Глава 26
В утро отъезда сестры возбужденно болтали, пока служанка и лакей сносили груду шалей и багажа к выходу. Жюльен прибыл вовремя, излучая очарование и радостно улыбаясь выходящим из дому сестрам и Минне, идущей следом.
— Мы глубоко благодарны вам, дорогой Жюльен, за приглашение, — сказала Луиза.
— Глубоко, — эхом откликнулась Белла.
Они были в одинаковых серых саржевых пальто, одинаковых шляпах, черных кожаных перчатках, что для Беллы было явным геройством, поскольку ее пара растягивалась на перчаточной растяжке, чтобы вместить толстые, мясистые пальцы.
— Не стоит благодарности, — ответил Жюльен.
Договорились, что все они отправятся в большой карете сестер.
Длинная юбка Минны хрустела на ветру, когда Жюльен подсаживал ее в карету. Изысканно взяв Минну за руку, он слегка коснулся губами ее перчатки. Она устроилась на сиденье, положив сумочку и книгу на колени.
Фамильное поместье Жюльена располагалось в полусотне километров от Франкфурта и было заложено его отцом после путешествия по Италии в середине шестидесятых годов. Жюльен, единственный наследник, получил его во владение после безвременной смерти родителей.
Долгие часы они тряслись по заснеженным сельским равнинам, минуя церкви, деревушки и древние развалины, петляя по улицам средневековых городов.
Внушительный дом стоял на лесистом склоне в предместье, окруженный рощей необычных елей и фруктовых деревьев. Компания миновала псарню, содержащую свору гончих для охоты на лис и перепелок, но недостроенные конюшни заросли сорняком.
Когда карета наконец подъехала к дому, Жюльен вылез из нее и позвонил в колокольчик, подождал несколько минут и звонил, пока не появился дворецкий, торопливо натягивающий помочи. Он прищурился, глядя на Жюльена через щель в двери, затем отворил ее.
Минна сообразила, что посещения Жюльеном поместья были нерегулярны, особенно в это время года, и он не известил прислугу о своих планах.
Дворецкий приставил деревянную лесенку к дверце кареты и помог сестрам спуститься на землю, приказав кучеру разгрузить багаж. Минна вошла в ворота и заметила, что, хотя поместье было огромным и беспорядочно застроенным, оно явно нуждалось в ремонте — краска на стенах облупилась и пузырилась, двери требовали обновления, множество оконных рам либо растрескались, либо отсутствовали, а окна попросту были заколочены досками. Кроме того, ели под окнами гостиных так разрослись, что закрыли обзор. Проходя мимо кухни, Минна заметила мрачных котов, собравшихся у боковой двери. Видимо, несмотря на всю его претенциозность, Жюльену требовалось от сестер нечто большее, чем «изысканный вкус».
Компания собралась в гостиной за поздним чаепитием, а Минна проследовала в спальни руководить разгрузкой чемоданов сестер. Вернулась она через несколько часов, чтобы помочь сестрам удалиться в их комнаты перед вечерними развлечениями. Когда они достигли пролета на втором этаже, Белла, тяжело дыша и жалуясь на боли в руке, обняла Минну, прижалась к ней и нежным голосом, пахнущим коктейлем, сказала:
— Кто бы мог подумать, что дом Жюльена такая развалина. Не понимаю, что сестра в нем нашла.
Минна удивилась. Она-то полагала, что обе сестры влюблены в Жюльена.
— Не удивляйся. Я ублажала его ради сестры, ты же не думаешь, что нам необходимы эти глупые цветочные горшки из Экс-ан-Прованса?
Минна посмотрела в ее лицо и круги под глазами, почувствовав раскаяние. Она не предполагала, что в душе дряхлой летучей мыши могла быть такая глубина.
Уложив сестер, она удалилась к себе. И тоже попыталась вздремнуть, но зеленые малахитовые часы на комоде тикали так громко, что не давали спать. Минна раздвинула шторы, открыла створки окна и оперла их на карниз. Только бы рама не вывалилась в листву! Потом зажгла турецкую сигарету, которую прятала в чемодане, и снова легла, глядя на нависшую серость сельской местности. Проснулась она от стука в дверь. Это была Луиза, в пеньюаре и шлепанцах, сообщившая, что пора одеваться к обеду.
