Когда Грэм свернул с Роузбери-авеню на Эмвелл-стрит, мимо прогрохотала колонна тяжелых грузовиков; это были огромные серые самосвалы с высокими бортами из рифленого железа, перевозившие камень или щебенку; в почти полном безветрии они оставляли за собой шлейф пыли. Улица шла в горку, поэтому Грэм немного замедлил шаг. Он прислушался к реву двигателей, ощутил поток горячего воздуха, переложил папку для эскизов в другую руку и погрузился в мысли о ней. После той вечеринки Слейтер пару дней не попадался ему на глаза, и это время осталось как в тумане. Впрочем, в ближайший понедельник он появился на Ред-Лайон-стрит, в маленьком душноватом кафе с сэндвич-баром, куда постоянно захаживал во время семестра, и раскрутил Грэма на чай и несколько дорогих бутербродов с копченой лососиной на зерновом хлебе; Слейтер нарочито медленно рассказывал про Сэру.

Да, в Шрусбери они жили по соседству, но виделись, конечно, только на каникулах; и уж, конечно, познакомились не через дырку в заборе — он заметил ее из своего шалаша на дереве в родительском палисаднике, когда она училась верховой езде в семейных угодьях: на десяти акрах дикого леса и ухоженного пастбища.

— Шалаш на дереве? Думается мне, это только для настоящих мужчин, — подколол его Грэм. Слейтер не полез за словом в карман:

— Я там играл не в Тарзана, а в Джейн, голубчик мой.

Золотое времечко, продолжал он, наступило для Сэры сразу после окончания школы. Она, сокрушенно вздохнул Слейтер, стала отъявленной хулиганкой. Пила «Гиннесс», курила «голуаз», молотила все подряд — лишь бы с чесноком. Разило от нее за милю. Не расставалась с большой сумкой, в которой таскала картофелины: как завидит дорогой автомобиль — затыкала выхлопную трубу; при себе всегда имела острый кухонный нож, чтобы проделывать дырки в откидном верхе машин. Если удавалось подгадать, то в эти же дырки еще и блевала.

Она частенько напивалась, а как-то раз устроила стриптиз на рояле в местном пабе. (Во время одной из прогулок вдоль канала Грэм спросил у Сэры, правда ли это. Она с улыбкой потупилась, но, в конце концов, кивнула, хотя и не без смущения. «У меня была бурная юность», — негромко призналась она. Тут Грэма кольнуло нечто похожее на ревность, как и в то время, когда он слушал рассказ Слейтера. Как жаль, что он не знал ее в те годы, что не вошел в ее жизнь еще в ту пору. Он понял: это ревность к прошлому.)

Оказалось, она на три года старше Слейтера, сейчас ей было двадцать три. Последние два года она состояла в браке с человеком, который действительно работал инженером по канализационным системам (Слейтер не на шутку обиделся, когда Грэм признался, что заподозрил, будто это было придумано на вечеринке ради красного словца). Замуж вышла вопреки воле родителей, после свадьбы с ними не общалась. Вообще говоря, они и прежде не ладили; возможно, она придумала обвенчаться главным образом для того, чтобы им досадить. Это зря, родители, в сущности, ей ничего плохого не сделали; просто они, как и родители Слейтера, верили всему, что печатает «Дейли Телеграф».

Природа наделила Сэру только одной настоящей склонностью, или, вернее сказать, способностью. В школе она училась весьма средне (ее даже не допустили к экзаменам в Оксбридж), зато усердно посещала уроки музыки и очень прилично играла на фортепьяно. Злобный муж не поощрял этого увлечения и в один прекрасный день, когда она гостила у знакомых, продал ее пианино. Однако даже не это переполнило Чашу Терпения, отнюдь не это. Пианино было продано через пару месяцев после свадьбы. Вот тогда бы ей и уйти, но она, исключительно из упрямства, решила остаться.

