Женщина в камышах
Ветер раскачивает из стороны в сторону обвисшие ветви плакучих ив и морщит поверхность длинного плёса. Лесистые холмы далеко на западе и отделившие их от реки заливные луга испещрены тенями плывущих по летнему небу облаков. У того берега Черуэлла молодой человек, студент последнего курса, орудуя шестом, ведёт вверх по течению лодку-плоскодонку. На носу лодки, лицом к нему, удобно откинулась на спинку сиденья девушка в тёмных очках. Она опустила правую руку за борт, вода журча обегает её пальцы. Студенту двадцать три года, он филолог, его специальность — английский язык; девушка двумя годами моложе и изучает французский. На нём хлопчатобумажные армейские брюки и синяя трикотажная водолазка; на ней широкая юбка в сборку — «под крестьянку», тёмно-зелёная, с плотной красно-белой вышивкой; белая блузка; волосы повязаны красным узорчатым платком. У босых ног небрежно брошены сандалии, плетённая из тростника корзинка и несколько книг.
Вид у молодого человека вполне современный, даже для сегодняшнего дня: сегодня не прошла бы только короткая стрижка. А вот её длинная — по щиколотку — сборчатая юбка и блузка с короткими рукавами-буфф старомодны даже для того времени; цвета слишком кричащие, стремление не казаться «синим чулком» слишком явное… чуть-чуть раздражает, потому что необходимости в этом вовсе нет. Она, если использовать студенческий жаргон того времени, «готова к употреблению»: есть в ней и физическая привлекательность, и утончённость, и некая лишённая холодности элегантность; она это знает и потому держится свободно, даже несколько равнодушно. Зато её младшая сестра одевается куда лучше: хоть умри, ни за что не наденет на себя допотопное деревенское тряпьё. Но девушка в лодке охотно идёт на риск, может, потому, что уже помолвлена (хотя и не со своим нынешним гондольером), а может, просто уверена — положение и репутация не позволят заподозрить её в вульгарности, отсутствии вкуса или в аффектации. Прошлой зимой, например, она появилась на сцене студенческого театра в сетчатых колготках, длинноволосом золотисто-каштановом парике и университетской мантии, вызвав бурный восторг всего зала. «Если б Рита классиков читала…» Имелось в виду, что фамилия Риты — Хейуорт. Но успех был вызван не фривольными шуточками об Аспасии и гетерах и не коронной песенкой «В тёплой атмосфере шёл симпозиум, когда я являлась в неглиже» (сочинённой, кстати говоря, именно нынешним гондольером), но несомненным очарованием и пикантностью мимесиса.
У неё тёмные, чётко очерченные брови, прямой взгляд очень ясных карих глаз и тёмные волосы — настолько тёмные, что иногда, при определённом освещении, они кажутся чёрными; классической формы нос; крупный рот чуть улыбается — всегда, даже когда она задумчива; даже сейчас, когда она вглядывается в собственные пальцы, омываемые бегущей водой; она всегда словно вспоминает забавную шутку, услышанную всего час назад. В мужских колледжах за сёстрами закрепилось прозвище Божественные близняшки. Иначе их никто за глаза и не называет, хотя они вовсе не близнецы: одна старше другой на год, и этот год разделяет их не только в учёбе, но и во многом другом. Когда одна была на первом курсе, а вторая соответственно на втором, они порой одевались одинаково, что и породило прилипшее к ним прозвище. Но теперь, когда их заметили, каждая могла позволить себе быть самой собой.
Божественные близняшки, «снизошедшие» на оксфордскую землю, отличались от остальных и ещё кое в чём. Они долго жили за границей, так как отец их был послом. Он умер в тот год, когда началась война, а годом позже их мать снова вышла замуж, и снова — за дипломата, только на этот раз — американского. Всю войну девушки провели в Соединённых Штатах, и аура иной культуры всё ещё витала над ними… они были более открыты, в их речи всё ещё слышался слабый акцент (несколько позже он исчезнет); в них чувствовалась некая раскованность, которой недоставало студенткам-англичанкам, выросшим при карточной системе, под вой сирен. И помимо всего прочего, они были богаты, хоть и не выставляли этого напоказ. Их английские родители не испытывали особой нужды в деньгах, а американский отчим (правда, у него были ещё дети от первого брака) вообще оказался человеком далеко не бедным. Им было и так многое дано, а тут ещё и ум, и привлекательная внешность… это могло показаться уже не вполне справедливым. Близких подруг у сестёр в университете не завелось.
