~~~
Спозаранку Ребекку вновь приводят в гостиничную комнату, где накануне проходил допрос. В иное время сие просторное помещение, в коем расположен семнадцатого века стол надутых ножках, используется как столовая, гостиная или кабинет для приватных встреч. Ребекку и ее собеседника разделяют шесть футов отполированной дубовой столешницы. Как ни странно, Аскью стоя встречает узницу, точно леди. Он не кланяется, но приветливо ей кивает и жестом предлагает сесть за стол, на который предусмотрительно поставлен костяной бокал с водой.
— Хорошо ль почивали и откушали, сударыня?
— Да.
— Жалоб не имеете?
— Нет.
— Присаживайтесь.
Ребекка опускается на стул, но сам Аскью не садится и, взглянув на секретаря, примостившегося сбоку стола, в воздухе чиркает рукой — мол, пока не записывай.
— Ваше вчерашнее поведение похвально — не потрафив бесчинству Уордли и отца, вы подали им хороший пример.
— Они хотели как лучше.
— Тут я не соглашусь, но сие не важно. Сударыня, знать и простолюдье весьма отличны, но родительскому горю сословья неведомы, оно всегда заслуживает сочувствия, не правда ли?
— Я все рассказала.
Взгляд Ребекки прям и лишь слегка затуманен недоумением от неожиданной перемены в следователе. После ее слов Аскью по-птичьи наклоняет голову в парике, словно рассчитывая услышать больше. Но собеседница молчит, и он задумчиво отходит к окну. Потом оборачивается:
— Сударыня, нам, законникам, приходится быть дотошными. Усерднее прочих сжинаем мы ниву, не гребуя даже крохотным зернышком драгоценной истины, особливо в ее недород. Вновь спрошу об том, что покажется оскорбительным вашему нынешнему благочестью.
— Спрашивай. Я помню об своих грехах.
В лучах утреннего света лицо Ребекки выражает непреклонную готовность.
— Сударыня, не стану повторять вчерашнюю историю; полагаю, она свежа в вашей памяти. Но вот что я вам скажу: коли за ночь вы передумали и желаете изменить свои показанья, извольте. Ежели из опасений за свою будущность иль по какой-либо иной причине вы были не вполне правдивы иль что-то опустили, в вину вам того не поставят. Ручательством мое слово.
— Я говорила только правду.
— Значит, все было так, как поведали?
— Да.
— Его сиятельство перенеслись в рай?
— Да.
— Сударыня, я б хотел… да нет, хочу, чтоб так оно и было. Но у меня преимущество: по вашему признанью, с его сиятельством вы были знакомы чуть больше месяца и многое от вас они скрыли, я ж знал их долгие годы. Увы, все, кто с ними хорошо знаком, скажут: созданный вами портрет не похож.
Ребекка молчит, будто не слышит. Выждав, Аскью продолжает:
— По большому секрету кое-что вам поведаю, сударыня. Родные и близкие молодого джентльмена изумились бы проявленному к вам интересу, ибо всегда считалось, что он абсолютно равнодушен к женскому полу. Натуральная «рыбья кровь» в том, что касаемо плотских утех. Официальную церковь он тоже не шибко жаловал, невзирая на свой ранг. Коленопреклоненные молитвы радовали его не больше, чем ласточек зимняя слякоть. Могу поверить, что вы не чаяли порвать с прежней жизнью и были готовы ухватиться за все, что поспешествовало вашему желанью. Но в то, что его сиятельство оказывают поддержку обычной шлюхе, кого прежде в глаза не видели, я, увольте, не верю.
Не дождавшись ответа, стряпчий возвращается к столу. Ребекка провожает его взглядом, в коем нет ни грана растерянности, но лишь странная смесь покорства и твердости, словно она глуха ко всем резонам.
— Я уж не говорю об прочем, во что невозможно поверить, — нарушает молчание Аскью. — Об том, что в главном языческом храме вы встречаетесь с Господом нашим и Его Всевышним Отцом, чему сопутствуют весьма неблагочестивые обстоятельства, усугубляющиеся в девонширской пещере. Об старцах и плотниках, превращающихся в богов, и Духе Святом в женском обличье. Даже Уордли не слыхивал об вашей Богоматери Премудрости и Вечном Июне. Сударыня, вы ж неглупая женщина, вы знаете жизнь. Услышь вы подобную байку, не сочли б, что рассказчик иль сами вы рехнулись? Не возопили б, что сие невообразимая кощунственная нелепица, чушь собачья, коей застят незамысловатую правду?
Ребекка молчит, но явно вот-вот что-то скажет. За время допроса уже не впервые она чрезвычайно медлит с ответом. Не похоже, чтобы она подыскивала слово, мялась или была растеряна; нет, странная задержка в ответах выглядит так, будто вопрос задан на чужом языке и сначала его надо перевести. В отличие от Уордли, мгновенно парировавшего любой выпад, Ребекка словно ждет подсказки загадочного толмача.
— Многие сомневались и не верили, когда впервые явился Христос. Я поведала чистую правду, больше сказать нечего.
— Скромничаете, сударыня… Хотя Клейборн расписала ваши актерские таланты. Вы ж признались, что солгали Джонсу. Пусть из нужды, но солгали.
— Не в главном.
— Посещение рая, встреча со Всевышним и Его Сыном — не главное?
— Настолько главное, что словами не выразишь. Тогда не смогла и сейчас не умею. Но сие произошло, я удостоилась встречи с Иисусом Христом и Его Отцом, что наполнило душу мою величайшей радостью и неземным блаженством.
— Подобает ли Всевышнему облик крестьянина, а Спасителю — косаря?
— По-твоему, Бог не Бог, ежели не восседает на небесном престоле, а Иисус не Иисус, коль не стенает на кресте? И ангелы не ангелы, ежели бескрылы, а вместо лиры иль трубы держат серп? Поверь, неисчислимы сатанинские облики фальшивого благочестья. Глазами видишь лишь тень, но душою я узрела свет — свою первую и последнюю любовь.
