Контора «Робинсон, Дэниел и Коэн» была втиснута в маленькое помещение на верхнем этаже одного из домов на Фаундерс-стрит — проспекте, отделявшем ту часть города, которая была построена в последнем десятилетии XIX века, от центра с его современными зданиями. Из окон, если смотреть влево, открывался вид на низкие жестяные крыши и покосившиеся домишки, где находились теперь лавки для кафров и для индейцев и трущобы квартала, населенного цветными. Справа, сверкая зеркальными стеклами окон, высились белые здания, а в самом конце улицы стоял особняк из бурого камня с множеством колонн и балконов — так называемый «Отель Макграта». Старожилы помнили, сколько было ликования, когда его строили; это же было торжество прогресса — первый современный отель в колонии! Фаундерс-стрит была узкая грязная улочка, и, хотя она получила свое название в память тех отважных людей, которые, проскакав через вельд, водрузили здесь английское знамя, не задумываясь над тем, какие это может иметь последствия для них самих или для кого-нибудь еще, — сейчас, со своими сомнительными меблированными комнатами и убогими лавчонками, она полностью отражала дух и интересы нынешних ее обитателей. Тем же духом веяло и от здания, где предстояло работать Марте. Нижний этаж его занимала крупная фирма оптовой торговли; когда вы поднимались по центральной железной лестнице, вившейся спиралью и похожей на огромный штопор, под вами расстилались настоящие соты из маленьких клетушек, и в каждой — человек без пиджака, чуть не погребенный под грудами бумаг, или девушка, стучащая на машинке; в глубине помещения тянулся узкой лентой прилавок, на котором были разложены «образцы». С каким облегчением взгляд романтика, скользнув по безликим клеркам в клетушках, обращался к этому прилавку, где лежало пять-шесть пестрых одеял и с десяток «штук» материи, безусловно непригодных для применения, но, по-видимому, необходимых хозяину фирмы, брату «верхнего» мистера Коэна и двоюродному брату мистера Коэна из лавчонки для кафров, как напоминание о том, что в мире существуют машины, текстильное производство и тысячи прочих удивительных вещей, которые он продавал через посредство своей фирмы при помощи этих кусочков бумаги. Быть может, мистер Коэн, тоже наживший себе состояние в лавчонке для цветных на этой же самой улице, но на другом ее конце, с сожалением думал о тех днях, когда продавал бусы, велосипеды и ткани, а потому среди столов своих клерков и ящичков с картотеками и воздвиг этот прилавок, который напоминал ему о той поре его жизни, когда он торговал самолично, — ведь только так, по его мнению, и следует торговать. На этом прилавке лежали большие раскрашенные фотографии портов всего мира, пароходов и паровозов. Казалось, никто, кроме самого старика Сэмюела Коэна, никогда не подходил к этому прилавку — тот, кто поднимался по винтовой лестнице, видел, как он перекладывает там одеяла и меняет местами фотографии.

На втором и третьем этажах жили квартиранты, и чем меньше о них будет сказано, тем лучше. Клиенты, посещавшие юридическую контору, имели полную возможность насладиться зрелищем женщины в халате, спешащей в ванную, но с каким вызывающим видом! — ведь она заплатила за свою комнату и имела здесь равные со всеми права. А по вечерам компаньоны-совладельцы юридической фирмы, задерживавшиеся порой допоздна, не раз звонили в полицию, чтобы прекратить скандал или выставить какого-нибудь хулигана. Словом, обитатели этих этажей не отличались респектабельностью и весьма мало соответствовали помещавшимся в одном с ними доме солидным предприятиям; но поскольку компаньоны собирались строиться, то все пока так и оставалось. Не успела Марта переступить порог этого дома, как сразу услышала что-то знакомое — мистер Коэн говорил клиенту:

— Вы должны извинить нас за соседей, но мы, право, тут ни при чем.

И это говорил человек, которому принадлежал весь дом и который был в нем хозяином; но поскольку он решил перестроить дом и все изменить в нем, то считал, что одного этого уже достаточно и окружающее вроде бы не существует.