Муженек досадовал, что у них нет детей, всю вину сваливал на нее. Сэра пыталась стать ему хорошей женой, но ничего не вышло; другие женушки, с которыми ей полагалось водить дружбу, чтобы содействовать карьере мужа, оказались стервами и занудами. Сперва ее просто недолюбливали, потом подвергли полному остракизму; муж запил, до рукоприкладства дело доходило редко, но скандалы следовали один за другим; он повадился ездить на рыбалку — уезжал на выходные с какими-то приятелями, о которых она слыхом не слыхивала. Ей говорил, что просиживает с удочкой на реке, а сам по воскресеньям привозил домой филе морской рыбы и тщательно проверял карманы, прежде чем отдать ей в стирку штаны и рубашку. У нее зародились подозрения.

Чтобы не сидеть дома в одиночестве, Сэра приезжала на выходные сюда, в Лондон, к Веронике — той самой, которая сейчас уехала по обмену в Калифорнийский университет и разрешила ей пожить у себя в квартире. В один из таких приездов на ее жизненном пути встретился Сток, фотограф, работающий в каком-то иллюстрированном издании — то под одним псевдонимом, то под другим, чтобы не связываться с налогами. Слейтер сам видел, как тот подкатывает на мотоцикле «БМВ». На голове у него всегда был мотоциклетный шлем, а что под ним — одному богу ведомо: то ли косички — дрейды, то ли патлы альбиноса. Чем-то напоминает Дарта Вейдера, только без мантии. Судя по всему, ревнив, — мрачен; тоже семейный, но с женой не живет. Непонятно, чем он так зацепил прелестную Сэру.

Как бы то ни было, сейчас они, похоже, двигались к разрыву, хотя и в несколько извращенной манере: встречаться стали чаще, не только по выходным, но и в будни, и Сток нередко оставался на ночь в ее айлингтонском прибежище, но Слейтер считал, что Сэра уже начала уставать от этого мачо, затянутого в черную кожу.

Белый след у нее на шее? Да, это действительно шрам; у Сэры было родимое пятно, но ей еще в юности его удалили, чтобы оно не переросло в злокачественное образование. Да, ему тоже виделась в этом некая пикантность. Раньше он в шутку звал ее «госпожа Цикатриса».

Под конец Слейтер все-таки раскололся и назвал номер телефона; каллиграфически выводя каждую из семи цифр, Грэм пропускал мимо ушей ехидные замечания Слейтера о причудах Сэры, которую отличает очень странный вкус в выборе мужчин, и о вероломстве женской натуры в целом. Слейтер предложил обсудить, что произошло с каждым из них в тот вечер, после того как они расстались, однако Грэм не склонен был откровенничать, о чем и заявил без утайки, выписывая сбоку от цифр ее имя: «Сэрра Фитч». Такое написание вызвало у Слейтера приступ хохота. «У нее не одно большое „ф", а два маленьких. Наша подруга — как британская промышленность; претерпевает разукрупнение. И вычеркни лишнее „р" — не Сэрра, а Сэра», — поправил он.

В тот же день Грэм позвонил ей из колледжа. Она была дома и сказала, что рада его слышать; при звуках ее голоса он обомлел от восторга. Да, она свободна в четверг вечером. Можно пойти в паб «Кэмден-Хед», в девять часов. До встречи.

При выходе из телефонной будки у него вырвался торжествующий клич.

Она, по своему обыкновению, опоздала; на все про все у них осталось только полтора часа, а потом она заторопилась домой; он нервничал; у нее был усталый вид, хотя, несмотря ни на что, она выглядела прелестно: красные вельветовые брюки, шотландский свитер и вытертая, но изумительно красивая шубка.

— Кажется, я из-за тебя теряю голову, — признался Грэм, когда они допивали пиво перед самым закрытием паба, в одиннадцать вечера.

Она улыбнулась, покачала головой и переменила тему, как-то отвлеклась, огляделась по сторонам, словно кого-то высматривая. Он тут же пожалел о сказанном — кто, спрашивается, тянул за язык?