Девушка поднимает глаза на работающего шестом спутника:
— Моё предложение остаётся в силе.
— Да я с удовольствием. Правда. Мне нужно размяться. Зубрил последние три дня как оглашённый.
Он отталкивается шестом, поднимает его над водой, перекидывает вперёд, пока не ощутит беззвучный толчок о дно реки, ждёт, чтобы поступательное движение лодки поставило шест вертикально, отталкивается снова, теперь используя волочащийся сзади шест в качестве руля, корректирует направление и снова переносит шест вперёд. Лицо его складывается в гримасу.
— Провалюсь как пить дать. Кожей чувствую.
— Кто бы говорил! Спорим, сдашь лучше всех.
— Уступаю пальму первенства Энтони.
— Он больше всего боится древней истории. Думает, на степень первого класса ему не потянуть.
Она смотрит поверх очков, словно старый профессор; произносит притворно-мрачным тоном: «Фукидид — самое слабое моё место».
Он усмехается. Она оборачивается, смотрит вперёд, на реку. Вниз по течению движется другая плоскодонка, в ней четверо второкурсников — девушка и трое ребят. Замечают идущую против течения лодку. Один из студентов оборачивается к девушке, что-то говорит ей; теперь все четверо вглядываются в гондольера и его спутницу — лениво, притворно-равнодушно, как смотрят умудрённые жизнью прохожие на местных звёзд первой величины: Зулеек и прекрасных принцев-старшекурсников. «Звёзды» не обращают внимания; они привыкли.
Ещё несколько сотен ярдов, и молодой человек оставляет шест волочиться за лодкой подольше; тыльной стороной ладони отирает пот со лба.
— Слушай, Джейн, я что-то совсем дошёл. И чертовски проголодался. И мне кажется, «Виктория» сегодня закрыта.
Девушка выпрямляется на сиденье, улыбается сочувственно:
— Так давай пристанем где-нибудь здесь. Я не против.
— Впереди как раз должен быть канал. Можно войти туда. От ветра укрыться.
— Прекрасно.
Через минуту обнаруживается канал — старый дренажный ров, идущий под прямым углом от берега реки на восток; по обеим сторонам рва — обсаженные ивами заливные луга. Прогулочная дорожка — на другом берегу реки. Устье канала украшает облезлая доска: «Частное владение. Высадка на берег строго запрещается». Но, войдя в канал, они обнаруживают там ещё одну лодку. В ней двое старшекурсников, один растянулся на носу, другой — на корме: читают; между ними — открытая бутылка шампанского. Обёрнутое золотой фольгой горлышко привязанной за кормой второй бутылки покачивается в зеленоватой прохладной воде. Тот студент, что повыше, с копной светлых волос и раскрасневшимся лицом, поднимает голову и вглядывается в нарушителей покоя. У него странные, чуть водянистые серо-зелёные глаза, лишённый всякого выражения взгляд.
— Бог ты мой! Джейн, милочка! Дэниел! Неужели от друзей в этом мире нигде не укрыться?
Дэниел замедляет ход лодки, усмехается, глядя сверху вниз на обладателя пышной шевелюры, на учебник в его руке:
— Ну и притворщик же ты, Эндрю! Зубришь! А мы-то верили в тебя.
— Ты не так уж прав, мой милый. Это всё из-за моего престарелого родителя. Представляешь, поставил сотню фунтов, что я провалюсь.
Джейн находит всё это весьма забавным. Улыбается:
— Ужасная подлость с его стороны. Бедный ты, бедный!
— Оказывается, тут даже кое-что увлекательное можно найти, правда, Марк?
Второй студент, постарше Эндрю, бурчит что-то, не соглашаясь.
— Слушайте, — предлагает он, — может, глотнёте шипучки?
Джейн снова одаряет их улыбкой:
— В отличие от вас мы и в самом деле собираемся поработать.