С другой стороны, самый возраст дома придавал ему респектабельность. Людям, живущим в странах с более старой цивилизацией, пожалуй, покажется странным, что можно назвать старым здание, построенное в 1900 году. Но дом первый вознес свои четыре этажа над окружающими бунгало, об этом все тепло вспоминали и входили в него с тем приятным чувством, какое вызывает в нас старина, — так в Испании, отрываясь от путеводителя, поднимаешь взор и благоговейно шепчешь: «Подумать только, сколько веков тому назад это было построено!» После этого даже грязь и нищета кажутся живописными.

Юридическая фирма, о которой идет речь, старейшая в городе, была известна как контора Робинсона — по имени ее основателя, ныне покойного мистера Робинсона, и когда молодой мистер Робинсон бывал в ней, что случалось не часто, поскольку он был членом парламента и, следовательно, человеком весьма занятым, то он считался старшим, а два других его компаньона — мистер Коэн и мистер Дэниел — младшими. Но все это Марта уяснила себе лишь постепенно: сначала она пребывала в таком смятении чувств, что даже толком не могла разобрать, какое она сама-то занимает здесь положение, ибо понять это было не так просто.

У каждого из партнеров было по комнатушке, куда можно было попасть только через большую комнату, протиснувшись между столами, заставленными машинками, картотеками и телефонами, — собственно, здесь-то и помещалась контора; и хотя на первый взгляд в этой большой комнате как будто царила полная неразбериха — в ней сидело пятнадцать женщин самого разного возраста, — вскоре, однако, вы замечали, что работающие тут люди разбиты на группы. Главную группу составляли четверо старших секретарей, восседавших в конце комнаты за столами, уставленными телефонами; однако Марта, которая понятия не имела о том, что такое канцелярия, не сразу заметила это. В первое утро она явилась на работу, горя желанием показать свою невероятно высокую квалификацию, — явилась за полчаса до всех остальных и села в ожидании указаний. Вскоре стали собираться и другие девушки — поболтали немного и принялись за дело; потом прибыли оба компаньона, но никто ни с чем не обращался к Марте. Она продолжала сидеть сложа руки, пока наконец проходившая мимо женщина, тощая, светловолосая, с челкой и круглыми голубыми глазами, не заметила строго, что нечего зевать: надо присматриваться к тому, что делают другие. Из этого Марта поняла, что уже с самого начала не сумела должным образом зарекомендовать себя, и постаралась оторваться от стоявшего перед ее мысленным взором видения: как ей дают груды бумаг, написанных немыслимым почерком, и она, словно по волшебству, превращает их в аккуратные, солидные юридические документы, похожие на те, что выходят с машинки миссис Басс. И Марта заставила себя наблюдать за тем, что делается вокруг.

Наступило время завтрака, но она по-прежнему продолжала сидеть за своим столом: у нее оставалось до конца месяца всего десять шиллингов, и она утешала себя тем, что поголодать даже полезно — «для фигуры». Она прошлась между машинками, чтобы посмотреть, какую же работу ей придется выполнять, и, несмотря на всю веру в свои способности, ужаснулась: юридические документы… нет, нет, только не это! У нее было такое ощущение, точно ее, Марту, связал по рукам и ногам официальный, мертвый язык закона.

Перед самым концом перерыва дверь, на которой висела табличка «Мистер Джаспер Коэн», отворилась, и на пороге показался сам мистер Коэн; увидев Марту, он приостановился от неожиданности. Потом подошел к столу миссис Басс, положил на него какие-то документы и вернулся к себе. Почти тотчас зажужжал зуммер; пока Марта в недоумении смотрела на множество аппаратов, пытаясь понять, который же из них звонит, дверь снова отворилась, и мистер Коэн сказал:

— Это не телефон. Вас не обидит мой вопрос, мисс Квест: у вас есть деньги?

Но она почему-то принялась уверять его:

— О да, конечно, сколько угодно.

И покраснела — так по-ребячьи прозвучал этот ответ.

Он с сомнением посмотрел на нее и сказал:

— Зайдите на минутку ко мне в кабинет.

