Голова старого брана 1959
Красный как мак сидел Дэвид Маммери на оттоманке, держа аккорд фа-мажор и всеми силами пытаясь не смотреть на Охранника, который, сняв штаны, расстегивал лифчик Малютки Дафны. Остальные гости находились в разных стадиях обнажения. Все еще безопасно облаченный в клетчатую рубашку и потертые зеленые штаны, Дэвид жался в углу, держа на коленях банджо. Рини предложила ему десять шиллингов (плюс бесплатная выпивка) за участие в ее вечеринке так стремительно, что он даже не успел понять, во что ввязывается. Дом на Уорвик-авеню, в Эрлз-Корте, был одним из источников дохода Джона и Рини, а Дэвид уже был знаком с парочкой веселых девиц из Сохо.
— Давай-ка, Дейви, спой нам еще одну песенку! — Тощая Бренда потрепала его по подбородку, — Он знает их целую кучу. Не хотите послушать его, а? — Обращается она к пожилому агенту по недвижимости, раскрасневшемуся почти так же, как Дэвид, но совсем по другим причинам.
Открыв дверь, заглянул Джон Фокс, подмигнул Дэвиду и поднял вверх большой палец в знак того, что все идет отлично, после чего вернулся в подвал к карточной игре. Прочистив горло порцией джина, Дэвид запел.
Разные случаются
В высшем свете шалости.
Лорд один по слабости
Уличен был в малости.
Он влюбился в дамочку,
Честную и с титулом,
Она прежде с мамочкой
Проживала в Итоне.
Он не мог взять в толк, почему мужчины и женщины самого развратного поведения находят забавными такие песенки, в которых по большому счету не было ничего непристойного. Но, как и ожидалось, все присутствующие тут же засмеялись. Одобрение шлюх и их клиентов, решил он, связано больше с магией слов, ибо на людей производила впечатление явная двусмысленность. Продолжая петь, уже давно преодолевшей стыд Маммери подумал: «А смог бы я описать сцену, подобную этой?» Он чувствовал себя менестрелем в Вавилонском капище и жалел, что Патси Микин и остальные отказались пойти сюда, а вместо этого приняли предложение сыграть концерт в клубе «Два Я» и уже обсудили, сколько им потребовать за контракт на запись пластинки. Он добрался до припева, грянул дружный взрыв хохота. Кое-кто из шлюх попробовал подпевать.
Когда рядом с ним зазвонил телефон, появилась Рини, чтобы снять трубку. Она была абсолютно голая, не считая каких-то навешанных на нее украшений, похожих на кухонную утварь.
— Нет, дорогой. Мне очень жаль, лапочка. Сегодня вечером свободных не будет. И Мойра больше не может ездить, ты же знаешь. Я бы хотела тебе помочь, милый. Приезжай сюда, если тебе одиноко. О'кей. До скорого, милый.
Она не стала вешать трубку, вернулась к своему могучему бизнесмену, обняла его, и они слились в единую бесформенную массу.
Как тебя Молли любила, как тебе верность хранила,
С того самого дня, как ушла от тебя,
И теперь продолжает твердить:
«Я любила тебя, я любила тебя, и я буду тебя любить!»
Лежа на своей постели в Актоне, Джозеф Кисс кладет телефонную трубку, возмущенный тем, что ему пришлось набираться храбрости, а результат никакой.
— Что ж, дамы, кажется, нам придется провести ночь в одиночестве.
Красавицы, разместившись на книжных полках, улыбаются в ответ. Мистер Кисс, вы умеете глотать огонь ? Они протягивают ему ароматные розы, они разряжены в перья экзотических птиц.
Говорят, недалеко,
Стало быть, поблизости,
Там у Темзы, у реки,
Парень жил с девицей.
Что ни ночь — они вдвоем —
Словно голубки.
На рассвете им не встать,
И приходится опять
Все по новой начинать.
