23. ДЕТИ ОСТАЛИСЬ ОДНИ

Через несколько недель после того, как необычная четверка покинула государственную гостиницу в Джунагаде, в ее холодильнике все еще стояла вакцина против бешенства и ампула иммунизированного глобулина, забытые доктором. Однажды ночью мальчик-мусульманин, регулярно поедающий шафрановый йогурт вспомнил, что невостребованный сверток являлся лекарствами доктора. Все боялись до него дотронуться, однако кто-то все же набрался смелости и выбросил пакет в мусор. Что же касается носка и сандалии на левую ногу, которые мальчик-калека специально оставил в номере, то их передали в городской госпиталь, хотя казалось невероятным, чтобы кто-либо смог их использовать. Ганеша знал, что в цирке ему не пригодится ни носок, ни сандалия — ни как помощнику повара, ни как артисту в номере «Прогулка по небу».

Утром в воскресенье калека босиком проковылял в палатку инспектора манежа. Еще не было 10. 00 и мистер Дас с супругой, а с ними по крайней мере с десяток детей-акробатов, скрестив ноги, сидели на коврах, уставившись на экран телевизора. Даже поднявшись на гору Гирнар-Хилл, доктор и миссионер привели детей в цирк слишком рано. Из-за того, что их никто не поприветствовал, Мадху стало неловко. Она случайно столкнулась с более взрослой девочкой, которая тоже не обратила на нее никакого внимания. Не отрывая глаз от телеэкрана, миссис Дас помахала детям руками. Имела ли она в виду, что можно уйти, или следовало присесть? Инспектор манежа прояснил ситуацию.

— Садитесь, где хотите, — скомандовал мистер Дас.

Ганешу и Мадху сейчас же притянул к себе фильм. Они чувствовали, что «Махабхарата» — серьезная вещь. Даже нищие знали, что эту картину показывали утром в воскресенье. Зачастую они смотрели программу через окна магазинов. Люди без телевизоров тихо собирались перед открытыми окнами торговых помещений, где был телевизор, чтобы иметь возможность хотя бы слышать шум сражений и пение. Наблюдая за Мадху, доктор понял, девочки-проститутки также знали о телевизионном сериале. Лишь у Мартина Миллса вызывало недоумение явное единство интересов людей в палатке труппы. Фанатик не мог поверить, что всеобщее внимание было привлечено религиозным эпосом.

— Это популярный мюзикл? — прошептал иезуит.

— Это «Махабхарата». Веди себя тихо, — сказал ему Фарук.

— Из «Махабхараты» сделали кино'' За основу взято все произведение'' Оно, должно быть, раз в десять длиннее Библии! — изумился миссионер.

— Тссс! — прошипел в ответ доктор.

Миссис Дас снова замахала руками. В этот момент на экране показывали бога Кришну с темной кожей — воплощение Вишну. У детей-акробатов перехватило дыхание. Ганеша и Мадху застыли в неподвижности. Миссис Дас закачалась из стороны в сторону, что-то тихо напевая себе под нос. Даже инспектор манежа ловил каждое слово Кришны. За кадром раздавался плач: по-видимому, речь бога оказывала на всех сильное эмоциональное воздействие.

— Кто этот парнишка'' — прошептал Мартин Миллс.

— Бог Кришна, — прошептал в ответ Дарувалла. Руки миссис Дас снова взметнулись вверх, однако это не остановило будущего священника, слишком захваченного переживаниями. Перед самым концом серии иезуит еще раз приник к уху доктора. Миссионер почувствовал необходимость поделиться своими наблюдениями, поскольку бог Кришна напоминал ему Чарльтона Хестона.

Воскресное утро в цирке вообще было особым временем, не только из-за сериала. Единственное утро в неделю, когда дети-акробаты не отрабатывали свои номера и не учили новые. Они даже не делали упражнения для развития силы и гибкости, а занимались повседневными делами, подметали и убирали вокруг своих кроватей, а также наводили чистоту в маленькой кухне, находившейся в палатке труппы. Если от их цирковых костюмов отрывались блестки, они вынимали старые банки из-под чая, в которых хранились блестки разных цветов, и пришивали их на майки.

Когда миссис Дас знакомила Мадху с этими повседневными делами, она вела себя вполне доброжелательно. Девочки в палатке также не проявляли к ней враждебности. Одна старшая девочка, просмотрев сундуки с костюмами, вынула из них то, что могло подойти девочке-проститутке. Заинтересованная Мадху кое-что даже примерила.

Миссис Дас доверительно шепнула Дарувалле, что счастлива из-за того, что Мадху родом не из штата Керала.

— Девочки из Кералы слишком многого хотят. Они ожидают, что их все время будут хорошо кормить и давать для волос кокосовое масло, — сказала жена инспектора манежа.

Мистер Дас тоже конфиденциально поделился с доктором своими соображениями. Он считал, что у девочек из Кералы репутация темпераментных любовниц, однако этот факт не играет никакой роли из-за того, что, где бы они ни находились, эти девочки пытаются сплотить всех, а цирк — не место для коммунистических мятежей. Инспектор манежа присоединился к мнению жены, одобрив, что Мадху родом не из Кералы. Муж и жена почти в одинаковых словах успокоили доктора, разделяя общие предрассудки против людей, осмелившихся родиться в каком-нибудь другом месте, чем они сами.

Дети-акробаты не проявили недоброжелательного отношения к Ганеше — они просто его не замечали. Гораздо больше заинтересовал их забинтованный Мартин Миллс. Все слышали о нападении шимпанзе, а некоторые даже видели его собственными глазами. Тщательно перевязанные раны их взволновали, но в то же время и разочаровали, поскольку доктор отказался развязать ухо и не дал взглянуть, какой же части ушной раковины недоставало

— Сколько там не хватает? Примерно столько? — допытывался один из маленьких акробатов у миссионера.

— Не могу сказать, сам я не видел, какая часть уха откушена, — отбивался Мартин.

Этот разговор перешел в дискуссию по поводу того, проглотил ли шимпанзе Гаутама кусочек ушной раковины. И никто из детей-акробатов, как заметил доктор, не усмотрел сходства миссионера с Инспектором Дхаром, хотя индийские фильмы были неотъемлемой частью их жизни. Их интерес вращался вокруг откушенной части уха Мартина и не выходил за пределы рассуждений, съел ли шимпанзе этот кусок.

— Шимпанзе не едят мяса. Если Гаутама его проглотил, утром ему станет плохо, — утверждал самый старший мальчик.

Некоторые дети, покончив со своими повседневными обязанностями, пошли навестить Гаутаму, уговорив миссионера присоединиться к ним.

Доктор Дарувалла понял, что не следует больше задерживаться, иначе его присутствие только навредит Мадху.

— Ну, давай прощаться. Надеюсь, твоя новая жизнь будет счастливой. Пожалуйста, веди себя осторожно, — обратился доктор к девочке-проститутке.

Когда она обняла доктора за шею, он вздрогнул, подумав, что Мадху хочет его поцеловать. Однако Дарувалла ошибся — девочка хотела сказать ему что-то тихонько на ухо.