Ему было позволено проводить ее только до автобуса, хотя он предлагал прогуляться пешком до ее дома; Сэра простилась с ним на остановке, сказала, что рассердится, если он последует за ней. Как и в прошлый раз, она. его поцеловала — быстро, изящно. «Прости, я сегодня не в ударе. Звони, постараюсь больше не опаздывать».

Грэм мысленно улыбнулся, вспоминая тот разговор. Ее отличало довольно своеобразное ощущение времени. Она вела свой собственный отсчет часов и минут, жила по какому-то прихотливому внутреннему хронометру. Словно иллюстрируя избитую шутку о женской пунктуальности, она вечно опаздывала. Но все-таки приходила. Почти всегда. Сперва они встречались только в будние дни, причем всегда в пабах, неподалеку от ее дома. Болтали о том о сем, делая открытие за открытием. Ему не терпелось побольше узнать о ее прежней жизни, о поступках и мыслях, но она проявляла сдержанность. Ей больше нравилось обсуждать фильмы, книги, пластинки, и, хотя она проявляла к нему интерес, расспрашивала о его жизни, ему это было в каком-то смысле досадно, пусть и лестно. Он любил ее, но его любовь, любовь, которую он хотел разделить с ней, как бы остановилась на ранней стадии, зашла в тупик, впала в зимнюю спячку. Говорить про Стока она отказалась раз и навсегда.

Грэм шел дальше по Эмвелл-стрит. Как дела? — спросил он сам себя. Ничего, все нормально. Он проверил ногти на руках. Ему потребовалось битых полчаса, чтобы привести их в порядок с помощью уайт-спирита, щетки, мыла и воды. Удалось также вывести брызги краски с одежды. Он одолжил у кого-то из приятелей крем «Нивея», чтобы немного смягчить пересушенную, загрубевшую кожу рук. Однако с пальцев никак не оттирались пятна черной туши — накануне он рисовал портрет Сэры. Грэм даже улыбнулся: она вошла в его плоть.

Его путь лежал мимо городского сквера. Над воротами бессильно поник транспарант, зазывающий на какой-то праздник. Грэм пригляделся повнимательнее, чтобы запечатлеть в памяти его изгибы и контуры — на будущее. С этим можно поиграть, можно добиться дополнительного эффекта, изображая слабо натянутое полотнище, на котором многие буквы причудливо деформированы, а то и вовсе неразличимы из-за складок на ткани. Он вспомнил, что однажды проходил мимо этого самого места, еще в мае, когда они начали встречаться еще засветло и подолгу прохаживались вдоль канала. В тот раз лил жуткий дождь, а над городом недовольно урчали раскаты грома. Он промок до нитки и надеялся зайти к ней домой, чтобы обсушиться; до сих пор она ни разу не приглашала его к себе в квартиру. Добравшись до ее дома, он нажал на кнопку переговорного устройства, ожидая услышать ее потрескивающий, искаженный голос, но ответа не последовало. Он звонил и звонил. Потом сделал шаг назад; от дождя щипало в глазах; струи затекали в рот и за шиворот; теплые, крупные, тяжелые капли молотили по всему телу; от этого возникло какое-то эротическое чувство, сердце забилось от нежданного порыва сексуальной фантазии; вот сейчас она его позовет к себе... нет, она сама появится откуда ни возьмись, такая же промокшая, и поймает его взгляд... они войдут в подъезд... Но нет.

Ему пришлось тащиться до самой Аппер-стрит, до остановки автобуса — ближе не нашлось ни единой телефонной будки. От его одежды поднимался пар; в будке воняло мочой. Грэм набрал номер, послушал гудки и сделал вторую попытку, проговаривая цифры вслух, словно заклинание, причем внимательно следил за тем, чтобы палец попал в нужное отверстие на диске. Телефон отзывался двойными гудками. Трр-тпрр, трр-трр, трр-трр. Усилием воли он пытался заставить ее снять трубку, воображал, как она возвращается домой, как слышит телефонные звонки еще с улицы... отпирает дверь подъезда... бежит по лестнице... бросается, вся промокшая и задыхающаяся, к телефону, хватает трубку... ну... ну же...Tpp-трр, трр — трр, трр — трр. Ну пожалуйста.