Мистер Кисс, мистер Кисс, вы умеете глотать огонь ? Эти красотки часто напоминали ему о сиренах, но только не о море. Им особенно нравится ночная Эссекс-стрит, ступени Уотер-гейт, аллейки за Флит-стрит, набережная Темзы у Темпля. Мистер Кисс, мистер Кисс, вы умеете глотать огонь ? И конечно, его взгляд падает на маленькую угольную печку. В его логове в Актоне нет газа, и надо приносить уголь в мешках. Им всем чуть больше двадцати, они в нижнем шелковом белье, и почти у всех длинные рыжие волосы. Они явно жаждут услышать его ответ, он никак не может понять, почему они этого хотят. Разве он может вернуть им то наслаждение, которое любая из них способна подарить ему? Им нравится его соблазнять. Мистер Кисс, прочитайте наши мысли. Вы ведь знаете, о чем мы думаем, а, мистер Кисс? А. может быть, они в самом деле ценят его мнение? Он всегда верил в то, что его знания гарантируют ему компанию, если ему понадобится компания, до самой смерти. Одиночество не всегда радует его, особенно когда он возвращается в Актон, где комната гораздо больше, чем в других его берлогах. Завешивая ее шторами, заваливая книгами и прочими вещами, мистер Кисс надеялся сделать так, чтобы комната казалась меньше, но вместо этого из-за всех этих таинственных складок и теней она приобрела еще более зловещий вид. Когда его сирены появляются здесь, он никогда не бывает до конца уверен в том, что их никто не сопровождает. Есть ли у них хозяева? Он воображает демонов вроде того, которого он встретил однажды у Круглого пруда, демонов, которые используют этих женщин в качестве наживки. Только на улице чувствует он себе в безопасности от них. Там он сам весело отправляется на их поиски — на Эссекс-стрит, к Храму у Темзы.
Мистер Кисс, вы поцелуете мой огонек ? Вы попробуете на вкус мое пламя, мистер Кисс? Ведь я слаще, чем ваша любимая. Прочтите мои губы, вкусите мои мысли, отведайте мой огонек. Вы сами запылаете, мистер Кисс.
Жили-были не тужили
Прачка с дочкой, и она,
Это точно, это точно,
Раскрасавицей была.
Помогала дома маме,
Всех мужчин свела с ума,
Но была она невинна,
Непорочна и чиста,
Будто стирка помогала
Отбелиться добела.
Тут случилось, как нарочно,
И никто не знает точно,
Как случилось, но… беда
Постучалась прачке в дверь.
Был на кухне медный пестик,
И пропал, и нет нигде!
Пойте с нами, мистер Кисс. Чувствуете, мы пахнем лавандой? Мы пахнем розами. Погладьте наши перышки, мистер Кисс. Вы сможете проглотить наш огонь ?
Эти дамочки хуже, чем голоса, которые ему слышатся. Ведь лишь немногие из голосов направлены непосредственно против него или желают его поработить, тогда как все, все эти огневолосые женщины хотят одного. Они раздвигают ноги, приподнимают ладонями груди, призывно облизывают губы. Спасти от них его мозг может только настоящая шлюха, но, увы, Рини сегодня ничем не может помочь. Он пробирается мимо одной из своих женщин к шкафу с одеждой, выбирает костюм из желтоватого габардина, соломенную шляпу цвета сливочного масла и рубашку с кружевными оборками и вот наконец выходит из комнаты во всем своем трагическом великолепии, оставляя сирен позади, и пускается в путь по безнадежным улицам Актона.
Ищут пестик в коридоре,
Под комодом, за столом,
Под кроватью и в корзине
С недостиранным бельем.
Дочка влезла на чердак,
Подошла к окну и как
Зачарованная смотрит —
Там внизу один чудак,
Примостившись у стены,
Приспустив свои штаны,
Держит медный пест в руках!
Напевает довольно громко, несмотря на поздний час, мистер Кисс.
Тут она смотреть не стала
И к соседу побежала
И, схватив его за пестик,
Стала требовать отдать,
Потому что этот пестик
Потеряла ее мать!
Когда он видит, как из дверей пабов вываливаются нетвердо стоящие на ногах посетители, голоса которых посылают проклятия невидимым богам, он вдруг соображает, что пабы еще открыты. Он пойдет отсюда через Шепердз-Буш, Ноттинг-Хилл-Гейт, Гайд-парк, Грин-парк, Набережную и Эссекс-стрит на Флит-стрит, где найдет в тайном дворике, более приятное укрытие. Актон — его искупление и испытание. Он приобрел эту квартирку, потому что она находится на Западе, но перед тем, как поселиться здесь, он очень мало знал о западных пригородах. Сначала он подумывал об Уайт-Сити или Илинге, но первый показался ему слишком убогим, а второй слишком дорогим. Чизуик также не подошел, поскольку почти утратил свое лицо. Впрочем, у Актона, если честно, своего лица тоже не было вовсе.
Так, за пестик ухватившись,
Она в дом его ведет
И приводит прямо к маме.
— Правда, мама, это тот, что мы ищем?
— Нет, не тот. Наш был меньше,
Неказистей, но и этот нам сойдет.
И, сказать по правде, дочка,
Этот будет в самый раз.
Этот будет то, что надо!
— Как я рад!
— А я как рада!