— У вас обоих отвратительно плебейские наклонности.
Все смеются. Дэниел машет им рукой и берётся за шест. Они отплывают на несколько ярдов. Джейн закусывает губу:
— Ну, теперь весь Оксфорд будет сплетничать, что у нас роман.
— Держу пари, что не будет. Эндрю сам до смерти боится, что все в Буллингдоне узнают про его зубрёжку.
— Бедненький Эндрю.
— Богатенький Эндрю.
— Интересно бы узнать, что на самом деле скрывается за этим низеньким лобиком.
— Он вовсе не такой дурак, каким представляется.
— Не слишком ли безупречно это представление?
Он смеётся в ответ, отталкиваясь шестом, ведёт лодку сквозь густеющие стебли водяных лилий; продирается через заросли цветущей таволги. Ветер: цветущий на берегу боярышник осыпает их дождём белых лепестков. Девушка достаёт из воды путаницу соцветий, поднимает повыше — блестящие капли стекают в воду у самого борта. Потом бросает их обратно.
— Может, тут?
— Там подальше есть прудик или что-то вроде того. Во всяком случае, раньше был. В прошлом году мы с Нэлл часто сюда заплывали.
Она внимательно рассматривает его поверх тёмных очков. Он пожимает плечами, улыбается:
— Чтоб без помех целоваться на свежем воздухе.
— Какая отвратительно идиллическая пара.
На его лице — довольная усмешка. Впереди, в осоке, попискивает камышовка; плоскодонка огибает первую полосу тростниковых зарослей; за ними — сплошь заросшая камышом и рогозом вода.
— Чёрт возьми. Всё напрочь заросло. Сейчас, толкнусь ещё разок.
Он погружает шест в воду и толкает лодку изо всех сил туда, где — как ему кажется — посреди стоящих стеной стеблей светится свободное пространство. Девушка чуть слышно вскрикивает, когда судёнышко врезается в зелёную преграду, прикрывает руками голову. Плоскодонка проходит ярда три, натыкается на что-то мягкое, останавливается, её нос приподнимается над водой.
— Проклятье.
Джейн поворачивается, смотрит вперёд, за борт. Вдруг — он в этот момент пытается вытянуть из ила шест — резко оборачивает к нему побелевшее удивлённое лицо, рот её в ужасе раскрыт. Она выдыхает:
— Дэниел! — и прячет лицо в ладонях.
— Джейн?
— Назад, скорей назад!
— Что случилось?
Она передвигается на сиденье, жмётся к противоположному борту, закрыв нос и рот ладонью.
— Ох, какой запах ужасный! Пожалуйста, скорей назад.
Но он бросает шест, перешагивает через дощатое сиденье, вглядывается в воду за бортом; теперь видит и он…
Чуть ниже поверхности воды, прямо под носом лодки, — обнажённое серовато-белое женское бедро. Чуть впереди, в камышах, — прогалина, видимо, там — верхняя часть тела: спина, голова… Ноги скорее всего в воде под днищем лодки, их не видно.
— Господи!
— Кажется, меня сейчас вырвет.
Он поспешно поворачивается к ней, с силой пригибает её голову к коленям; пробирается назад, к своему шесту, так резко выдёргивает его из ила, что чуть сам не опрокидывается на спину, восстанавливает равновесие и пытается отвести лодку от этого места. Судёнышко некоторое время сопротивляется, потом послушно скользит назад, в свободное от камышей пространство. Он видит, как что-то отвратительное, бесформенное всплывает на поверхность там, где они только что были.
— Джейн, ну как ты?
Она чуть кивает, не поднимая головы от колен. Он неловко маневрирует, пытаясь развернуть плоскодонку. Потом, яростно орудуя шестом, ведёт её к устью канала, за первую полосу тростника, останавливает у берега и закрепляет воткнутым в дно шестом. Опускается перед девушкой на колени.
— С тобой всё в порядке?
Она кивает, медленно поднимает голову и вглядывается в его лицо; потом странным жестом снимает тёмные очки и снова смотрит.
— Ох, Дэн!
— Ужас какой.
— Это…
— Я знаю.
