А
Тяжкое похмелье
Как же сухо во рту.
Я вываливаюсь из машины и подползаю к входной двери. Внутри растет чувство полнейшей, горчайшей опустошенности. Оно пронизывает мне душу. Нет, не пронизывает. Прокалывает, кривыми стежками. И плевать на всякие миссии и послания. Я виноват, я виновен, — понимание этого ползет по моей коже. Я пожимаю плечами: нет, все правильно сделано — и стряхиваю с себя чувство вины. Но оно настырно лезет на меня обратно. Впрочем, кому сейчас легко…
И пистолет.
Моя рука до сих пор ощущает рукоятку. Теплый, податливый металл так хорошо ложится в ладонь. Пистолет в багажнике такси, притворяется невиновным. Сейчас он холодный как камень — отнекивается, что помнит мою ладонь.
Я иду к крыльцу, и в ушах отдается звук падения. Мужик понял, что жив, внезапно: и все не мог надышаться, с трудом заглатывал воздух, словно запасался впрок жизнью. Все кончилось; я послал пулю в воздух, в восходящее солнце. Она, конечно, не долетела — далековато. Некоторое время меня даже занимал вопрос: куда попала пуля?
На обратном пути, возвращаясь по следам собственных шин, я часто посматривал на пассажирское сиденье. Его занимала пустота. Похмельный, жалкий, несостоявшийся мертвец, наверное, до сих пор лежал на плоской земле и ненасытно вдыхал пыльный воздух, забивая легкие.
У меня есть одно желание: войти в дом и обнять Швейцара. Очень надеюсь, что он ответит мне тем же.
Мы пьем кофе.
«Ничего так?» — спрашиваю я.
«Лучше не бывает», — отвечает Швейцар.
Иногда мне жаль, что я не собака.
Солнце уже окончательно взошло, и люди спешат на работу. А я сижу за кухонным столом и думаю: «Сто процентов: никто, ни один человек из проживающих на моей безымянной, покрытой росой улице не провел ночь так, как я». Мне представляются мирные картины: соседи идут в сортир по-маленькому, занимаются сексом — в то время как я примериваюсь дулом пистолета к человеческому затылку.
«Ну почему, почему я?»
Как обычно, ответа на этот важный вопрос нет. Хотя, конечно, я был бы не против этой ночью заняться любовью, а не планировать убийство. Чувство безвозвратной потери одолевает меня, на столе остывает кофе. Швейцар дрыхнет — и воняет, но от этого запаха и от дыхания спящей псины мне становится уютнее.
А потом звонит телефон.
«Нет, нет, только не это. Эд, не бери трубку».
«Это же они, они!»
Сердце бьется так, словно сейчас выскочит из груди. Потом оно запутывается в ребрах и глупо трепыхается.
Даже сердце у меня дурацкое, ничего толком сделать не может…
Я сажусь на стул.
Телефон продолжает звонить.
Считаю, — пятнадцать раз уже прозвенел.
Перешагиваю через Швейцара, таращусь на трубку и наконец решаюсь поднять ее. Голос застревает в горле, как сухие крошки.
— Алло?
Голос на том конце провода звучит крайне зло, но — слава богу! — это всего лишь Марв. В трубке слышно, как ругаются и орут друг на друга рабочие, стучат молотки. На этом фоне мой друг свирепо выговаривает:
— Большое спасибо тебе, Эд, что сподобился наконец ответить на мой звонок! Задери тебя черт, Эд!..
Вот честно: мне сейчас совершенно не до разборок с Марвом.
— Я начал было подумывать…
— Заткнись, Марв.
Я вешаю трубку.
Естественно, телефон звонит снова. Я беру трубку.
— Да что с тобой такое?!
— Да ничего особенного.
— Слушай, хватит мне мозги пудрить. Я этой ночью глаз не сомкнул.
— Ах вот оно что. Выходит ты, Марв, тоже кого-то пытался убить?
Швейцар смотрит: мол, точно не мне звонят? Потом быстро засовывает морду в миску и вылизывает ее начисто — вдруг там осталась капля кофе, а он не заметил?
— Опять ты со своей абракадаброй…
Абра-кадабра! Фантастика. Обожаю, когда парни вроде Марва щеголяют такими словечками.
— Эд, я, конечно, всякие оправдания слышал, но ты несешь полную фигню…
Я сдаюсь.
— Ладно, Марв, проехали. Все в порядке.
— Вот и прекрасно.
Моему другу очень нравится оставлять за собой последнее слово.
И тут он наконец подбирается к теме разговора:
— Ну так что, ты подумал?
— Насчет чего?
— Сам знаешь, насчет чего.
Мне приходится повысить голос:
— Значит, так, Марв. На данный конкретный момент ты можешь быть абсолютно уверен, я не имею ни малейшего понятия, на что ты намекаешь. Кроме того, час ранний, я не спал всю ночь, и по некоторым причинам, а я не могу их обнародовать, у меня отсутствуют душевные силы для поддержания нашей милой светской беседы.