Нам пора кончать рассказ…
— Добрый вечер, дамочки! — Он приподнимает свою соломенную шляпу перед двумя девушками в легких макинтошах, со сложенными зонтиками в тонких чехольчиках. Задрав носики, девушки делают вид, что не замечают его. Они игнорируют его так же тщательно, как он игнорирует своих огненных соблазнительниц. Он идет вниз по Уэйл, на Уксбридж-роуд, эту вялую, жалкую улицу с ломбардами и магазинчиками, усталыми проститутками, уродливыми газетными киосками и аптеками, торгующими презервативами и ректальными свечками. Идет мимо высокого многоярусного здания Би-би-си, которое со своей высоты смотрит на все это убожество с высокомерно-близоруким видом, потом пересекает загаженный сквер Шепердз-Буш-Грин, где среди кустов валяется половина купленных этой ночью и уже оприходованных кондомов, и выходит в конце концов на Холланд-Парк-авеню. Огромные дома напоминают ему о больших балах девятнадцатого века, об элегантности, о таинственных посольствах, о скандалах, ужасах и тайных расследованиях. О необыкновенно могущественных магнатах, строящих планы управления миром, ибо это, возможно, единственная в своем роде величественная авеню Лондона, дома которой выходят на улицу тыльной стороной, поскольку их фасады обращены в сторону набережной, и скрыты высокими деревьями, стенами и оградами. Возможно, подобно зданию Би-би-си, не желающему смотреть на север, туда, где начинается Ноттинг-Дейл, ее трущобы гораздо более порочны, чем любой уголок Актона, где полицейские патрулируют группами по три, а иногда даже на это не отваживаются и куда отказываются везти таксисты.
Он устремляется к Ноттинг-Хилл-Гейт, где среди новых белых башен, в которых селятся горожане высшего сорта, оккупирующие пограничный район подобно высококультурным датчанам, когда-то затесавшимся промеж саксов и морских разбойников, всегда воет ветер. Эти башни, поднявшиеся на руинах винных погребков и лавок восемнадцатого века, каким-то образом умудряются изменять направление воздушных потоков, загоняя на Ноттинг-Хилл-Хай-стрит настоящий смерч, в то время когда повсюду царят тишь да гладь. Архитектурные журналы по всему миру теперь говорят об этом феномене не иначе как о ноттинг-хиллской ловушке ветров. Благополучно выбравшись из нее и отняв руку от головы, Джозеф Кисс расстегивает свой светлый пиджак навстречу ночи и вдыхает стихший бриз. Он легко проскальзывает сквозь ограждения Кенсингтонского сада. Идет, освещаемый лунным светом, по Брод-Уолк мимо Фэри-Три и шелестящих вековых дубов и каштанов к гладкому отражению Круглого пруда, где останавливается у того места, где впервые встретил своего демона, словно бросая вызов этому созданию и требуя от него вновь материализоваться. Поскольку не появляется никто — ни демон, ни искусительницы, он вновь отправляется в путь, охваченный чувством полной безопасности, которое появляется у человека, который находится один в непомерно большом, но замкнутом пространстве. Он зевает, потом поднимает голову и заводит новую песню.
Из всех девиц на свете
Люблю тебя одну
И буду вечно помнить
Во сне и наяву
Твой томный с поволокой,
Тяжелый страстный взгляд,
И как ты крутишь попой,
И как ты крутишь попой,
И как ты крутишь попой,
Любимая моя!
Под эту песенку добирается он до Серпантина и статуи Питера Пэна.
— Доброй ночи, Питер! По крайней мере, я разделяю твои чувства. Думаю, что разделяю. Но это во мне говорит тоска, а не разум.
Утки в воде крякают как сумасшедшие, и он воображает, как сто дряхлых ведьм взбивают воду в пену своими метлами, а потом, репетируя Хэллоуин, взмывают вверх сквозь ветви деревьев в удивительно черное, прекрасное, кажущееся ненастоящим небо, по которому плывет жемчужно-голубое облачко и где сиянием разливается месяц и мерцают яркие звезды. Ведьмы будут кружиться и нырять в воздухе, а он, лежа под рододендроном, станет свидетелем их плясок. Он спускается на тропинку и смотрит туда, где днем плещутся купальщики.
Когда с тобой мы вместе,
Я одного хочу.
Назвать тебя невестой
Во сне и наяву.
Надеть тебе колечко
На тонкий пальчик твой,
Пока ты крутишь попой,
Пока ты крутишь попой,
Пока ты крутишь попой
И шепчешь: «Милый мой!»
Только теперь он вспоминает о Маммери, которого сам и научил множеству этих песенок, и понимает, что, должно быть, это своего протеже он слышал, когда разговаривал по телефону с Рини Фокс.
— Ах, далеко не лучшее место для юнца. Он добрый мальчик, и я уверен, что девочки хорошо с ним обойдутся. Но ему придется лицезреть Рини и Джона и, может быть, даже Горация. Стоит самому за ним присмотреть.
