Он сидел на берегу реки Лиари. Один. Смотрел на лодки, плывшие вниз по течению, к морю. Большинство разноцветных суденышек шло под парусами, другие, помельче, двигались силой своих шумных моторов, но все они в конце концов достигнут моря. На противоположном берегу, вдоль которого тянулась Мирза-Алам-Хан-роуд, живописные, битком набитые автобусы плевались выхлопными газами. Время от времени проезжали моторикши, собранные из мопедов.

Двое детей, мальчик и девочка, спустившись к самой кромке воды, запускали пестрый воздушный змей. За ними шла женщина.

Его сейчас знала вся страна, но для него это не имело значения. Это было даже некстати. Почитатели посылали ему в мечеть расшитые шальвары, благовония, сандалии. Девушки предлагали ему себя, а старики валялись в ногах.

Однако он не нуждался ни в чем и не мог ничего им предложить, кроме божественного света.

Человеческое существо, глядя на мир, становится пустым и ничтожным, потому что видит только зыбкий мираж. Временами ему там видятся змеи и розы, переливчатые рассветы и трупы. Беспрестанно изменяясь, этот мираж и зрителя принуждает меняться. Человек на заре уже не тот, что на закате, а в полдень не тот, что в полночь. Человек зимой не тот, что весной. Подросток не то же самое, что старик. Если же человек принимается смотреть на мир, то превращается в клубящийся туман, не имеющий твердой основы, носимый по воле ветра.

В непроницаемый туман, куда божественный свет и впрямь не может проникнуть.

Представители духовенства такие же. Читают свои книги, а думают лишь о самих себе. О своей собственной экзальтации.

Он покачал головой. Накануне он воспользовался темнотой, чтобы сходить в один из кинотеатров Карачи на показ какого-то индийского фильма, болливудской поделки.

И смеялся над лицемерными предлогами, выдуманными сценаристом, чтобы показать прелести героини, чтобы пощекотать похотливость самцов и возбудить у самок желание отождествить себя с этой пухлой красотой. Сама же история была просто нелепа: речь шла о юной девушке, которую из-за незаконной беременности преследовала собственная семья, и та, чтобы заработать на жизнь и воспитать дочку, стала танцовщицей в сомнительном заведении. Пока один мужчина не увлекся ею — до потери рассудка, разумеется. И хотя мужчина был не в ладах с законом, она спасла его из когтей врагов и исправила своей пылкой любовью.

При одном воспоминании об этой истории, назидательной и жалкой одновременно, он прыснул со смеху.

Не столько даже убожество людей удручало его, сколько их неисправимый инфантилизм. Их агрессивность была агрессивностью бабуинов. Страсть — волнением лисы в пору течки. А стремления не выше, чем у ужа, который ищет сухой камень на солнышке.

Женщина окликнула детей, слишком близко подошедших к реке. Воздушный змей упал в воду, и они хныкали. Она взяла из рук мальчика палочку, на которую накручивалась нитка, и стала осторожно подтягивать потерпевший крушение воздушный корабль к себе, стараясь не сломать. Ребенок спросил, полетит ли он снова.

— Когда высохнет, — ответила она.

Женщина поднялась на берег, держа промокшую игрушку обеими руками. На какой-то миг ветерок прижал ее темное сари к совсем еще юным формам. Она заметила Эманаллу и застыла, удивленно воззрившись на незнакомца. Дети обогнали ее, продолжая идти вверх по дороге. Он выдержал взгляд, и, хотя внешне остался безучастным, его это слегка позабавило.

В конце концов она сделала к нему несколько шагов и вытянула шею.

— Это точно ты, — сказала она вдруг хрипло, прерывающимся голосом.

Какое-то время они молчали, глядя друг на друга.

— Я все думала… — сказала она, сглотнув слюну. — Все думала, как такой человек, как ты, наби, может выносить жизнь.

Он звонко рассмеялся, и в теплоте этого смеха чувствовалась какая-то глубинная юность. Она тоже невольно засмеялась, заразившись быть может.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Разве ты не посланец Господа? Ты же видишь ангелов и исцеляешь больных и раненых. А тебя окружают эти прямоходящие четвероногие!

— Сколько горечи!

Была ли она сама ранена? Наверняка, раз называла себе подобных четвероногими.

Дети окликнули ее, спрашивая, высох ли воздушный змей, и она ответила, что скоро высохнет.

— Это твои?