С минуту они глядят друг на друга, не в силах осознать случившееся, потрясённые встречей со смертью, разнёсшей вдребезги их утренний мир. Он берёт её руки в свои, осторожно сжимает; глядит в сторону устья:
— Пожалуй, надо сказать об этом Эндрю.
— Да, конечно. Мне уже лучше.
Он снова с беспокойством вглядывается в её лицо, потом поднимается и спрыгивает на берег. Бежит по высокой траве в сторону реки. Девушка сидит, положив голову на высоко поднятые колени, словно не хочет больше смотреть на белый свет.
— Эндрю! Эндрю!
Две головы поворачиваются в его сторону, глядят сквозь ивовую листву; он останавливается, смотрит с берега вниз.
— Мы обнаружили в воде труп.
— Что?
— Труп. Мёртвое тело. Кажется, это женщина. В камышах.
Студент по имени Марк, несколькими годами старше Эндрю и Дэна, поднимается и шагает на берег. Он загорелый, усатый, с ясными серыми глазами… Дэниел знает о нём только то, что это один из ничем не примечательных приятелей Эндрю Рэндалла, которых у него везде и всюду полным-полно.
— Точно?
— Абсолютно. Мы на него наткнулись. Можно сказать, прямо в него врезались.
К ним присоединяется Эндрю.
— А Джейн где?
— В лодке осталась. Она ничего. Просто перепугалась.
— Пойдём-ка посмотрим, — говорит Марк.
— Минуточку, мой милый.
Эндрю спускается в лодку, шарит в кармане плаща, извлекает серебряную плоскую флягу в кожаном футляре. Теперь они втроём быстро шагают по берегу туда, где осталась Джейн. Она поднимает голову. Эндрю спускается в лодку, откручивая колпачок фляги.
— Ну-ка глотни капельку, Джейн.
— Да всё нормально.
— Это — приказ. Один капелюнчик, и всё тут.
Она подносит флягу к губам, глотает, на миг у неё перехватывает дыхание.
Марк оборачивается к Дэниелу:
— Покажи-ка мне, где это.
— Зрелище кошмарное. На черта…
Серые глаза смотрят сурово.
— Я участвовал в десанте у Анцио, старина. И кстати, тебе-то когда-нибудь доводилось видеть утопшую овцу, долго пролежавшую в воде?
— Да, Господи, мы же прямо врезались в этот…
— Понял. Всё равно надо проверить.
Дэниел колеблется, потом идёт за ним вдоль берега, туда, где тростники выступом перегораживают канал.
— Примерно вон там. — Он указывает рукой. — Посредине.
Марк сбрасывает ботинки, спускается с берега, раздвигая стебли, делает шаг вперёд, нащупывая дно. Нога проваливается в ил, он ищет опору потвёрже, шагает дальше. Дэниел оборачивается. Видит Джейн: она стоит в высокой траве, ярдах в сорока от него, глядит в его сторону. Эндрю подходит к нему, протягивая флягу. Дэниел отрицательно мотает головой. Камыши уже сомкнулись позади Марка, полускрыв его от глаз, вода достаёт ему выше колен. Дэниел отводит взгляд, рассматривает пурпурные хохолки иссопа на берегу. Две синих стрекозы, сверкая прозрачными, в чернильных пятнах крыльями, трепещут над цветками, потом улетают прочь. Где-то вдали, вверх по каналу, подаёт голос болотная куропатка. Спину Марка, обтянутую свитером цвета хаки, не разглядеть среди тесно стоящих зелёных стеблей, камыши смыкаются, дав ему пройти; шорох, хлюпанье, плеск. Эндрю рядом с Дэном бормочет:
— Ставлю пять фунтов, девка какая-нибудь уличная. Опять наши доблестные американские союзнички развлекались. — Потом окликает: — Марк?
— Порядок. Нашёл.
Больше ничего Марк не говорит. Им кажется, что он необъяснимо долго остаётся невидимым в густых камышах, молчит — ни звука; время от времени то там, то здесь колышутся головки рогоза. Наконец он появляется, шагает, тяжело вытягивая ноги из ила, выбирается на траву, мокрый до бёдер, ноги облеплены чёрной грязью; от него несёт гнилью, илом; и ещё чем-то гадким пропитан воздух, сладковатым, страшным… Марк морщится, бросает взгляд туда, где стоит Джейн, и говорит очень тихо:
— Она довольно давно погибла. Вокруг шеи — чулок, в волосах червей полно.
