2
Посещение
Прошло три дня — и ничего не случилось.
Я ходил на Эдгар-стрит: в доме темно, женщина с дочкой спят, мужа не видно. Мне даже пришло в голову поискать у Собора под скалой — мало ли, вдруг мужик спрыгнул с обрыва или еще что с ним случилось.
И все же, и все же.
До чего я смешон и жалок.
Мне было поручено убить этого человека! А я? Что делаю я? Переживаю о его здоровье. Меня грызет совесть за все, что я ему сделал. Но с другой стороны, мучает чувство вины, потому что не убил. А ведь должен был! Пистолет-то мне зачем в почтовый ящик подбросили? Именно за этим!
А может, он вообще добрался до шоссе и пешком ушел.
Или бросился с обрыва.
Так, надо заканчивать с этим кино в голове, хватит перебирать варианты. Скоро мне будет не до переживаний. Вот еще пара дней пройдет, и…
Однажды ночью я возвращаюсь домой после игры в карты и чувствую, в доме пахнет по-другому. Да, Швейцаром, но и чем-то еще. Выпечкой какой-то, что ли? Я застываю на месте от изумления.
Точно. Запах пирожков.
Нерешительно я продвигаюсь в сторону кухни. Там горит свет. Кто-то сидит на моей кухне и ест пирожки, которые вынул из моего холодильника и разогрел в моей духовке. В ноздри бьет запах фарша и соуса. Соус трудно не унюхать — за километр шибает.
В припадке глупого оптимизма я пытаюсь отыскать хоть что-нибудь, похожее на оружие, но на пути попадается лишь диван.
Захожу в кухню и вижу человека.
И какого!
Мужик в вязаной шапке с прорезями для глаз и рта сидит за столом и жрет мясной пирог с соусом. В мозгу у меня настоящая буря: тысяча вопросов — и ни одного ответа. Да уж, нечасто такое случается: пришел ты домой после работы, а на кухне человек в маске.
В общем, я стою и пытаюсь сообразить, что делать, и тут паника овладевает мной окончательно: оказывается, за спиной стоит еще один!
Нет! Нет! А-а-а!..
Я прихожу в себя от того, что кто-то с хлюпаньем лижет мне лицо.
Это Швейцар.
«Ты в порядке, дружище», — говорю я. И с облегчением прикрываю глаза.
Собачий язык снова проходится по лицу. Он красный, потому что все лицо в крови. Швейцар улыбается.
— Я тебя тоже люблю, — сообщаю я еле слышно.
Вообще-то мне сложно понять: прозвучали слова или остались в моей голове? И где я? Может, мне все мерещится. Вокруг тишина. Такое ощущение, что это происходит внутри меня. И даже не происходит, а просто застыло. Статичная такая картинка.
«Вставай-ка», — приказываю себе. Но даже двинуться не могу. Как будто меня приклеили к полу.
Тут я совершаю большую ошибку — напрягаю память, пытаясь сообразить, что произошло. В ушах тут же начинает шуметь, в глазах мутнеет, и нависшая надо мной морда Швейцара расплывается. Это предвестие смерти, не иначе. Пролог к жизни на том свете.
Картинка в голове складывается, и я проваливаюсь.
В глубокий сон.
Я падаю все глубже внутрь себя — и ничего не могу с этим поделать. Падаю и падаю сквозь пласты тьмы, и почти уже касаюсь дна, когда чья-то безжалостная рука хватает меня за горло и выволакивает к боли и страданиям реального мира. Кто-то в самом деле тащит меня по кухне. Флуоресцентный свет режет глаза, а от запаха пирога и соуса меня вот-вот вырвет.
И вот я сижу на полу, спиной к стене, пытаясь остаться в сознании и удержать падающую голову обеими руками.
Две фигуры выступают из мути перед глазами — да, точно, теперь я их ясно вижу под ярким белым светом кухонной лампы.
Они улыбаются.
Нет, точно улыбаются, — видно, как изгибаются губы в прорезях черных вязаных шлемов. Ростом эти ребята выше среднего, оба накачанные, крепкие — в отличие от меня, задохлика.
— Привет! — здороваются они. — Как самочувствие, Эд?
Я изо всех сил пытаюсь удержаться на поверхности своих мыслей.
— Моя собака, — выдавливаю наконец.
Тут голова выскальзывает из ладоней, и слова «уходят» под темную воду. Я уже успел забыть, как Швейцар только что привел меня в сознание.
— Собаку твою хорошо бы помыть, — говорит один из посетителей.
— С ним все в порядке?
Тихие жалобные слова. Им страшно, они дрожат и слабо пытаются удержаться в воздухе.
— Антиблошиный ошейник тоже не помешает.
— Блохи? — бормочу я. Голос раскатывается капельками по полу. — Нет у него блох, вы что…
— А это тогда что такое?