— Не могли бы вы разбудить Беллу? — спросила она. — Я стучала ей несколько раз, но она спит как убитая.
Минна натянула халат, прошла по коридору и тихо постучала в дверь Беллы. Ответа не было. Она приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Один из шелудивых котов проскользнул в дверь и сидел, почесываясь, на одеяле у изголовья Беллы.
— Брысь! — прошипела Минна и замахала на кота руками, чудовище проскочило мимо нее и исчезло в коридоре.
Что-то заставило Минну повернуться и взглянуть на Беллу. Вероятно, отсутствие звуков, даже хоть какого-то похрапывания, прежде доносившегося из спальни хозяйки.
Белла лежала лицом к стене, голова на подушке, волосы беспорядочно свисали, покрывая лицо. Минна наклонилась и осторожно отвела спутанную седую прядь. Увидела лицо Беллы и поняла: она мертва.
В обычай похоронной компании входило оставить двух немых караульных у входа в дом, где умер человек. «Почему немых?» — спросила Минна мать на похоронах много лет назад. «Потому, — ответила та, — что рядом с умершим полагается быть печальными и молчаливыми, и к тому же инвалидам трудно найти работу, бедняжкам». На похоронах Беллы два немых парня с угрюмыми лицами стояли на страже в потрепанных длинных черных плащах, перетянутых грязными креповыми поясами, и неуклюжих цилиндрах. Только приглашенные гости имели доступ в дом к семье усопшей. Буфет и напитки тоже только для родственников. Тем, кто заметил венок из черного крепа на двери и пытался войти из любопытства, немедленно отказывали.
Все домочадцы не присаживались с момента трагического возвращения хозяек. Каждый с одержимостью был занят устройством тщательно подготовленных похорон. Первые несколько дней ушли на посещение магазинов похоронных товаров, канцелярских принадлежностей и портных, чтобы сшить соответствующую случаю одежду, заказанную Луизой для всех в доме.
Луиза, которая со дня рождения никогда не расставалась с сестрой, была безутешна. Она сидела в кабинете на краешке дивана, с нетронутым рукоделием на коленях, мысли ее витали далеко, и никто не знал, где именно. Она не разговаривала, не ела. Единственное движение, которое Луиза позволяла себе, — периодические походы в спальню, чтобы принять лекарства.
В обязанности Минны в период прощания входило сидение в гостиной рядом с телом Беллы, которое, к несчастью, приобрело красно-коричневый цвет, несмотря на предусмотрительно поставленные на него чаши с солью для замедления разложения. Специально отобранные особо пахучие цветы плохо скрывали тошнотворный запах тления. Поток посетителей, в основном вдов и дальних тетушек с двоюродными потомками, второпях выражал свои соболезнования Луизе, бросал мрачный взгляд на тело Беллы («Разве она не прекрасна?») и исчезал в спешке. Это был не тот дом, где хотелось задержаться.
После похорон и последующих дежурных визитов Луиза сообщила Минне, что им придется сидеть в доме без света шесть месяцев. Потребовалось не так уж много времени после смерти Беллы, чтобы первоначальный наплыв соболезнующих резко иссяк, и почти никто не появлялся. Но хуже всего было то, что Луиза постепенно теряла чувство реальности. Можно было предвидеть изменение поведения после похорон, но никто не ожидал ее постоянных и туманных бесед с покойной сестрой. Минна сознавала, что надо бы проявить сострадание и понимание, но, по правде говоря, уже не могла выносить все это. Через несколько недель Минна сообщила, что увольняется, и связалась с агентством, чтобы найти другую работу в качестве гувернантки или компаньонки.
Вскоре она расширила область поисков, уже ища место продавщицы, секретаря или бухгалтера — новые возможности для женщин, которые позволили бы ей держаться на плаву, но не были связаны с необходимостью работать, живя в чужом доме. И чем больше она об этом думала, тем сильнее ей это нравилось.