Он добирается до Парк-лейн и, перемахнув через ограду, останавливается, чтобы посмотреть в сторону Мраморной арки, на припозднившиеся такси, лимузины или редкий автобус с ярко освещенными окнами, плывущий по улице, как тонущий лайнер, он вспоминает, что забыл захватить таблетки, которые помогают уберечь его мозг. Таблетки остались в Актоне. Поэтому Джозеф Кисс решает, что ему не стоит больше идти садами и парками, а вместо этого избрать кратчайший путь по Оксфорд-стрит. Ему кажется, что воздух тяжелеет, и он отирает лицо синим шелковым платком, отгоняя панику тем, что насвистывает какую-то старую, наполовину забытую мелодию из одной пьесы времен Реставрации, где он играл косноязычного крестьянина, над которым издевались два лондонских франта. Когда он выходит на Бонд-стрит, то на время замолкает, увидев двух полисменов. Группка шатающихся подростков начинает над ним насмехаться, но потом вдруг оставляет его в покое. Воздух сгущается так, что становится трудно дышать, однако он усилием воли заставляет себя пропеть два куплета «Любовницы-цыганки», после чего решает проверить пульс: не является ли затрудненное произношение признаком подступившего инфаркта. Ради собственной безопасности он продолжает следить за дыханием и сердцебиением и медленно пересекает Оксфорд-Сквер с освещенными витринами, в которых выставлены фригидные, холодные манекены, нелепые в своей современной одежде. Стараясь идти как можно ровнее, он сворачивает на Сохо-стрит и наконец добирается до Сохо-Сквер, где садится на первую попавшуюся скамейку. С удивлением он обнаруживает сирен, появляющихся из домика садовника посреди сквера. У него мелькает мысль: неужели они пришли по мою душу? Неужели они — посланницы Смерти?
— Добрый вечер, дамочки. — Здесь он в безопасности и может обращаться к ним напрямую.
Вы умеете глотать огонь, мистер Кисс? Вы когда-нибудь глотали огонь?
— О, разве что фигурально выражаясь, дамочки. Не как настоящий профессионал.
Он поднимает голову и замечает, что месяца уже не видно и на небе нависли тяжелые тучи. На его лбу выступает пот. Глядя на огни Греческой улицы, он вспоминает о своей подруге, которая живет в Сент-Анн-Корт. Хорошо бы нанести ей визит. Услышав сзади рычание, он оборачивается, готовый увидеть все, что угодно, любое чудовище, и мгновенно осознает, что то, что он услышал, было раскатом грома. Приближается гроза. Он смеется над собой и видит над куполом церкви зигзаг молнии. Тогда он решается идти дальше. Раз уж придется укрываться от дождя, то лучше, если это окажется какое-нибудь более знакомое место.
— Спокойной ночи, дамочки!
Он возвращается назад через Саттон-роу, мимо магазина «Фойлс» по Чаринг-Кросс-роуд, а оттуда направляется по Хай-Холборн к Виадуку. Он все еще с трудом воспринимает местные .новостройки и вспоминает, как днем и ночью, без сна, рыскал среди развалин в надежде услышать шепот живых, прочитать мысли еще не угасших сознаний. Теперь гром гремит прямо над его головой, подобный рокоту бомбардировщиков, летящих роем, чтобы сеять смерть. Сверкание молний напоминает ему о зенитках, трассирующих снарядах и лучах прожекторов. Он замедляет шаг. Дождя все нет. Выйдя на Чансери-лейн, он видит, что на дороге, лицом к земле, лежит человек. Рядом рассыпанное содержимое двух пластиковых пакетов. Сначала ему кажется, что это какой-то пьянчужка, но, приблизившись, он соображает, что перед ним женщина. На вид ей лет двадцать пять, у нее длинные каштановые волосы. Из носа сочится кровь. На ней дешевое ситцевое платье, бесформенное, как мешок.
Когда мистер Кисс подходит, чтобы помочь ей, она нервно поднимается на ноги и не слишком охотно разрешает ему довести себя до тротуара. Усадив ее на ступеньки у входа в какое-то учреждение, он возвращается назад, чтобы подобрать рассыпавшееся — картошку, лук и морковь. Он собирает все в порванные пакеты и старается связать их, чтобы ничего не вываливалось. При свете молнии он видит, что ее ладони и колени разбиты до крови. Он разворачивает ее к свету фонаря. Да, при падении она сильно поранилась.
— Эй, с ней все в порядке? — доносится голос. Там, вниз по Чансери-лейн, мерцают огни машины. Должно быть, это тот самый водитель, который ее сбил.
— Похоже, ее нужно доставить в больницу, — отвечает мистер Кисс.
Хлопает дверца, и к ним медленно направляется упитанный человек в полосатом жилете и серых брюках.