Мочи нет, как хочется повесить трубку, но надо держаться.
— Не будешь ли ты так любезен оказать мне услугу и все-таки раскрыть предмет нашего разговора?
— Ну ладно, ладно…
В его голосе звучит неподдельная обида на такого отвратительного типа, как я. Марв всеми силами показывает, что очень хотел бы повесить трубку и только дружеские чувства удерживают его от этого.
— Просто парни спрашивают — ты с нами или нет?
— С вами в чем?
— А то ты не знаешь!
— Просвети меня, темного.
— Ну как же! «Ежегодный беспредел»!
«Ёкарный бабай, — выношу я себе порицание. — Ну конечно, футбольный матч перед Рождеством. Надо было сразу вспомнить! Какой же я бессердечный эгоист!»
— Прости, Марв, я пока не успел над этим подумать.
Друг мой расстроен, причем не как обычно люди расстраиваются, а доведен до белого каления. Марв ставит ультиматум:
— Ну так соберись с мыслями, черт побери! Жду от тебя ответа в течение двадцати четырех часов! Не будешь играть, мы еще кого-нибудь найдем. Люди в очереди стоят, между прочим! Чтоб ты знал, эта игра — старая, всеми уважаемая и соблюдаемая традиция! В нашей команде Джимми Кантрелл и Жеребец Хэнкок, понял? Парни, между прочим, за честь считают присоединиться к нам!
Я немного отвлекаюсь от свирепого монолога Марва. Жеребец Хэнкок? Это кто еще такой, черт побери? И что за кличка такая?
Гудки в телефонной трубке возвращают меня к реальности: Марв повесил трубку. Да, надо потом перезвонить и сказать, что я принимаю приглашение. Надеюсь, кто-нибудь все-таки сломает мне шею посреди огромного куста крапивы и тем освободит от бремени существования.
Закончив разговор, я прихватываю пакет и направляюсь к машине. Нужно вынуть «тело» виновного из багажника. Я засовываю пакет и его содержимое в ящик комода и пытаюсь забыть об их существовании. Тщетно.
Потом я засыпаю.
Лежу в кровати, а вокруг меня стынет время.
Снится прошлая ночь — шкворчащее утреннее солнце и дрожащий мужик на его фоне. Интересно, он уже вернулся домой? А как? Дошел пешком или поймал попутную машину? Я стараюсь не думать об этом. Непрошеные мысли залезают в кровать, я переворачиваюсь на другой бок, пытаясь придавить их животом. Но они, подлые, успевают выскользнуть.
Наконец я просыпаюсь окончательно. По моим ощущениям, уже полдень, но часы показывают лишь начало двенадцатого. Швейцар тычет в лицо мокрым носом. Я возвращаю такси на стоянку, прихожу домой, и мы идем на прогулку.
— Смотри в оба! — предупреждаю я Швейцара, когда мы выходим на улицу.
Меня одолевает параноидальный страх. Я все думаю и думаю об этом мужике с Эдгар-стрит, хотя, по правде говоря, он больше не представляет опасности. А вот те, кто прислал бубновый туз, очень даже представляют. Такое чувство, что они знают: миссия выполнена. И вот-вот пришлют мне карту.
Пики. Черви. Трефы.
Интересно, какая масть окажется следующей в моем почтовом ящике. Почему-то больше всего пугают именно пики. Пиковый туз — это страшно, я его всегда боялся. Так, надо завязывать с этими мыслями. Похоже, за мной следят.
День тянется, мы все гуляем и наконец добредаем до дома Марва. На заднем дворе собралась большая тусовка.
Я прохожу туда и громко зову Марва. Сначала он меня не слышит, а потом подходит.
— Ну что, согласен. Буду играть, — говорю я.
Мы пожимаем друг другу руки. Такое впечатление, что я попросил Марва быть свидетелем на свадьбе. Но ему важно, что мы вместе и одна команда, потому что играем уже несколько сезонов и Марв хочет, чтобы это стало традицией. Мой друг верит в такие вещи, и я с уважением отношусь к его убеждениям. Традиция есть традиция, в конце концов.
Я смотрю на Марва, на собравшийся на заднем дворе народ.
Похоже, никто не собирается расходиться. И еще долго не захочет. Что ж, это совсем неплохо.
Потрепавшись с Марвом о том о сем, я пытаюсь все-таки уйти, хотя со всех сторон предлагают пиво. Люди в нашем пригороде, похоже, без холодильной сумки никуда не выходят. Пиво, шорты, майка, шлепки — все как обычно. Марв провожает меня до калитки — там сидит и терпеливо дожидается Швейцар. Мы с собакой уже прилично отошли от дома, и вдруг Марв кричит:
— Эд! Слышь, Эд!
Я оборачиваюсь. Швейцар, кстати, нет. Ему обычно нет дела до Марва.
— Спасибо, что согласился!
— Всегда пожалуйста!