— Заберите меня домой, — прошептала девочка. Доктор стал размышлять о том, что такое «дом» и что она подразумевает под этим словом. Не дожидаясь ответа, она сама пояснила:

— Я хочу быть вместе с Кислотным человеком, — прошептала Мадху.

Так без всяких усилий девочка стала обозначать мистера Гарга словами доктора. Отведя ее руки от своей шеи, сценарист озабоченно посмотрел на девочку, пока кто-то не отвлек внимание Мадху майкой с яркими блестками: передняя часть майки была красной, а тыльная — оранжевой. В этот момент Фарук смог незаметно ускользнуть.

Чандра уже соорудил для мальчика-калеки кровать в боковой части палатки поваров. Ганеша будет спать в окружении мешков с рисом и луком, ряд металлических банок с чаем выступал в роли основы его кровати. Чтобы мальчик не скучал о доме, повар вручил ему календарь штата Махараштра, на котором богиня Парвати изображалась с сыном Ганешей — богом призраков со слоновой головой и одним бивнем.

Фарук чувствовал тяжесть в сердце, когда прощался. Он попросил у повара разрешения пройтись с мальчиком-калекой. Они пошли посмотреть на львов и тигров. До их обеда было еще далеко и большие кошки либо спали, либо вели себя очень раздраженно. Доктор и мальчик-калека прошлись затем по проходу между цирковыми палатками, где один клоун-карлик мыл голову в ведре с водой, а другой брился. Пока никто из клоунов не пытался имитировать хромоту Ганеши, хотя Вайнод предупредил мальчика о том, что так непременно будет. Они задержались перед палаткой супругов Бхагван, у входа в которую лежали на виду многочисленные ножи. Наверное, сегодня день, когда мистер Бхагван их точит. Его жена распустила длинные черные волосы, достававшие ей почти до талии.

Когда женщина из номера «Прогулки по небу» увидела калеку, она подозвала его, а доктор Дарувалла робко пошел следом. Миссис Бхагван сказала мальчишке, что каждому хромающему человеку требуется дополнительная помощь, поэтому она дает ему медальон Шриди Сай Баба. Он хранитель и святой всех людей, которые боятся упасть.

— Теперь он не будет испытывать страх перед падением, — объяснила миссис Бхагван доктору.

Женщина завязала тесемочку медальона вокруг шеи мальчика. Медальон представлял собой маленький кусочек серебра, привязанный к сыромятной ленте. Наблюдая за ней, доктор удивлялся, как незамужней женщиной она могла выполнить номер, пройдя вниз головой под куполом цирка во время месячных и не имея морального права использовать тампон. Сейчас она совершенно механически выполняла номер «Прогулка по небу», смирилась с летящими ножами мужа.

Миссис Бхагван не казалась хорошенькой женщиной, но волосы у нее были блестящими и красивыми. Правда, Ганеша не обращал внимания на волосы женщины, а посматривал внутрь ее палатки, где вдоль крыши была установлена лестница для тренировки номера «Прогулка по небу». Вожделенные восемнадцать веревочных петель! Даже миссис Бхагван не могла выполнить этот номер без тренировок. С крыши свисало другое устройство — для захвата зубами, блестевшее так же ярко, как волосы миссис Бхагван. Доктор представил, что оно еще мокрое от слюны артистки. Миссис Бхагван увидела, куда смотрит мальчишка.

— Он вбил себе в голову сумасшедшую идею и хочет быть артистом, выполняющим этот номер, — объяснил Фарук.

— Это действительно дурацкая идея, — сказала женщина, строго посмотрев на калеку.

Артистка взялась рукой за подаренный медальон и легонько потянула его к себе. Доктор Дарувалла отчетливо увидел ее руки, большие и сильные, как у мужчины. Ему стало неприятно — они заставили его вспомнить руки второй миссис Догар, то, как они нервно шарили по скатерти на столе, похожие на лапы тигра.

— Даже Сай Баба не спасает артиста под куполом от падения, — сказала Ганеше миссис Бхагван.

— Тогда что же спасает вас? — спросил ее мальчик.

Артистка показала им свои ноги. Под длинной юбкой сари ее голые ноги оказались до странности грациозными и даже хрупкими по сравнению с руками. Однако верх ступни и передняя часть лодыжки были настолько стертыми, что нормальная кожа там исчезла. Эти места покрывали шрамы, морщины и трещины.

— Вот, потрогай ноги. И вы тоже, — обратилась миссис Бхагван к мальчику и доктору.

Дарувалле никогда не доводилось дотрагиваться до слона или носорога. Он лишь в воображении представлял их крепкую кожаную шкуру. Доктор тут же профессионально решил, что порекомендует миссис Бхагван пользоваться каким-нибудь лосьоном или кремом и накладывать их на свои бедные ноги, чтобы прошли эти страшные трещины. Однако вовремя сообразил: если кожа на ногах заживет, то образуются мозоли, а с ними актриса перестанет ощущать касание веревочной петли к стопе. Растрескавшаяся кожа вызывала у нее боль, но эта же боль была для нее сигналом, говорящим о том, что ноги безопасно помешены в петли и все идет правильно. Без такой боли миссис Бхагван останется только ее зрение. А для такого номера два источника информации о происходящем — боль и зрение — оказывались лучше, чем один.

Ганешу, казалось, не смутили ни ноги артистки, ни прикосновение к ним. Глаза его заживали и с каждым днем прояснялись. Теперь наполненный ожиданием взгляд калеки, излучая свет надежды, свидетельствовал о его несокрушимой вере в свое будущее. Он был убежден, что сможет ходить вверх ногами под куполом цирка. Одна его нога для этого уже готова. Дело остается за тем, чтобы подготовить и вторую.

Гаутама просто сошел с ума, увидев миссионера, поскольку бинты на нем оказались даже белее его кожи. К тому же кокетливая Мира высунула свою длинную руку сквозь прутья клетки, словно просила Мартина обнять ее. Гаутама ответил на это тем, что с силой пустил струю мочи в направлении миссионера. Мартин справедливо полагал, что ему лучше уйти, а не стоять и провоцировать другие обезьяньи выходки, однако Кунал попросил, чтобы иезуит остался. Дрессировщик решил проучить Гаутаму. Чем более бился шимпанзе, видя миссионера, тем сильнее избивал его Кунал. По мнению Мартина, психологическая основа обучения Гаутамы имела изъяны, однако иезуит подчинился инструкциям дрессировщика.

В клетке обезьяны имелась старая покрышка со стертой резиной, которая раскачивалась на веревке. В гневе Гаутама швырял эту покрышку на стенки клетки, потом ловил ее и вонзал свои зубы в резину. В ответ Кунал совал сквозь прутья бамбуковый шест и бил им шимпанзе. Мира в это время перекатывалась на спине.

Когда доктор Дарувалла нашел миссионера, Мартин Миллс стоял с потерянным видом, наблюдая за драмой шимпанзе. Выглядел он столь виноватым и готовым к компромиссу, будто сам являлся преступником.

— Боже мой, почему вы здесь, почему не уходите? Тогда он быстро успокоится, — сказал доктор.

