Через пару дней Генри написал тезке. О пьесе следующее:

«Интересно, просечет ли автор бессмысленность упоминания Данте?» — подумал Генри, переходя к новелле:

— Сара, я на прогулку. Пойдешь с нами? — спросил Генри.

Жена зевнула и помотала головой. Она уже слегка разомлела от благополучной беременности. Генри надел пальто и кликнул Эразма. Солнечный, но зябкий день лишь чуть-чуть воспарил над точкой замерзания.

Прогулка вышла не столь короткой, как полагал Генри. Глазами по карте он пропутешествовал гораздо быстрее, чем ногами по улице. Район был незнакомый. Генри оглядывал жилые и торговые дома, подмечая в их облике архитектурные различия, отражавшие историю города и его обитателей, и полной грудью вдыхал прохладный воздух.

Маршрут его пролегал через оконечность торговой улицы, где среди дорогих заведений с броскими витринами расположились пышный магазин для новобрачных, ювелирный салон, модный ресторан и в самом конце, на правой стороне, красивое кафе с большой террасой. Из-за погоды терраса пустовала, однако на кирпичном фасаде виднелась вывеска с кудряво дымящейся чашкой, обещавшей благоуханное тепло внутри кафе, за которым улица свернула налево, а затем тотчас направо. Вдоль левого тротуара вновь пошла галерея торговых заведений, справа тянулась глухая кирпичная стена высокого здания. Немного погода улица опять свернула, теперь направо. Видимо, петлистостью она была обязана внушительной громаде дома, заставлявшего ее огибать свои тылы. Генри с Эразмом шагали дальше. Заведения стали скромнее: химчистка, обойная мастерская, бакалейная лавка. Номера домов— 1919… 1923… 1929…— говорили, что до места назначения уже недалеко. Генри свернул за угол… и замер.

Повернув голову, с противоположного тротуара на него смотрел окапи, словно поджидая его. Эразм, заинтересованно обнюхивавший стену, зверя не видел. Дернув поводок, Генри пересек улицу. В большом трехгранном эркере стояло (хотелось сказать «жило») безупречно великолепное чучело окапи, помещенное в диораму знойных африканских джунглей, вьющиеся стебли которых выползали из эркера, становясь частью превосходной фрески-обманки на кирпичной стене. Зверь был приподнят на высоту девяти футов.

Окапи — странное животное. Ноги его полосаты, как у зебры, шоколадно-вишневое тело — как у крупной антилопы, а голова и покатые плечи — как у жирафа, к семейству которых он и принадлежит. Если об этом знать, можно заметить — окапи похож на короткошеего жирафа, отличаясь от него полосатыми ногами и большими закругленными ушами. Этот застенчивый одиночка — мирное жвачное, которое европейцы обнаружили в тропических джунглях Конго лишь в 1900 году, хотя аборигены знали его с глубокой древности.

Генри видел образчик первоклассной работы. Естественная поза животного и великолепно воссозданная среда его обитания вызывали восхищение. Среди городских джунглей вдруг возник изумительный пятачок тропической Африки. Казалось, зверь вот-вот вздохнет, и тогда иллюзия превратится в реальность.

Генри пригнулся к стеклу, отыскивая швы на животе или ногах чучела. Никаких следов — шкура на мускулистом теле совершенно гладкая и лишь кое-где покрыта рябью вен. Влажные черные глаза. Настороженные уши. Чуткие ноздри. Напружиненные ноги зверя, готового задать стрекача. Вся композиция обладала бесспорной достоверностью, точно фотография, сделанная репортером с места события. Объемность изображения в этом трехмерном фото усиливала «эффект присутствия», заставляя восхищаться мастерством его создателя. Казалось, еще секунда — и окапи удерет, как поступил бы дикий зверь, услышав щелчок фотокамеры.

Лишь через пару минут Генри заметил номер дома над входной дверью справа от эркера: 1933. Тот самый адрес! Вывеска с золотыми буквами по черному фону извещала: ТАКСИДЕРМИЯ ОКАПИ. Генри оглянулся: из-за угла, скрывавшего улицу, по которой он пришел, виднелся лишь краешек бакалейной лавки. Он посмотрел вперед: почти сразу улица вновь сворачивала налево и продолжала свой путь, распрощавшись с громадным кирпичным зданием. В этом улочном закутке «Таксидермия Окапи» была единственным заведением. Сей оазис покоя хорош для окапи, но отчаянно гибелен для хозяина мастерской, отрезанного от оживленной части улицы с потоком возможных клиентов.