Он наклоняется, срывает пучок травы, счищает грязь.
— Надо до «Виктории» поскорей добраться. В полицию позвонить.
— Ну слушайте, что за паскудство! Я только-только начал грызть гранит науки. И шампанским запивать.
Дэниел опускает глаза, ему не до шуток. Ему кажется — оба они презирают его… безвольного хлюпика из студенческой богемы, эстетствующего буржуа. Ему неприятно, словно его обманули, воспользовавшись плодами его собственного открытия. Но он ведь не участвовал в десанте при Анцио и вообще не нюхал пороху за те два бесцельно убитых года, что служил в армии. Втроём они направляются к Джейн. Марк берёт командование на себя:
— Вы оба лучше ждите здесь, пока фараоны не явятся. Думаю, вам стоит воспользоваться нашей стоянкой. И Бога ради, никого сюда не пускайте. Не надо, чтобы тут кто-то ещё топтался. Пошли, Эндрю.
Эндрю улыбается Дэниелу:
— За тобой пятёрка, старина.
— А я с тобой пари не заключал.
Дэниел на какой-то миг перехватывает его взгляд — умный, изучающе-насмешливый взгляд отпрыска старинного аристократического рода. Но только на миг. Ему протягивают плоскую флягу:
— Точно не хочешь глотнуть? Щёчки у тебя малость побледнели.
Дэниел решительно мотает головой. Эндрю посылает Джейн воздушный поцелуй и отправляется вслед за приятелем. Дэниел ворчит себе под нос:
— Бог ты мой, мне кажется, всё это просто доставляет им удовольствие.
— А кто этот второй?
— Да Бог его знает. Какой-то герой войны. Джейн глубоко вздыхает, чуть улыбается Дэниелу:
— Ну вот, мы с тобой опять стали притчей во языцех.
— Приношу глубочайшие извинения.
— Это же я предложила.
От берега кричит Марк и машет рукой: зовёт к себе. Дэниел машет в ответ.
— Ты иди, Джейн. Я пригоню лодку.
Когда он добирается до устья канала, она уже стоит на берегу под ивами. У её ног — неоткупоренная бутылка шампанского. Она корчит гримаску:
— Прощальный дар сэра Эндрю Эйгхмырьчика.
Дэниел смотрит на реку: вторая плоскодонка уже успела отойти сотни на полторы ярдов, ищет укрытия от ветра у противоположного берега. Он привязывает своё судёнышко, спрыгивает на берег, подходит к Джейн, зажигает сигарету. Они усаживаются лицом к реке, спиной к этому ужасу, что остался в сотне ярдов за ними. По реке идёт ещё одна плоскодонка, в ней — пятеро, а то и шестеро, шестом неумело работает девушка; вскрик, смех — она чуть было не выронила шест.
— Он не сказал — она молодая?
— Нет.
Она протягивает руку, берёт из его пальцев сигарету, затягивается, возвращает сигарету ему. Дэниел говорит:
— Во время войны — совсем мальчишкой — я помогал урожай собирать, так там кролик под нож жатки попал. — Он замолкает.
Она смотрит не на него — на реку.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Это как ночной кошмар.
— Это всё, что я о том дне запомнил. Из всего лета.
Джейн опирается спиной о ствол ивы, чуть повернувшись к нему, откидывает голову. Тёмные очки она оставила в лодке. Чуть погодя она закрывает глаза. Он смотрит на её лицо, ресницы, губы… на эту — такую серьёзную — девушку, которая порой изображает возмутительницу спокойствия. Она тихонько произносит:
— На берегах спокойных вод…
— Вот именно.
И наступает молчание. Ещё две лодки проходят по реке, возвращаясь в Оксфорд. Густеют облака; огромная перламутрово-серая дождевая туча горой надвигается с запада, из-за Кумнорских холмов, скрывая солнце. Он смотрит на небо.
— Тебе не холодно?