— Именно так я и думаю, однако дрессировщик попросил меня остаться, — объяснил иезуит.

— Он тренирует вас или шимпанзе? — спросил Фарук Мартина Миллса.

Прощание миссионера с Ганешей проходило под аккомпанемент криков и завываний шимпанзе-расиста. Вряд ли такая встряска прибавила Гаутаме жизненного опыта. Двое мужчин пошли вслед за Раму к его машине. Они продвигались мимо клеток с сонными Или ворчащими львами, с такими же безвольными и невеселыми тиграми. Бесшабашный водитель провел пальцем по прутьям клетки этих крупных кошек. Сразу же высунулась наружу лапа с выпушенными когтями, однако Раму успел отдернуть руку.

— Еще час до вашего обеда, целый час! — пропел Раму львам и тиграм.

Казалось, их отъезд из цирка «Большой Голубой Нил» сопровождают одни издевательства и даже подчеркнутая жестокость. Доктор Дарувалла бросил взгляд на удалявшуюся фигуру мальчика-калеки. Прихрамывая, Ганеша возвращался к палатке поваров. Судя по его походке, правая пятка берет на себя нагрузку, в два-три раза превышающую вес мальчика. Подобно стопе кошки или собаки, сустав и пятка его правой стопы никогда не касались земли. Неудивительно, что мальчишка загорелся ходить вверх ногами под куполом цирка.

Жизнь Фарука и Мартина снова оказалась в руках Раму. Они ехали в аэропорт и видели все детально — и мертвые тела животных вдоль дороги, и то, как они чудом не увеличивали число жертв среди пешеходов. И в этот раз доктор Дарувалла попытался переключить свое внимание и не видеть, как Раму ведет машину. Однако сейчас он сидел рядом с водителем, где, вдобавок, отсутствовал ремень безопасности. Мартин прислонился к задней части этого сиденья, свесив голову через плечо Фарука и закрывая собой зеркало заднего вида, однако Раму ни разу им не воспользовался — его совсем не волновало, что там сзади.

Джунагад был известен тем, что отсюда туристы посещали лес Гир с единственными местами обитания азиатского льва. Раму спросил доктора, видели ли они этот лес. Мартин Миллс захотел узнать, о чем они говорили на языке чинди и диалекте марагхи. Доктор одновременно пытался перевести ему слова Рамы и представлял себе, какая это длительная поездка. Миссионер выразил сожаление по поводу того, что они не увидели львов из леса Гир. Быть может, им удастся побывать там, когда они возвратятся, чтобы повидать детей. Доктор подозревал, что к тому времени цирк будет давать представление уже в другом городе.

Раму сообщил, что городской зоопарк имел несколько азиатских львов. Они могут и на львов взглянуть, и успеть на свой рейс в Раджкоте. Фарук мудро отклонил такую идею. Он знал, что любое отклонение от их маршрута заставит Раму прибавить скорость.

Оставалась дискуссия по творчеству Грэхема Грина, но она не настолько отвлекала внимание доктора, как он себе это представлял. Доктора совершенно не устраивала позиция иезуита, который предложил «интерпретацию с католической точки зрения» произведения «Суть дела». Она привела его в бешенство. Дарувалла высказал резкое сомнение по поводу того, что роман, даже целиком посвященный вопросам веры, такой как «Сила и слава», можно оценивать с использованием только «католических терминов». Доктор процитировал по памяти отрывок, который ему всегда нравился.

— «В детстве всегда имеется такой момент, когда открывается дверь и внутрь запускается будущее». Может быть, — кипел Фарук, — вы расскажете мне, что в этой фразе специально относится к католицизму?

Будущий священник переменил тему разговора.

— Давайте помолимся за то, чтобы дверь открылась и впустила будущее для наших детей в цирке! — предложил иезуит.

Какой же подлый ум у этого миссионера! Фарук больше не осмелился задавать вопросы о его матери. Даже вождение Раму не пугало его так, как возможность услышать еще одну историю о Вере. Фарука больше заинтересовали гомосексуальные наклонности брата-близнеца Дхара, поскольку они вплотную подводили его к загадке, были ли такие же наклонности у Джона Д? Доктор Дарувалла не чувствовал уверенности, сможет ли он заставить брата-близнеца говорить на такую тему, хотя ее легче обсудить с Мартином, чем с Джоном Д.

— Вы рассказывали, что влюбились в мужчину и что в конце концов ваши чувства к нему уменьшились, — решился он.

— Это верно, — сквозь зубы произнес будущий священник.

— Можете ли вы назвать какой-нибудь случай или конкретный эпизод, который бы это показал? Убедил вас в том, что пришел конец вашей страстной увлеченности. Что заставило вас поверить, что вы преодолели подобное искушение и можете стать священником? — Фарук задавал вопросы, зная, что они — всего лишь хождение вокруг да около. Однако с чего-то надо было начинать.

— Я увидел, как Христос переживал за меня, увидел, что Он меня никогда не покидал.

— Вы имеете в виду, что вам было видение?

— Что-то в этом роде, — загадочно ответил ему иезуит. — В это время мои отношения с Христом находились в весьма плачевном состоянии, поэтому я принял довольно циничное решение. Самое большое малодушие и неспособность к сопротивлению не сравнятся с таким пораженчеством, какое представляет собой фатализм. Стыдно признаться, однако я был полным фаталистом, — сказал Миллс.

— Так вы по-настоящему увидели Иисуса Христа, не так ли? — спросил его доктор.

— На самом деле это была только статуя Иисуса, — признался миссионер.

— Вы имеете в виду, что она была настоящей? — снова спросил Фарук.

— Разумеется, настоящей. Она стояла в самом конце автомобильной стоянки в школе, где я преподавал. Я видел ее каждый день, фактически, дважды в день. Это была статуя Христа в его типичной позе.

Фанатик поднял обе ладони к небу, демонстрируя позу соискателя ученой степени в Оксфордском университете.

— Христос на автостоянке! Звучит достаточно безвкусно, — заметил Дарувалла.

— Статуя не имела никакой художественной ценности, — ответил иезуит.

— Тогда как же все случилось? Даже не представляю, — пробормотал Фарук.

— Ну, однажды вечером я задержался в школе, потому что занимался постановкой пьесы, какого-то мюзикла, не помню его названия. А этот мужчина, к которому меня так сильно тянуло… он также задержался. Его машина не заводилась, у него была ужасная колымага. Он попросил меня довезти его до дома.

— Угу, — произнес доктор Дарувалла.

— Как я говорил, мои чувства к нему уже притупились, однако у меня все еще не было иммунитета к его привлекательности. А тут его доступность оказалась вдруг явной до боли. Вы понимаете, что я имею в виду? — спросил миссионер.

— Разумеется, понимаю. Что же произошло? — Доктор вспомнил свою тревожную ночь с Мадху.

— Произошло то, что я имел в виду, когда говорил о цинизме. Я был в таком фатальном состоянии, что решил ответить, если этот мужчина сделает хоть малейшее движение в мою сторону. Сам бы я не стал делать этого, но знал, что ему я отвечу, — произнес будущий священник.

