Майклу не стоило беспокоиться — он не прервал сон Табиты. В ее комнате горел свет, дверь была незаперта, а сама она сидела в постели, вязала и слушала маленький транзистор, стоявший на тумбочке.

— О, Майкл! — воскликнула она. — Вы пришли раньше, чем я ожидала! Нам настало время немного поболтать?

— Джон Фаррингдон, — произнес он, сразу переходя к делу. — Мой отец, не так ли?

— Так вы, значит, поняли наконец? Превосходно, Майкл. Весьма и весьма похвально! Хотя, если быть с вами до конца честной, я рассчитывала, что догадаетесь вы чуточку раньше. Сколько времени вам понадобилось? Почти девять лет, да? Однако из ваших книг я заключила, что вы должны быть довольно разумным человеком.

Майкл подвинул к кровати стул.

— Ладно, — произнес он. — Я знаю, что сейчас вы со мной играете. Вы все время со мной играли?

— Играла с вами, Майкл? Слышать подобное обвинение не очень приятно. Я вам помогала. Мне всегда хотелось вам помочь. Я только об этом и думала.

— Послушайте, никакой помощи от вас я не получил. Совершенно никакой. Все это время вы даже ни разу со мной не связались.

— И тем не менее дала вам довольно много денег. Разве они вам не пригодились?

— Да. Конечно. — Майкл покраснел, устыдившись, что не успел поблагодарить ее за щедрость. — Разумеется, пригодились. Но как я должен был… то есть, если бы не Финдлей, я бы ни за что не добрался до истины.

— Финдлей? Вы не о мистере ли Ониксе? О мистере Финдлее Ониксе, детективе? Разве он еще жив, Майкл?

— Разумеется, жив. Еще как жив — и в данную минуту пребывает в тюрьме.

— И я могу догадаться за что! — рассмеялась Табита. — Ох какой же он проказник. Весьма шаловлив. Но и очень профессионален, должна признать. Именно мистер Оникс отыскал вашего отца. Полагаю, он вам об этом рассказал.

— Да, рассказал.

— Значит, вам известно, что отца вашего в этом самом доме убил Лоренс? В ночь юбилея Морти?

Майкл кивнул.

— Должна сказать, я была весьма разочарована, — проговорила Табита. — Я очень надеялась, что мистеру Фаррингдону не составит труда прикончить моего братца. Но ясно, что подобные вещи никогда нельзя принимать как данность. Когда на следующее утро меня навестил мистер Оникс, состояние мое было крайне подавленным. — Табита с улыбкой покачала головой. — Он очень добросовестный человек. Очень надежный. Пришел — с некоторым риском для себя, должна сказать, — чтобы доставить мне конверт, содержащий кое-какие вещи мистера Фаррингдона. Среди которых я обнаружила…

— …фотографию?

— Вот именно, Майкл! Фотографию. Похоже, вы соображаете не так медленно, как я считала. Фотографию, где вы сидите за столом и пишете. Вам на ней, вероятно, было… лет восемь, да? На снимке еще маленькая девочка. Боюсь — не очень хорошенькая. Зубы довольно сильно выступают вперед. Одним словом, мистер Фаррингдон, судя по всему, очень дорожил этой фотографией. Он рассказал мне о ней в одну из наших длительных бесед в клинике, куда он весьма любезно приезжал несколько раз. О да, то были приятные деньки. Мы разговаривали обо всем на свете. Однажды, помнится, долго и плодотворно обсуждали «Локхид Хадсон». Видите ли, мне никогда не давало покоя высокое содержание сплава магния в этой конструкции. Мне представлялось, что это делает самолет весьма уязвимым для неприятельского опта — особенно топливные баки, которые легко могут лопнуть. Сам мистер Фаррингдон, разумеется, на таком аппарате никогда не летал, но… — Взгляд старухи остекленел, и она недоуменно повернулась к Майклу. — Простите, дорогой мой, о чем я говорила?

— Фотография.