Таксидермист. Вот еще одно объяснение интереса к животным, убитым святым Юлианом. Генри ни секунды не мешкал. Первоначальным планом было бросить открытку в ящик, но он никогда не видел таксидермиста. И даже не подозревал, что они еще существуют. Укоротив поводок Эразма, Генри толкнул дверь и вошел в мастерскую. Звякнул колокольчик. Генри прикрыл дверь. Стеклянная витрина позволяла любоваться диорамой. Теперь окапи виделся сбоку; глядя на него сквозь переплетение лиан, Генри чувствовал себя исследователем, украдкой подбиравшимся к зверю. Но до чего ж сумасбродна природа: зебру исполосовала целиком, а окапи снабдила лишь полосатыми ногами! Вглядевшись, Генри заметил скрытую подсветку, в которой один из угловых фонарей был закреплен на медленно качавшейся подставке. В противоположном углу тихо крутился маленький вентилятор. Генри догадался, зачем они: мягкая игра света и нежное трепетанье листьев делали композицию еще более жизнеподобной. Как ни вглядывался, на лианах он не смог разглядеть ни пластика, ни проволоки — ничего, что разрушило бы иллюзию. Неужто настоящие? Быть того не может. В здешнем умеренном климате им не выжить, как их ни зелени. Может, и настоящие, только как-то мумифицированные.

— Чем могу служить? — раздался тихий спокойный голос.

Генри обернулся и увидел высокого человека. Эразм зарычал. Генри дернул поводок, но ответить не успел.

— Ах, это вы… Минутку, пожалуйста, — сказал человек и скрылся за боковой дверью.

«Это вы… Узнал меня, что ли?» — подумал Генри.

Он забыл про свой вопрос, когда по соседству с диорамой увидел прилавок, на котором стояла древняя серебристая касса с механическими клавишами. На стене за прилавком висели четыре деревянные подставки, похожие на геральдические щиты, где были закреплены бледно-желтые фибергласовые штуковины. Генри тотчас сообразил: это болванки, основы для чучельных морд и рогов. Ниже на полках расположились ремесленные причиндалы: всевозможные стеклянные глаза, резко уменьшавшиеся в размерах — за теми, что были с мяч для гольфа, сразу шли глаза не больше игрового шарика, а за ними уж совсем крохотные, почти все черные, но встречались и цветные со зрачками странной формы; разнообразные иголки, прямые и изогнутые; горшочки с краской, флаконы с разноцветными жидкостями, пакетики с порошками, мешки с набивкой, клубки ниток и шпагата, книги и журналы по таксидермии. Последние лежали на столе и под столом, крышка которого покоилась на настоящих ногах зебры. Рядом высился застекленный шкаф с коллекцией бабочек и насекомых, уложенных в коробки; эффектным особям вроде огромной синей бабочки или жука, похожего на маленького носорога, была выделена отдельная жилплощадь, другие обитали с разношерстными соседями.

Справа от прилавка начинался невероятный склад чучел, которому было отведено все пространство магазина. По всей длине стен большой комнаты с высоким потолком тянулись широкие открытые полки в три уровня, а середину помещения занимали стеллажи, битком набитые зверьми всевозможных размеров и видов: мохнатыми и пернатыми, пятнистыми и чешуйчатыми, хищниками и добычей. Казалось, животные замерли, опешив от появления Генри, но в любую секунду могут, точно обитатели Ноева ковчега, достигшего суши, броситься врассыпную, наполнив комнату адской какофонией рыка, визга, тявканья и воя.

Любопытно, что Эразма, единственного живого зверя, обилие диких сородичей ничуть не поразило. Может, сыграло роль отсутствие их природного запаха? Или их зловещая неподвижность? Как бы то ни было, но они впечатлили пса не больше, чем галерея унылых скульптур. Эразм вздохнул и с видом школьника, измученного художественным музеем, растянулся на полу, уложив морду на лапы.

Генри же, которого потряхивало от возбуждения, во все глаза разглядывал сей театр, полный историй. Вот троица тигров. Припавший к земле самец смотрит в упор, уши его прижаты, шерсть на загривке вздыбилась. Чуть за ним — оскалившаяся самка, лапа ее приподнята, хвост беспокойно вздернут. Детеныш чем-то отвлекся и смотрит в сторону, но и он настороженно выпустил когти. Наэлектризованное опасностью, семейство излучало ощутимое напряжение. Через мгновенье инстинкт юзобладает, ситуация достигнет апогея. Самец вступит в схватку… С кем? С незваным наглым соперником? Угрожающе рыча, они кинутся друг на друга, ибо никто не пожелает отступить. Самка мгновенно скроется в зарослях и наддаст, заставляя детеныша держаться рядом. Запыхавшийся тигренок изо всех сил постарается не отстать. Лишь сознание того, что звери эти безнадежно мертвы, загасило вспыхнувший в Генри страх. Сердце его колотилось.