— И что сделали вы? Что сделал о н? — спросил доктор.

— Я не смог найти свою машину. Автостоянка была большая, но я помнил, что всегда старался припарковаться рядом с Христом, — рассказывал иезуит.

— Вы имеете в виду статую.

— Разумеется, я говорю о статуе. Машину я поставил прямо перед ней, но когда я наконец ее отыскал, было уже так темно, что я ее не видел, даже сидя в самой машине. Однако мне совершенно точно было известно, где находился Христос. Момент оказался очень смешным. Я ждал, когда этот мужчина меня коснется, но в то же время всматривался в темноту, в то самое место, где находился Христос, — произнес миссионер.

— Так этот парень дотронулся до вас? — допытывался Фарук.

— До того, как у него появилась такая возможность, я включил фары. И появился Христос. Он очень ярко выступал в свете фар и стоял совершенно в том месте, как я и представлял, — продолжил Миллс.

— А где еще она могла быть? Разве у вас в стране статуи передвигаются с места на место? — воскликнул доктор Дарувалла.

— Вы преуменьшаете значение концентрации внимания на статуе. Она была просто объектом, а я чувствовал присутствие Бога. Я чувствовал свое единение с Ним, а не со статуей. Тогда мне дано было это почувствовать — что означает для меня вера в Христа. Даже в полной темноте, в ожидании чего-то ужасного. Он находился рядом и не покинул меня. Я все же мог его видеть, — сказал иезуит.

— Я думаю, что не отойду от темы нашего разговора, но одно дело — ваша вера в Христа и совсем другое — желание стать священником. Как от Иисуса на автостоянке вы пришли к желанию стать священником? — спросил Фарук.

— Да, это совершенно другая тема, — согласился Мартин.

— Эту часть я и не понял. — Фарук наконец вышел на то, что он так долго планировал. — И это стало концом всех подобных желаний? Я имею в виду, ваша гомосексуальность еще когда-нибудь проявлялась в отношении кого-то?

— Гомосексуальность'' — изумился миссионер. — Об этом и речи нет. Я не гомосексуалист и не гетеросексуал. Я просто не имею сексуальности, больше не имею ее.

— Продолжайте, пожалуйста. Если вас в п р о ш-л о м что-то сексуальное привлекало, оно имело гомосексуальную основу, не так ли? — спросил доктор.

— Это неадекватный вопрос. Дело не в том, что у меня отсутствуют такие чувства, а в том, что я сопротивляюсь сексуальной привлекательности людей. У меня нет в этом проблем сейчас и не будет их в будущем, — ответил иезуит.

— Однако вы сопротивляетесь именно гомосексуальным наклонностям, не так ли? Я имею в виду, что мы можем порассуждать на эту тему. Вы же можете порассуждать? — задал вопрос Фарук.

— Я не рассуждаю на темы, касающиеся моих обетов, — произнес Миллс.

— Простите, но если бы вы по какой-либо причине не стали священником, тогда бы вы стали гомосексуалистом? — не отступал доктор.

— Однако вы упрямый человек! — беззлобно упрекнул его Мартин Миллс.

— Я упрямый? — заорал доктор.

— Я не гомосексуалист и не гетеросексуал. Эти термины совсем не обязательно относятся к намерениям, не так ли? У меня такие намерения прошли, — мягко заявил иезуит.

— Прошли? Полностью? Вы это хотите сказать? — стал задавать новые вопросы Дарувалла.

— Хватит, пощадите! — воскликнул Мартин.

— Вы превратились в человека с неопределенными сексуальным признаками из-за встречи со статуей на автомобильной стоянке? Тем не менее вы отвергаете возможность того, что меня укусил призрак! Я правильно следую вашей аргументации? — Фарука трудно было остановить.

— Я не верю в призраки, — ответил иезуит.

— Но вы верите в то, что ощутили единение с Христом! Вы чувствовали присутствие Бога на автомобильной стоянке! — заорал Фарук.

— Думаю, наша беседа отвлекает водителя, особенно если вы будете так повышать голос. Быть может, обсудим проблему после того, как невредимыми доедем до аэропорта? — предложил миссионер.

До Раджкота оставалось ехать около часа, через каждые несколько километров Раму избегал катастрофы. Потом им предстоит ожидание в аэропорту. Потом, что вполне вероятно, задержится рейс, потом, возможно, они полетят. В воскресенье после обеда или вечером из аэропорта Санта-Круз до Бомбея они могут добираться минут сорок пять или час. Хуже всего, что это воскресенье особое. На календаре значилось 31 декабря 1989 года, однако и доктор, и миссионер совсем забыли, что это канун Нового года.

Празднование юбилея миссии Святого Игнатия было запланировано на первый день Нового года, о чем миссионер тоже забыл. В спортивном клубе Дакуорт, где царило нехарактерное для этого заведения веселье, на новогоднюю вечеринку следовало надеть черный галстук. В клубе планировались танцы под оркестр и умопомрачительный ужин с шампанским редчайшей марки, что случалось всего раз в году. Ни один член клуба в Бомбее не пропускал новогоднюю вечеринку.

Джон Д и заместитель комиссара полиции Пател знали наверняка, что Рахул тоже придет, поскольку мистер Сетна уже предупредил их об этом. Большую часть дня они провели, репетируя то, что скажет Инспектор Дхар, когда станет танцевать со второй миссис Догар. Джулия выгладила смокинг мужа, который потребовалось долго проветривать на балконе, чтобы избавиться от запаха таблеток против моли. Однако сам доктор ни о чем этом не думал. Все его внимание сосредоточилось на оставшейся до Раджкота дороге, на полете в Бомбей. Если у него не было больше сил переносить болтовню Мартина, то следовало самому предложить тему разговора.

— Вероятно, нам следует говорить о чем-нибудь другом, причем на полтона ниже, — предложил Дарувалла.

— Как вам будет угодно. Обещаю, лично я буду говорить потише, — с удовлетворением согласился миссионер.

Что же выбрать? Фарук лихорадочно пытался вспомнить какую-нибудь длинную историю о себе, настолько длинную, что он сможет говорить и говорить, не переставая, заставив миссионера молчать и не вступать в пререкания.

«Я знаю вашего брата-близнеца», — может сказать доктор, приступая к очень длинной истории из его жизни. И тогда Мартин Миллс заткнется! Однако как и прежде, Фарук чувствовал, что не он должен рассказывать эту историю. Пусть все решит Джон Д.

— Ну, тогда я придумаю, о чем поговорить, — произнес будущий священник. Он вежливо ждал, когда Дарувалла заговорит.

— Очень хорошо, начинайте, — согласился доктор.

— Думаю, вам не следует устраивать охоту на ведьм в поисках гомосексуалистов: Сейчас этого нельзя делать, поскольку в обществе очень настороженно реагируют на любые проявления ненависти к гомосексуалистам, даже если это и не имеет к ним прямого отношения. Что вы в конце концов имеете против них? — начал иезуит.

— Я лично не чувствую никакой предвзятости к гомосексуалистам и не испытываю к ним ненависти, — резко ответил Дарувалла. — К тому же вы не переменили тещ разговора, как обещали, — добавил он.