— Ах да, фотография. Разумеется, я оставила ее у себя, как он и просил, хотя, боюсь, помочь в ваших поисках она не могла, поскольку мистер Фаррингдон забыл сообщить мне ваше имя. Вероятно, он и сам никогда его не знал. А затем однажды — о, наверное, уже лет двадцать тому назад — произошла удивительнейшая вещь. Один из врачей зашел ко мне в комнату и принес журнал. Как это предусмотрительно с его стороны, что скажете? Весь персонал, видите ли, был осведомлен о моем маленьком хобби, а в том цветном номере была опубликована славная длинная статья о «Харрикейне» первой модели. Что ж, должна сказать, что факты в ней приводились не очень точные: и я была весьма разочарована. Автор, похоже, пропустил несколько важных моментов: ни разу не упомянул, сколь невероятным бы это ни казалось, единственное преимущество этого самолета перед «Спитфайром», состоящее, как вам наверняка отлично известно, в толщине секционных крыльев. Редактору я, само собой, написала негодующее письмо, но письмо так и не опубликовали. Интересно почему.

Повисла зловещая долгая пауза, и Майкл понял, что Табита опять сбилась.

— Ну так и что с журналом?

— Извините меня, я действительно иногда склонна отвлекаться. Журнал. Вот именно. Прочтя статью, я начала просматривать другие публикации, и вообразите мое удивление, Майкл, — вообразите мой восторг, мое изумление, — когда в самом конце номера я обнаружила очаровательный рассказ о замке и детективе, а над ним — ту же самую фотографию, что мистер Фаррингдон вверил мне столько лет назад. Ваш портрет, Майкл! Ваш детский портрет! Судьба привела вас ко мне, наконец-то вручила вас мне, можно сказать, и мало того — выяснилось, что вы стали писателем. Все это было слишком изумительно! И я начала разрабатывать свой маленький план, который позволил бы мне финансово компенсировать то, что мое семейство с вами совершило, — я знала, что денег вам будет не хватать, это уж вне всякого сомнения: всем писателям не хватает денег, — а кроме того, со временем неизбежно подведет вас к истине о вашем отце и его смерти. Вы должны были обнаружить всю правду о моей семье и показать ее миру в виде книги. И какой же предстояло стать этой книге! Я представляла себе… книгу невообразимую, беспрецедентную — отчасти личный мемуар, отчасти социальный комментарий, все должно было смешаться в ней воедино, в смертельное, сокрушительное варево.

— Превосходно звучит, — сказал Майкл. — Мне следовало бы нанять вас писать рекламу на обложку.

— Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что переоценила вас, — сказала Табита. — Какое бы удовольствие ни получала я от тех отрывков, что вы присылали мне, надежды мои были чересчур велики. Теперь я вижу, что задача оказалась для вас непосильной. Вам недоставало необходимого… черт, необходимого… как же это слово…

— Задора?

— Наверное, Майкл. Наверное, именно этого вам в конце концов и не хватало. — Она вздохнула. — Но опять-таки, кто еще на самом деле мог свершить суд над моей семьей? Лжецы, обманщики, жулики, лицемеры — все до единого. И Лоренс — хуже прочих. Гораздо, гораздо хуже. Предавать свою страну за деньги само по себе плохо, но отправлять собственного брата на верную смерть… Только мое семейство способно на такое. Когда это произошло, я впервые поняла, каковы они на самом деле, да и, в конце концов, какая разница, если они запрут меня в лечебницу? Мне было безразлично, что со мною станется. — Она снова вздохнула — намного тяжелее. — Это испортило мне всю войну.

— Вы говорите так, точно наслаждались ею, — заметил Майкл.

— Разумеется, я ею наслаждалась, — улыбнулась Табита. — Мы все получали от нее удовольствие. Я знаю, вам, людям молодым, понять такое трудно: ничто так не сплачивает нацию, как хорошая война. Все были так милы друг с другом — какое-то время. Все, что разделяло нас, вдруг стало мелочным и незначительным. С тех пор все изменилось. Ужасно изменилось. К худшему. Мы все были такими вежливыми, понимаете? Любезности блюли. Взять, к примеру, Мортимера… Раньше он ни за что не стал бы так себя вести — бегать по всему дому и крошить родственников топорами, ножами и чем ни попадя. В те дни такое ни за что бы не пришло ему в голову.

— Могу себе представить, — согласился Майкл. — Но все равно, наверное, этого больше не повторится.

— Чего не повторится, дорогой мой?

— Такой войны.

— Но у нас уже идет война, — сказала Табита. — Вы разве не слышали?

Майкл поднял голову.

— Идет?

— Конечно. Первые бомбардировщики вылетели вскоре после полуночи. Я слышала по беспроводному приемнику.

Майкл был потрясен. Даже после того, как истек срок ультиматума ООН, он не верил, что это возможно.