— Стало быть, гляди не гляди, увидишь одну фальшу? Так, что ль?
— Глаза зрят лишь телесное, но не свет, единственную верную истину. Ни мне, ни тебе, ни кому другому по наружности не отличить ложь от правды.
В результате сей короткой дискуссии Аскью попадает в затруднительное положение, хоть виду не подает. Современный человек ни на секунду не усомнился бы в том, что Ребекка лжет или, по крайней мере, сочиняет. В ту пору боги уже не спускались на землю (ну разве что Дева Мария, делавшая исключение для темных средиземноморских крестьян), и всякие разговоры об их явлениях добрые протестанты презрительно воспринимали как жульничество католиков. Однако тогдашние англичане, даже образованные, еще были весьма далеки от нашего неверия в сверхъестественное. Скажем, Аскью верит в призраков; сам он ни одного не видел, но так много о них читал и слышал (причем не только от старух и дурачков), что волей-неволей чему-то поверишь. Привидения и духи были детищем не разыгравшегося праздного воображения, но самого настоящего мрака, в каком пребывала плохо освещенная малолюдная Англия, ибо тогда во всей стране народу проживало меньше, чем в нынешнем лондонском квартале.
Безусловно, Аскью поддерживает отмену «Закона о ведьмах», похеренного в том самом году, хотя в Шотландии его бы оставил. Одобрение его вызвано тем, что суды над ведьмами, о которых он наслышан и которые в юности посещал, ассоциируются с приговором к позорному стулу, несовершенным законом и спорными доказательствами. Он не утверждает, что колдовства не существует вовсе, но готов согласиться: худшие его проявления канули в вечность. Невозможно представить, что где-то в девонширской глуши еще сохранились злобные карги, по древним правилам устраивающие шабаш. Нюх стряпчего подсказывает, что девять десятых правды Ребекка прячет в своих божественных видениях (чему можно противопоставить собственные сведения о хозяйском сыне и стародавнюю неприязнь к нему, скрытую за почтением к высокому рангу), но ведь остается еще одна десятая неуловимой правды, которая изводит, точно заноза.
— Значит, показанья не меняете? Повторяю: худого не будет.
— От правды худого не жду. Не меняю.
— Что ж, сударыня, я оказал вам большую любезность, кою в суде никто не предложит. Вы ею не воспользовались. Быть по сему, но потом не жалуйтесь, коли вас уличат во лжи. Начнем с присяги. — Сев за стол, Аскью бросает взгляд на секретаря: — Записывайте.
В: Станем придерживаться того, что зрят глаза, хоть оно и обманчиво. Значит, до появленья его сиятельства в борделе ты с ними не встречалась? Так?
О: Да.
В: И ничего об них не слышала?
О: Нет.
В: Часто ли желанье приобресть твои услуги сообщалось загодя?
О: Часто.
В: Так поступили и его сиятельство?
О: В гроссбухе Клейборн он значился как приятель лорда В., записанный супротив моего имени.
В: Задолго до визита?
О: Меня известили в день его прихода.
В: Сие обычная практика?
О: Да.
В: Стало быть, запись ты не видела, ее просто зачли?
О: Я уж сказала, что лишь потом узнала, кто он.
В: Ты выбиралась в город — на вечеринки, в театры, игорные дома?
О: Изредка, но не одна.
В: А с кем?
О: Шлендать нас отпускали в сопровождена громил Клейборн.
В: Что делать?
О: Заманивать клиентов в бордель. Тем, кто, исходя слюной, просил об встрече, мы говорили, что сие возможно лишь в нашем заведенье.
В: А тайком?
О: Света белого не взвидишь, ежели мадам узнает.
В: Накажут?
О: Заставят «откушать» с громилами. Так сие называлось. Что там твоя каторга! Вот наши правила. Мы говорили: лучше сдохнуть, чем этак откушать.
В: Тебя так наказывали?
О: Я видала тех, кто «откушал».
В: Однако ты появлялась в публичных местах. Не могли его сиятельство тебя заприметить?
О: Не знаю, я его не видела.
В: А Дика?
О: Нет.
В: Позже его сиятельство не обмолвились, дескать, прежде тебя видели и давно искали встречи… иль что-нибудь в этаком роде?
О: Нет.
В: Однако они могли об тебе прослышать, верно? Молва-то ходила.
О: Увы.
В: Так-с… Хоть раз кому-нибудь пожаловалась на свою злосчастную долю, от коей хотела б избавиться?
О: Нет.
В: Товаркам не плакалась?
О: Им не доверишься. И никому другому.
В: Не странно ль усердье его сиятельства, не смогшего вкусить от твоих прелестей?
О: Казалось, он питает надежду.
В: Не было ль намеков, что ты выбрана для иной цели?
О: Ни малейших.
В: Они расспрашивали об твоем прошлом?
О: Два-три вопроса, не больше.
В: Интересовались твоей жизнью в борделе? Мол, часом, не надоело ль?
О: Он не уподоблялся другим мужчинам, кого подхлестывает страх перед собственным грехом.
В: Как так?
О: Лучше ль, когда человек страшится греха, но все равно грешит? На пике животной страсти одни сквернословят, другие называют шлюху именем жены и даже, прости их Господи, матери, сестры иль дочери. Третьи немы, точно самцы, оседлавшие бессловесную самку. Мерзостны все, но последние меньше.
В: Ничего себе доктрина! Значит, скотское совокупленье менее преступно, нежели грех в осознанье своей вины?
О: Бог есть, иль Его нет.
В: Не понимаю, голуба.
О: Господь судит не по намереньям, а делам. Умышленный грех хуже греха по неведенью.
В: Не иначе как Всевышний самолично сие растолковал!