— А вы так и не перестали повышать голос, — нашелся Мартин.

В аэропорту Раджкота проверка системы громкоговорящей связи дошла до того, что начали применять новый текст. Демонстрировались уже более развитые способности счета.

— Одиннадцать, двадцать два, тридцать три, сорок четыре, пятьдесят пять, — без устали перечислял тот же голос.

Невозможно предсказать, куда дальше пойдет процесс проверки громкоговорителей. Имелись слабые признаки, что он будет длиться бесконечно. Голос, лишенный всяких эмоций, вел счет так, будто это говорил робот, отчего Дарувалла подумал, что сойдет с ума. Фарук решил, что лучше он возьмет на себя роль рассказчика вместо того, чтобы слушать по радио все эти числительные или переживать иезуитские провокации Мартина Миллса. Эту историю, действительно с ним случившуюся, никогда раньше он не рассказывал, и сейчас, вспоминая ее, почувствовал, как ему больно. Нет, даже настоящим историям необходима редакторская правка, они от этого только выигрывают. И пусть миссионер не думает, что доктор ненавидит гомосексуалистов. Лучший друг его по работе в Торонто был им — Гордон Макфарлейн.

К сожалению, сценарист приступил к рассказу не с того, что было нужно. Доктору Дарувалле следовало начать с момента их знакомства с доктором Макфарлейном, включая и тот случай, когда они обсуждали неправильное употребление слова «голубой». Ему надо было рассказать, что они в общем согласились с открытиями дружка Макфарлейна, «голубого» генетика. наблюдения которого относительно биологической основы гомосексуальности также оказались интересными. Если бы доктор Дарувалла начал рассказ с обсуждения этой темы, он бы не настроил против себя Мартина Миллса. Однако в аэропорту Раджкота доктор совершил ошибку, когда стал описывать Макфарлейна так, будто он находился на заднем плане этой истории, будто являлся лишь второстепенным персонажем, а не другом, о котором Фарук часто вспоминал.

И Дарувалла обратился к другому сюжету о том, как его пытался похитить сумасшедший водитель такси. Опыт создания приключенческих фильмов заставил Даруваллу приступить к нему с самого дикого происшествия, которое он мог придумать, а в данном случае — которое он мог вспомнить. Рассказ о надругательстве над человеком с другим цветом кожи заставил миссионера сделать неправильные выводы. Он подумал, что дружба Фарука с Гордоном Макфарлейном была лишь второстепенным следствием того, что в Торонто к нему плохо относились из-за его происхождения. Такая история была совершенно неподходящей. Фарук попытался показать в ней, как плохое отношение к его цвету кожи в Канаде еще более укрепило дружбу с гомосексуалистом, знавшим дискриминацию другого рода.

Той весной в пятницу многие коллеги Фарука уехали из офисов сразу после обеда, поскольку они жили в коттеджах за городом. Дарувалла с женой оставался в Торонто, ибо их второй дом находился в Бомбее. Он отменил прием больных, поэтому мог уехать домой раньше. Если бы он задержался, пришлось бы просить Макфарлейна подвезти его к дому или брать такси. Субботы и воскресенья Мак тоже проводил в Торонто, поэтому в пятницу у него не было причины торопиться.

Час пик еще не наступил, и Фарук подумал, что ему лучше немного пройтись, а потом остановить на улице такси. Лучше всего сделать это возле музея. В течение ряда лет он избегал метро — после неприятного инцидента на расовой почве. К сожалению, из редко проезжавших машин ему тоже кричали разные гадости. Никто не называл его персом: в Торонто лишь немногие знали, что такое перс. Чаще всего он слышал другое:

— Пакистанский ублюдок! Индийская сволочь! Бабуин! Убирайся домой! — кричали ему из разных машин.

Из-за светло-коричневой кожи и очень черных волос людям было трудно определить его этническую принадлежность. Он не выглядел, как настоящий индиец. Иногда его называли арабом, а дважды — евреем. Персидские предки сделали его в представлении людей выходцем с Ближнего Востока. Однако что бы ни кричали эти люди, они знали: это иностранец и он другой расы.

Однажды его даже обозвали макаронником, приняв за итальянца, и он удивился, что за идиот спутал его с итальянцем? Теперь он знал, что кричавших заботила вовсе не его национальность — он просто не был одним из них. Его унижали как «цветного эмигранта», не вдаваясь в детали внешности.

Он перестал пользоваться метро после случая с тремя подростками. Вначале они не казались ему угрожающими, если не считать того, что специально сели возле него, хотя вокруг было много свободных мест. Но они устроились так: двое сели у него по бокам, а третий — напротив через проход. Мальчишка слева толкнул его локтем в руку.

— Мы заключили пари. Кто вы по профессии? — спросил он.

Позже Дарувалла понял, почему он сразу не воспринял подростков как угрозу — из-за их фирменных школьных курток и галстуков. После инцидента он мог бы сообщить все администрации их школы, однако не стал этого делать.

— Я спросил, кто вы по профессии? — повторил мальчишка.

Лишь в этот момент Фа рук почувствовал угрозу.

— Я — врач, — ответил он.

У подростков по боками был очень враждебный вид. Его спас мальчик, сидевший в ряду напротив.

— Мой папа — тоже доктор, — тупо заметил мальчик.

— И ты собираешься стать врачом'' — спросил его Фарук.

Двое других встали и потащили за собой третьего.

— … твою мать, — выкрикнул Фаруку первый мальчишка, однако доктор понял, что эта бомба не причинит ему вреда, поскольку она уже разряжена.

После этого он перестал ездить в метро, но вскоре неприятное происшествие потеряло свою значительность. Новый инцидент начался так, что Фарук не мог вспомнить, подъехал к нему водитель такси до или после перекрестка между университетом и улицей Джерард.

Он только что вышел из госпиталя и о чем-то думал. Интересно то, что он запомнил — в салоне уже сидел пассажир и этот человек находился на переднем сиденье.

— Не обращайте на него внимание. Это мой друг, которому нечего делать, — сказал ему водитель.

— Я не плачу по счетчику, — произнес приятель водителя.

Позже Фарук припомнил, что машина не принадлежала к тем таксомоторным фирмам, куда он часто звонил, заказывая машину. Вероятно, это было так называемое «цыганское такси».

— Я спрашиваю, куда вам ехать? — спросил таксист Даруваллу.

— Домой, — ответил Фарук.

Ему пришло в голову, что не стоит сейчас объяснять, как он планировал немножко пройтись пешком. Вот стоит такси. Почему бы не сесть в него?

— А где находится дом? — спросил приятель водителя с переднего сиденья.

— На улице Рассел-Хилл, севернее собора Сент-Клер. Как раз на север от Лонсдейла, — ответил доктор. — Дело в том, что вначале я хотел заехать в магазин за пивом, а потом уже домой, — добавил он.