Генри огляделся: уличный свет, пробивавшийся сквозь витрину и стеклянную дверную панель, и тусклые лампы под потолком не могли рассеять комнатный сумрак, в котором мнились скалы и ветвистые деревья. Из тени выглядывали землеройки, мыши, хомяки, морские свинки, крысы, домашняя кошка, ежик, американские кролики, две летучие мыши (одна в полете, другая вверх ногами свисала с полки), норка, ласка, заяц, утконос, игуана, киви, красная белка, серая лисица, барсук, броненосец, бобр, выдра, енот, скунс, лемур, кенгуру, коала, королевский пингвин, трубкозуб. В группе ползучих гадов выделялись ярко-зеленая змейка, кобра с раздутым капюшоном, вставшая на хвост, и удав, толстыми кольцами обвивший полку. Чуть дальше виднелись капибара, рысь, дикобраз, муфлон с невероятными рогами, волк, леопард, тапир, лев, непонятного вида газель, тюлень, гепард, бабуин и шимпанзе. На одной полке громоздились пять-шесть четвероногих скелетов среднего размера, с ними соседствовал насаженный на штырь череп под стеклянным колпаком. В глубине комнаты маячили антилопы гну и бей-за, страус, гризли, вставший на задние лапы, и детеныш гиппопотама, на котором умостился павлин во всей красе. Верхние полки были птичьим царством в брызгах цвета: колибри, попугаи, сойки и сороки, утки и фазаны, ястребы и совы, тукан, три небольших пингвина, канадская казарка, индюк и еще куча неведомых Генри пернатых, одни из которых сидели на жердочках, другие собирались взлететь, а третьи парили, подвешенные к потолку. Торцевую стену украшали звериные головы — львов, тигров, разных оленей, лося, верблюда, жирафа, индийского слона, — отчего комната выглядела тоннелем, заполненным животными и призраками.

Размещение зверей казалось беспорядочным, если не считать соседства коалы с кенгуру, ягуара с тапиром и еще нескольких подобных напрашивающихся пар и того, что летающие особи располагались над ходячими, мелкие над крупными, а гиганты сгрудились на задах комнаты. В остальном же был полный хаос. Но как ни странно, весь этот сумбур, пренебрегающий подразделением на классы и виды, производил сильнейшее впечатление союза, совместной культуры животного мира. Это была общность, многообразная, но единая, связанная неразрывными узами.

— У меня есть ваша книга, — сказал человек, появившись из боковой двери.

Стало быть, у него острый глаз, если он узнал автора, чья физиономия уже давно не мелькала на телевидении и в газетах.

— А у меня для вас открытка, — машинально ответил Генри, хотя не собирался ее вручать. — Подписать вам книгу?

— Если угодно.

— Рад познакомиться, — протянул руку Генри.

— Взаимно.

Рука Генри утонула в мягкой ладони. Состоялся обмен конвертом и книгой. Генри написал первое, что пришло в голову: «Генри, другу животных». Распечатав конверт, человек долго читал открытку. Генри обеспокоился, припоминая ее содержание. Заминка позволила лучше разглядеть нового знакомца: рослый, хорошо за шесть футов, крепкий, ширококостный, сухопарый; одежда болтается. Руки длинные, ладони крупные. Во избежание хлопот темные волосы навощены и зачесаны назад, лоб высокий; бледное, брыластое лицо плоско и длинноносо. На вид за шестьдесят. Серьезная мина: брови нахмурены, темные глаза уставились в открытку. По всему, не светский человек. Неловкое рукопожатие выдало непривычность для него этого жеста, и об автографе он не просил, Генри сам навязался.

Эразма человек заинтересовал, однако пес не выказал своего обычного чрезмерного дружелюбия. Чуть подавшись вперед, он осторожно обнюхал манжеты незнакомых брюк, но стоял враскоряку, готовый отпрыгнуть, если вдруг учует нечто опасное. Со стороны человека не последовало ни улыбки, ни слова, ни даже взгляда, каким обычно одаривают добродушную собаку, и Генри за поводок оттянул Эразма. Отчего-то он нервничал.

— Пес не мешает? — спросил Генри. — Можно привязать его на улице.

— Не надо, — ответил человек, не поднимая глаз от открытки.