Марта последовала за ним. Кабинетик был очень маленький: мистеру Джасперу стоило немалых усилий протиснуться между стенкой и углом большого письменного стола, чтобы сесть на свое место. Он предложил Марте стул.

Мистер Джаспер Коэн уже успел завоевать ее сердце благодаря одному обстоятельству, которое, казалось бы, должно было привести к прямо противоположным результатам: он был страшный урод. Впрочем, нет, не страшный, а скорее фантастический — такой урод, что трудно даже описать. Он был коротенький, квадратный, бледный; однако то же можно было бы сказать и про Джосса, его племянника, и про его брата Макса. Только он был не просто квадратный, а что называется «поперек себя шире», точно его надули или у него спереди вырос горб. Голова у него была огромная — большой белый покатый лоб походил на конус, обрамленный волосами, которые редкими жирными прядями прикрывали белую, вечно потную лысину, а над ушами курчавились, словно густой черный пух, что в глазах Марты придавало ему сходство с нежной, еще не защищенной волосами головкой ребенка. Лицо у мистера Джаспера было несоразмерно широкое, бледное и бугристое, с приплюснутым бугристым носом, большим ртом, лиловыми губами и ушами, торчавшими по обе стороны лица, как ручки штопора. Столь же необычными были и его руки: широкие ладони выглядели как белые пухлые подушки, пальцы были короткие, почти квадратные, с лопатообразными ногтями — словом, не руки, а страшное их подобие; они неуклюже рылись в ящике, ища что-то, и Марте, следившей за ними затаив дыхание, хотелось помочь мистеру Джасперу. Она бы с радостью сделала что-нибудь для него: ведь у этого урода было такое нежное, мягкое выражение лица, на нем читалось столько упорства и чувства собственного достоинства! Ясно было, что этот обиженный судьбою человек не намерен ни извиняться, ни требовать к себе снисхождения — ну что поделаешь, раз он такой! И Марта спрашивала себя: «Что же тогда уродство?» — адресуя свое негодование к природе; и, пожалуй, впервые в жизни возблагодарила судьбу за то, что родилась не безобразной уродиной, и хоть не первой красавицей, а все-таки бесспорно хорошенькой.

Наконец мистер Джаспер Коэн нашел то, что искал. Это была пачка банкнот; он неуклюже вытянул из нее пять бумажек, одну за другой, и сказал:

— Вы пока получаете еще очень мало, так вот… — Увидев, что Марта колеблется, он поспешил добавить: — Я должен был сам подумать, что у человека, только что приехавшего из деревни, может и не быть денег. И потом, вы ведь старый друг моего племянника. — Для него это был решающий довод, и Марта взяла деньги, но чувствовала она себя немного виноватой — ведь она не была хорошим другом Джоссу. Она так горячо принялась благодарить мистера Джаспера, что тот явно расчувствовался и, чтобы скрыть это, поспешно сказал: — Через денек-другой мы дадим вам работу. А пока учитесь чему можете: все здесь, должно быть, кажется вам странным, раз вы никогда еще не были в канцелярии.

Марта поняла, что разговор окончен, и направилась к двери. Уже открывая ее, она услышала, как он сказал:

— Вы меня очень обяжете, если не станете рассказывать о том, что здесь было, миссис Басс. Ей не к чему это знать.

Марта недоверчиво посмотрела на него: ей почудился в его голосе оттенок боязни, и она чуть не рассмеялась. Но он уже уткнулся в какие-то бумаги.

Едва Марта вышла из кабинета мистера Джаспера, как столкнулась с другим мистером Коэном, возвращавшимся к себе. Он показался ей настолько же несимпатичным, насколько симпатичен был его брат. Внешне ничем не примечательный — обыкновенный, хорошо одетый еврей, в полосатом деловом костюме, бледный, подтянутый, представительный, с резкими манерами, — он держался официально, точно стремился прикрыть врожденную раздражительность чисто показным доброжелательством. Казалось, все в нем было направлено на то, чтобы создать впечатление человека, внешне прямо противоположного своему брату: если брата распирало, то он был плоский и прямой, как доска. Гладкие волосы черной шапочкой лежали на его голове, движения рук были размеренны, а на каждом мизинце красовалось по массивному кольцу с печаткой; галстук покоился в безопасности под узенькой золотой цепочкой, золотая цепочка от часов ограждала его подтянутый живот.