О: Что худого мы тебе сделали, мистер Аскью? Зла не помышляем, ты ж норовишь обидеть и глумишься над искренними речами нашими. Да, от Господа наши верованья, кои смиренно приемлем. Не нам одним они открыты, но всем, кто не поклоняется Антихристу. Истинно говорю: прокляты все пребывающие в грехе, не важно, большом иль малом.
В: Вернемся к сути. Тебе не кажется, что его сиятельство старались выяснить, подходишь ли ты для их затеи — то бишь готова ль бросить свое ремесло?
О: До кромлеха на то и намека не было.
В: Стало быть, ты сгодилась. Как ни крути, тебя выбрали.
О: Не выбрали — спасли.
В: Сие одно и то же. Сначала надо выбрать, кого спасать.
О: В ту пору одно от другого я не отличала.
В: Ладно, сие пока оставим. Пройдемся по стезе твоих проклятий. В законном браке мужчина и женщина порою грешат, не так ли?.. Чего молчишь? Им же предписано плодиться и размножаться.
О: Но в Вечном Июне не жить.
В: Сама ж говорила, там есть детки.
О: Они порожденье не плоти, но духа. Ты глумишься над нашим неприятьем плотского греха и желаньем его изничтожить. Но в Вечном Июне обитают лишь души тех, кто на земле сражался с грешной плотью. Теперь они вознаграждены, и сия награда — святой залог истинности нашей веры.
В: Так учат Французские Пророки?
О: И еще Христос, не имевший жены.
В: Греховно любое плотское наслажденье?
О: Более всего одно, кое суть источник всех прочих грехов. Уступишь ему — не спасешься.
В: Спрошу-ка еще раз: в том вы с мужем едины? Вернее, порознь?
О: Вновь отвечу: не твое дело, сие касается Христа и нас.
В: Неужто трудно сказать: да, муж согласен, мы живем во Христе? Что, язык не поворачивается? (Не отвечает.) Ладно, твое молчанье весьма красноречиво… Как ты объяснишь повеленье его сиятельства? Почему вдруг выбрали тебя? Раз уж они надумали спасать, ужель никого другого не нашлось?
О: Я в том нуждалась.
В: А другие не так шибко нуждаются иль меньше грешат, что ль?
О: Я сгорела дотла — то наказанье за долгую упрямую слепоту.
В: Ты не ответила на вопрос.
О: Часто Христос милосерден к наименее достойным.
В: Да уж, спору нет.
О: Милость мне оказана не за то, чем я была иль что есть, хоть я нынешняя лучше прежней, но за мое будущее деянье.
В: Какое?
О: В чем предназначенье всякой женщины, хочет она того иль нет?
В: То бишь все затевалось с тем, чтоб тебя обрюхатить?
О: Дитя мое — лишь плотский знак.
В: Знак чего?
О: Любви и света.
В: Кто ж их прольет: ребенок иль ты, давшая ему жизнь?
О: Она.
В: Эва! Прям-таки уверена, что будет девочка?.. Отвечай.
О: На твоем языке не сумею.
В: Голуба, у нас один на всех простой английский. Откуда такая уверенность?
О: Не ведаю. Но знаю.
В: Угу. А как маленько подрастет, то уж наверное станет проповедовать и предрекать.
О: Она будет в услуженье Богоматери Премудрости.
В: Может, повыше должностишку присмотришь? Чего уж мелочиться — кощунствовать так кощунствовать! (Не отвечает.) Что, угадал? Не об том ли витийствуют твои нечестивые пророки? Мол, Христос явится в женском обличье! Прости, Господи, грешный мой язык, но я спрошу: уж не лелеешь ли ты мысль, что вынашиваешь Христа?!
О: Нет! Чем угодно клянусь! Тщеславья нет во мне! Подобного даже про себя не молвила!
В: Молвить не молвила, а думать-то наверняка думала!
О: Да нет же! Возможно ль, чтоб Он произошел от великой грешницы?
В: Почему нет, ежели та возомнила себя святой, сподобившись встречи со Всевышним, Сыном Его и Духом Святым? Ведь по вашим озареньям, Христос может явиться и в юбке. Не отрицаешь?
О: Всею душою отрицаю, что хоть на миг допустила, будто тяжела Им.
В: Не скромничай, голуба. Ты удостоена величайшей чести! Разве не приятнее думать, что в тебе зреет божественное семя, а не ублюдок Дика?
О: Глумишься… Тебе неведомо, каково быть женщиной.
В: У меня жена, две дочери старше тебя, да еще внучки. Каково быть женщиной? Голуба, я уже слышал сию загадку и знаю ответ.
О: Никакой загадки. Мною пользовались в борделе и доныне могут пользоваться. Как всякой женщиной.
В: Хочешь сказать, все женщины — шлюхи?
О: Мы все шлюхи в том, что не смеем выразить своих мыслей и чувств, страшась осмеянья — мол, баба, а туда же! Как мужчина сказал, так и будет, мы должны подчиняться. Я не только об тебе, таковы все мужчины повсюду. Никто не видит и не слышит Богоматерь Премудрость, не ведает, чем она б одарила, ежели б ей позволили.
В: Бог с ними, с ее подношеньями. Желательно знать, чем нас одарит твое чрево, голуба.