— Там ничего особенного, черкнул наскоро — вдруг, думаю, вас не найду.

— Прекрасно.

Человек вложил открытку в книгу, которую Генри ему вернул. Он не взглянул на автограф и никак не прокомментировал содержание письмеца.

— Это ваш магазин? — спросил Генри.

— Да.

— Поразительно! Ничего подобного я не видел. Давно занимаетесь таксидермией?

— Шестьдесят пять лет, даже больше. Начал в шестнадцать и уже без перерыва.

Генри оторопел. Шестьдесят пять лет? Выходит, ему за восемьдесят. В жизни не дашь.

— Тигры впечатляют.

— Самку и детеныша перед своим закрытием отдала индийская фирма «Ван Инген и Ван Инген». Самец — моя работа. В зоопарке он умер от порока сердца.

Таксидермист говорил без запинки, четко и ясно. Пауз тоже не боялся. Я так не умею, подумал Генри. Вечно тараторю, путаюсь, не заканчиваю мысль.

— Все животные продаются? — спросил он.

— Почти все. Кроме музейных экспонатов, что сохнут после починки, и небольшого числа выставочных образцов. Не продаются окапи, утконос и трубкозуб. Остальных можно купить.

— Ничего, если я взгляну?

— Сделайте одолжение. Можно трогать. Все звери живые — остановилось время.

Потянув за собой Эразма, Генри начал обход магазина. Таксидермист остался на месте и молча наблюдал. За многими зверьми скрывались другие, часто, но не всегда, того же вида. Под брюхом гепарда расположилось семейство черепах. Рядом с муфлоном высилась груда оленьих рогов. Со страусом соседствовали рулоны шкур, бивни и рога. Рыбы на деревянных подставках — форель и окунь — покоились возле медвежьих лап. Чучела были отменной работы. Мех, чешуя, перья буквально искрились жизнью. Казалось, топни ногой, и все эти твари прыснут в стороны. Вопреки тесноте, все звери сохранили индивидуальность, за каждым читались его жизнь и ситуация, в которой он замер. Нет ли здесь оленя, что проклял Юлиана Странноприимца? — подумал Генри. Или медведей, умерщвленных ножом, быков, сраженных топором, бобра, пронзенного стрелой?

Генри вплотную подошел к слону. В ноздре гиганта сверкала капля, словно он только что смачно чихнул. Ужасно хотелось ее потрогать, но здравый смысл говорил, что пальцы ощутят лишь твердость синтетической смолы.

— Люди просто заходят и покупают, что приглянулось?

— Иногда.

— Зверей доставляют охотники?

— Бывает.

— Понятно.

Хозяин был не силен в светской беседе. Генри присел на корточки, разглядывая волка. Пускай теперь старикан тужится, его очередь. В конце концов, я черт-те сколько пер пешком, думал Генри, а он сам просил о помощи. Я могу и молча смотреть. Волк, замерший в неудержимом беге, впечатлял: напружиненное тело, передние лапы вот-вот коснутся земли, задняя правая вытянута, а левая служит единственной опорой, что не лишает позу естественности. Еще один крупный волк стоял у стены: повернув голову, он с праздным любопытством что-то разглядывал вдали, олицетворяя собой полнейшее спокойствие.

— Может, расскажете о своем заведении? — не выдержал Генри.

Выбор темы был в точку, ибо таксидермист разразился речью:

— Наш ассортимент природно-исторический: шкуры, головы, рога, копыта, охотничьи трофеи, напольные ковры; изделия в любом виде — от головы до полного объема. Мы специализируемся не только в таксидермии, но и остеологии — изготавливаем черепа, кости, сочлененные скелеты. Мы также владеем техникой производства и необходимыми материалами для создания среды обитания, в которую заказчик желает поместить свой экземпляр — от ветки до самой сложной диорамы. Мы производим всевозможные заготовки для таксидермистов-любителей, желающих самостоятельно увековечить своего любимца. В перечне наших услуг изготовление украшений и мебели из частей животных. Мы предоставляем все необходимое для таксидермии — от краски для рыбьей чешуи и глаз всех размеров до всевозможных инструментов, набивок, игл, ниток и подставок, а также особых материалов для создания природно-исторических диорам. Принимаем спецзаказы на изготовление выставочных образцов млекопитающих, птиц, рыб, скелетов всех форм и размеров. Производим механических зайцев для собачьих бегов. Начиная с эмбриона, можем воспроизвести любой жизненный цикл — курицы, лягушки, бабочки; законсервируем подлинный экземпляр или, по вашему желанию, создадим его увеличенную гипсовую модель. Мы также создаем макеты существ, прерывающих жизненный цикл: блох, мух цеце, обычных мух, москитов и им подобных. Наша упаковка гарантирует благополучную доставку любого таксидермического изделия, которое можно купить, а также взять напрокат. Занимаемся починкой. Устраняем такие дефекты, как грязь, пыль, обесцвечивание, слом, усадка, щербины, прорехи, ветхость, разрывы, запавшие или выпавшие детали, а также повреждения от насекомых. Мы очищаем изделие от пыли — вечного врага таксидермиста. Зашиваем. Выскребаем и расчесываем. Пропитываем маслом рога, полируем клыки и бивни. Подкрашиваем и лачим рыб. Чиним и подновляем диорамы мест обитания. Не упускаем ни одной детали. Ручаемся за качество и по умеренной цене предоставляем послепродажное обслуживание изделий. Мы — солидная фирма, у которой длинный список довольных клиентов, от весьма въедливых частников до невероятно требовательных учреждений. Одним словом, мы — таксидер-мическое предприятие полного цикла.