Однажды днем, когда Минна умирала от скуки, раздумывая над светским романом из библиотеки Беллы, она услышала, что к парадному крыльцу подъехала карета. Звук лошадиных подков о булыжники, звон колокольчиков на упряжи и приглушенные голоса донеслись с улицы. Минна выглянула в окно и увидела Зигмунда, выходящего из кареты с саквояжем в руке. Он помедлил мгновение, проверяя номер дома. Послеполуденное сияние осветило его профиль, когда он, сняв шляпу, пригладил волосы и направился к двери.
Минна смотрела на него, и сердце ее падало в пропасть. Она хотела бежать в спальню за вещами, но было слишком поздно. Со смешанным чувством страха и неописуемой радости Минна открыла дверь.
— Не старайся выглядеть разочарованной, — произнес Зигмунд, наклонившись, чтобы поцеловать ее в щеку.
— Разочарованной? Я потрясена, — смутилась она. — Что ты здесь делаешь?
— Веселое местечко…. — сказал он, игнорируя ее неловкость и осматривая затхлую гостиную.
Едкий дух древних ковров и увядших цветов был непереносим.
— Мы еще в трауре.
— Нетрудно заметить, — промолвил Зигмунд и подошел к ней, отказываясь соблюдать дистанцию.
Минну поразило, что внешне он ничуть не изменился: аккуратен, начищенные башмаки, крахмальная рубашка. И уверенность, что ему рады. Она и глазом не успела моргнуть, как он зажал ее в углу и поцеловал в шею.
— Тебе не следовало появляться, — заметила Минна.
— Но разве ты не рада, что я здесь? — ответил он с самодовольной улыбкой, ничуть не обеспокоенный ее холодным приемом.
— Ты мог бы написать мне, сообщить…
— Я писал. Я ведь сказал определенно, что приеду.
Минна встретила его взгляд и осознала, что чувства ее не изменились. Она хотела, чтобы Зигмунд остался, и хотела, чтобы ушел.
— Давай прогуляемся, Минна. Пойдем в кафе и поговорим.
— Сейчас не самое лучшее время…
— Так что ты предлагаешь? Я пересек полстраны, чтобы увидеть тебя. Мы можем встретиться в другое время или выпить кофе немедленно.
Зигмунд взял ее за руку, и они стояли, не говоря ни слова.
— Только кофе, — произнесла она, высвободив руку из его ладони и стараясь сохранить самообладание.
Минна оставила Зигмунда в прихожей, набросила пальто, взяла шляпку и быстро взбежала к себе в комнату, умылась и наскоро причесалась. Потом, не боясь быть замеченной, вышла с ним на свежий холодный воздух. Они двигались по улице по направлению к реке, и Зигмунд мягко положил руку ей на поясницу, помогая пробиться сквозь толпу уличных разносчиков. Минна глубоко вздохнула, когда они входили в таверну, и последовала за ним к столу с видом на реку. Они сели, и он заказал бутылку вина и фрукты, сыр и хлеб.
Далее последовала учтивая беседа, обмен новостями. Минна с недомолвками описала смерть Беллы, долгий период траура, уход Луизы из реальности. Фрейд сострадательно кивал, но не забывал наполнять бокалы и рассказывал о непрекращающемся противодействии коллегии психиатров в Вене и о своем негодовании из-за их отказа помочь в его исследованиях.
Минна смотрела на него, временами не видя, словно ее затягивал водоворот звуков. Она пила, не останавливаясь, но губы запеклись, во рту пересохло из-за нервного напряжения.
— Итак, моя дорогая, Франкфурт еще не стоит тебе комом в горле?
— Я не буду работать у Касселей, у меня есть несколько предложений….
— В качестве кого?
— Как получится, может, займусь чем-то новым, без проживания.
— Например?
— Секретарша, или в школе, или… можно продавать шляпы.
— Продавщица? — засмеялся Зигмунд, не совсем уверенный, шутит она или серьезно. — Чушь. Это неприлично.
— Ты не из тех, кто может судить о приличиях. Почему бы мне не торговать женскими шляпками? Красивыми. Из Парижа. По последней моде. Ну, те — с ленточками, перьями и дохлыми бабочками.