— Но ведь это ужасно, — запинаясь, пробормотал он. — Это же катастрофа.

— Отнюдь, отнюдь, — бодро отозвалась Табита. — У союзников не возникнет никаких сложностей с господством в воздухе. «Найтхок Ф-117А» — сложный и совершенный летательный аппарат. В его навигационную систему входит, как вы знаете, инерциальная система наведения на цель с инфракрасными датчиками, направленными вперед и вниз, и нести он может до четырех тысяч фунтов взрывчатых веществ — на скорости до пятисот пятидесяти миль в час. У иракцев ничего подобного просто нет. Помимо того, у союзников имеется «Ф-111». Впрочем, полковник Каддафи уже знает, на что они способны. А если «Рэйвены ЕФ-111 А» ослепят радарные станции слежения противника, то смогут пройти коридор атаки на скорости более полутора тысяч миль в час. Их оружейные отсеки вмещают до четырнадцати тонн боеприпасов…

Майклу стало неинтересно. Следовало обсудить более насущные вопросы.

— Так вы считаете, это Мортимер? — спросил он.

— Ну разумеется, — ответила Табита. — Кто же еще?

— Дело просто в том, что все эти убийства… то есть очевидно, что совершал их тот, кому хорошо знакомы все семейные обстоятельства. Чем все эти люди занимались много лет. Но ведь Мортимер не встречался с ними очень и очень давно, не так ли? Откуда же ему тогда все известно?

— О, ну это очень просто, — сказала Табита. — Видите ли, Мортимер читал вашу книгу. Всякий раз, когда вы присылали мне часть рукописи, я ее переправляла ему. Чтение он находил весьма занимательным. Поэтому в некотором роде, Майкл, и вы тоже ответственны за все это. Вы должны гордиться собой.

И она вернулась к своему вязанию, а Майкл задумался о той роли, которую, судя по всему, сыграл во всей этой причудливой истории. Испытывал он что угодно, только не гордость.

— Где он сейчас? — наконец спросил он.

— Морти? Боюсь, сказать весьма затруднительно. Наверняка где-то прячется, но в этом доме полно тайных коридоров. Настоящий муравейник. Я это сама однажды обнаружила, когда заперла Лоренса в спальне. И знаете, всего через несколько минут он уже играл внизу в бильярд. Так что между этими двумя комнатами просто обязан быть какой-то скрытый проход.

— Точно — вы ведь слышали, как он у себя в коми are разговаривает по-немецки, правда? — Все постепенно прояснялось. — Как вы считаете, он мог говорить в радиопередатчик?

— Естественно, мог.

Майкл вскочил на ноги.

— В какой комнате это было?

— Она в дальнем конце коридора. Там сейчас остановился молодой Родерик.

Майкл выскочил в коридор и отправился искать Фиби — у нее, как он знал, имелся единственный ключ. Но в постели ее уже не было. Майкла скрутила тошнотворная тревога, он развернулся к двери — но Фиби уже стояла в проеме, и лицо ее было мрачным.

— Быстро, — сказал он. — Мы должны попасть в комнату Родди.

— Слишком поздно. Я только что оттуда. — Голос ее дрожал. — Сходи и взгляни сам.

Зрелище им открылось не очень приятное: Родди лежал поверх простыней, нагой и недвижный. С головы до пят его покрывала золотая краска. Должно быть, умер он часа два или три назад.

— Видимо, удушье, — сказала Фиби. — Закрашен до смерти: наверное, нам следовало бы догадаться. — Она нахмурилась. — Эго ведь тоже из фильма, правда?

— Ширли Итон в «Золотом пальце», — ответил Майкл. — Мортимер хорошо подготовился.

— И все равно я не понимаю, как он проник внутрь. Ключ лежал у мети в кармане джинсов всю ночь. Если, конечно, нет дубликата.

— Раньше это была спальня Лоренса, — сказал Майкл. — А значит, где-то тут есть потайная дверь и коридор вниз. Попробуем отыскать.

Они обошли комнату, простукивая все панели: не обнаружится ли пустота. Когда результатов это не принесло, Майкл открыл двойные двери встроенного гардероба и вгляделся в глубину.

— Эй, а это еще что такое? — вдруг крикнул он.

— Нашел? — Фиби подбежала к нему.

— Нашел, но не это.

Майкл сунул руку поглубже и вытащил одежду — куртку и брюки темно-синего цвета. При ближайшем рассмотрении они оказались формой сержанта полиции.