Все это было произнесено на одном дыхании, легко, без всяких отвлекающих ужимок, словно заученный актерский монолог. Он бы пригодился нашей труппе, подумал Генри, заметив многократное использование местоимения «мы». Интересно, все эти королевские «мы изготавливаем, мы производим» — попытка мелкого предпринимателя выглядеть значительнее и скрыть облик одинокого старика, трудом зарабатывающего себе на хлеб?

— Круто. Дело процветает?

— Умирает. Таксидермия давно гибнет наравне с исходным материалом. Животные, кроме символической крохи одомашненных особей, никому не нужны. Настоящие дикие звери вымирают, если уже не вымерли.

Разглядывая лицо собеседника, Генри вслушался в его тон, и тут вдруг его осенило: в этом человеке нет ни капли юмора, ни грана веселости. Он серьезен и трезв, как микроскоп. Нервозность тотчас исчезла. Значит, так и надо с ним общаться — веско и важно. А как же пьеса? Да уж, разительный контраст между этим неулыбчивым верзилой и потешным диалогом о груше. Но порой творчество исходит из тайных глубин. Может, сочинительство забрано всю радость этого человека, оставив его иссушенным. Видимо, таков его публичный облик.

— Весьма печально. Вы явно любите свое дело.

Таксидермист промолчал. В порыве сочувствия Генри огляделся, решив, что должен что-нибудь купить. Ему глянулся утконос на дальней полке, но тот не продавался. Растопырив перепончатые лапы, странный зверек невысоко завис над подставкой, будто плыл по реке. Хотелось потрогать его нос, но Генри сдержался. В ряду скелетов выделялся череп под стеклянным колпаком. Насаженный на золоченый штырь, он выглядел священной реликвией. Яркая белизна костей и взгляд больших глазниц излучали некую мощь. В сопровождении Эразма Генри вернулся к началу склада.

— Любопытно, почем ваши тигры? — спросил он. Из ящика прилавка таксидермист достал тетрадь и пролистал ее страницы.

— Я уже сказал, что тигрица и детеныш от фирмы «Ван Инген и Ван Инген». Великолепные экземпляры, превосходная работа, вдобавок антиквариат. Вместе с самцом они стоят… — Он назвал сумму.

Генри мысленно присвистнул. Хоть без колес, в цене эти звери не уступали спортивной машине.

— А гепард?

Вновь сверка с тетрадью.

— Он продается за… — Таксидермист опять назвал цену.

Теперь стоимость двухколесного зверя — мощного обтекаемого мотоцикла.

Генри оглядел еще пару животных.

— Очаровательно. Я рад, что зашел, но не хочу вас больше обременять.

— Погодите.

Генри замер. Казалось, все звери тоже напряглись.

— Да?

— Мне нужна ваша помощь, — сказал таксидермист.

— Ах да, вы обмолвились в письме. Чем именно я могу помочь?

«Неужели сейчас поступит деловое предложение?» — подумал Генри. Время от времени он вкладывал небольшие суммы в предприятия, которые обычно прогорали. Что, теперь он инвестирует в таксидермический концерн? Заманчиво. Было бы недурно стакнуться со всем этим зверьем.

— Пройдемте в мою мастерскую. — Таксидермист указал на боковую дверь, из которой появился с книгой Генри. Жест выглядел несколько повелительным.

— Конечно. — Генри шагнул к двери.