Парень несильно прихватывает меня за волосы и приподнимает голову — посмотри, мол. Рука у него и впрямь покусана какими-то насекомыми.
— Это не со Швейцара блохи, — упрямо говорю я.
И сам себе удивляюсь: на фига же мне сейчас упираться, мало проблем, что ли?
— Его Швейцар зовут?
Как и Софи, мои незваные гости удивлены выбором имени.
Я киваю в ответ, и, как ни странно, в голове немного проясняется.
— Слушайте, плевать мне на этих блох! Где моя собака? С ней все в порядке?
Парни в масках переглядываются, один смачно откусывает от пирога.
— Послушай-ка, Дэрил, — замечает он по-светски. — Мне кажется, или в голосе Эда послышались неприятные нотки? Я бы сказал, что юноша говорит с нами…
Тут поедатель пирога задумывается, подыскивая нужное слово.
— Раздраженно?
— Нет.
— Сердито?
— Нет. — Парень явно нашел подходящее: — Все гораздо хуже. Эд разговаривает с нами неуважительно.
Последнее слово он произносит с абсолютным, спокойным презрением. Парень смотрит прямо на меня. Его глаза предупреждают о грозящей опасности красноречивее слов. Похоже, дальше по сценарию я должен сломаться и зареветь, пуская сопли и умоляя этих двоих пощадить моего песика-кофемана.
— Пожалуйста, — наконец выговариваю я, — вы же не сделали ему ничего плохого?
Глаза в прорезях маски смягчаются. Парень качает головой:
— Нет, не сделали.
Ф-фух. Наверное, в жизни не слышал более приятных слов.
— Но как сторожевая собака он никуда не годится, — замечает поедающий пирог парень.
Он, кстати, еще в процессе — вымакивает соус на тарелке.
— Представляешь, мы вскрываем дверь, а он спит и в ус не дует!
— Я нисколько в этом не сомневаюсь.
— А когда он продрыхся, то пришел на кухню клянчить еду.
— А вы?
— Ну, мы его пирогом покормили.
— Разогретым или замороженным?
— Естественно, разогретым! — звучит в голосе неподдельная обида. — Мы же не дикари какие. Между прочим, вполне цивилизованные люди.
— А мне, случайно, вы пирога не оставили?
— Слушай, извини, пес сожрал последний кусок.
«Толстый прожорливый жадюга!» — думаю я о Швейцаре. Хотя, конечно, на него бесполезно обижаться. Собаки такие, съедят все, что дадут. С природой не поспоришь.
Так или иначе, я пытаюсь застать их врасплох.
— Кто вас послал? — выпаливаю я.
Вылетев изо рта, вопрос сначала бодренько летит, но потом теряет в скорости и повисает в воздухе. Я тем временем осторожно перебираюсь с пола на стул. Я немного успокоился: теперь понятно, что все это как-то связано с картой и будущим заданием.
— Кто нас послал?.. — задумчиво проговаривает другой парень, тот, что без пирога. — Хороший вопрос, Эд, но вынужден тебя разочаровать: мы не можем ответить. Мы бы с удовольствием — но, увы, не знаем. Нам заплатили за работу, мы ее выполняем. Вот и все.
— Что?! — взрываюсь я. Это звучит не как вопрос, а как обвинение: — Ни фига себе! Мне бы кто заплатил! Я тут…
Мне выдают оплеуху.
Конкретную такую.
Парень опускается обратно на стул и как ни в чем не бывало продолжает доедать пирог: макает последний кусочек коржа в большую лужу соуса.
«Перелил соуса-то, — сварливо думаю я про себя. — Конечно, не свое, не жалко».
Парень спокойно дожевывает, проглатывает кусок и говорит:
— И вообще, Эд, заканчивай тут скулить. У всех дела, у всех работа. Кому сейчас легко? Мы должны стойко переносить трудности ради блага всего человечества.
И гордо смотрит на приятеля — ну как, мол, я завернул?
Они переглядываются и кивают — да, офигенная телега получилась.
— Ну, ты ваще, — говорит товарищ. — Надо слова записать, а то забуду. Как там было? Ради блага… чего?
На лице у него отражается напряженная работа мысли, но слово ему явно не дается.
— Человечества, — подсказываю я очень, очень спокойно.
— Чего?
— Че-ло-ве-че-ства.
— Точно! Эд, у тебя ручки не найдется?
— Нет.
— Чего это?
— Здесь вам не редакция газеты.
— Опять эти нотки в голосе!
Парень поднимается, я получаю оплеуху — еще более серьезную, чем в прошлый раз, — и мой собеседник как ни в чем не бывало садится обратно на стул.
— Больно, — жалуюсь я.