О: Дитя будет лучше той, чье назначенье в одном: дать ему жизнь. Недостойная, я не лелею тщеславной мысли, будто произведу на свет Иисуса Христа. Кем бы ни стала дочь моя, я не раскаюсь, но всем сердцем возблагодарю Господа, что дал мне ее… Так и быть, скажу: Его сиятельство был принужден скрывать, что он господин не только в нашем, но ином великом мире. Что мнилось жестокостью, взаправду было его добротой, только не вдруг я сие поняла, не разглядела знак, что ведомо ему об антихристовой тьме, в какой пребывает народ наш, ополчившийся на него. Потому и скрывал он свой истинный облик, лишь чуть-чуть открываясь пред теми, в ком еще теплилась добродетель, на кого еще можно надеяться. Не спутай: он не библейский Христос, но дух Его, говоривший и поступавший Его именем. Давеча я сказала, как шибко схожи его сиятельство и слуга его. Ныне ж понимаю, что воистину они одно: Дик — бренное тело, его сиятельство — душа. Вместилище и дух как бы разделились, каждый в своей оболочке. Подобно умершему на кресте Иисусу, Его нынешнему смертному воплощенью, бедняге Дику, надлежало погибнуть, дабы спаслась вторая половина — душа. Истинно говорю: на грешной земле в прежнем облике она уже никогда не появится, но жива и обитает в Вечном Июне, воссоединившись с Иисусом Христом, чему я свидетель… Вот, рассказала коротко и наспех, ты опять не поверишь.
В: Стало быть, его сиятельство вознеслись в куколке, с небес присланной, дабы забрать их из нашего мира?
О: Да.
В: Невзирая на то что они принудили тебя к грязному любодеянью?
О: Дабы узрела я дорогу в ад. Сам он не наслаждался.
В: Однако вторая их половина в лице скотского Дика вволю насладилась, а?
О: За то он и принял смерть. Говорю ж, не сразу, но прониклась я к нему удивительной жалостью и любовью. Теперь-то знаю: в объятьях моих рыдала падшая половина, грешная плоть, тень света, коя страдала, ведая об своей участи, точно Христос, возопивший: «Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?»
В: Отчего ж другие-то так не воспринимали сию пару? Я нарисую, голуба, их истинный портрет: хозяин пренебрегает всем, к чему обязывает аристократический ранг, непокорен великодушному отцу, непочтителен к вере и фамильному долгу; слуга — скорее тварь бессловесная, нежели человек. Вот такими их видели все, кроме тебя.
О: Мне все равно, что думают другие. Я знаю лишь то, во что верю и буду верить до смертного часа.
В: Вот ты говоришь, что его сиятельство, то бишь дух Спасителя, был вынужден скрывать свою истинную сущность. Как же так, голуба? Разве сие подобает Господу нашему, поборнику правды? Хоть в одном Евангелии сказано, что Он таился и скрытничал, будто двуличный шпион, опасающийся за свою шкуру? Что ответишь? Кощунственно даже помыслить этакое, не правда ль?
О: Фарисеи набрали силу.
В: Поясни?
О: Мир погряз в грехе, и Христос не может прийти так, как Ему подобает. Во всем сиянье Он явится, когда Антихрист будет изгнан. Приди Он сейчас и стань проповедовать, Его б вновь распяли. А уж тем паче, ежели б Он принял женский облик. Подобно тебе, все б глумились и вопили об кощунственной невозможности сего. Он приидет, когда христиане вновь станут истинными христианами, какими были вначале. Вот тогда Он иль Она явятся, какие есть.
В: Пока ж присылают лишь заместителей и агентов. Так, что ль?
О: Ты все видишь в мирском свете. Ужель не читал апостолов? Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Ибо видимое временно, а невидимое вечно. Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. Так положил Господь. Но ты по-прежнему во мне видишь хитрую девку, в его сиятельстве — непокорного сына, в Дике — скота. Коли так, пусть, тебя не изменишь. Не возрожденный, волей-неволей ты все видишь в своем свете.
В: Покорность твоя смердит гордыней.
О: Горда Христом, никем иным. Хоть коряво, но говорю от Его света.
В: И супротивничаешь всем предписаньям веры?
О: Царство Христово не знает непременности. Ежели что-то «непременно», оно не от Христа. Шлюха непременно останется шлюхой — не по Христу. Мужчина непременно верховодит женщиной — не по Христу. Дети непременно голодают — не по Христу. Человек рожден для непременных страданий — не по Христу. Все непременное не по Христу. То не свет, но могильная тьма, в коей мир наш пребывает за грехи его.
В: Ты что ж, отрицаешь саму суть христианства? Разве Святая Библия не предписывает долг, каковой подлежит непременному исполненью?
О: Писание советует как лучше поступать, не обязывая к тому, чего многие не делают.
В: Непременно ли подчиненье Христу?
О: Мы вольны не подчиняться Ему; Он дает свободный выбор, ежели мы предпочитаем зло, грех и тьму. Непременности нет. Так говорит брат Уордли. Христос всегда обитает в завтра; Он надеется, что, сколь мы ни слепы и грешны сегодня, завтра шелуха отпадет и мы спасемся. Вся Его божественная власть и тайна свидетельствуют, что человек по собственной воле может измениться и милостью Его искупить грехи.
В: Сего ты набралась от Уордли?
О: Еще и своим умом дошла, как взглянула на свое прошлое и нынешнее.
В: Когда речь об спасенье души, всякий здравомыслящий человек одобрит возможность перемен. Но что будет, ежели этакую несусветно опасную мысль перенести на дела мирские? Она приведет к гражданской войне, революции, нарушенью всего законного порядка, не так ли? Не возникнет ли чрезвычайно порочное мненье: все должны измениться, но коль не угодно по доброй воле, так заставим, аж кровью умоетесь?
О: Подобное не от Христа, даже когда творится Его именем.
В: Не потому ль Пророки распрощались с квакерами, не желающими с мечом в руке отстаивать свою веру?
О: В том столько правды, как в решете воды. Нас пребудет убежденьем, но не мечом. Насилье не путь Христа.
В: Ты противоречишь Уордли. Не дале как вчера он заявил, что с мечом в руке выступит против иноверцев, да еще недвусмысленно пригрозил нынешнему правительству.
О: Он мужчина.
В: И бунтарь.
О: Я лучше его знаю. К своим он мягок и сострадателен. Вполне здрав, когда его не травят.