Мастерская была меньше, но светлее склада. Из зарешеченного окошка над двойной дверью в торцевой стене лился дневной свет. Попахивало химикалиями. Генри огляделся, подмечая обстановку. Большая глубокая раковина. Полка с книгами. Тяжелые верстаки и прилавки. Таксидермические материалы: банки с химикалиями, пузырьки клея, ящик со штырями, большая коробка с ватином, мотки ниток и проволоки, объемистый пакет с глиной, доски и дощечки. На верстаках аккуратные ряды инструментов: скальпели, ножи и ножницы, клещи и пинцеты, коробочки с заклепками и гвоздями, молотки и киянки, пилы и ножовки, напильник, долото, струбцины, стеки и шпатели, кисточки. Со стены свисала цепь с крюком. На полу и стеллажах стояли чучела, но здесь их было гораздо меньше: одни пребывали в совершенно разобранном виде, являя собой груду шкуры или кучу перьев, другие переживали процесс создания. Округлому каркасу из дерева, проволоки и ватина предстояло стать крупной птицей. Но сейчас таксидермист трудился над головой оленя: сквозь беззубую, безъязыкую пасть и пустые глазницы проглядывала яркая желтизна фибергласо-вой основы; незаконченная работа выглядела жутковато и пока что смахивала на олений вариант Франкенштейна.

В углу напротив двери стояла конторка, заваленная ворохом бумаг, из которого выглядывали словарь и древняя электрическая пишущая машинка — новые технологии таксидермиста явно не интересовали. Усевшись на деревянный стул, он показал на табурет возле конторки:

— Прошу вас.

Генри сел. Не интересуясь, удобно ли гостю, таксидермист достал из ящика кассетный плеер и нажал кнопку перемотки. Зашуршала пленка, потом раздался щелчок, и кнопка выскочила обратно.

— Слушайте внимательно, — сказал таксидермист, нажав «воспроизведение».

Вначале было слышно одно шипенье старой пленки, тершейся об изношенную головку. Потом нарастающими волнами стал пробиваться иной звук — многоголосье тявканья и рычанья. Однако через пару секунд его подмял новый отчетливый вопль. Громкий и затяжной, этот ядреный вой забирался на верха и наконец достиг точки, в которой перешел в мощный рык, отдаленно напоминающий смачный зевок гиганта — Ним-рода, Титана или Геркулеса, потягивающегося со сна. Стон был мощный, нутряной. Ничего подобного Генри не слышал. Что выражал этот рык? Страх? Злобу? Тоску? Непонятно.

Похоже, это знал Эразм. Еще на рыкающем тявканье он напрягся и навострил уши. Генри счел это простым любопытством. Но пес задрожал. Услышав вой, он разразился неудержимым лаем. Казалось, он тоже разозлен или испуган. Генри схватил его в охапку, пытаясь утихомирить.

— Извините, одну минуту.

Он поспешно вывел пса в магазин, где привязал к ножке прилавка.

— Тихо! — шикнул Генри и вернулся в мастерскую.

— Что это было? — спросил он, усаживаясь на табурет.

— Вергилий.

— Кто?

— Они оба здесь. — Таксидермист кивнул на чучело ослицы, оседланное чучелом обезьяны.

— Беатриче и Вергилий? Из той пьесы, что вы прислали? — опешил Генри.

— Да. Некогда они были живые.

— Пьеса ваша?

— Моя. Вы прочли первую сцену.

— Значит, персонажи — животные?

— Именно, как в вашем романе. Беатриче — ослица, Вергилий — обезьяна.

«Значит, все-таки автор пьесы он, — подумал Генри. — Животные ведут пространный диалог о груше. Странно. А я-то полагал, что старикану гораздо ближе реализм. Ошибочка вышла». Генри взглянул на драматических героев — совсем как живые.

— Но почему обезьяна и ослица? — спросил он.

— Ревуна в Боливии поймала научная экспедиция. Он умер при транспортировке. Ослица жила в детском зоопарке. Ее сбил грузовик. Церковь подумывала использовать ее в рождественской картине. Оба поступили ко мне в один день. Мне еще не доводилось готовить ослов и обезьян. Потом церковь передумала, а институт решил, что обойдется без ревуна. Задаток и животные остались у меня. От них отказались тоже в один день, отчего для меня они стали парой. Я закончил работу, но никому их не показывал и никогда не выставлял на продажу. Мы вместе уже лет тридцать. Вергилий и Беатриче — мои проводники сквозь ад.

«Какой еще ад?» — подумал Генри. Но теперь хоть понятна связь с «Божественной комедией»: Вергилий проводит Данте сквозь ад и чистилище, а Беатриче — сквозь рай. Для таксидермиста с замашками литератора вполне естественно увести персонажей от его повседневной рутины. И конечно, они будут говорящими животными.