— Я не виноват. Честно, приятель. Она вам расскажет. Она сама наступила за нашу веревку.
Пытаясь промокнуть ее раны, в большинстве поверхностные, хотя кое-где и требующие наложения швов, мистер Кисс вопросительно смотрит на нее. Она кивает. Капли дождя падают на тротуар, смешиваясь с сочащейся кровью. Она начинает плакать.
— Веревка, — говорит она.
— Я буксировал вот эту старушку, — показывает пальцем упитанный. — Мы остановились у светофора, а тут она пошла между нами, и, конечно, когда мы тронулись, веревка ее отбросила. Я остановился сразу, как только заметил, что произошло. Ты ведь в порядке, милая? — В самом вопросе уже заложен ожидаемый ответ.
— Как тебя зовут? — ласково спрашивает Джозеф Кисс.
— Ева. — У нее приятное лицо, хотя и весьма хмурое. Она охотно кивает обоим мужчинам.
На ступеньках станции метро «Чансери-лейн» появляются две женщины. Не сразу, но решаются подойти. Обеим слегка за тридцать, у них веселые лица, потрепанность которых не скрыть за изощренным макияжем. На обеих пастельного цвета платья со множеством нижних юбок; видно, что отправились куда-то поразвлечься.
— Это Ева, я так и думала, — говорит одна. — Что с тобой, милочка?
— Она споткнулась, только и всего. — Мужчина в жилетке, словно ища подтверждения, смотрит на дорогу. Только теперь мистер Кисс замечает прячущуюся в тени фигуру мужчины, держащего руки в карманах, скорее всего, пьяного.
— Вы видели, как это произошло? — спрашивает его мистер Кисс, в то время как женщины направляются к своей подруге. Мужчина не выходит из тени, не желая вмешиваться. — Вы пытались помочь ей?
Мужчина в тени поднимает руку к голове и поправляет кепку.
— Она споткнулась. Точь-в-точь как он сказал. Сама виновата. — Попав в свет фонаря, он надвигает шляпу на лоб, как будто недоволен тем, что его привлекают в качестве свидетеля. — Да она и не поранилась толком. — На нем засаленное короткое пальто, грязная зеленая рубашка, черные брюки. Мокрые от пота волосы облепили лицо. — Сама виновата. — Он таращится на других женщин, на Еву. — Кончай ныть!
Закатав рукава своих легких платьев и повесив плащи на ближайшие перила, женщины помогают Еве сесть ровно.
Одна из них разрывает на полоски носовой платок и перевязывает сильно кровоточащую рану на правой руке Евы.
— Мы отведем тебя, милая. Можешь остановиться у меня, пока мы решим, что надо делать.
— Она может идти домой. Она в полном порядке.
Женщина не обращает внимания на его слова.
— Он ударил тебя, милая? Да, Ева?
Только теперь до Джозефа Кисса доходит, что между этим мужчиной и упавшей женщиной есть какая то связь. Поднимает голову, чтобы спросить водителя, но видит, что огни обеих машин уже исчезают в конце Чансери-лейн.
— Эй! — кричит мистер Кисс и опускает руку.
Тем временем Ева рассказывает своим подругам, что с ней произошло. Она растерянно переводит взгляд с мужчины на мистера Кисса, словно боясь, что эти двое могут быть заодно.
— Можешь пошевелить пальцами? — окликает ее мужчина. — Да с ней все в порядке. Много шума из ничего! Если может шевелить пальцами, значит, все в порядке. — Он оглядывается на станцию метро, потом на Виадук.
Мистер Кисс чувствует, как нарастает в нем гнев, и пытается подавить его, боясь, что это может закончиться новым арестом.
— Он с вами? — спрашивает он Еву.
— Вроде бы. — Ева внезапно заливается слезами. Похоже, что первоначальный шок отпустил ее. Она пытается встать, но снова тяжело садится. Дождь льет все сильнее, и все сильнее течет кровь с ее лица и рук.
— Вот ублюдок! Все будет хорошо, милая! — говорит одна из женщин, чтобы успокоить мистера Кисса. — Мы живем тут через дорогу. Мы можем о ней позаботиться.
Мистер Кисс вспоминает, что встречал эту женщину раньше, около дома по соседству с Брукс-Маркет. Но он не уйдет. Он оглядывается на мужчину, вернувшегося на дорогу.
— Это ее муж?
— Сожитель, — отвечает другая женщина, подчеркивая разницу. Разорвав нижнюю юбку, она перевязывает Еве пальцы. — Этот Билли Ферлинг всегда был негодяем.
Билли Ферлинг, словно предупрежденный об опасности этим определением, перебегает через Чансери-лейн и проходит мимо них. Мистер Кисс думает, что он наконец-то отправился за помощью.
