под сорок, и ее дезодорант пахнет дымком и чем-то сладким. И макияж у нее весь в розовых тонах. Она отдает мне деньги и говорит, глядя в зеркало заднего вида:
— С наступающим Рождеством.
В ее голосе я слышу биение сердец.
Назад: К Последняя катушка
Дальше: 2 Поцелуй, могила, пламя