В: Уж поверь, здравости в нем ни на грош, и когда-нибудь он поплатится. Ну все, довольно проповедей. Давай-ка поговорим об Дике. Ты имела возможность его раскусить. По-твоему, за наружностью убогого скрывался не такой уж недоумок?
О: Он страдал от своего изъяна, но скотиною вовсе не был.
В: Значит, соображал больше, чем об нем полагали?
О: Он сознавал свою греховность.
В: А что еще? Ты превозносишь хозяина, но как объяснить, что в последний день всем заправлял слуга? Именно он указал, когда следует покинуть большак и спешиться, именно он взобрался на холм, в то время как вы с его сиятельством ожидали внизу.
О: В каких-то познаньях он превосходил своего господина.
В: Тебе не показалось, что Дик уже бывал в тех краях?
О: Нет.
В: Откуда ж такая уверенность, ежели место незнакомое?
О: Господь управил через сердце его. Заплутавшая скотина тоже сама находит дорогу к дому.
В: То бишь твой Вечный Июнь и прочие картинки он воспринял как дом родной?
О: Богоматерь Премудрость он встретил словно верный пес, что, истомившись в разлуке, ластится к хозяйке.
В: Джонс показал, что из пещеры Дик выскочил в великом страхе и смятенье и бежал сломя голову. Разве так ведет себя пес, вновь обретший хозяйку?
О: Ежели он недостойный грешник.
В: Почему ж Богоматерь Премудрость, столь милосердная к тебе, пренебрегла убогим? Как допустила страшный грех самоубийства?
О: Ты спрашиваешь об том, что ведомо лишь Богу.
В: Хотелось бы услышать достоверный ответ от тебя.
О: Не имею.
В: Так я подскажу: не вероятнее ли, что на глазах малоумного умертвили иль пленили хозяина, тем самым лишив его покровителя?
О: Не ведаю, я спала.
В: Погоди, он приводит вас на место и, стало быть, знает, чего ожидать, и все ж таки происходит нечто, заставившее его свести счеты с жизнью. Темная история, не правда ль?
О: Вся тьма по воле Господа.
В: Ну да, особливо ежели самозваная святая подпустит тьмы в ответах, воспарив над такой чепухою, как здравый смысл. Я приметил твой отклик на смерть Дика. Какая женщина останется столь равнодушной к известью, что отец ее ребенка мертв? Прям будто он ей никто. Однако ж наша праведница, изведавшая больше мужчин, нежели тухлятина падальных мух, заявляет, что в жизни никого так не любила. А потом говорит: не ведаю, не скажу, не важно. Как сие понимать?
О: А так, что я и впрямь ношу его ребенка, но сердце мое ликует, проведав об его смерти. Я рада за него, не за себя. Ибо воскреснет он безгрешный.
В: Такое, значит, христианское братство?
О: Послушай, ты хочешь, чтоб я была отраженьем женщины, какою ты ее видишь. Но роль не по мне. В ту пору еще шлюха, я утолила его похоть, кою он воплощал, точно бык иль жеребец. Ужель не понимаешь, что я изменилась? Теперь я не девка, я возродилась в Христе и узрела Вечный Июнь! Твоя роль не по мне. Верою Раав-блудница не погибла с неверными.
В: Ты хуже раскаявшейся блудницы! Проповедница выискалась! Развела тут басни об дурацких грезах! Вечный Июнь, Богоматерь Премудрость! Ишь пули отливает — об этаких названьях даже твои сектанты не слыхивали!
В: Кроме тебя, об том я никому не говорила и не скажу. Других имен и тебе не назову. В нашем мире они лишь слова, но слова сии — знаки великого грядущего. Что ж ты не хулишь церковные гимны да псалмы, воспевающие Господа? Иль славят Его лишь те слова, что одобрены начальством?
В: Попридержи язык!
О: И ты свой.
В: Вконец обнаглела!
О: Так не замай!
В: Будет!.. Считаешь, Дик помер, снедаемый виной за свою похоть?
О: Чтоб отречься от греховной плоти.
В: Прежде ты беременела?
О: Нет.
В: Хотя возможностей имелось сверх достаточного. При наплыве клиентов сколько раз за вечер тебя драли? (Не отвечает.) Говори! Пропади ты пропадом со своим благочестьем! (Не отвечает.) Ладно, и так догадываюсь. Что, всучишь выродка мужу?
О: Яловость моя была по Христовой воле, и ею же теперь я тяжела. Дочь моя не ублюдок, муж мой станет ей земным отцом, как Иосиф — Иисусу.
В: А что насчет того, кто проложил ей дорогу в наш мир?
О: Твой мир — не мой и не Христов.
В: Не кобенься, все равно заставлю сказать. Пораскинь своим вздорным умишком: кто отец ребенка — Дик иль его хозяин?
О: Его сиятельство — тот, кто он есть, ни больше ни меньше. То бишь на сем свете он не родитель.
В: А на том, стало быть, родитель?
О: Духовный, не семенем.
В: Разве не грех оспаривать мужское главенство, свыше предписанное? Кто стал первым твореньем Создателя?
О: По словам мужчин.
В: Священное Писание лжесвидетельствует, что ль?
О: Дает свидетельства лишь одной стороны, в чем вина людей, но не Господа и Сына Божьего. Во второй главе Бытия сказано, что Еву создали из Адамова ребра, а в первой говорится: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». В главе девятнадцатой Евангелия от Матфея Господь наш Иисус Христос поминает не ребра, но Моисея, кто «по жестокосердию вашему, позволил вам разводиться с женами вашими; а сначала было не так». Мужчина и женщина сотворены равными.
В: Ах ты скромница наша, заново рожденная! Ни на йоту не верю! Ты охвачена иным пороком, только и всего. Нынче твое наслажденье в том, чтоб охаять мудрость, заповеданную предками, излить свою злобу. Прежде мужчин ублажала, а теперь, кляча заезженная, желаешь с ними поквитаться, отбросив свое прошлое, точно немодный фасон! Вера твоя — всего-то личина, за коей спрятана бабская месть!
