ГЛАВА 30
В темном, без освещения, подвальном этаже за комнатами следовали комнаты, все стены были в зеркалах, отражения переотражались, пустота глядела на пустоту, заливы безжизненного моря.
Мы вошли в первую, самую большую комнату. Генри крутил фонариком, как лучом маяка.
— Духов тут внизу до черта.
Луч потонул в океанских глубинах.
— Они не такие, как наверху. Призрачней. Меня всегда интересовали зеркала и то, что называют отражением. Другое «я», верно? В четырех или пяти футах от тебя, под коркой льда? — Генри, потянувшись, коснулся стекла. — Есть там кто-нибудь под коркой?
— Ты, Генри, и я.
— Елки-моталки, хотелось бы мне в этом убедиться.
Мы двинулись вдоль холодного ряда зеркал.
Они были тут. Больше, чем духи. Надписи на стекле. Я, должно быть, шумно втянул в себя воздух: Генри направил фонарик мне в лицо.
— Видишь что-то, чего я не вижу?
— Боже мой, да!
Я протянул руку к первому холодному Окну во Время.
На пальце остался слабенький след старой губной помады.
— Да? — Генри склонился, словно рассматривая мое открытие. — Что там?
— Марго Лоренс, R. I. Р., октябрь двадцать третьего.
— Кто-то припрятал ее здесь, за стеклом?
— Не совсем. А наверху, футах в трех, другое зеркало: Хуанита Лопес, лето двадцать четвертого.
— Ничего в голове не всплывает.
— Следующее зеркало: Карла Мур, Рождество, двадцать пятый год.
— Ага, — встрепенулся Генри. — Немой фильм, но один зрячий приятель как-то на дневном сеансе читал мне титры. Карла Мур! Она была не из последних!
Я направил свет фонарика.
— Элинор Твелвтриз, апрель двадцать шестого, — читал я.
— Хелен Твелвтриз играла в «Коте и канарейке»?
— Может, это ее сестра, но трудно сказать, когда столько было псевдонимов. Люсиль Лесюэр стала Джоан Кроуфорд. Лили Шошуан пережила второе рождение как Клодетт Кольбер. Глэдис Смит — Кэрол Ломбард. Кэри Грант был Арчибальдом Личем.
— Ты мог бы вести викторину. — Генри вытянул ладонь. — Это что?
— Дженнифер Лонг, двадцать девятый.
— Она умерла?
— Исчезла, приблизительно тогда же, когда сестра Эйми погрузилась в море и восстала к новой жизни на берегу Аллилуйя.
— Сколько там еще имен?
— Столько же, сколько зеркал. Генри облизал палец.
— Недурно! Прошло много времени, но… помада. Какого цвета?
— Танжи, оранжевая. Летний зной, Коти, Ланвьер, вишня.
— Как по-твоему, зачем эти леди писали свои имена и даты?
— Потому, Генри, что речь не идет о многих леди. Все эти разные имена написаны одной женщиной.
— Одной женщиной, которая была не леди? Подержи мою трость, пока я думаю.
— У тебя нет трости, Генри.
— Удивительно, как рука ощущает предметы, которых нет. Хочешь, чтобы я угадал?
Я кивнул, хотя Генри не мог этого видеть, в расчете, что он ощутит движение воздуха. Мне хотелось, чтобы он сказал это вслух, нужно было услышать это имя. Генри улыбнулся в зеркала, и они ответили стократной улыбкой.
— Констанция.
Его пальцы тронули стекло.
— Та самая Раттиган, — добавил он.