— Нет, наби, это дети моего брата, он вдов и немощен. У меня самой нет детей.

Неужели бесплодна? Ведь красива и по возрасту должна быть замужем.

— Так ты жалуешься на своего мужа?

— У меня его нет, наби.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Тебе не понять… — пробормотала она. — Ты живешь в другом мире, в мире веры.

Он подавил улыбку.

— Может, поэтому я и смотрю на мир более спокойным взглядом. Почему ты называешь людей четвероногими?

— А разве ты сам не видишь? Нажива и разврат — вот их единственные цели в жизни. Как я могу связать свою жизнь с диким зверем?

Горячность ее тона выдавала возмущение.

— Даже диких зверей можно укротить, — ответил он, удивившись. — Но, честно говоря, они не дикие звери. Разве ты не видела, как они откликнулись на слово Божье?

— Но кто же им снова его напомнит?

— Ты.

— Я? — воскликнула она удивленно. — Но я всего лишь женщина, И даже не совершила паломничества…

— Не все верующие совершили паломничество. Разве ты не Божье создание?

— Но они отворачиваются от меня, потому что я женщина и не ношу покрывала.

Эманалла кивнул.

— Эти люди не знают Книги. Пророк нигде не говорит, что женщина ниже мужчины. Что же касается покрывала, то он советовал закрывать женам лица, дабы избежать нескромных речей, но не говорил: «прикажи». Покрывало носят из скромности, однако это не принуждение.

Она удивленно покачала головой.

— И все же… Ты мужчина, да еще, кроме того, святой. Разве женщина посмеет сказать им, что они заблуждаются, и напомнить им Книгу? Прости, я отвлекла тебя от твоих размышлений. Но я была взволнована и удивлена… Такой просветленный человек, как ты… Не сердись на меня за дерзость.

— Я и не думаю, — сказал он, разочарованный тем, что не убедил ее. — Да хранит тебя Бог.

Она собралась продолжить свой путь.

— Воздушный змей высох, — сказал он.

В самом деле, уже вся вода стекла с промасленной бумаги. Только на тростниковом каркасе еще кое-где виднелись следы сырости. Подошли дети и с любопытством уставились на человека.

— Тетя, — сказала девочка, — а это не тот актер, которого мы видели по телевизору?

Эманалла подавил беззвучный смех. Молодая женщина одернула племянницу и доверила воздушный змей мальчугану, посоветовав подняться повыше и раскручивать нитку, когда его подхватит ветер.

— Дети, — заметила она, — не умеют отличать реальность от вымысла.

Выходит, раз его видели по телевизору, он превратился в сказку!

— Этим они не отличаются от взрослых, — возразил Эманалла. — Чем более проницательными считают себя люди, тем чаще принимают все за вымысел. Кроме самих себя, разумеется.

— Вот и ответ на вопрос, который ты не задавал, — сказала она. — Я не хочу быть для мужчины ни животным из плоти, ни вымышленным существом. Скажи, наби, это возможно?

Она изъяснялась удивительно естественно и непринужденно.

— Это дано не всем. Ведь тогда нужно сначала воспитать этого человека, прежде чем связать себя с ним.

— Воспитать? Неужели люди — дети?

— Те, что видят только плоть или вымысел или же вымысел о плоти, — да.

— И как же их воспитывают?

— Я тебе уже сказал. Им напоминают слова пророка. Ибо в Книге есть все. Их учат серьезности и внутренней улыбке. И жару сердца.

— Как же этому учат?

— Напоминая людям, что они живут один только день и, если не пропитаются полуденным светом, их ночь будет вечной.

Она по-прежнему стояла перед ним в задумчивости.

— Я неисправимая болтунья! — сказала она наконец. — Опять отняла у тебя время.

— Если я научил тебя чему-нибудь, оно не пропало даром.

— Ты часто приходишь сюда?

Он опять бросил на нее вопросительный взгляд.

— Хочешь вернуться?

— Я больше не осмелюсь, наби…

— Я ведь сказал, если я научил тебя чему-нибудь, ты можешь прийти завтра.

— Какая же я несчастная, — сказала она, улыбаясь.

— Почему?

— Потому что догадываюсь, что единственный мужчина, которого смогу полюбить, — это наби.

Она испытующе смотрела на него некоторое время, наверняка подыскивая слова. Потом тряхнула головой и сказала:

— Да пребудет с тобой Господь.

И побежала догонять детей на берегу.