— Что я говорил? То был совсем не полицейский. И посмотри — вот и остальное.

Он протянул Фиби форменную фуражку — за ней на полке обнаружился стеклянный пузырек.

— Хлористый калий, — медленно прочел Майкл на этикетке. — Слыхала о таком?

— Это яд, — ответила Фиби. — Мортимер держал его у себя в аптечке. Только когда я видела пузырек в последний раз, он был полон.

Она показала уровень жидкости — в пузырьке оставалось лишь на четверть.

— Смертельный?

Фиби кивнула.

— Я вспомнила: в тот день, когда Мортимер услал меня в Лидс, он спрашивал, где у нас лежат шприцы. Тогда я ни о чем плохом не подумала. Но они ему, наверное, нужны были для чего-то такого…

— Вероятно.

— Постой-ка — схожу проверю, на месте ли они.

Фиби поспешила в комнату, служившую лазаретом ее бывшему хозяину. Потребовалось совсем немного времени, чтобы установить: одного шприца в коробке не хватает. Но когда она вернулась, чтобы сообщить об этом Майклу, ее ждал сюрприз. Обнаженный труп Родди по-прежнему лежал на крона™, но в остальном комната была пуста. Майкл исчез.

Инстинкт — больше, чем что-то другое, — подвел Майкла к настенному зеркалу в причудливой резной позолоченной раме. Зеркало — вот путь в царство мертвых: это Майкл уже понимал, поэтому лишь несколько мгновений потребовалось ему, чтобы просунуть пальцы под раму и потянуть ее прочь от стены. Зеркало распахнулось на одной жесткой петле — за ним открылся прямоугольный черный провал; как только Майкл шагнул во тьму, дверца закрылась за ним без единого звука. Он попытался открыть дверцу снова, но ухватиться было не за что, и он понял, что сейчас у него единственный путь — вперед. Он не видел и не слышал ничего, но воздух отдавал затхлостью и сыростью, а стены из грубого кирпича сухо шелушились на ощупь. Майкл нерешительно потоптался на месте и понял, что стоит на верхней площадке лестницы, но, спустившись всего на три ступеньки, почувствовал, что пол снова выровнялся, а помещение стало просторнее. Он сделал шесть шагов вправо и уперся в стену — на сей раз гладкую и оштукатуренную. Майкл двинулся вдоль нее, дважды свернул и, столкнувшись с чем-то тяжелым — видимо, столом, — коснулся рукой того, что очень надеялся найти: выключателя. Чудесным образом тот был исправен.

Майкл стоял в очень узкой, однако с высоким потолком комнате, судя по всему устроенной в толще стены. Кроме той короткой лесенки, по которой он только что спустился, имелся еще один проход — влево. Сбоку, занимая почти все свободное пространство, стоял огромный письменный стол, а на нем — тяжелая и неуклюжая радиостанция. И стол, и аппаратура были покрыты толстым слоем пыли, и за четыре или пять десятилетий (по прикидке Майкла), миновавшие с тех пор, как их в последний раз касалась человеческая рука, целые династии пауков окутали стол с аппаратом покровами пыльной паутины. Окон здесь не было, но тонкий проводок антенны бежал по стене и уходил в отверстие в потолке, чтобы вынырнуть, судя по всему, где-то на крыше дома.

— Так вот где ты это делал, хитрый черт, — пробормотал Майкл. — Настоящий закулисный парнишка!

Он нетерпеливо смахнул часть пыли и паутины. Похоже, радиостанция работала на аккумуляторах: неудивительно, что она не отозвалась, когда он пощелкал тумблерами; тем не менее быстрый осмотр ящиков стола принес более ощутимые плоды. Там лежали карты, альманахи и железнодорожные расписания 1940-х годов, немецко-английский словарь и что-то похожее на адресную книжку. Листая ее, Майкл наткнулся не только на КРЕКЕР, СЫР и СЕЛЬДЕРЕЙ, но и на кодовые имена других двойных агентов — МОРКОВЬ, МИЛОЧКА, МЯТА, СНЕЖОК, СТРЕКОЗА — с адресами и телефонными номерами. В книжку были также занесены данные на множество высокопоставленных фигур военного командования, кабинета военного времени и коалиционного правительства. Бухгалтерская книга в кожаном переплете была заполнена параллельными рядами цифр — фунтов стерлингов и дойчмарок, а на одной из последних страниц значились названия и адреса нескольких британских и немецких банков и номера счетов. Кроме того, в ящиках лежало несколько разрозненных листов бумаги, на одном из которых взгляд Майкла задержался. Сверху на листе стояло:

Майкл знал, что это номера самолета Годфри и его эскадрильи. Большинство цифр, следовавших за ним, остались Майклу непонятными, хотя 30/11 ясно указывало на дату, а другие комбинации чисел могли оказаться широтой и долготой позиций. В любом случае стало ясно, что он наконец наткнулся на доказательство измены Лоренса — тщательно просчитанного предательства брата ради получения финансовой выгоды.

