Книга: Тессеракт
Назад: Perro mio
Дальше: Конкистадор закрывает глаза

Имя твое никто

1
За девять лет, с тех пор как она уехала из городка, Роза всего пять раз возвращалась обратно через горы Сьерра-Мадре. Учась в колледже на медицинском факультете, Роза приезжала домой раз в год на Рождество и не задерживалась больше чем на три дня. Но после того как на первом курсе Роза познакомилась с Сонни, она больше ни разу не была дома. Свадьба состоялась через восемь месяцев в Ватангасе, где жила семья Сонни.
Дважды в год Корасон и Доминг навещали Розу в Маниле, останавливаясь у дяди Рэя. На это были две причины. Во-первых, они скучали по дочери, особенно Доминг, который так до конца и не понял, отчего Роза столь неожиданно уехала из городка; во-вторых, чтобы попросить дядю Рэя выделить очередную сумму денег на учебу Розы. Рэй никогда им в этом не отказывал, и именно по его настоянию Роза пошла на медицинский. Как правило, он переводил деньги уже за несколько дней до приезда Корасон и Доминга.
Если бы Доминг был жив, в шестой раз Роза не приехала бы в городок. Даже если бы отец жил вечно.
Многое изменилось за эти девять лет: лесопилка расширилась, уничтожив все леса вокруг Инфанты, и началась вырубка джунглей вдоль горной дороги. Река, вид на которую открывался с того места, где дорога начинает спускаться к побережью, была вся коричневой от оползней в районах сплошной вырубки. Участок между Синилоаном и Реалом был заасфальтирован, и там стояли японские и корейские седаны. В отличие от маршруток, объезжавших бесчисленные рытвины и ухабы и едва делавших пятнадцать миль в час, эти машины развивали скорость тридцать и даже сорок миль.
Но это было только начало.
Никто даже не смотрел на проезжавшие машины и не пытался проголосовать, потому что они мчались слишком быстро. Куда-то исчезли лошади, которые паслись на лугу сразу за крутым поворотом. Горные ручьи текли теперь в нужном направлении по бетонным трубам. Вся поездка заняла на два с половиной часа меньше, чем обычно.
— Прямо не узнать, — отметил Сонни, нажав на педаль «хонды», чтобы обогнать рейсовый автобус.
— Ты даже не представляешь, — отозвалась Роза. — Здесь кругом были джунгли, вместо шоссе шла грязная проселочная дорога, и не было линии электропередач.
— Зато представь себе! — Сонни осторожно взглянул на жену. — Олени паслись на лугах, заросших дикими орхидеями. Диковинные птицы клевали фрукты прямо из рук детей.
— Гмм.
— Мамонты спускались с вершин окрестных гор…
Никакой реакции.
— Роза, — сказал чуть погодя Сонни и погладил ее колено, протянув руку через рукоятку переключения скоростей. — Неужели ты так и не улыбнешься?
Роза помотала головой, хотя и погладила в ответ руку Сонни.
— Нет, не улыбнусь. Извини.
— Ну ладно, — быстро ответил он. — Не извиняйся. Я просто пытаюсь…
— Пытаешься меня поддержать.
— Я сделаю все, что смогу, если скажешь, что делать.
— Не надо ничего делать.
— И все-таки если передумаешь…
— Хорошо.
— Скажи мне.
— Скажу.
Рафаэль лежал на коленях у Розы, и его дергало и мотало на поворотах. Ему был год и два месяца, и он спал крепче, чем его старшая сестра, когда ей было столько же.
2
Роза почувствовала себя плохо, когда дорога пошла вдоль берега, а значит, до Инфанты и Сарапа оставалось каких-нибудь полчаса езды. Она попросила Сонни остановить машину, передала ему ребенка, вышла, и ее вырвало. Сонни тоже вылез из машины и встал сзади. Это напомнило ей о Лито, о дохлой свинье на берегу, и ее вырвало еще раз.
— Ты слишком разволновалась, — сказал Сонни. — Давай вернемся в Манилу, а к Корасон я завтра приеду один.
— Нет, — бросила через плечо Роза. — Я не могу не приехать на похороны отца. Дай мне немного побыть одной, и все пройдет.
Она спустилась к песчаному пляжу по заросшему травой склону. Чувствуя, что муж и дети смотрят на нее из машины, Роза выбрала место, где деревья и кусты на обочине скрывали ярко-голубую машину, и села у самой кромки воды.