У него заболела рука; рот свело гримасой невероятного огорчения; с волос по лицу и по спине стекали струйки воды.

Ответь, ответь, ответь; трр-трр, трр-трр, трр-трр.

За дверью будки собралась очередь. Дождь не прекращался, хотя лил уже не так сильно. Какая-то девушка постучала ногтем по стеклу, но он отвернулся, сделав вид, что ничего не слышит. Умоляю, ответь... трр-трр, трр-трр, трр-тр...

Вскоре дверь будки распахнули снаружи. Совершенно мокрая блондинка в потемневшем от дождевой воды пальто яростно напустилась на Грэма:

— Ты что себе позволяешь, а? Я тут двадцать минут мокну, не видишь, что ли? Да он еще и монету не опустил!

Грэм молча повесил трубку и пошел на автобус. В отверстии телефона-автомата остался его десятипенсовик, а на телефонном справочнике — приготовленная стопка монет. Ему стало дурно.

Когда он позвонил на следующий день, Сэра извинилась; оказывается, она спряталась под одеяло, прихватив плеер, и на полную громкость включила свою любимую кассету Дэвида Боуи, чтобы заглушить гром. Он засмеялся, переполняемый нежностью.

Грэм миновал небольшое строение; во дворе с лотка продавали свежую выпечку. Пока он раздумывал, не купить ли себе чего-нибудь пожевать, лоток уже остался позади, а возвращаться было не с руки, хотя от запаха сдобы заурчало в животе. Прошло уже четыре часа с момента, как он перекусил все в том же кафе, где зимой расспрашивал Слейтера про Сэру.

Он перешел на другую сторону. Оставалось подняться в горку, а там уже будет Клермонт-Сквер, где за высокими деревьями прячутся высокие дома, некогда респектабельные, потом пришедшие в упадок, а ныне реставрируемые, взирающие сверху вниз на суматоху Пентоивилл-роуд. Грэм в очередной раз переложил пластиковую папку в другую руку. В папке лежали фафические портреты Сэры ффитч — его гордость. Рисунки были выполнены в экспериментальной, новой для него манере, которая, как он чувствовал, наконец-то стала ему по-настоящему удаваться. Возможно, говорить с уверенностью было бы преждевременно, но он считал, что в папке лежат его лучшие работы. Это согревало душу. Тоже, кстати, доброе предзнаменование— все одно к одному...

Как-то у них произошел разговор на двух уровнях — они переговаривались между мостовой и окном второго этажа; это было еще в апреле, когда он всего лишь во второй раз зашел за ней, чтобы отправиться на послеобеденную прогулку вдоль канала.

Стоило ему нажать на кнопку домофона, как Сэра подошла к окну, подняла раму и выглянула из-за темно-коричневой шторы:

— Привет!

Грэм остановился посреди проезжей части.

— Выйдешь гулять? — шутливо спросил он, подняв лицо к солнцу.

В этот миг рама скользнула вниз и прижала ее к наружному подоконнику. Сэра со смехом покрутила головой:

— Ай!

— Больно? — спросил он. Она попробовала высвободиться.

— Нет, нисколечко. — Сэра заерзала. Грэм приложил к глазам ладонь козырьком, чтобы не слепило солнце. — Сейчас попробую выбраться. Не хотелось бы тут застрять.

Грэм коротко посмеялся, но в глубине души встревожился. Вдруг он представил себе, как она выглядит сзади, облокотившаяся на кухонный подоконник; в голову полезли недостойные эротические мысли, и он огляделся по сторонам, опасаясь увидеть черный мотоцикл «БМВ», однако в пределах видимости его не обнаружил. Когда она приглашала его к себе, мотоцикла под окнами не оказывалось; ей было предпочтительнее, чтобы Грэм со Стоком держали дистанцию. Сэра захихикала.