О: В ловушку не заманишь.
В: Какую еще ловушку?!
О: Хочешь выставить меня очумелой от мщенья мегерой, кто из боязни, что ее раскусят, глуха ко всем доводам разума.
В: Я тебя насквозь вижу!
О: Что ж, открою свой пагубный замысел. Вся несправедливость в мире по воле человека, а не Господа нашего Иисуса Христа. Я хочу изменить наш мир.
От подобного заявления у Аскью глаза лезут на лоб. Теперь уже он не найдется что сказать. Руки Ребекки покоятся на коленях, но вся она будто натянутая струна и не сводит глаз со следователя, точно узрела Антихриста собственной персоной. Во взгляде ее плещутся остатки покорности, но лицо застыло в решимости не отступать. Наконец Аскью размыкает уста, хотя скорее обращается к себе:
— Совсем уж завралась…
Никакого отклика. В подобные паузы Джон Тюдор привычно отрывает взгляд от записей. Ребекка пялится на следователя. Вот так весь допрос: стряпчий наседает, бабонька таращится и тянет с ответом. Терпение Аскью явно иссякает. Нынешний допрос он начал по-доброму, но притворная мягкость не сработала. Истинное происшествие подследственная сохраняет в тайне, ни суровостью, ни лаской ее не сломить. Не раз стряпчий вспоминал времена настоящих допросов с дыбой и тисками. Но английский Билль о правах положил им конец. Кроме случаев вопиющей измены, подобные методы применяются лишь в нечестивых и ущербных католических странах вроде Франции; при всех своих недостатках, Аскью все же англичанин, а не француз. Что, однако, не препятствует его раздражению, которое он еле сдерживает.
Ребекка довольно спокойно воспринимает нападки на свою веру; будь иначе, она бы удивилась и заподозрила неладное, ибо в те времена осмеяние и гоненье сектантов встречались сплошь и рядом. Дело не только в том, что ей не дают говорить о правомочности и смысле ее веры, пребывающей в нужде и лишеньях. Со следователем ее разделяют не только бесчисленные барьеры возраста, пола, сословия, образования, места рождения и прочего, но нечто глубинное: принадлежность к двум абсолютно разным человеческим натурам, у которых главенствуют разные полушария мозга. Само по себе это ни хорошо ни плохо. Те, у кого превалирует левая доля (правши), рациональны, способны к математике, организованны, красноречивы, аккуратны и обычны; во многом благодаря им общество держится на ровном киле. Те, у кого доминирует правая доля, менее желанны мудрому и трезвому богу эволюции, ну разве что в двух столь побочных областях, как искусство и религия, где ценятся мистицизм и алогичность. Такие, как Ребекка, слабы в рассуждении, сбивчивы в доводах, плохо чувствуют время (и политическую обстановку). Они живут, слоняясь по необъятным просторам «сейчас», воспринимая прошлое и будущее как настоящее, тогда как добропорядочные правши эти понятия четко разграничивают и контролируют. От путаников-левшей одни беспокойства и неурядицы. Вот что являли собой те два человека из 1736 года. Они пребывают на разных полюсах, хотя до подобного объяснения их физиологической несовместимости еще далеко. Левша-Ребекка по-своему доведена до крайности и тоже говорит, словно себе:
— Ты будто слепой… слепой…
— Не сметь так со мной! Не потерплю!
— Видали, не потерпит он!.. — срывается Ребекка. — В мареве ты!.. Во тьме!.. Вопросы твои дьявольские!.. Опутать вздумал? Ты сам весь запутался!.. Не видишь, как мир гибнет? Грех его не новый, спокон веку!.. Покрывало сие тысячу раз пользовано, до последней нитки грехом замарано! Ввек не отстираешь, не отмоешь! И новое не соткете вы, кто совращает невинных со дня их рожденья!.. Невдомек, что слепы вы?
Аскью вскакивает:
— Молчать! Я приказываю!
Ребекка уже ничего не слышит. Она тоже встает и, торопясь, глотая слова, продолжает:
— Так-то чтишь Господа?.. Творенье Его в ад обращаешь?.. Не смекаешь, что живущие во Христе — единственная надежда твоя? Отринь пути свои… вот… ступай дорогой Иисуса Христа, ныне забытой!.. Греховный мир твой глумится над ней… вот… издевается!.. Ты и подобные прокляты страшным проклятьем, что день ото дня чернее!.. Но сбудется… вот… путь Его восторжествует, и увидят грешники… вот… что спасутся верующие в Него! Ты ж и легион твой за слепоту свою и злодеянья свои преданы будете Антихристу!.. Истинно говорю: победа за нами, Христос вернется, ибо предсказано… свет Его высветит всякое дело и слово… вот… и мир окном распахнется навстречу сиянью Его, все зло станет видимым… вот… и отправишься ты в ад на муки вечные!..
— В тюрьме сгною! Засеку!
— Нет, карлик злобный, нет, не заманишь в сети свои!.. Истинно говорю: былого не воротишь, не удержишь, как ни старайся!.. Ныне, ныне грядет новый мир, где нет греха, нет раздора меж человеком и человеком, мужчиной и женщиной, родителем и дитем, хозяином и слугой!.. Где нет злой воли… где не умывают рук, не пожимают плечами… не слепы ко всему, что нарушает покой и удобство… Где судья, кто на месте бедняка сам бы украл, не осудит несчастного… где не правят алчность, тщеславие и глумливое бессердечье… где нет тех, кто разнаряжен и пирует, когда другие голодны, босы и голы… Там лев возлежит с агнцем, а всё вокруг свет и справедливость… Господи Боже мой!.. Нельзя быть столь слепу к собственной вечности… нельзя… нельзя…
Аскью бросает взгляд на секретаря, который, не поднимая головы, строчит по листку:
— Эй, сделай что-нибудь! Уйми!