Она качает головой, не открывая глаз. Над ними рёв: низко, под облаками — огромный американский бомбардировщик, «летающая крепость», медленно летит на запад, направляясь на базу в Брайз-Нортон. Может, Эндрю прав и там, в самолёте, летит убийца? В бейсбольной кепочке, он не переставая жуёт резинку, вглядываясь в панель управления. Самолёт уже ушёл далеко, теперь это всего лишь чёрное пятнышко на небосклоне, когда Джейн вдруг произносит:
— Может, так и надо было. Чтоб именно мы её нашли.
Он поворачивается к ней, видит, что глаза её открыты и внимательно глядят на него.
— Как это?
— Ну, просто… То, как мы все жили эти три года. И какова реальность.
— Эти три года — самые замечательные в моей жизни.
— И в моей.
— Я ведь встретил Нэлл… Тебя. Энтони. — Он разглядывает собственные ботинки. — И вообще.
— Какое отношение всё это имеет к реальности?
— Я полагал, у нас договор: не лезть в метафизику.
Она на миг замолкает.
— Я тут Рабле перечитывала. Вчера вечером. «Fais ce que voudras».
— С каких пор это считается грехом?
— Возможно, то, чего мы хотим, вовсе не существует. И не может осуществиться. Никогда.
— Но мы же и правда делали то, что хотели. Хотя бы отчасти.
— Живя где-то… внутри литературы. Вроде Телемского аббатства. В мире, далёком от реальности.
Он тычет большим пальцем назад, за спину:
— Ты что, хочешь сказать, что это — реальность?.. Да Бог ты мой, какая-то девка из Карфакса, которую подобрали…
— А тот твой кролик, что в жатку попал?
— Какое это к нам имеет отношение?
— А ты уверен, что не имеет?
— Конечно, уверен. — Он коротко усмехается. — Энтони был бы возмущён до глубины души, если бы слышал, что ты такое говоришь.
— Так, может, это его беда, а не моя?
— Вот расскажу ему всё, слово в слово.
Она ласково ему улыбается, потом низко наклоняет голову и говорит, уткнувшись лицом в укрытые крестьянской юбкой колени:
— Просто я очень боюсь, что эти три года окажутся самыми счастливыми в нашей жизни. Для всех четверых. Потому что мы любили, взрослели, хорошо проводили время. Никакой ответственности. Театр. Игра.
— Но ведь время-то мы проводили хорошо.
Она подпирает подбородок руками, смотрит на него внимательно. Потом неожиданно поднимается, идёт назад, туда, где лежит бутылка шампанского, поднимает её за золотистое горлышко. Возвращается с бутылкой к Дэниелу и, опять совершенно неожиданно, размахивается и швыряет бутылку в реку. Всплеск; бутылка погружается в воду, потом на миг выскакивает на поверхность и погружается снова, теперь уже насовсем.
Он смотрит на девушку удивлённо:
— Зачем ты это?
Глядя на реку, туда, где ушла под воду бутылка, она отвечает вопросом:
— Вы с Нэлл собираетесь пожениться, а, Дэн?
Он вглядывается в её застывшее лицо:
— С чего это ты вдруг решила поинтересоваться?
Она опускается на колени рядом с ним, отводит глаза.
— Просто так.
— А что, Нэлл говорила, что не собираемся?
Она качает головой:
— Вы же всё от нас скрываете, всё у вас секреты да тайны.
— Ты хоть понимаешь, что ты — единственная девушка, кроме, разумеется, Нэлл, с которой я отправился вдвоём на прогулку за последние полтора года? — Он легонько подталкивает её локтем. — Ох, Джейн, дорогуша, ну ради Бога… Хоть вы и сиротки заокеанские, и родные у вас далеко — по ту сторону Атлантики, нет нужды играть роль ужасно ответственной старшей сестры. Я хочу сказать, зачем же, по-твоему, я так упорно ищу работу здесь, в Оксфорде, на будущий год?
— Упрёк принят. Прости, пожалуйста.
— Нэлл вообще-то считает, что замужество и учёба на последних курсах — вещи несовместимые. Я с ней согласен. А официально объявлять о помолвке — это, извини… — Он умолкает, прикрывает глаза рукой. — Ох ты Боже мой! Ну и ляп. Это же надо — ляпнуть такое!