— Вечно мне не везет, — сказала она, ставя локти на подоконник. На ней была просторная клетчатая рубашка, словно от маскарадного костюма лесоруба.

— Ты как, — повторил он, — гулять-то выйдешь?

— А куда пойдем? Ты меня уговори.

— Ну, не знаю. Вдоль канала больше неохота?

— Да как-то так... — Она поежилась, глядя мимо него и обводя взглядом горизонт. — Ага, придумала: к Почтовой башне.

Обернувшись, Грэм поглядел сперва на юг, потом на запад, хотя прекрасно знал, что с мостовой ничего не увидит.

— Не шутишь?

— Там есть вращающийся ресторан — могли бы зайти.

— Вроде, его закрыли, — вспомнил Грэм.

Она передернула плечами, вытянула вперед руки и прогнула спину.

— Неужели? Какая жалость.

— Так или иначе, это превосходит мои финансовые возможности, — засмеялся Грэм. — Если проголодаешься, куплю тебе гамбургер и чипсы. Годится?

— Пойдем сегодня в зоопарк, — потребовала Сэра, глядя на него сверху вниз.

— Там шимпанзе и аардварк. — Ему было приятно, что удалось ее рассмешить.

— Да, решено — в зоопарк, — подтвердила она из оконного проема.

— Серьезно? — Он слышал, что за билеты дерут несусветные деньги, но если ей хочется, он согласен.

— Не знаю. — Она снова повела плечами. — А почему бы и нет?

— По каналу как раз можно дойти до зоопарка. Хоть и далековато, но дорога хорошая. Через Кэмденский шлюз. — Он уже устал задирать голову.

Сэра ухватилась за край подоконника и попыталась поднять раму спиной. Застряла, а признаться не хочет, подумал Грэм. Самолюбие не позволяет. Гордая. Совсем как я. Может, раздобыть где-нибудь лестницу и заделаться спасателем? Ему самому стало смешно от этой мысли.

— А ты в курсе, что канал проходит точно под этим домом? — спросила Сэра.

— Впервые слышу. Это правда?

— Конечно. Прямо под нами, — кивнула она. — Я проверяла по карте. Поразительно, да?

— Должен быть и потайной ход.

— Можем прокопать. Туннель.

В ее голосе зазвучали хрипловатые нотки; Грэм хотел было посмеяться, но передумал: она и так раздражалась и переживала оттого, что застряла в окне и отвлекает его разговорами, пытаясь незаметно поднять застрявшую раму.

— У тебя какие-то трудности? — Он собрал в кулак все свое самообладание, чтобы сохранять серьезный вид.

— Что? — переспросила Сэра, но тут же ответила: — Нет-нет, с чего ты взял? — Она прокашлялась. — Что поделывал на досуге?

— Да ничего особенного, — с улыбкой ответил Грэм. — Ждал встречи с тобой.

Сэра состроила гримасу и издала подобие смешка. Он продолжал:

— Опять рисовал твои портреты.

— Получилось?

— Пока не так, как хотелось бы. Я их порву.

— Зачем?

— Тебя трудно рисовать. — Он посмотрел, нет ли кого-нибудь поблизости. — Если согласишься мне позировать, можно будет сделать хотя бы один приличный портрет.

— Ты хотел сказать «неприличный».

Грэм засмеялся:

— Это было бы совсем здорово! Но меня устроит, если ты просто посидишь неподвижно.

— Посмотрим. Может, когда-нибудь потом. Ну ладно. Хорошо. Обещаю.

— Ловлю на слове.

— Правильно делаешь.

— Так ты спускаешься или нет? — спросил он. Сэра застряла всерьез. Когда она отвернулась, Грэм заметил, как напряжены ее плечи и выгнута спина. До него донеслось что-то похожее на ругательство.