ну их всех на хрен не лезьте коровы опять кровища всегда кровища кровища всюду щас блевану вот дерьмо-то корова тупая блядина достали уже
Билли Ферлинг удаляется и почти уже доходит до угла Фернивал-стрит, напротив Брук-стрит и красного здания «Пруденшл», когда мистер Кисс окликает его:
— Эй! Мистер Ферлинг! Вашу жену надо отвезти в больницу! Вы что, не собираетесь ей помочь?
— У меня дела, — отвечает Билли Ферлинг, пересекая плохо освещенную Фернивал-стрит. Он направляется в сторону Феттер-лейн и величественного Виадука под проливным дождем и раскатами грома.
— Мы о ней позаботимся, — говорит одна из женщин с некоторым беспокойством. — Честно, это рядом, через дорогу. — Придержав свою блестящую юбку, она приобнимает Еву. — Пойдем, золотце.
— А куда это он пошел? — рычит мистер Кисс, как потревоженный лабрадор. — Почему он не помогает?
— Да ну его! В это время он обычно ошивается около «Спортивной жизни», — говорит другая женщина с явным удовольствием, словно пытаясь затушить гневное пламя, съедающее мистера Кисса. — Думает, коли получит номер пораньше, ему больше повезет на завтрашних скачках. Так что он отправился на Фаррингдон-стрит.
Озадаченный тем, что они нисколько не гневаются и не расстраиваются из-за случившегося, мистер Кисс стоит и смотрит вслед исчезающему Ферлингу. Он почти в таком же шоке, как Ева, поскольку не может поверить в то, что машины попросту уехали, хотя одна из них могла доставить пострадавшую в больницу, и в то, что муж несчастной элементарно ее бросил, и в то, что все они приняли это как должное. Одна женщина начинает собирать продуктовые пакеты, сделав что-то вроде мешка из собственного плаща, в то время как другая помогает Еве доковылять до светофора и перейти улицу. Похоже, их смущает его присутствие, им кажется, что он наблюдает какие-то интимные подробности их жизни.
— Ужасно мило с вашей стороны, — говорит женщина с пакетами деланным тоном, всем своим видом демонстрируя подозрительность и недоумение: почему он все еще торчит здесь? Возможно, она подозревает, что им двигают обычные мужские мотивы, типичные для такой ситуации. Джозефа Кисса охватывает смутное чувство стыда — стыда за себя, за свой пол.
Мистер Кисс? А вы можете прочитать мысли огня? Она сидит верхом на чугунном драконе, венчающем старинные городские ворота. Голая, делает вид, что скачет, и подмигивает ему.
Дождь хлещет как из ведра, и гром гремит над головой. Кажется, будто раздался взрыв, и молния ударяет в громоотвод «Пруденшл». Джозеф Кисс пускается бегом. Для него это нетипично, ведь обычно он передвигается не иначе как величественно вышагивая, но стыд и настроение сделали свое дело.
Мистер Кисс, мистер Кисс?Толос ослабевает, тонет в раскатах грома, похожих на рев метущегося зверя.
Ферлинг там, впереди. Он уже на Виадуке. Если он собирается идти к зданию редакции «Спортивной жизни», то сейчас начнет спускаться по лестнице на Фаррингдон-роуд. Ливень такой плотный, что Джозеф Кисс почти ничего не видит, но потом ныряет под арку над каменной лестницей, а когда спускается на средний пролет, Ферлинг внизу останавливается под тусклым газовым шаром фонаря и с удивлением оглядывается. Отбрасываемые фонарем тени делают его лицо еще более грубым.
— Что-то не так, приятель? — мягко спрашивает он.
— Ева сильно пострадала. Вам надо вернуться помочь ей. Как я понял, она ваша жена.
— В некотором роде. Но в любом случае, друг, это не ваше дело. — Тон его остается довольно любезным. — Там ее подружки, да и к тому же с ней ничего серьезного не случилось. Во всем сама виновата. Вечно она обо все спотыкается.
— А почему она отправилась за продуктами в такой поздний час? — Перед лицом подобной бесчувственности вопрос мистера Кисса кажется совершенно риторическим.
— Не ваше дело! — Пожимает плечами Билли Ферлинг. — Забыла их в пабе, понятно?
— Вы должны были принести их домой? — Мистер Кисс чувствует, что наконец понял весь жалкий сценарий происшедшего. — И она пришла забрать покупки?
— Я уже сказал: не ваше дело! А теперь отвали! Это моя жена, так что хорош лезть куда не просят! — Говорит Ферлинг умиротворяющим тоном, стараясь не глядеть в лицо мистеру Киссу. Он облизывает губы, боясь повернуться, пока не уверится в том, что на него не нападут сзади. — Она просто упала. Если бы сильно расшиблась, то другое дело. Но ведь это не так.