— Садитесь, если хотите, — предложил водитель. Доктор не почувствовал беспокойства, пока не уселся на заднее сиденье и такси не поехало. Дружок на переднем сиденье один раз отрыгнул, и водитель засмеялся. Солнцезащитный козырек перед приятелем таксиста оказался поднят кверху, а дверца у бардачка отсутствовала. Фарук не мог вспомнить, туда ли помешает удостоверение водитель такси, или устанавливает его на разделительное стекло из плексигласа между передним и задним сиденьем. И сам этот разделитель из плексигласа выглядел необычно, поскольку у большинства таксистов в Торонто он не установлен.

Итак, водительское удостоверение в такси отсутствовало, а машина уже ехала слишком быстро, чтобы доктор мог из нее выпрыгнуть. «Может быть, удастся сделать это при красном свете», — подумал Фарук. Однако им ни разу не встретилось светофора с красным светом, а когда они к нему подъехали, то водитель не остановил машину. В этот момент дружок таксиста с переднего сиденья повернулся лицом к Фаруку.

— Так, где твой настоящий дом? — спросил он.

— На улице Рассел-Хилл, — повторил Дарувалла.

— А раньше ты где жил, ослиная ж.. ?

— Я родился в Бомбее, но уехал из Индии подростком. Я гражданин Канады, — произнес Фарук.

— Разве я тебе не говорил? — сказал водитель приятелю.

— Давай отвезем его домой, — произнес дружок. Таксист взглянул в зеркало заднего вида и сделал резкий поворот на 180 градусов, отчего Фарука ударило в дверь.

— Мы покажем тебе, где твой дом, бабуин, — пообещал водитель.

Доктор не мог убежать — ни когда они медленно ехали в потоке машин, ни когда останавливались на красный свет — он слишком боялся сделать это. На большой скорости водитель нажал на тормоза, и голова доктора ударилась о плексигласовое стекло, его вжало в сиденье. Фарук почувствовал тяжесть в сразу же набухшей шишке. Когда он легонько дотронулся до распухшей брови, кровь уже стекала ему в глаз. Ощупав рану, доктор подумал, что придется зашивать ее четырьмя, а может, даже шестью стежками.

Район «Маленькой Индии» тянется вдоль улицы Джерард от улицы Коксуел до Хайаота. Некоторые говорят, что этот район идет дальше, до улицы Вудфилд. Однако все соглашаются с тем, что у Гринвуд район «Маленькой Индии» кончается. Но даже в этом районе проживания индийцев полным-полно китайцев.

Такси остановилось напротив овощного магазина на пересечении улиц Джерард и Коксуел. Вряд ли было простым совпадением и то, что по диагонали от овощного магазина находилась Канадская служба этнической иммиграции. В этом месте приятель таксиста грубо вытащил Фарука с заднего сиденья машины.

— Сейчас ты приехал домой. Лучше оставайся здесь, — рявкнул приятель водителя.

— Но все же, бабуин, возвращайся в Бомбей, — добавил таксист.

Отъезжающую машину доктор увидел лишь одним глазом. Он настолько обрадовался, освободившись от этих убийц, что совсем не запомнил, было ли такси красное, а, быть может, красное с белым. Но даже если бы Фарук увидел фамилию водителя или номер машины, вряд ли бы он вспомнил их.

Большинство торговых заведений в районе «Маленькой Индии» по пятницам не работало. Скорее всего, никто не видел, как доктора вытолкнули из такси. Никто не подошел к нему, хотя у него текла кровь и он был явно не в своей тарелке, этот маленький человечек с проступающим брюшком, который судорожно держал в руках врачебный чемоданчик. Из разбитой брови сочилась кровь, попадая на белую рубашку под черным костюмом. Фарук двинулся вперед. В весеннем воздухе на тротуаре болтались на веревке какие-то вещи. Впоследствии Фарук старался припомнить названия тех мест. Салон вышивки Пинди? Магазин одежды Нирма? Потом он увидел еще один овощной магазин. Может быть, он назывался «Синг фарм»? Объявление на объединенном молельном доме сообщало, что по воскресеньям вечером это заведение работало как индийский храм «Шри Рама». В рекламе ресторана на углу улиц Крейвен и Джерард он машинально прочел, что здесь работают «специалисты индийской кухни». Фарук увидел знакомую рекламу любимого пива, другое объявление обещало встречу в кинофильме с азиатскими суперзвездами.

Доктор Дарувалла никогда не бывал в «Маленькой Индии». Казалось, выставленные в витринах магазинов манекены в сари издевались над ним. У Фарука здесь не было никаких близких друзей. Родители-персы привозили к нему на прием своих детей, основываясь на его явно персидской фамилии в телефонном справочнике. Как он здесь очутился? Что происходит? Даруваллу поразил один манекен — женщина-блондинка, одетая в сари, выглядела так, будто потеряла ориентировку в этой жизни, как и сам доктор.

Кто-то уставился на него из окна ювелирного магазина «Раджа», вероятно, заметив, что доктор залит кровью. На улице Джерард он прошел южноиндийский вегетарианский ресторан, расположенный на повороте улицы Ашдейл. На магазине «Чаат Хат» объявление перечисляло индийские сладости, включая «все виды кулфи, фалюда и паана». Рекламная вывеска ресторана «Бомбей Бхель» сообщала, что «для настоящих спортсменов подается суперкрепкое пиво „Тандерболт“, от которого человек ощущает возбуждение».

В овощном мягазине «Шри Гросериз» связки корня имбиря не помешались за прилавком и лежали даже на тротуаре. Доктор долго разглядывал вывеску индийского театра и магазин «Шелковый кокон».

На углу улиц Джерард и Вудфилд в мастерской «Дж. С. Аддисон» Фарук увидел сказочную медную ванну с кранами, украшенными орнаментом в форме голов рычащих титров. Ванна очень напоминала ту, в которой он еще маленьким мылся в доме на улице Ридж-роуд в районе Малабар-Хилл. Глядя на выставку медных раковин, канализационных труб и других вещей для ванной в викторианском стиле, доктор Дарувалла заплакал. Внезапно он осознал, что какой-то человек, озабоченно глядя ему вслед, вышел из магазина на тротуар.

— Вы ранены, можно вам помочь? — спросил человек, по виду не похожий на индийца.

— Я сам доктор. Пожалуйста, просто вызовите мне такси. Я знаю, куда ехать, — ответил Дарувалла.

Такси отвезло его в госпиталь для детей.

— Вы уверены, что вам нужно именно в детский госпиталь? Мне кажется, вы не очень-то похожи на больного ребенка, — сказал темнокожий таксист, родом из западных районов Индии.

— Я доктор и здесь работаю, — пояснил Фарук.

— Кто вас избил, мистер'' — спросил водитель.

— Два парня, которым не нравятся такие люди, как я или вы, — ответил ему доктор.

— Я знаю таких людей. Они везде, мистер, — сказал таксист.

Дарувалла с облегчением узнал, что его секретарь и медицинская сестра уже ушли. В офисе у него всегда висела одежда на смену. Она пригодится, после того как он зашьет рану. Грязную рубашку он выбросит, а костюм попросит сдать в чистку.