Рядом с необычной парой Генри заметил три листка, скотчем прилепленные к стене. На каждом был обрамленный текст:

— Это из вашей пьесы? — справился Генри.

— Да. Афишки. Когда Беатриче произносит монолог, они проецируются на черный задник.

Генри взглянул на листки:

— Похоже, обезьяна редкого вида?

— Вовсе нет. Позвольте показать вам сцену.

Не сомневаясь в согласии гостя, таксидермист зашелестел бумагами на конторке. Из вежливости Генри не возразил. Кроме того, ему было интересно.

— Вот она.

Генри протянул руку. Таксидермист ее игнорировал и отперхался. Стало быть, намечалась читка. Пробежав взглядом текст, автор начал:

Вергилий: Давай поищем съестное. У меня есть банан. Может, еще чего найдем.

Беатриче: Великолепная мысль.

Вергилий: Глянем вокруг. Ты иди в ту сторону, я — в эту, а потом здесь встретимся.

Беатриче(немешкая): Ладушки.

Опять еда, подумал Генри. Сначала груша, теперь банан. Драматург зациклен на провианте.

Вергилий проворно исчезает в правой кулисе; цокая копытами, Беатриче уходит в левую.

Вскоре Беатриче возвращается. Она встревожена. Осматривает дерево, удостоверяясь, что не перепутала место.

Беатриче(кричитнаправо): Вергилий! Верги-ли-и-и-и-и-и-ий!

Тишина.

(кричит налево) Вергилий! Где ты?

Молчание. Беатриче растеряна. Ей остается только ждать. Она томится. Долгая пауза.

(направо) Вергили-и-и-и-и-и-иййй! (налево) Верги-ли-и-и-и-и-и-иййй!

Никакого ответа.

(к воображаемому слушателю) Простите, вы не видели… Да, красный ревун… Именно такой, о котором вы читали, но в тех афишках сплошное вранье… Уж поверьте, он милейший, добрейший и честнейший зверь… Да, Alouattaseniculussara, если вам угодна таксономическая точность. Но кто выдумал эту науку? — спрошу я. Что означают сии термины? Разве дело в них? Все это чепуха, тарабарщина.

— Вот сейчас на заднике появляется проекция афишек.

Таксидермист прервал читку, но тотчас вернулся к пьесе. Текст он подавал спокойно и просто, лишь меняя тон персонажей: ослица Беатриче говорила мягко, обезьяна Вергилий — с большей живостью. Генри поймал себя на том, что забывает о чтеце.

Беатриче(к воображаемому собеседнику): Возмутительная чушь, от которой некуда деться. Плакаты, статьи, брошюры, книги — их яд проникает в людские сердца и души, отравляет языки. Хотя в них ни слова правды. Этот красный ревун… Знаете, у него есть имя. Его зовут Вергилий. Он писаный красавец. У него…

Таксидермист вновь замолчал и взглянул на Генри, будто смешавшись:

— Как вы описали бы Вергилия? Каким вы его видите?

Он резко встал и взял с верстака мощную лампу.

— Вот свет.

Решительно установив лампу на конторке, таксидермист высветил обезьяну, после чего выжидающе смолк.

Генри не сразу понял, что человек всерьез ждет от него описания чучела. Так вот какая помощь ему нужна! — изумленно сообразил он. Дело не в том, чтобы ободрить, выслушать исповедь или свести с издателем. Нужна помощь словами. Если б о том было сказано в письме, Генри бы отказался, как уже давно отказывался от всяких заказных работ. Но сейчас, в горячке момента, когда перед ним были персонажи пьесы, что-то в нем шевельнулось, пожелав принять вызов.

— Каким я его вижу? — переспросил он.

Таксидермист кивнул. Генри придвинулся к обезьяне — к Вергилию, коль на то пошло. Он чувствовал себя врачом, осматривающим пациента. Вергилий сидел верхом на Беатриче, но они отличались от верховой пары в магазине, где было заметно, что павлин оседлал бегемота за неимением лучшего места. Здесь же все выглядело естественно: Вергилий сидел прочно, ногами обхватив бока Беатриче и положив одну руку на ее загривок; его длинный хвост с завитком на конце, уютно расположившийся на ее спине, был очень похож на якорь, которым он не преминет воспользоваться, если вдруг ослица шарахнется в сторону. Другая его рука ладонью вверх непринужденно покоилась на его колене. Вергилий приоткрыл рот, а Беатриче чуть повернула голову и отвела назад ухо — он что-то говорил, она слушала…

Секунду подумав, Генри начал:

— Первое, что отмечаешь, — приятный размер некрупной собаки: он не слишком тучен, но и не заморыш. Симпатичная голова: короткое рыльце, яркие рыжеватые глаза, черные ушки, ясная черная мордочка лаже не черная, а скорее синевато-черная — в кайме густой изящной бородки.