— Откуда ты знаешь, черт побери! Если бы у тебя была хоть капля сочувствия… — Мистер Кисс замолкает, осознавая всю нелепость подобного воззвания.
— Я сам видел, что случилось! Те парни не соврали. Я уже сказал им, что они ни в чем не виноваты. Сказал еще до того, как-ты появился. Так что проваливайте, мистер, подобру-поздорову! И будьте добры, держитесь подальше от чужих дел. Слышите? — В его тоне уже чувствуется агрессия.
Поскольку мистер Кисс молчит, Билли Ферлинг решает, что победил, и вновь начинает спускаться по лестнице.
— Стой! — вдруг говорит мистер Кисс решительно. — Вернись, Ферлинг! Сделай для нее все, что можешь. Иначе будет непорядочно. — Как бы ему хотелось, чтобы до этого человека дошла справедливость его слов!
— Что? — Ферлинг искренне удивлен. Черты его лица сморщиваются, когда он передразнивает мистера Кисса. — Иначе будет непорядочно? Да за кого вы меня принимаете, мистер? За Дугласа Фербенкса, что ли?
Звуки грома эхом отдаются под сводами Виадука. Вот точно так же много лет назад Джозеф Кисс слушал здесь звук падающих бомб. Ливень льет сплошной стеной, почти заглушая громовые раскаты, а сверкающие молнии на миг освещают улицу голубым светом. Билли Ферлинг смотрит на мистера Кисса, уже сожалея о том, что сказал.
— Послушайте. Я не собирался вас сердить, мистер. Может быть, я и вернусь туда, когда покончу со своим поручением. Идет?
Мистера Кисса нельзя назвать опытным кулачным бойцом, поэтому его следующее действие выглядит непреднамеренным. Его сжатый кулак едва ли не случайно попадает в правый глаз Билли Ферлинга. Зашатавшись, Ферлинг отступает спиной к перилам.
— Эй, ты, кончай! А то позову копов. Я ведь сказал, что со всем разберусь! — кричит он испуганно. — Я бывший солдат!
Неожиданно для себя мистер Кисс видит, как его левый кулак бьет Ферлинга по носу, и чувствует, как от удара смещается хрящ. За ним следует правый кулак, и тогда ухмылка сходит с лица Ферлинга, и, шатаясь, тот преодолевает несколько оставшихся ступенек и оказывается под Виадуком. В свете фонаря видно, что лицо его залито кровью, почти как у его жены. Он совершенно сбит с толку.
— Ты что, спятил? У меня нога больная!
Мистер Кисс рычит что то нечленораздельное, и его голос кажется эхом громовых раскатов. Ферлинг пускается бегом в сторону Ладгейт-Сёркус, но мистер Кисс настигает его и бьет в спину, а потом в ухо.
— К аристократам своим доебывайся! — загадочно вопит Билли Ферлинг.
Мистер Кисс пинает его по ноге, и Ферлинг падает на мокрые камни и то ли на самом деле теряет сознание, то ли притворяется. В насквозь промокшем от пота и дождя светлом костюме, мистер Кисс стоит над ним, все еще не разжимая кулаков, фырча и задыхаясь, как вошедший в раж бульдог.
— Ублюдок! Свинья! — Может быть, впервые в своей жизни он испытывает нехватку слов. — Подлый, подлый негодяй!
Он плачет, и тут появляется Старушка Нонни в желтой велосипедной куртке, защищающей ее пышный наряд. Она дергает его за рукав.
— Мистер Кисс. Хватит с него. Больше не надо, мистер Кисс. Хватит. Оставьте его в покое, мистер Кисс, — говорит она так, словно обращается к Лулу.
Гром гремит все громче, а шум дождя доносится откуда-то издалека. Голос Старушки Нонни высокий и властный, как ветер.
Все еще тяжело дыша, Джозеф Кисс думает: а почему это у лондонских женщин голоса с возрастом становятся резче? Голос Нон, например, часто напоминает ему крик птицы. Он вспоминает, что она живет где-то наверху, на одной из тех улиц за Смитфилдом, что уцелели во время бомбежек и история которых уходит далеко во времена, предшествовавшие Большому пожару.
— Ну же! — говорит она более сурово. — Ну же, мистер Кисс! Вы ведь знаете, что с вами сделают, если обнаружат вас здесь!
Он решает, что, когда его в следующий раз выпустят из психушки, не важно, какой именно, он отправится в Голландию и навестит свою семью. Интересно посмотреть, как полицейский превратился в писателя.
Полагаю, она заслуживает этого успеха. Распластанный на земле Билли Ферлинг зашевелился. У него сломан зуб и губа распухла.