Осмотрев рваную рану на брови и глядя в зеркало, Дарувалла обрил ее по краям. Это оказалось несложно. Затем сделал себе укол прокаина и подготовил нить для наложения шва, однако понял, что с этим сам не справится. Фарук позвонил в офис Макфарлейну и сказал его секретарю, чтобы доктор задержался, если он уже готов уйти домой.

Вначале он хотел представить картину, будто ударился головой из-за безответственности водителя такси, поскольку резкое торможение бросило его лбом на плексигласовое стекло между сиденьями. Хотя такой вариант был правдой или частичной правдой с умолчанием деталей, голос мог его выдать. Кроме того, что делать с лицом, которое все еще отражало страх, обиду и гнев.

— Кто это тебя так отделал, Фарук? — спросил его Мак.

И доктор рассказал Макфарлейну все целиком, начиная с инцидента в метро с тремя подростками и криков из проезжающих машин. К тому времени, когда Мак зашил рану, наложив пять стежков шва, Фарук употребил выражение «цветной иммигрант» больше, чем до этого он использовал его даже в разговорах с Джулией. Доктор никогда не расскажет жене о случае в районе «Маленькой Индии». Он достаточно успокоился, рассказывая все это Макфарлейну.

У его друга имелись свои истории. Хотя его ни разу не избивали, однако многократно запугивали. Среди ночи его будили звонками и угрожали, поэтому он три раза менял телефонный номер. Не оставляли его в покое и в офисе, из-за чего уволились два его секретаря и одна медицинская сестра. Изредка под дверь кабинета неизвестные подбрасывали письма или записки. Были ли это родители его бывших пациентов или врачи детского госпиталя, а, может быть, и просто сослуживцы?

Мак помог Фаруку отрепетировать, как он преподнесет «несчастный случай» жене. О водителе такси лучше ничего не говорить. Они остановились на таком варианте: какая-то женщина-индианка выскочила из кювета, не посмотрев по сторонам, и водителю не оставалось ничего другого, как резко нажать на тормоза. В происшествии виновата женщина, которая ничего не соображала. Как только Фарук обнаружил рану и кровотечение, он попросил водителя отвезти его обратно в госпиталь. На его счастье Макфарлейн еще находился там и зашил ее. Только пять стежков Белая рубашка совсем испорчена, а о костюме ничего нельзя сказать до тех пор, пока его не получат из химчистки.

— А почему нельзя рассказать Джулии о том, что произошло? — спросил Мак.

— Она во мне разочаруется, поскольку я ничего не предпринял, — признался Фарук

— Сомневаюсь в этом, — произнес Макфарлейн.

— Я плохо себя чувствую, оттого что бездействовал, — сдался Фарук.

— С этим уже ничего не поделаешь, — откликнулся Мак.

По дороге домой доктор Дарувалла спросил Макфарлейна о его работе в приюте для больных СПИДом, который открыли в Торонто.

— Я там всего лишь доброволец, — разъяснил ему Мак.

— Но вы все же доктор. Я имею в виду, там, должно быть, интересно работать. А что конкретно делает в приюте ортопед?

— Ничего. Там я не доктор, — ответил Мак.

— Но вы же всюду врач! И там есть пациенты с сильными воспалениями. Мы же знаем, что следует делать с воспалениями и нарывами. А разве не нужно делать обезболивающие уколы? — спросил Дарувалла.

Фарук имел в виду морфий, этот великолепный наркотик, препятствующий всяким сигналам о боли, в том числе сигналам о боли в легких. А разве не по причине их отказа столько трагичных случаев в приюте? Разве морфий не используется там особо часто?

— А как в отношении анемии мускулов у лежачих больных? Разумеется, вы можете показать родственникам пациентов, как делать физические упражнения, лежа в постели, или раздавать теннисные мячи, чтобы они их сжимали, — добавил Фарук.

В ответ Макфарлейн только рассмеялся.

— В приюте свои врачи, специализирующиеся по СПИДу. И там я не работаю как врач. Мне просто нравится быть добровольным помощником, — сказал он.

— А как же катетеры? Они всегда засоряются. Кроме того, у больных воспаляются поры на коже, — снова начал Фарук, но уже угасшим голосом. Только он принялся рассуждать, возможно ли прочистить катетеры, применяя антикоагулянт, как Макфарлейн его прервал.

— Там я не выполняю никакой работы, требующей врачебного образования.

— Тогда чем же ты там занимаешься. Мак?

— Во время одного ночного дежурства я стирал белье. В другой раз пришлось отвечать на телефонные звонки.

— Но это может делать каждый! — воскликнул Фарук.

— Разумеется, каждый доброволец может это, — подтвердил Макфарлейн.

— Но, допустим, у пациента приступ. Возможно, приступ инфекционной болезни. Что ты тогда делаешь? Вводишь ему внутривенно валиум?

— Я звоню по телефону врачу, — ответил Гордон.

— Ты меня разыгрываешь! А если у пациента выскочили трубочки для принудительного кормления. Что делать тогда? У вас своя аппаратура для получения рентгеновских снимков или вы возите пациентов в госпиталь? — допрашивал его Фарук.

— Я звоню по телефону доктору. Это ведь приют и там находятся не для того, чтобы выздороветь. Однажды ночью я читал вслух больному, который не мог уснуть, потом писал письма за другого больного друзьям. Он хотел проститься с семьей и друзьями, но не знал, что ему следует написать, — объяснил Макфарлейн.

— Невероятно! — воскликнул Дарувалла.

— Они попадают туда, чтобы умереть. Мы помогаем им сделать это достойно. Здесь ничего не требуется из того, что мы обычно делаем для большинства наших пациентов.

— Итак, ты просто идешь туда, отмечаешься и докладываешь кому-то о своем прибытии. Что происходит потом? — спросил Дарувалла.

— Обычно медсестра говорит, что мне надо сделать.

— Медсестра дает указания доктору, что ему делать! — воскликнул Фарук.

— Наконец ты начал что-то понимать, — хмыкнул Гордон.

Они подъехали к дому доктора на улице Рассел-Хилл, находящемуся на огромном расстоянии от Бомбея. Так же далеко был он расположен от торонтского района под названием «Маленькая Индия».

— Сказать вам честно, о чем я думаю? Хотите узнать? — Марин Миллс прерывал историю Фа рука лишь несколько раз. — Думаю, вы свели с ума вашего бедного друга Макфарлейна. Совершенно очевидно, что вы его любите, однако на каюта условиях? На ваших условиях. Их диктует гетеросексуально настроенный доктор, — сказал иезуит.

— Но я просто такой человек! Я доктор, который настроен гетеросексуально! — закричал Дарувалла, и несколько человек в аэропорту продемонстрировали в ответ удивление средней силы.

— Три тысячи восемьсот девяносто четыре, — произнес голос из репродуктора.

— Главное не в этом, — продолжал миссионер, не давая себя запугать. — Можете ли вы воспринять сумасшедшего гомосексуалиста, не доктора и не такого человека, который был бы озабочен вашими проблемами? Такого человека, который бы меньше внимания обращал на расизм и на то, что случается с «цветными иммигрантами», как вы их называете. Стали бы вы заботиться, хлопотать о таком человеке? — спросил миссионер.