Марта вернулась к своему столу, как раз когда остальные девушки входили в комнату, и провела весь остаток дня, наблюдая за ними. Ей незачем было говорить (хотя миссис Басс сочла необходимым сообщить ей это), что в их конторе легко работать. Здесь не чувствовалось спешки; и, если кто-либо из девушек делал перерыв в работе, чтобы поболтать или выкурить сигарету, они не прикидывались, будто заняты, случись кому-нибудь из компаньонов выйти из кабинета. Когда мистер Макс Коэн приносил работу для своей секретарши, он вежливо просил: «Не будете ли так любезны сделать мне это, когда кончите пить чай?» И секретарша сначала допивала чай и только потом уже бралась за то, что он принес. Все это казалось Марте странным, хотя она и не знала, что бывает иначе. Возможно, что она вспоминала рассказы отца о том, как он работал в какой-то конторе в Англии, — из этой конторы он и сбежал в Африку, решив, что уж лучше стать фермером. «Я просто не в силах был выдержать. День за днем и все одно и то же, проклятая рутина. А потом, благодарение Богу, началась война, вернуться же в контору после такой встряски было все равно что отправиться на каторгу — ведь сидишь и сидишь за столом, точно мышь в норе». Поэтому вполне возможно, что Марта подсознательно боялась тоже попасть в такое место, а оказалось, что здесь довольно приятно — правда, пока она еще и пальцем не прикоснулась к машинке.

В этот ее первый рабочий день произошло два события. За столом возле двери, в которую входили клиенты, сидела молодая женщина, обязанностью которой было взимать деньги с должников. Они Приходили один за другим, белые, черные и цветные, и вносили небольшие суммы в счет своего долга. Молодая женщина держалась с ними сугубо официально и бесстрастно — должно быть, поэтому шевельнувшаяся было в Марте жалость к клиентам тотчас заглохла. Но вот сразу после полуденного перерыва в комнату вошла оборванная женщина, неся по крошечному ребенку на каждой руке; обливаясь слезами, она сказала, что не может ничего заплатить, — не разрешит ли ей кредитор пропустить этот месяц? Бесстрастная молодая женщина стала возражать, нарочито понизив голос, словно в надежде, что женщина в лохмотьях тоже заговорит тише. Но все машинистки уже прекратили работу, и Марта заметила, что они то и дело поглядывают в сторону миссис Басс. Как и следовало ожидать, сборщица долговых взносов вскоре подошла к миссис Басс и попросила:

— Не могли бы вы поговорить с мистером Коэном? Ей ведь в самом деле трудно приходится, и к тому же она ждет еще одного ребенка.

— А кто виноват, что у нее каждый год по ребенку? — сухо спросила миссис Басс.

— Но…

— Не буду я просить мистера Коэна! Он снова уступит ей, а она все врет — я видела ее вчера вечером пьяной у Макграта.

Оборванная женщина принялась рыдать еще отчаяннее.

— Позвольте я всю объясню мистеру Коэну, позвольте я ему объясню, — молила она.

Миссис Басс упорно не отрывала глаз от машинки, пальцы ее со злостью барабанили по клавишам; наконец дверь у нее за спиной распахнулась, и появился мистер Джаспер Коэн.

— Что тут такое происходит? — мягко спросил он.

— Ничего, — возмущенно ответила миссис Басс, — ровным счетом ничего.

Мистер Коэн перевел взгляд со своих притихших служащих на плачущую женщину.

— Мистер Коэн… — зарыдала та. — Мистер Коэн, у вас доброе сердце… Вы же знаете, я стараюсь изо всех сил. Замолвите за меня словечко!

— Но ты ведь обещала, — начал было мистер Коэн и, тут же прервав себя, поспешно докончил: — Ну ладно, ладно, не плачь. Я свяжусь с нашими клиентами. Запишите, миссис Басс, чтобы не забыть. — И он поскорее нырнул в свой кабинет.