Майкла раздирали противоречивые порывы: вернуться к Фиби (если сможет) и рассказать о своем открытии или же попытать счастья со второй дверью и продолжить поиски. В кои-то веки дух искательства победил.

Второй проход вывел на другую лестницу — круче и не ровнее предыдущей. Подперев дверь в тайную комнату, Майкл понял, что света ему хватит, ровно чтобы не споткнуться, и через некоторое время почувствовал, что спустился примерно до уровня цокольного этажа. Ступеныш кончились. Майкл стоял у входа в узкий коридор. Дальше начиналась тьма.

Через несколько шагов он нашарил в стене деревянную дверцу. Сверху она была закрыта на щеколду, но механизм был хорошо смазан — похоже, ею недавно пользовались. Майкл открыл дверцу без труда и выглянул, как и рассчитывал, в бильярдную. Рассвести должно было лишь через час-другой, но сквозь прорехи в шторах внутрь попадало довольно лунного света, и в сумрачных тенях Майкл разглядел труп Марка, накрытый окровавленной простыней. Его отрубленные руки по-прежнему дикарскими тотемами нелепо торчали из боковых луз. Майкл содрогнулся и уже собрался было втянуть голову обратно, когда заметил, как на краю стола что-то блеснуло. То была зажигалка Марка — вещь слишком полезная, чтобы пройти мимо, поэтому Майкл скользнул на цыпочках по комнате и схватил ее, после чего сыграл благодарную ретираду в тоннель, вход куда был искусно и без всяких швов замаскирован стойкой для бильярдных киев, привинченной к одной из дубовых панелей.

Глубже по коридору пройти удалось недалеко — стены и потолок сжались, и передвигаться стало сложно. Некоторое время пришлось ползти чуть ли не на четвереньках, а пол тем временем все круче уходил вниз. Несколько раз пары светящихся точек выдавали присутствие бдительных крыс, тотчас улепетывавших при звуке его шагов. Но тоннель оставался сухим, а штукатурка порою осыпалась, стоило задеть стену плечом, поэтому Майкла очень удивил отчетливый звук капель — неравномерный, однако настойчивый.

Тут впереди забрезжил и огонек — свет становился ярче, а стены вновь понемногу расступились. Проход внезапно открылся в некое помещение — почти комнату: квадрат футов шестнадцати в поперечнике. Потолок из каменных плит поддерживали балки.

Источник капель быстро стал очевиден. Сначала Майкл увидел его в виде фантастически распяленной тени, шатко плясавшей в свете свечи, установленной на полу. То была тень человеческого тела, аккуратно увязанного в туш к у и подвешенного за лодыжки к крюку, ввинченному в одну из балок. На шее виднелся небольшой надрез, из которого непрерывной струйкой вытекала кровь — по лицу, сквозь путаницу волос, в тяжелое стальное ведро, уже почти полное.

То было тело Дороти Уиншоу; а рядом на маленьком трехногом табурете сидел ее дядя Мортимер. Он взглянул на вынырнувшего из тоннеля Майкла. Невозможно было с точностью сказать, в чьих глазах сквозило больше усталости и меньше выражения — Мортимера или окоченелого, медленно вращающегося трупа.

— Она мертва? — наконец спросил Майкл.

— Похоже, — ответил старик. — Хотя наверняка сказать трудно. На это ушло больше времени, чем я рассчитывал.

— Какой ужасный способ убийства.

Мортимер на секунду задумался.

— Да, — согласился он.

— Мистер Оуэн, — продолжал Мортимер, выговаривая слова с большим трудом. — Я очень надеюсь, что вы не собираетесь тратить свою жалость на членов моего семейства. Они ее не заслуживают. И вам это должно быть известно больше, чем кому-либо другому.