 

— Твоя красота так же неповторима, как отпечатки пальцев.
Это было неожиданно и прозвучало искренне и с какой-то заранее обдуманной торжественностью. Роза много раз мысленно возвращалась к этим словам, подозревая, что Лито позаимствовал фразу из какой-то старой книжки. А еще она думала, что в следующей фразе будет предложение выйти за него замуж. И она согласилась бы, если бы сама распоряжалась своей жизнью.
Но вместо этого Роза сказала ему, что через два дня садится на маршрутку и уезжает в Манилу, где будет жить у дяди Рэя, и что им, может быть, больше не суждено увидеться.
Лито ответил, что не верит ей. У него был такой взгляд, будто он только что, шатаясь, вышел из моря, весь утыканный осколками стекла, с кровоточащими ушами. Роза подумала, что у нее сейчас, наверное, такое же выражение лица. Во всяком случае, внутри она чувствовала себя именно так. Она закричала Лито, что все это правда — она действительно уезжает, — но голос прозвучал глухо, как через слой ваты. И это был не голос, а скорее, шепот.
Лито спросил почему. Почему в Манилу, почему им больше не суждено увидеться. Но вместо ответа Роза бросилась вперед и ударила его, вернее, принялась царапать его. Его грудь.
Ей трудно было вспомнить детали, объяснить себе, почему она так себя повела. Она знала только, что так надо. Просто надо, и все.
Ее оторвал от Лито отец. Когда она рано утром выбежала из дому, он украдкой пошел за ней так же бесшумно, как бесшумен был мир, в котором он существовал. Доминг совершенно не понял сцену из немого кино, разыгравшуюся перед ним накануне вечером, глядя на перекошенные злобой и ненавистью рты Корасон и Розы, но достаточно хорошо уяснил все последствия. Он увидел их на лице дочери, на лице Лито. Да, Доминг все понял, взглянув на Лито.
На этого парня со странно изуродованной грудью, который шатался, как от взрыва динамита. На сына таты Вина — человека со странно изуродованной ногой, высохшей, как у жертвы полиомиелита. Эту ногу можно было обхватить пальцами одной руки. Но все-таки тата Вин выглядел лучше своего отца, у которого вообще не было рук ниже локтей. Невольно возникала мысль: чем же эта семья заслужила такое проклятие?

 

Доминг остановился и присел, пройдя метров триста вдоль берега. Он все еще прижимал к себе Розу, изо всех сил сдерживая ее ярость одной рукой, а другой гладя ее по голове. Нужно только подождать, пока рассеется красный туман и она перестанет вырываться, как дикая кошка. Похоже, она постепенно успокаивалась.
Он отпустил Розу и посмотрел ей в глаза, пытаясь понять, пришла ли она в себя. А когда понял, что пришла, потому что ее глаза сделались пустыми, то успокоился. Он знал: что бы ни послужило причиной этой вспышки, все уже позади.
3
Доминг лежал в открытом гробу. Это был хороший гроб с позолоченными медными ручками и пластиковым окошком в крышке. Он был куплен на деньги Сонни, который содержал семью, пока Роза проходила медицинскую практику. Присутствующие хвалили Сонни за столь шикарные похороны, которые он устроил своему тестю.
— Вряд ли я потратился бы так же ради своего тестя, — пробормотал Туринг, который уже успел влить в себя несколько бутылок пива. А вливать было куда: у него вырос такой огромный живот, что Роза даже не сразу узнала Туринга. — Да это же я! — бодро воскликнул он. — Никогда бы не женился на Лише, если бы знал, что она так хорошо готовит!
Зато Лишу Роза узнала сразу. Та, конечно же, постарела и растолстела, родив троих детей, но в общем осталась все той же. Кроме того, они с Розой не раз обменивались фотографиями за те пять лет, что прошли со времени их последней встречи. Похоже, Лишу снимал толстяк Туринг, поэтому его и не было на фотографиях.
А еще Роза легко узнала Эллу. Если у Лиши походка стала плавной, то Элла двигалась стремительно, таща за собой худенького морщинистого человека с озабоченным выражением на лице.
— Прими мои глубочайшие соболезнования, — сказала Элла. — Нам всем будет не хватать твоего отца.
Роза не решилась раскрыть рот, боясь наговорить лишнего, поэтому просто кивнула ей в ответ и повернулась в сторону Лиши, которая осыпала градом поцелуев и сжимала в объятиях смущенную Литу. Вскоре Элла с мужем ушли.