Тюдор встает, но мешкает.
— Истинно говорю: вижу!.. Как не поймешь ты, я вижу — грядет…
Рука секретаря, потянувшаяся к Ребекке, замирает. Происходит нечто невероятное. На последнем слове взгляд Ребекки вдруг покидает лицо следователя и обращается к угловой дверке, ведущей в смежную комнату. Словно кто-то вошел и своим появлением прервал ее монолог. Впечатление настолько достоверно, что Аскью и секретарь тоже невольно смотрят в угол. Дверь закрыта. Никто не вошел. Оба согласованно взглядывают на застывшую Ребекку: не скажешь, что она изумлена, скорее, обрадована и благодарна тому, кто принудил ее замолчать. Былая решимость загадочно исчезла с ее лица. На губах ее расцветает удивительно робкая, но полная ожиданья улыбка малыша, нежданно-негаданно увидавшего того, кому он доверяет и кого любит.
Аскью вновь оборачивается к двери, затем вопросительно взглядывает на секретаря — мол, никто не входил? Тюдор мотает головой — никто, сэр. Секунду они пялятся друг на друга, потом Аскью переводит взгляд на Ребекку.
— Припадок. Ну-ка, потормоши ее.
Тюдор делает шаг, но вплотную к девице не подходит и лишь опасливо касается ее руки, будто трогая змею или иную зловредную тварь. Ребекка зачарованно смотрит на дверь.
— Смелее! — командует Аскью. — Не укусит!
Секретарь отодвигает стул и, зайдя сзади, берет Ребекку за руки. Похоже, та в забытьи, но после энергичной встряски тихонько вскрикивает, словно от боли. Нет, в тихом возгласе ее больше нежности. Ребекка переводит взгляд на Аскью, стоящего по другую сторону стола, и тут глаза ее закрываются, голова падает на грудь.
— Посади ее.
Тюдор подставляет стул.
— Сядьте, сударыня. Все прошло.
Ребекка безвольно опускается на стул, прячет лицо в ладонях и рыдает, будто стыдясь своего выплеска чувств. Подавшись вперед, Аскью опирается о стол:
— Что вы увидали?
Ответом — глухое рыданье.
— Дай ей воды.
— Ничего, мистер Аскью. То вроде помрака. Оклемается.
Стряпчий разглядывает плачущую женщину, затем быстро проходит к двери в смежную комнату. Дергает ее раз, другой и, переполняясь бессильным раздражением, третий. Заперто. Аскью медленно отходит к окну и выглядывает на улицу: никого. Не желая признавать, что частью потрясен не меньше Ребекки, он не смотрит на женщину, которая, уже не стесняясь, сотрясается в безудержных рыданьях. Лишь когда плач немного стихает, Аскью оборачивается и видит, что секретарь уговорил Ребекку глотнуть воды и теперь поглаживает ее по плечу. Стряпчий возвращается к столу и подает знак писцу — мол, займи свое место.
— Ну что, сударыня, пришли в себя?
Не поднимая головы, Ребекка кивает.
— Можем продолжать?
Кивок.
— Что на вас нашло-то?
Ребекка мотает головой.
— Что вы так разглядывали?
Уставившись в пол, Ребекка наконец отвечает:
— То, что увидала.
— Там ничего не было. Не молчите! Прощаю вам весьма дерзкую и оскорбительную тираду, хочу знать только одно: что вы увидели? — Скрестив руки, Аскью безрезультатно ждет отклика. — Нечто постыдное?
Ребекка укладывает руки на колени и поднимает голову. Аскью потрясен: на губах ее играет чуть заметная улыбка, которую он надолго запомнит.
— Вовсе нет.
— Чему вы улыбаетесь?
Улыбка не гаснет, будто она и есть ответ.
— Вы видели человека?
— Сударыня, довольно угадайки. Вы смотрели так, будто в комнату кто-то вошел. Ну же, кого вы увидели?
Загадочная улыбка вянет, словно Ребекка лишь теперь вспомнила, что перед нею враг. Но она стала иною. Ежу понятно, Ребекка не одержит верх, ни в настоящем, ни в будущем победа ей не светит. Ежу-то понятно, а вот ей нет.
О: Кого ты ищешь.
В: Его сиятельство?! Вы утверждаете, они были здесь?
О: Все равно не поверишь.
В: И как же они выглядели?
О: Другом.
В: Во что одеты? По-всегдашнему? Иль как в вашем виденье?
О: В одеждах Вечного Июня.
В: Они вошли и за собою притворили дверь?
О: Нет.
В: Возникли, точно дух, не знающий преград?
О: Да.
В: Заговорили?
О: Слова не надобны.
В: Вы удивились?.. Отвечайте ж, сударыня. Иль вы с ними уже видались?.. Да?.. Отвечайте! Да иль нет?.. Значит, вы солгали, показав, что после первого мая никаких сношений с его сиятельством не имели? Как еще понимать?
О: Ты не поверишь.
В: Сие не ответ. Ежели встречались, пусть не так, как нынче, то можно ж сказать: «Да, видала».
О: Он друг.
В: Стало быть, видались?
О: Я познала его близость.
В: Ежели без выкрутасов, вы чувствовали его присутствие?
О: Совсем рядом.
В: Он являлся во плоти?
О: Что есть плоть?
В: Не зли меня! Уж про плоть тебе все известно.
О: Нет, не в земном обличье, но в сути своей.
В: Когда ты чувствовала присутствие его сиятельства, они с тобою говорили?
О: Без слов. Духом.
В: Что говорили-то? Мол, поступай так-то и так-то, верь тому-то и тому-то?
О: Душою.
В: Тебя извещают, как поступать и во что верить?