Женщина вышла из конторы, вытирая глаза, — прежде чем закрыть за собой дверь, она бросила победоносный взгляд на миссис Басс, а миссис Басс драматическим жестом уронила руки с клавиш машинки, точно пианист с рояля по окончании пьесы, и воскликнула:

— Ну, что я вам говорила?

Сборщица долговых взносов, не выдержав грозного взгляда этих голубых глаз, совсем смешалась, и вид у нее стал очень виноватый.

— Но он же имеет право решать, — пробормотала она.

— Да, — трагическим тоном сказала миссис Басс. — Да. Потому всегда так и получается. Я делаю все от меня зависящее, чтобы защитить его, но… Ну да ладно, вот переедем в новую контору, там подобных штук больше не будет, уж можете мне поверить!

И она снова принялась стучать на машинке.

Второе происшествие было похоже на первое. Чарли, конторский рассыльный, с подносом в руках, обносил всех чаем; затем подошел к миссис Басс и стал ей что-то говорить, а она слушала его, не снимая с клавиш священнодействующих рук, как человек, который не намерен отрываться от работы.

— Нет, — громко сказала она, — нет, Чарли, лучше и не проси: ничего не выйдет.

И продолжала печатать.

Чарли повысил голос, чтобы перекричать шум машинки, но миссис Басс лишь быстрее застучала. Он крикнул:

— Сударыня!

Она внезапно остановилась — наступила драматическая пауза, — миссис Басс метнула на него гневный взгляд, крикнула: «Нет», — и снова застучала. Чарли глубоко вздохнул, добродушно пожал плечами и вышел из комнаты. Миссис Басс тотчас сняла руки с машинки, оглядела комнату и, задыхаясь, спросила:

— Нет, как вам нравится эта наглость?

Девушки сочувственно рассмеялись: по-видимому, им было ясно, что она разумела под «наглостью». Марта, ровно ничего не понявшая, внимательно посмотрела на Чарли, когда он вернулся в комнату, чтобы собрать пустые чашки. Это был высокий красивый юноша с темной бронзовой кожей, маленькой щеточкой усов на верхней губе и беспечным взглядом. Он насвистывал себе под нос какой-то танцевальный мотив. Миссис Басс следила за ним, не переставая работать, и наконец, выйдя из терпения, резко окликнула его:

— Чарли!

— Да, сударыня? — тотчас же отозвался он, поворачиваясь к ней.

— Мы и без твоих насвистываний знаем, что ты чемпион по танцам, — заметила миссис Басс.

Она явно не собиралась продолжать на эту тему разговор и выслушивать его оправдания, ибо, вытащив из машинки лист бумаги, тут же вставила новый, даже не взглянув в сторону Чарли.

Чарли перестал свистеть и, не спуская с нее своих черных бойких глаз, хотел проскользнуть мимо ее стула к двери мистера Коэна.

— Не беспокойся, пожалуйста, я сама возьму его чашку, — решительно сказала она, вспыхнув от гнева, и метнула на него возмущенный взгляд. А он смотрел на нее, как бы принимая вызов, и в глазах его танцевали задорные огоньки.

— Чарли! — в ярости воскликнула она. — Не смей просить денег у мистера Коэна!

— Нет, сударыня, не буду, — покорно сказал он и снова с видом человека, подчиняющегося судьбе, пожал плечами. Затем насмешливо покосился на миссис Басс и вышел; не успел он прикрыть за собой дверь, как из коридора донеслось его пронзительное насвистывание.

— Ну, видали вы что-нибудь подобное? — спросила миссис Басс, едва не лишаясь чувств от возмущения. — Ведь он намеревался пройти мимо меня в кабинет мистера Коэна и выклянчить аванс!

— А сколько он получает? — невольно вырвалось у Марты, и она тотчас поняла, что задавать такой вопрос не следовато — или это надо было сделать в другом тоне.