— Да, да, минутку. — Она снова смотрела на него. Грэм заметил, как Сэра отжалась от подоконника, не поднимая головы. Черные волосы прятали ее, словно чадра. Он решил перейти с мостовой на тротуар. Сэра закряхтела, рама скрипнула. Теперь на Грэма смотрело ее торжествующее лицо с широкой улыбкой. Оттолкнувшись от подоконника, она помахала и выпалила:

— Так-то лучше. Сейчас спущусь.

На дальнюю прогулку ее не хватило — дойти удалось только до Кэмденского шлюза. Большую часть времени они провели в магазине изопродукции, разглядывая постеры, а потом посидели в кафе. Возвращаться домой пешком Сэра отказалась, и от Кэмден-Тауна до Эйнджела они проехались на метро.

В подземке Грэм, собравшись с духом, задал ей те вопросы, которые давно вертелись у него на языке. Стук колес придавал разговору какую-то анонимность, отчего Грэм почувствовал себя более уверенно. Он спросил: она перебралась в Лондон ради Стока?

Сэра долгое время сидела неподвижно, потом покачала головой.

Она перебралась сюда в поисках убежища, спасения. В большом городе легче спрятаться, затеряться, а вдобавок здесь у нее были знакомые — взять хотя бы Слейтера. Сток тоже обретался здесь, но она никогда не питала иллюзий по поводу прочности их отношений. Переезд в Лондон, сказала Сэра, позволил ей стать собой, вновь обрести почву под ногами. Но Сток... был ей необходим, как своего рода якорь; он неотвязно преследовал ее, словно бес — но бес давно знакомый и не менявшийся во всех пертурбациях ее жизни.

На самом деле она понимала, что они не созданы друг для друга; она его не любила, но и уйти оказалась пока не готова. К тому же от него так просто не уйдешь.

Тут она замолчала, будто и без того наговорила лишнего. Через некоторое время она повернулась к Грэму и погладила его по щеке:

— Извини, Грэм. Я от тебя вижу только хорошее, мне с тобой легко. Это немало. Ты даже не догадываешься, как это много.

Он накрыл ладонью ее руку. Храбрясь, она изобразила улыбку.

— Приятно, что ты видишь от меня только хорошее, — сказал он (понижая голос: как-никак вокруг были люди),_ Но я не хочу, чтобы мы и дальше оставались как брат с сестрой

Ее лицо застыло; у Грэма упало сердце, когда он понял, что едва не прикоснулся к запретной теме. Но Сэра без грусти произнесла:

— Если ты больше не захочешь со мной встречаться, я не обижусь, — и, отведя глаза, высвободила руку. Поколебавшись, он обнял ее за плечи.

— Я вовсе не то имел в виду, — сказал он. — Мне нравится с тобой встречаться. Я бы ужасно скучал, если бы... ну... если бы ты куда-нибудь уехала. — Он запнулся и на миг закусил губу. — Но ведь я о тебе ничего не знаю. Чем ты занимаешься; какие у тебя планы; где собираешься жить — здесь или еще где-нибудь. Мне от этого все время не по себе.

— Мне тоже, — сказала она и дотронулась до его руки, лежащей у нее на плече. — Думаю остаться здесь. Попробую поступить в КМК. Я уже была зачислена... года три-четыре назад, но учиться не стала. Может, в этот раз получится. Если примут.

Он закусил губу. Как себя вести: признаться, что ему ничего не говорят буквы КМК, или кивнуть, или одобрительно хмыкнуть?

— А на какое отделение?

Она повела плечами, сжала и разжала свои длинные пальцы.

— На фортепианное. Кажется, я еще не утратила навыков. Хотя, конечно, занимаюсь гораздо меньше, чем нужно. Вероника оставила мне свою электропианолу — ну, не свою, а кого-то из бывших приятелей... техника игры примерно одна и та же, но, конечно, это не рояль. — Сэра снова пожала плечами, разглядывая свои пальцы. — Посмотрим, что получится.

Грэм облегченно вздохнул. Королевский музыкальный колледж — вот что это такое. Ну, разумеется: Слейтер упоминал, что она неплохо играет на рояле.