— Ты считаешь, это vieux jeu?
— Ох, Господи.
— Да нет, по-честному?
— Ты прекрасно знаешь, что я хотел сказать.
— Что мы с Энтони — ненормальные?
— Да вовсе нет. Просто… Ну, что ты — не Нэлл. А Энтони — не я.
Потупившись, она принимает его объяснение:
— Ясно.
Он внимательно изучает её лицо, выпрямляется:
— Джейн, поэтому ты и придумала эту прогулку вдвоём?
— Более или менее.
— Ну и глупышка же ты!
— Просто курица-наседка.
— А Энтони знает?
— Он сам и предложил.
Дэниел отворачивается, насмешливо фыркает, разглядывая Кумнорские холмы.
— Теперь всё ясно. Завтра он вернётся и умыкнёт Нэлл. По-тихому. Паршивцы. Заговор обручённых.
— Обращаем язычников в свою веру.
— Я думаю, Энтони просто иначе не может. Но, должен признаться, о тебе я был лучшего мнения.
Она улыбается, а он добавляет:
— Хотел бы я знать, где они наткнутся на труп.
— Идиот.
Он некоторое время молчит.
— Ну раз уж мы о секретах да тайнах… ты сама готова к тому, чтобы он обратил тебя в католичество?
— Я ещё не решила, Дэн.
— Жаль, ты моего отца не знала. На всю жизнь и думать о вере зареклась бы.
— Разве можно судить о вере по людям?
— А я всё-таки надеюсь, что у Энтони ничего из этого не выйдет.
— Почему это?
Он смотрит за реку, на затянутый тучами западный склон неба.
— Ты просто не представляешь себе, что это такое. Даже Энтони не представляет. Каково это — постоянно жить в тени храма. Приходится столько всего скрывать, столько прятать; тот, кто не испытал такого на собственной шкуре, не поймёт. Нереальность происходящего. Уход от жизни. Всё равно как ты только что рассуждала об Оксфорде. Только много хуже. Без возможности хорошо проводить время. — Он не отрывает глаз от потемневших Кумнорских холмов. — Я мог бы стать кем угодно, но верующим христианином — никогда в жизни.
— Ярко выраженный эдипов комплекс!
Взгляды их встречаются; улыбка; потом оба опускают глаза: застенчивость так свойственна юным, недавно повзрослевшим, остро ощущающим всё новое — новую ситуацию, вновь обретённое знание, неожиданное взаимопонимание… эти юные взрослые так погружены в себя, что слепы ко всему, кроме мгновений, несущих в себе ростки нового.
Дэниел глядит на часы:
— Они уже должны были дозвониться. Пойду гляну.
Он выходит из-под ив на широкий луг, глядит на восток, пытаясь различить вдали тёмные человеческие фигуры. Пару минут спустя она присоединяется к нему, тоже вглядывается в даль. Говорит, не поворачивая к нему головы:
— Я считаю, Нэлл очень повезло, Дэн. Мне хотелось тебе это сказать.
— Не больше, чем Энтони.
Горло у неё перехватывает, она шепчет:
— Ох уж эти мне везунчики, так счастливо живут!
И прежде, чем он успевает понять, почему в её словах слышится такая грустная насмешка, она произносит обычным тоном:
— Смотри, вон они! — и указывает рукой.
В дальнем конце луга, гораздо южнее, чем они ожидали, из-за ив появляются пять человек: двое в полицейской форме, трое — в штатском. У каждого из тех, что в форме, через плечо перекинуты болотные сапоги. Ещё один тащит свёрнутые носилки. У четвёртого на ремне через плечо — большой чёрный ящик. Дэниел машет им, и один из полицейских спокойно поднимает руку ему в ответ.
Глядя, как пятеро движутся к ним через целое море лютиков, он спрашивает:
— Почему ты выбросила шампанское в реку?
Теперь он смотрит на неё, стоящую рядом. Она разглядывает траву у их ног.
— Мне подумалось, что так будет правильно. Он обнимает её за плечи и целует в висок.
— Зачем ты это сделал?
Он улыбается:
— По той же причине.