— Пять фунтов в месяц, — вызывающе ответила миссис Басс. — По меньшей мере на четыре фунта больше того, что он заслуживает. Слыхали вы когда-нибудь, чтобы конторский рассыльный получал столько? Даже главный повар у Макграта и тот получает семь фунтов! Мистер Коэн у нас такой мягкосердечный…

И, чуть не задохнувшись от невыразимого возмущения, она снова принялась печатать с такой злостью, точно в нее вселился сам черт.

Марта невольно подумала о том, что сама она будет получать всего двенадцать фунтов десять шиллингов, но в ее душе тотчас возникли нелепые, с точки зрения окружающих, возражения: ведь если она стоит за «полное равенство всех рас», то должна приветствовать этот маленький шажок к достижению своего идеала. А с другой стороны, сказывалось и воспитание: Марта почувствовала себя оскорбленной. Она спросила сидевшую с ней рядом молодую женщину, в чем состоят обязанности Чарли, и услышала в ответ, что он разносит письма, а иные отправляет по почте, готовит чай и выполняет поручения работающих в конторе девушек.

— Чарли — это, я вам скажу, штучка! — добродушно добавила она. — Мистер Коэн уверяет, что в городе есть два щеголя: его брат — вы, конечно, понимаете, что речь идет о Максе, — и его рассыльный. — Она посмотрела на Марту: рассмешит ее эта шутка или нет, и, когда Марта улыбнулась, продолжала: — Мне нравится Чарли. Он куда лучше многих черномазых, а это уже кое-что, не правда ли?

Марта рассеянно пробормотала, что, мол, да, конечно, а сама тем временем вела спор с предрассудками, заложенными в нее воспитанием. Ей никогда еще не приходилось слышать, чтобы туземцу платили больше двадцати шиллингов в месяц. Старший бой у ее отца получал двадцать шиллингов, прослужив десять лет. С одной стороны, она в душе была благодарна мистеру Коэну за его щедрость — как по отношению к ней самой, так и к Чарли, а с другой — старалась побороть в себе какой-то новый, неведомый для нее страх, ибо теперь она не могла без страха думать о том, что расстояние между нею и Чарли определяется в семь фунтов десять шиллингов звонкой монетой.

В половине пятого произошло событие, которое, впрочем, едва ли можно было назвать так, поскольку, как поняла Марта, это происходило каждый день. Девушки уже закрывали чехлами свои машинки, когда дверь распахнулась и в комнату вошла высокая красивая женщина; она кивнула миссис Басс и остановилась подле нее. Миссис Басс взялась за телефонную трубку.

— Явилась наша красавица, — пробормотала соседка-блондинка, обращаясь к Марте. — Я бы не отказалась иметь такой костюм, а вы? Эти евреи никогда ни в чем не отказывают своим женам.

Ну конечно, разве можно было не назвать жену мистера Коэна красавицей? Но Марту сейчас волновало не это, а то, что не одна она будет ждать появления мистера Коэна из кабинета. Ей и в голову не приходило, что у него может быть жена, миссис Коэн. Впрочем, чувства ее очень быстро пришли в равновесие: этот случай еще раз доказывал, как несправедлив мир. «Ведь эта миссис Коэн, — решила Марта, — ни чуточки не красива, тогда как мистер Коэн — прекрасен душой и внутренним содержанием». Правда, в плане общепринятых норм его жену вполне можно было назвать высокой, тонкой и элегантной, но Марте было угодно назвать ее костлявой, рыжей и расфуфыренной. На ней был костюм по фигуре из белого крепа, белая шапочка с ниспадающими черными перьями и множество драгоценностей. Драгоценности были настоящие, но слишком яркие. Когда мистер Коэн вышел на звонок миссис Басс, Марта пожалела его, но, поняв, что все женщины вокруг испытывают к нему ту же жалость, она решила сначала разобраться в своих чувствах.

— Вот бедняга, — спокойно сказала миссис Басс, лавируя между столами и вихляя узкими бедрами, чтобы не задеть за острые углы. — Вот бедняга, — повторила она, натягивая черные замшевые перчатки. — А впрочем, это не мое дело.

И она вышла, держась на почтительном расстоянии от своего хозяина и его супруги и с завистью наблюдая за ними.