— Надо тебе как-нибудь поиграть на пианино в пабе, — предложил он. Сэра улыбнулась:

— Там видно будет. — Она глубоко вздохнула, и Грэм почувствовал, как ее хрупкое плечо шевельнулось под толстой клетчатой рубашкой. — Не исключено, что именно этим и займусь. Мне еще надо как-то определиться в этой жизни. Хорошо, что рядом есть ты. С тобой мне легче думается. — Она заглянула ему в глаза, словно ожидая найти в них ответ; на бледном лице ее собственные карие глаза под густыми бровями казались растерянными и пустыми; он не выдержал этого взгляда и смущенно улыбнулся.

Внезапно его охватило отчаяние, он почувствовал себя одиноким, брошенным и обманутым, почему-то ему захотелось оказаться как можно дальше от этой стройной черноволосой женщины с напряженным лицом и тонкими пальцами. Впрочем, это ощущение так же внезапно развеялось, и он попробовал представить, чем она сейчас дышит, как настроена.

Поезд метро дернулся и замедлил ход. У Грэма возникло странное видение: будто их вагон ни с того ни с сего пробил кирпичную кладку и глиняную стену туннеля, а потом вломился в канал, проходящий под домом Сэры; просто случайно свернул в какой-то старый заброшенный тупик, промчался мимо станции и врезался в черные воды древнего русла под холмом. Он попытался представить, как изобразил бы эту сцену на рисунке, — но ничего не вышло. Грэм тряхнул головой, отгоняя эти мысли, и снова устремил взгляд на Сэру, которая с принужденной улыбкой подалась вперед; между тем поезд прибыл на станцию.

— Всю жизнь люди слишком быстро проникались ко мне добрыми чувствами, Грэм, и все по каким-то надуманным причинам. Когда узнаешь меня получше, ты, скорее всего, изменишь свое мнение.

Двери открылись; она встала со своего места; выходя на платформу, Грэм широко улыбнулся и покачал головой:

Ни за что.

Уже наступил июнь, но узнал ли он ее получше? Если да, то ненамного: разве что увидел еще несколько проявлений ее настроения — и плохого, и хорошего. От этого она стала только желаннее; он ловил себя на том, что пытается вдохнуть запах ее волос, когда заходит с ней в паб, что косит глаза на ее груди, обтянутые джемпером или трикотажной майкой, что руки так и тянутся к ним — дотронуться и не отпускать.

Но каждый раз возникала какая-то преграда; на прощание Сэра всегда целовала его легким поцелуем, и у него появлялась возможность ее обнять, сомкнуть руки на узкой спине; на миг прижаться к ней всем телом; но от него не могло укрыться, как она напрягалась, если только его руки скользили ниже талии, а когда он пытался поцеловать ее более страстно или прижать покрепче, она вырывалась и отрицательно качала головой. Он, по сути, отказался от всяких попыток установить, где предел дозволенного.

Что же дальше? Из ее разговоров можно было заключить, что Сток уже исчез с горизонта, что она наконец-то свободна, избавлена от его влияния и от этой привязанности, что Грэм становится ей все более и более близким... другом.

Размечтался, сказал он себе. Возомнил невесть что. Сейчас он стоял на Пентонвилл-роуд, у телефонного узла, оклеенного афишами спектакля «Воза Альберт», и убеждал себя не строить напрасных иллюзий. Надежды и мечты имеют свойство испаряться.

Но в ушах до сих пор звучал ее голос, услышанный утром в телефонной трубке.

— Может, зайдешь ко мне? — предложила она. — Попробую соорудить какой-нибудь салат.

— К тебе? Домой? — рассмеялся он. — Я не понималь, ты сказаль «антрэ, мон шер»? Ничего, что я по-французски? — У него было прекрасное настроение, но он тут же пожалел, что начал дурачиться.

— А что тут удивительного, Грэм?

У него пересохло в горле; он что-то ответил, но теперь уже не мог вспомнить.