— Благодарю за комплимент. — Парень смотрит на свою руку: она вся в крови, грязи и соплях. — Неважно выглядишь, Эд.
— Угу.
— Да что с тобой такое?
— Я пирога хочу!
Могу поклясться — уверен, вы со мной согласитесь, так как уже наслышаны о моем прошлом, — иногда я веду себя как ребенок. Такой капризуля-переросток. В этом мы с Марвом два сапога пара.
Тот, что дал мне по морде, передразнивает меня детским голоском:
— Я хочу пирога-а-а… — и вздыхает, как разочарованный родитель. — Не стыдно тебе? Пора уже повзрослеть, что ли.
— Угу.
— В общем, считай это первым шагом на пути к взрослению.
— Огромное спасибо.
— Однако мы отвлеклись от дела.
Тут мы все дружно задумываемся.
В кухне стоит тишина.
Приходит Швейцар, весь такой грустный и с виноватым видом.
«Кофейку бы… Но я, похоже, не вовремя?» — деликатно интересуется он.
Бесстыжая морда.
Я отвечаю ему гневным взглядом. Швейцар разворачивается и уходит. Он умный пес и знает: не стоит попадать хозяину под горячую руку.
Мы, все трое, наблюдаем, как он покидает помещение.
— Воняет от него, однако, прямо за километр, — замечает один из моих собеседников.
— Ага, несет нереально.
Поедатель пирога встает и — с ума сойти! — начинает перемывать в раковине тарелки.
— Не беспокойтесь, я сам, — вежливо говорю я.
— Не-не-не! Я же сказал, мы люди цивилизованные!
— Угу.
Парень отряхивает руки и поворачивается:
— У меня, случайно, соуса нет на маске?
— Да вроде нет, — отвечает напарник. — А у меня?
Тот наклоняется и присматривается:
— Не, все чисто.
— Отлично.
Пирогоед морщится и кривится под маской, потом ворчит:
— Чертова хрень. Колется, как не знаю что.
— Кейт, опять ты за свое?
— А что, твоя не колется?
— Конечно колется! — Дэрил явно возмущен, что эта тема вдруг всплыла в беседе. — Но я ведь не жалуюсь каждые пять минут!
— Мы уже час здесь сидим.
— Ну и что! Забыл! Это трудности, которые мы должны стойко переносить ради блага всего…
Тут он принимается щелкать пальцами, требуя, чтобы я подсказал ему слово.
— Человечества.
— Именно. Спасибо, Эд. Ты молодец. Хорошая память.
— Всегда пожалуйста.
Еще чуть-чуть, и мы станем лучшими друзьями. Я прямо чувствую, как разряжается обстановка.
— Слушай, мне кажется, пора сворачиваться. Давай заканчивать, мне смерть как хочется снять с лица эту шерстяную штуку. А, Дэрил?
— Кейт, помни о дисциплине. Мы наемные убийцы или кто? Наемных убийц отличает совершенная дисциплинированность!
— Наемных убийц?.. — спрашиваю я тихо.
Дэрил пожимает плечами:
— Ну, так вообще-то наша профессия называется.
— Звучит неплохо, — соглашаюсь я.
— Да, ничего.
По лицу видно, что в мозгах у него идет серьезный мыслительный процесс.
Парень думает. А потом говорит:
— Ладно, Кейт. Ты прав. Надо валить отсюда. Пистолет у тебя?
— Пистолет? А, да, он в ящике был.
— Отлично.
Дэрил встает и вытаскивает из кармана куртки конверт. На нем ясно прочитывается: «Эд Кеннеди».
— В общем, нам поручено отдать тебе это. Встань, пожалуйста.
Я встаю.
— Извини, парень, — обосновывает Дэрил свои грядущие действия, — но мне дали четкие инструкции. Значит, так. Я должен передать тебе, что ты неплохо справляешься с заданиями. — Тут он понижает голос: — И строго между нами — хотя меня прибьют, если узнают, что я тебе сказал, — мы в курсе, ты не убил того мужика.
Тут он снова извиняется и бьет меня под дых.
Меня скрючивает от удара.
Пол на кухне, оказывается, очень грязный.
Кругом валяется собачья шерсть.
Потом я получаю кулаком по шее.
И падаю лицом вниз.
Зубы мои с клацаньем встречаются с грязным линолеумом.
Затем на спину осторожно ложится конверт.
Откуда-то издалека доносится голос Дэрила:
— Извини, Эд, что так вышло. Удачи тебе.
В пустом доме гулко отдаются их шаги, я слышу, как Кейт говорит:
— Ну что, а сейчас-то можно маску снять или нет?
— Да, но не здесь, — грозно отвечает Дэрил.
В глазах темнеет, и я снова проваливаюсь в забытье.
Назад: А Тяжкое похмелье
Дальше: 3 Конверт