— Да, но все равно…

— В любом случае уже слишком поздно. Что сделано, то сделано.

— Мы сейчас под гостиной, если вам интересно знать, — произнес Мортимер. — Если бы в ней сейчас кто-нибудь находился, мы бы слышали. Несколько часов назад я стоял здесь и слушал весь тот шум, что они подняли, когда Слоун прочел завещание и они осознали, что не получат от меня ни пенни. Детская выдумка, наверное. — Он поморщился. — Тщеславная. Глупая. Как и все остальное.

Мортимер закрыл глаза — точно от боли.

— Я вел праздную жизнь, мистер Оуэн. По большей части — тратил ее впустую. Я родился с деньгами и, подобно остальной семье, слишком любил себя, чтобы применить их к чему-нибудь стоящему. Однако в отличие от них я по меньшей мере не причинял этими деньгами никакого зла. И вот я подумал, что перед смертью искуплю себя — хоть как-то — тем, что окажу человечеству маленькую услугу. Избавлю мир от горстки подонков.

— Окончательно убедили мета в этом вы, мистер Оуэн. Ваша книга. Она подсказала мне саму мысль и предложила пару возможных… подходов. Теперь же, когда все сделано, я должен признаться: меня разочаровало отсутствие кульминации.

Произнося эти слова, Мортимер вертел в правой руке большой шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Майкл нерешительно посматривал на инструмент, и старик это заметил.

— О, не стоит беспокоиться, — сказал он. — Я не намерен убивать вас. Мисс Бартон — тоже. — При упоминании этого имени лицо его на миг смягчилось. — Вы же позаботитесь о ней, правда, Майкл? Она хорошо ко мне относилась. И могу сказать, что вы ей нравитесь. Я был бы счастлив от мысли…

— Конечно позабочусь. И о Табите тоже.

— О Табите?

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ее не возвращали туда. Пока не знаю как, но я этого не допущу.

— Но вам же, разумеется, известно, — сказал Мортимер, — что она выжила из ума?

Майкл вытаращился.

— Да-да. — Мортимер маниакально ухмыльнулся. — Окончательно и бесповоротно спятила.

— Я только что разговаривал с нею, и она казалась совершенно…

— Это наследственное, понимаете? Безумные, как шляпники, помешанные, чокнутые — все до единого. Потому что, видите ли, Майкл, наступает такой момент… — Он подался вперед и ткнул шприцем в его сторону. — Наступает такой момент, когда алчность и безумие уже практически неразличимы. Можно сказать, что это одно и то же. И приходит еще один момент, когда готовность мириться с алчностью, сосуществовать с нею и даже способствовать ей тоже превращается в безумие. Иными словами, это означает, что все мы попались. Безумие никогда не кончится. По меньшей мере… — его голос стерся до призрачного шепота, — для живых.

— Возьмите, к примеру, мисс Бартон. — Речь Мортимера зазвучала невнятно, — Такая добрая девушка. Такая доверчивая. Однако я все это время ее обманывал. Ноги у меня еще довольно крепкие. Несколько язв тут и там, но ходить совершенно не мешают. Мне просто нравилось, что меня опекают, понимаете?

— Я так устал, Майкл. Вот что самое забавное. У меня есть только одно расстройство здоровья, а мисс Бартон я о нем даже не заикнулся. Она не имела ни малейшего понятия. Вы уже догадались, каково оно?

Майкл покачал головой.

— Бессонница. Не могу спать. Вообще не могу. Час-другой время от времени — и все. Максимум — три. С тех самых пор, как умерла Ребекка.

— Ах, что это была за ночь! Слишком, слишком чересчур. Столько усилий. Мне казалось, у меня никогда не получится, если быть с вами до конца откровенным. — Мортимер обмяк и уронил голову в руки. — Мне бы так хотелось уснуть, Майкл. Вы же поможете мне, правда?

Майкл принял шприц из протянутой руки; Мортимер закатал рукав.

— Мне кажется, в пальцах не осталось больше силы — в этом-то вся и жалость. Усыпите меня, Майкл, — это единственное, о чем я прошу.

Майкл в нерешительности посмотрел на него.

— Из доброты вашего сердца. Прошу вас.

Майкл взял Мортимера за руку. На костях вяло висела кожа. У старика были глаза умоляющего спаниеля.

— Собак ведь усыпляют, правда? Когда они старые и больные?

Так, предположил он, это звучало не слишком паршиво.