— Псих проклятый!
— Совершенно верно, — говорит Джозеф Кисс почти добродушно, хотя гнев его до конца не иссяк. — Я псих с Флит-стрит. Хочешь еще? — Он наблюдает, как Билли Ферлинг поднимается на ноги и быстро уходит в дождь, в темноту пустынных улиц.
— Пойдемте, мистер Кисс! — Старушка Нонни берет его за руку, которая теперь выглядит такой же исцарапанной, как рука Евы. — Не стоит терять свободу раньше, чем вы сами того захотите. Согласны?
— Этот мужлан — бессовестное животное! — Неожиданно его сотрясают ужасные рыдания.
— Да все они такие, милый. Пошли-ка. Я знаю одно местечко, где и в это время можно найти что выпить. — Старушка Нон обнимает его. — Мистер Кисс, дорогой вы мой.
Гроза еще не прошла. Кажется, что она вечно будет бушевать над Холборнским виадуком. Он глядит на изящные очертания моста, этого символа своих надежд. В желтом свете фонаря видно, как дождь льет ровно, горизонтальными струями. Ветра нет. Она разворачивает его, и он послушно следует за ней. Частые молнии освещают Сити, собор Святого Павла, Олд-Бейли и полдюжину церквей, а также развалины, оставшиеся со времен войны, до сих пор почему-то не восстановленные дома. Мистер Кисс продолжает плакать, сжимая в своей ладони крохотную ручку Нонни.
— Все это не должно вас так удивлять. — Старушка Нонни тащит его в темноте по заплесневевшим кирпичам и бетонным обломкам, по прибитой дождем сорной траве. — Наверняка вам доводилось видеть всяких подлецов больше чем нужно, мистер Кисс.
Запах дождя на руинах помогает ему собраться. На несколько секунд он останавливается, чтобы вдохнуть ночную прохладу и сориентироваться в пространстве. Он делает глубокий вдох.
— Думаю, так и есть, дорогая. Но они уязвляют мое чувство справедливости, понимаете? — Вопреки обыкновению он чувствует себя на этой территории, сотни раз обхоженной им вдоль и поперек во время войны, как в совершенно незнакомом месте.
— В этом старом городе удивительно мало справедливости, мистер Кисс. Кроме той, которую мы проявляем сами.
Ему кажется, что гром сотрясает половину всего Лондона, что дома кренятся и грозят упасть. Старушка Нонни хихикает:
— Вперед, дорогой. Почти пришли.
Она кивает на слабый свет газового фонаря, прикрытого так, чтобы привлекать как можно меньше внимания. И вновь Джозеф Кисс озадачен тем, что не помнит этого проулка, впрочем, напоминающего многие из тех, где он бывал до войны. В свете фонаря видно, что дождь, как река, падает с неба на покрашенную в стародавние времена вывеску, изображающую грубой формы голову с ухмыляющимся окровавленным ртом, выпуклыми глазами, короной из веток, торчащей из спутанных волос.
«Голова старого брана». Маммери писал об этом месте. Он рад тому, что мир вокруг по-прежнему реален.
— Это старейший лондонский паб.
— Даже мистер Маммери всего не знает.
Старушка Нон толкает узкую дверь, раздается скрип. А потом происходит колоссальный взрыв. Гром и молнии, собравшиеся над Виадуком, создают впечатление, что весь город взлетел на воздух. Пораженные, два ветерана оглядываются назад.
— А теперь то, что я называю «сюрприз»! — говорит Нон, присвистывая. — Тут вас помнят. Вы спасли их в сорок первом.
Гнев покинул мистера Кисса, оставив в его сердце лишь ненависть к самому себе. Промокший до нитки, стоит он у входа в паб «Голова старого брана» и чувствует себя совершенно униженным.
Нонни обнимает его, в ее старых глазах кроется сочувствие.
— Вы сделали все, что могли, мистер Кисс. Вы всегда делаете все, что можете. Но мир не становится лучше от одного усилия воли. Не так ли? Вы должны быть благодарны за то, что почти всегда следовали своим собственным путем. Некоторые из нас привыкли к тому, что у них никогда не будет такой возможности. Некоторые из нас знают, что мы никогда не сможем изменить правила.
Мистер Кисс берет себя в руки.
— Но мы можем попытаться, моя дорогая Нонни.
Его вздернули в жаркий погожий день, Он висел и отбрасывал жуткую тень, И прохожий, под виселицей проходя, Наступил на нее, а он как закричал: «Эй-эй-эй! Что ты ходишь по тени моей!»
И своей прежней походкой он направляется к покрытой пятнами дубовой стойке и требует у растерянного бармена две порции лучшего портера.