Он скептически смотрел не нее, а она продолжила:
— Шляпы делают женщин счастливыми. Я никогда не видела несчастной женщины, выходящей из магазина, где торгуют шляпами. Чего не скажешь о твоих пациентах.
— Милая моя, наверное, пребывание в одной комнате с трупом отразилось на твоей способности мыслить.
Фрейд откинулся на спинку стула, зажег сигару и принялся размышлять над ситуацией. Он и раньше так смотрел. Такой взгляд бывает у человека, собирающегося задать вопрос, который давно волнует его. «Пусть выложит карты», — подумала Минна.
— Ты когда-нибудь бывала в Малойе в это время года? — вдруг спросил Зигмунд.
— В Малойе?
— Это курорт в Швейцарии. В Альпах. Поедем вместе?
— Я не могу.
— Всего на несколько дней. Я же не прошу большего.
— О, да, дорогой, просишь, — сказала она, глядя на него поверх ободка на винном бокале.
Минна неуклюже потянулась за сумочкой. Его предложение вскружило голову и сделало ее беззащитной. Она сразу должна была понять, что он все спланировал. Теперь-то это было совершенно очевидно. Минна посмотрела ему в лицо и отвернулась.
— Как мне теперь жить с самой собой? — тихо промолвила она. — Со своей виной… О господи, Зигмунд!
— Ни мораль, ни Бог здесь ни при чем…
— Я слышала лекцию, — прервала Минна, — вина — не что иное, как наказание, добровольно возложенное на себя под давлением цивилизации. Не это ли ты говорил? Ты можешь оправдать все?
— Сексуальные потребности — часть наших прав, и никто не сумеет выжить, не удовлетворяя их, — ответил Зигмунд, вынув сигару изо рта.
— То есть это всего лишь философский или академический вопрос?
— Если тебе угодно. Это истина. Комплекс вины навязан обществом с целью предотвратить любовь к тем, кого любить не следует. Скажи честно, разве ты не хочешь быть со мной?
— Это не имеет никого значения.
— Поедем со мной. Ты знаешь, как цветок нигрителлы пахнет в завершении своего цветения? Его аромат крепок и сладок, и склоны гор усыпаны ими. Безумно пурпурными и багровыми.
Минна нервно копалась в сумке, оттягивая время.
— Зажги мне сигарету, — попросила она.
Зигмунд достал спички из кармана и помог ей прикурить. Когда Минна затягивалась, он заметил, что у нее дрожат руки. Она откинулась на спинку стула и с силой выдохнула струю дыма. Зигмунд потянулся через стол, ласково убрал прядь волос с ее лица и нежно погладил по щеке. Ощутив его пальцы, Минна оттолкнула руку.
— Я постоянно думаю о тебе, — сказал он, — о том, как мы…
— Только не надо романтики! Это же не ты. И я не желаю слышать о цветах и холмах. Прекрати.
— Хорошо.
Он махнул рукой официанту, попросив принести чек, подобно дельцу, принявшему окончательное решение.
— Допивай. Ты едешь со мной.
— Не знаю, просто не знаю, — пробормотала Минна, ерзая на стуле.
Он сжал ее руку.
— В стоицизме есть свои преимущества, но он никогда не был привлекательным.
— Нечего умничать, — усмехнулась она, — у меня не осталось сил для шуток.
— Я не буду шутить. — Зигмунд подвинулся поближе.
— И сдаваться ты не собираешься.
— Нет.
— Даже если я сейчас встану и уйду?
— Даже если встанешь и уйдешь.
— И я не смогу сопротивляться тебе.
— Бедная Минна, — улыбнулся Зигмунд.
Она поняла его. Это всепоглощающее чувство, всегда охватывающее ее рядом с ним, возобладало над ней, и не было иного пути, чем тот, на который она сейчас решалась вступить. Вернувшись в дом Касселей, Минна собрала вещи, положила письма и книги в саквояж и отогнала прочь все воспоминания о восковых, морщинистых личностях, сидящих в гостиной. Последняя мысль, пришедшая ей в голову на станции, когда они встретились с Зигмундом, была строчка из Сенеки: «Пусть порок бежит, ибо каждый виновный сам себе палач». Она поедет с ним.