О: Что дела и вера мои правильные.
В: Дух его сиятельства, иль кто он там, не сказывал, где сейчас его плоть?
О: Нет. Зачем…
В: Точно ль она в твоем Вечном Июне?
О: Да.
В: Ты кому-нибудь говорила об ваших беседах? Мужу, родным, друзьям-приятелям?
О: Нет.
В: Стало быть, никто не сможет подтвердить ваших так называемых духовных общений?
О: Только он и Господь наш Иисус Христос.
В: После первого мая часто ль вы виделись?.. Не мотай головой! Хотя б примерно — много иль мало имелось встреч?
О: Всякий раз, как я нуждалась.
В: Так часто иль редко?
О: Сперва часто.
В: А потом все реже?
О: Да.
В: Обычно твои единоверцы широко извещают об ниспосланных им виденьях, дабы явить действенность своей веры. Почему ж ты все скрывала, голуба?
О: В такое они б не поверили.
В: По твоим словам, его сиятельство суть дух Иисуса Христа. Чего ж еще-то?
О: Пока не время, чтоб его увидели.
В: То бишь, расскажи ты об апрельских событьях, и братия его не признает? Не оценит? Слишком близорука?
О: Он являлся, но братья и сестры его не замечали. Пока еще не каждый его узрит.
В: Но в свое время ты им расскажешь?
О: Их известят.
В: Кто ж, коль не ты?
О: Истина выйдет наружу, ее узрят все, кроме проклятых.
В: Чего уж так смаковать слово-то? По-христиански ль радоваться тому, что другие прокляты?
О: Я не радуюсь. А вот ты и свора тебе подобных ликуете от того, что ничего не меняется, что для всех, кто ниже вас, мир превращен в ад хуже преисподней. Спрашиваю прямо: сие по-христиански? Я недалекая баба, ты искушенный законник. Твой закон ответит на мой простой вопрос? Ты знаешь, что все именно так. Сможешь растолковать и оправдать?
В: Каждому свое. Так уж заведено.
О: Богатому и кусок жирнее? Да уж, заведено, только не Господней волей, а богачами.
В: Не будь Его воли, Он бы не допустил.
О: Ежели Господь еще не покарал, сие не значит, что Он не покарает. Терпение Его ты выдаешь за оправданье.
В: А ты, голуба, вымещенье своих обид — за Божий гнев.
О: Милость дается взаймы. Настанет день расплаты, и должника сурово накажут в назиданье другим. Все будет прах и пепел, все сгинет в пламени, какое я видала.
В: Ну, запрягла-поехала! Ты выдаешь желаемое за действительное, что лишь говорит об твоей невоздержанности. Бог его знает, как оно будет. Лучше скажи, как собираешься изменить наш мир.
О: Правильной жизнью по свету и слову Христову.
В: Тогда и я напророчу: вашу лавочку твердолобых строптивцев поделом прикроют. Не отвечай, я по горло сыт досужими спорами. Сейчас мы закончим, но прежде вот мое строгое уведомленье: никому ни слова об нашей беседе и событьях апреля — мая. Ни мужу, ни отцу, ни Уордли — ни единой душе. Никаких разговоров об свидетельствах твоей веры и явленьях его сиятельства. Не вздумай пророчествовать. Ясно выражаюсь?
О: Яснее Ирода.
В: Не надо ни правды, ни лжи, я требую только молчанья. Сейчас в том поклянешься и подпишешь бумагу. Имя-то сумеешь проставить?
О: Ежели шайка твоя думает, что сможет заточить Божью истину, я стану узилищем, чтоб доказать обратное. Земное имя свое писать умею.
В: Предупреждаю: ослушаешься, я непременно об том узнаю, и ты проклянешь день, когда распустила язык.
О: И себя, ежели нарушу данное слово.
В: Еще не все. Подпишешь начальные показанья — мол, после первого мая никаких сношений с его сиятельством не имела, известий об них напрямую иль через третьих лиц не получала. Без всяких видений и духовных бесед. Тверди одно: не ведаю, что с ними сталось.
О: Подпишу.
В: Чему ухмыляешься?
О: Малость хвать, а главное долой.
В: Хвать в острог, коли раззвонишь.
О: Звона не будет, будет благовест.
В: И последнее: ежели вдруг, не важно когда, выяснится, что ты солгала, с тобою обойдутся как с тем должником, вовремя не вернувшим заемную милость. Ты ощутишь весь гнев родных его сиятельства и мой собственный. Вот ужо будет назиданье другим.
О: Быть посему.
(Свидетельница подписывает зачитанную ей присягу, что надлежаще засвидетельствовано.)
В: Ладно, пока ступай. Но ежели что, явишься по первому зову.
Ребекка встает. Джон Тюдор смотрит на Аскью; во взгляде его нет подчиненной угодливости, одно лишь изумление — надо ж, как оно обернулось. Ребекка делает шаг к двери, но стряпчий ее останавливает:
— Тут еще кое-что… хоть я возражал… Будь моя воля, за твою наглость я б приказал всыпать тебе по первое число… — Он мнется. — Вот, велено отдать на приданое младенцу.
Порывшись в жилетном кармане, Аскью бросает на стол золотую монетку.
— Не надобно.
— Бери. Приказано.
— Нет.
— Гордыня. Ничто иное.
— Нет.
— Возьми. Упрашивать не стану.
Ребекка мотает головой.
— Тогда прими то, от чего нельзя отказаться. Пророчество.
Оба смотрят друг другу в глаза.
— Рано иль поздно тебя вздернут.
Ребекка не отводит взгляд:
— И у тебя есть нужда, мистер Аскью. Любви тебе.
Она выходит, стряпчий собирает записи. Взяв отвергнутую гинею, он бросает свирепый взгляд на секретаря, готовый сорвать злость. Но тот, не будь дурак, уткнулся в бумаги.