— Превосходно, — сказал таксидермист. — Гораздо лучше, чем у меня. Пожалуйста, дальше. — Он уже записывал за Генри.

— Можно сказать, он ладно скроен и крепко сшит; привлекают внимание длинные конечности: на вид гибкие и сильные, увенчанные крупными цепкими ладонями и ступнями с длинными пальцами…

— О да! — перебил мастер. — Вергилий очень хорошо играет на пианино. Один исполняет «Венгерский танец» Брамса для фортепьяно в четыре руки. Он покоряет публику финальным фортелем — последнюю ноту берет хвостом. Посмотрите узоры на его ладонях и ступнях.

Генри взглянул и продолжил:

— Черные ладони и ступни покрыты… — Он смолк и, с другой точки посмотрев на конечности ревуна, закончил: — Испещрены узорами, похожими на серебряную филигрань.

— Отличное сравнение! — похвалил таксидермист.

— Предмет его гордости — хвост, который, превышая длину тела, обладает подвижностью руки и хваткой удава, окольцевавшего жертву…

— А также прекрасно координирован, — подхватил мастер. — Хвостом Вергилий играет в шахматы. Он…

Генри жестом его остановил:

— Хвост обладает хваткой удава, но вместе с тем так гибок и послушен, что им можно передвинуть пешку на шахматной доске.

Что еще отметила бы Беатриче? — подумал Генри и заглянул в обезьяний рот.

— Почему все забывают о его великолепных зубах? Или вот еще деталь, которую нельзя не упомянуть: красивые темные ногти — блестящие и чуть выпуклые, они посверкивают на всех пальцах, точно крупные росинки.

Генри понравилось говорить от имени ослицы.

— Прекрасно… замечательно… — бормотал таксидермист, строча по листку.

— Не могу обойти молчанием еще одну привлекательную особенность, которой славится его особь, — мех. — Генри пробежал пальцами по спине Вергилия. — Он мягкий, густой и блестящий; на спине оттенок краснокирпичный, а на голове и конечностях — скорее каштановый. Когда Вергилий взбирается на дерево или скачет с ветки на ветку, каждое его движение отточено и легко, он переливается, точно расплавленная медь, ослепляя меня, четвероногую, прикованную к земле ослицу.

— Вылитый Вергилий! — воскликнул таксидермист.

— Вот и хорошо.

Дать словесное описание того, что видишь, было совсем несложно, но Генри получил удовольствие. Он уже отвык от подобной работы.

— А что насчет вопля?

Таксидермист перемотал пленку и нажал «воспроизведение». В магазине Эразм тотчас откликнулся, но на него не обратили внимания.

— Качество записи неважное, — сказал Генри.

— Согласен. Ее сделали сорок с лишним лет назад в джунглях верховий Амазонки.

Казалось, вой доносится из далекого далека и, пробиваясь сквозь помехи, одолевает бездну времени и пространства.

— Не знаю… трудно охарактеризовать… — задумался Генри.

Под аккомпанемент Эразма таксидермист еще раз прокрутил пленку.

Генри покачал головой:

— Пока на ум ничего не приходит. Звуки описывать непросто. Да еще собака отвлекает.

Мастер тупо смотрел перед собой.

«Что, огорчен? Раздосадован?» — подумал Генри.

— Ладно, подождем, когда снизойдет вдохновение. — Он чувствовал, как наваливается усталость. — Знаете что? Я поразмыслю, а вы пока напишите мне о таксидермии. Особо не усердствуйте — так, черкните пару мыслей. Хорошее упражнение для писателя.

Таксидермист неопределенно качнул головой.

— Не хотите дать мне свою пьесу? — спросил Генри. — Я бы прочел и поделился впечатлением.

— Не хочу, — отрезал таксидермист. Решительная точка в отказе прозвучала как удар судейского молотка — обжалованию не подлежит, разъяснений не будет. — Возьмите плеер. Послушайте еще раз, пока размышляете.

Генри не стал торговаться.

— Я заметил, вы разглядывали череп на золоченом штыре, — продолжил мастер.

— Да, поразительная вещица.

— Это череп ревуна.

— Вот как? — поежился Генри.

— Да.

— Вергилия?

— Нет, его череп на месте.