И мы идем дальше. Завожу Швейцара домой, потом добираюсь до стоянки «Свободного такси» и отмечаюсь как приступивший к работе. Уже выехав на улицы, снова думаю о прошлой ночи. Осколки воспоминаний стоят вдоль тротуаров, некоторые бегут рядом с машиной. Один образ притормаживает и отстает, и его место тут же занимает другой. Посмотрев в зеркало заднего вида, я вдруг понимаю, что не узнаю себя. И вины за собой не чувствую. Даже не помню, что это за парень — Эд Кеннеди.
Я вообще ничего не чувствую.
Хорошо еще, что завтра выходной. Мы со Швейцаром сидим на скамейке в скверике на главной улице. Вечереет, и я купил нам по мороженому. Рожок с двумя шариками, разных вкусов. Манго и апельсин для меня. Жвачка и капучино — для Швейцара. Приятно посидеть в теньке. Я внимательно смотрю, как Швейцар осторожно, но решительно приступает к сладкому и лижет вафельный рожок, чтобы стал помягче. Славный он все-таки малый.
За моей спиной под чьими-то шагами шуршит трава.
Сердце замирает.
Сверху падает чья-то тень. Швейцар продолжает есть мороженое: он, конечно, славный малый, но сторожевой пес из него никудышный.
— Привет, Эд.
Ф-фух, какой знакомый голос.
Знакомый-знакомый, и от его звука внутри у меня все сжимается. Это Софи, я искоса поглядываю на ее прекрасные мускулистые ноги. Она спрашивает, можно ли ей присесть.
— Да, конечно, — говорю я. — Мороженого хочешь?
— Да нет, спасибо.
— Может, все-таки съешь? Не осилишь, отдашь Швейцару.
Она смеется:
— Все равно не хочу, спасибо. Его зовут Швейцар?
Наши глаза встречаются.
— Ну… в общем, долго рассказывать.
Мы замолкаем и оба чего-то ждем. Тут меня осеняет, что я старше и должен первым начать беседу.
Но все равно продолжаю молчать.
Потому что не хочу тратить ее время на пустой треп.
Какая же она красивая.
Рука Софи протягивается к Швейцару — погладить. Так мы и сидим рядышком с полчаса. В конце концов она смотрит на меня — я чувствую ее взгляд на своем лице. Софи говорит, и я слышу ее голос не ушами, а всем существом:
— Я скучаю по тебе, Эд.
Я мельком взглядываю на нее и отвечаю:
— Да, я тоже.
А самое страшное, это чистая правда. Она такая юная. И я действительно по ней скучаю. А может, задание, с нею связанное, было приятным, отсюда и привязанность? Наверное, мне не хватает ее чистоты и искренности.
Ей любопытно.
Это чувствуется.
— Ты все так же бегаешь по утрам? — спрашиваю я, предупреждая ненужные вопросы.
Она вежливо кивает в ответ, принимая правила игры.
— Босиком?
— Да, конечно.
На левой коленке все еще видна ссадина, и мы оба рассматриваем ее. Но в глазах девушки не видно упрека. Она довольна, и я тоже: в конце концов, могу я быть спокоен, если ей со мной хорошо?
«Ты прекрасна, когда бежишь босиком», — хочу я сказать, но не осмеливаюсь.
Швейцар тем временем приканчивает мороженое и тает от прикосновений пальцев и ладони Софи, — та чешет его за ушами и гладит.
За спиной бибикает машина, и мы оба понимаем — это за ней. Она встает.
— Мне пора.
Мы обходимся без всяких «до свиданья».
Я слышу звук удаляющихся шагов, а потом она оборачивается с вопросом:
— Эд, у тебя все хорошо?
Я поворачиваюсь, смотрю на нее и не могу сдержать улыбки:
— Ну… я жду.
Вот такой ответ.
— Ждешь чего?
— Следующего туза.
Она умная девочка и задает правильный вопрос:
— Ты к нему готов?
— Нет, — отвечаю я и смиряюсь с неизбежным. — Но мне все равно его пришлют.
Она уходит окончательно, я вижу, как из машины за мной наблюдает ее отец. Надеюсь, он не думает, что я какой-нибудь извращенец или маньяк, который подстерегает по паркам невинных девочек. Хотя после того случая с пустой обувной коробкой он что угодно может подумать.
Я чувствую тяжесть Швейцаровой морды на колене. Пес смотрит на меня добрыми старческими глазами.
— Итак, мой друг? — спрашиваю я его. — Что же уготовано мне в будущем? Черви? Трефы? Пики?
«А может, еще по мороженому?» — делает он встречное предложение.
Да уж, помощи от него не дождешься.
Я догрызаю вафлю, и мы встаем. Тело ноет, — у меня до сих пор все болит, хотя со времени посещения Собора прошло уже два дня. Покушение на убийство — дело такое, без последствий не остается.
Назад: Часть 2 КАМНИ ТВОЕГО ДОМА
Дальше: 2 Посещение