— А зачем мне заботиться о подобном человеке? — взвизгнул Дарувалла.

— Вот это-то я и имею в виду. Понятно? Вы — типичный ненавистник гомосексуалистов, — заключил иезуит.

— Три тысячи девятьсот сорок девять, — гремел меж тем голос в репродукторе.

— Вы не способны даже дослушать историю, — пожаловался доктор.

— Прошу прошения! — повинился миссионер.

Их посадка в самолет задержалась: администрация снова конфисковала у будущего священника его швейцарский военный нож.

— Разве нельзя было вспомнить о ноже и запаковать этот проклятый предмет в сумку? — спросил Дарувалла будущего священника.

— Зная настроение, в котором вы находитесь, я был бы последним дураком, если бы ответил на этот вопрос, — возразил Мартин.

Когда они наконец оказались в самолете, миссионер снова открыл дискуссию.

— Послушайте. Мы оба переживаем за детей и ¦ сделали для них все, что было в наших силах, — начал иезуит.

— Кроме того, чтобы усыновить их, — заметил Дарувалла.

— Ну, нам этого не сделать, не так ли? — спросил иезуит. — Я имею в виду то, что мы их поставили в такое положение, где они смогут помочь себе сами.

— Замолчите, иначе меня сейчас вырвет, — попросил его Фарук.

— В цирке они в большей безопасности, чем там, где они находились раньше. Много ли потребовалось для того, чтобы мальчишка ослеп? А девчонка бы заразилась какой-нибудь ужасной болезнью, включая и самую страшную? Я уже не говорю, через что она прошла до всего случившегося. Слов нет, вы переживаете. Я тоже. Однако больше мы ничего не можем сделать, — объяснил Мартин Миллс.

— Неужели я слышу то, что называется фатализмом? — изумился Фарук.

— Спасибо, это не фатализм! Дети в руках Господа. Это я имел в виду, — ответил миссионер.

— Думаю, именно поэтому я и переживаю, — ответил доктор Дарувалла.

— Вас не кусала обезьяна! — вскричал Мартин Миллс.

— Я говорил вам, что так оно и было.

— Скорее всего это была ядовитая змея. Кроме нее . лишь сам Дьявол мог вас укусить! — подвел итог их дискуссии миссионер.

Два следующих часа они молчали. Их самолет приземлился, его сменило такси Вайнода и пока оно прокладывало путь в воскресном потоке автомобилей, мчавшихся из аэропорта Санта-Круз до Бомбея, Мартин Миллс все обдумывал, что ему следует добавить.

— У меня сложилось такое ощущение, — не вытерпел он, — что вы все время прикусываете себе язык и чего-то недоговариваете.

Доктор вспыхнул и готов был выкрикнуть, что не рассказывает ему и половины того, что хотел бы. Однако Фарук остановил себя и действительно прикусил язык — в ярком свете полуденного солнца блестящие рекламные плакаты вознесли доверительный облик брата-близнеца Мартина Миллса. И хотя на многих плакатах фильма об Инспекторе Дхаре и Башнях Безмолвия лицо актера было изорвано, из хаоса клочьев, из-под кусков навоза, брошенных людьми на эти изображения, знаменитая усмешка Дхара, казалось, сопровождала их.

В это самое время реальный Джон Д репетировал другую роль, собираясь предстать в другом жанре. Рахул не был обычным киноактером с куриными мозгами. Если бы Дарувалла знал, кто укусил его в гамаке отеля «Бардез», он бы согласился с Мартином Миллсом в том, что это был настоящий Дьявол собственной персоной… Впрочем, вторая миссис Догар предпочла бы, чтобы ее назвали не Дьяволом, а Дьяволицей.

Как только такси Вайнода въехало в Бомбей, недалеко от иранского ресторана, оно сразу же попало в затор. Пока Дарувалла размышлял, что это за ресторан, какого он класса, то почувствовал голод. Над рестораном возвышался почти полностью поломанный рекламный шит с Инспектором Дхаром. Киногерой был разорван от щеки до талии, однако его ухмылка уцелела. Другой плакат рядом с изуродованным Дхаром изображал бога Ганешу. Возможно, со своей слоновьей головой божество рекламировало намечающийся религиозный фестиваль, однако машины тронулись сместа до того, как Фарук смог разобрать надпись.

Низкорослый и толстый Ганеша казался верующим исключительно красивым: слоновье лицо бога своим красным цветом напоминало окраску чайной розы, на нем сияла похожая на лотос улыбка существа, пребывающего в грезах наяву. Все четыре его руки облепили пчелы, несомненно привлеченные запахом божественного ихора, струящегося по божественным венам. Три всевидящих его глаза взирали на Бомбей с благожелательностью, посылавшей вызов усмешке Дхара. Живот бога свисал почти до его человеческих ног с такими же длинными и яркоокрашенными ногтями, как у женщин. Единственный неполоманный бивень божества сверкал в лучах солнца, падавших на плакат под острым углом.

— Везде этот слон! А что случилось с его другим бивнем? — воскликнул иезуит.

В далекие годы Фаруку очень нравился миф о том, что Ганеша отломал свой бивень и забросил его на луну, поскольку та насмехалась над слоноголовым божеством за его тучность и неуклюжесть. Эту историю любил старый Ловджи, и он рассказал ее Фаруку и Джамшеду, когда те были еще маленькими детьми. Только теперь Дарувалла задумался, был ли этот рассказ настоящим мифом или его придумал старый Ловджи. Старик никогда не расставался с привычкой придумывать собственные мифы.

По поводу рождения Ганеши существовало несколько вариантов. По версии, распространенной на юге Индии, богиня увидела священный слог «ОМ» и одного ее взгляда оказалось достаточно, чтобы превратить его в двоих слонят-близнецов разного пола, родивших бога Ганешу и затем снова принявших форму священного слога. Более мрачная история относилась к рассказам о половом антагонизме между Парвати и ее мужем богом Шивой, ревновавшим жену к ее ребенку. Злой взгляд Шивы обезглавил новорожденного Ганешу, который появился на свет не со слоновьей головой. Чтобы оставить ребенка в живых, нужно было найти чью-нибудь голову, обращенную к северу, и приставить ее к телу младенца. После тяжелой битвы оказался найден несчастный слон, которому сломали бивень в ходе ужасного обезглавливания.

Конечно, Фарук предпочитал миф о Луне и не только потому, что впервые услышал его еще ребенком.

— Простите, вы меня слышали? Я спрашивал, что случилось с другим бивнем этого слона, — спросил доктора Мартин Миллс.

— Он сам его сломал, потом взял обоссанный обломок и забросил его на Луну, — ответил Дарувалла.

В зеркало заднего вида карлик бросил на доктора злобный взгляд. Правоверного индуса Вайнода не развеселило богохульство доктора Даруваллы. Разумеется, бог Ганеша ничего не «обоссал», поскольку так делали лишь простые смертные.

Вздох миссионера предназначался для того, чтобы передать степень его долготерпения по отношению к этому человеку, так раздражавшему его.

— Вы действуете в том же духе — опять что-то от меня скрываете, — сказал иезуит.