 

Позже, около двенадцати ночи, когда сон сморил самых маленьких и самых пожилых, — некоторые из них ушли к себе, других уложили спать в доме, — все остальные вышли на улицу. Подростки сидели вокруг керосиновой лампы и по очереди пели последние шлягеры. Относительно последние. Роза отметила, что городок все еще значительно отстает от Манилы.
Сонни же очутился в компании мужей. Там шла пьянка, организованная Турингом. Непривычный к местному самогону, Сонни понял, что перебрал, но было уже поздно.
Корасон сидела возле гроба, положив руку на пластиковое окошко. Она сидела так со времени приезда Розы и собиралась пробыть с покойным мужем до утра, когда гроб должны были отнести в церковь.
Роза и Лиша сели отдельно от других и принялись болтать. Об этом они мечтали весь вечер.
— А теперь, — сказала Лиша, налив себе рюмочку из собственных запасов самогона, — может, поговорим о тебе?
— Нет, не стоит. Лучше расскажи о себе. Ты так замечательно выглядишь, и все дети у тебя красивые.
— Спасибо. Тут я согласна, но вот о моем муже этого не скажешь. Сонни в жизни лучше, чем на фотографиях, а вот ты заметила, что фотографии Туринга…
— Я не видела его фотографий, ведь ты мне их не присылала.
— Точно. Я не присылала тебе фотографий бегемотовой задницы.
— Лиша!
— Я просто пошутила.
— У вас… какие-то проблемы?
— Да нет, все замечательно. Я очень счастлива в браке и надеюсь, что так будет и дальше.
— Приятно слышать.
— Хотя должна признаться, я сомневаюсь, что третий ребенок — от него. Это девочка, поэтому, если мои подозрения подтвердятся, будет не так уж заметно. Вот если бы это был мальчик… но о таком лучше даже не думать.
Роза нахмурилась, пытаясь понять что к чему.
— Это Сисон, — сказала Лиша чуть громче чем следовало и залпом опрокинула рюмку. — Не смотри на меня так. Я противилась этому целых четыре года, но он постоянно стоял у меня перед глазами. Такой красивый, с баскетбольным мячом в руке. Я просто места себе не находила.
Выходит, Роза была неправа. И в конце концов она улыбнулась.

 

И только о Лито речь так и не зашла. В какой-то момент у Розы возникло искушение спросить о нем. Она знала из писем Лиши, что он по-прежнему рыбачит и еще не женился, но теперь, когда они сидели друг против друга, спросить оказалось совсем не просто.
Розе почти хотелось увидеть его и узнать о нем что-нибудь, даже не поговорить, а просто взглянуть на него. Все ли у него в порядке? Прошел ли он тот же путь, что и она?
До той же точки, что и она.
Она чувствовала вину перед Сонни за то, что думает о Лито, вину перед отцом за то, что именно из-за Лито ей так тяжело приезжать в Сарап.
Может быть, он появится завтра на похоронах. Хорошо бы.
4
Роза уложила подругу рядом с детьми за той самой занавеской, где когда-то была ее спальня. Рафаэль лежал прикрытый, как щитом, правой рукой Розы. Лиша легла валетом рядом с Литой, но девочка была слишком большой, поэтому пришлось подложить руку ей под голову.
Для Сонни места не осталось, но к тому времени, когда он понял, что ему пора прекратить пить и надо наконец-то лечь спать, ему было уже абсолютно все равно где. Он проснулся в пять утра в тяжелом похмелье и с удивлением увидел ноги Корасон в нескольких сантиметрах от своего лица. Удивление сменилось ужасом, когда он понял, что забрался под козлы, на которых стоял гроб Доминга.
Это частично объясняло те отрывочные сны, которые преследовали его все эти три часа. Ему снилась собственная смерть от самых разных причин, но неизменно от руки толстого парня с лесопилки, который заставлял его пить, как настоящий садист.
— Ну, еще по одной! — кричал Туринг, доставая нож из заднего кармана. — Еще по одной! — И принимался колоть Сонни ножом в шею.
— Нет, — вежливо возражал Сонни. — С меня уже достаточно.
— Еще по одной! — и на этот раз в руке парня возникал пистолет или мачете.
Лише тоже снился сон про Туринга. Она играла в баскетбол вдвоем с Сисоном, а вместо мяча была голова Туринга.
— Корасон, я… Умоляю, простите меня, ро, — попытался произнести Сонни, на карачках выбираясь из-под гроба, но так и не смог разлепить спекшиеся губы. К счастью, Корасон слишком устала и не услышала странные скулящие звуки, которые издавал ее зять.
Сонни с трудом выпрямился, отчаянно пытаясь набрать в рот слюны и разлепить языком непослушные губы. Он отряхнул рубашку, собрался и сделал вторую попытку:
— Не знаю, что и сказать, ро… Мне нечего сказать. Я так виноват…
— Ах, Сонни, — проговорила в ответ Корасон, глядя на него мутными, налитыми кровью глазами. — Я тоже виновата. Мне тоже очень жаль. Не знаю, как мне теперь жить без него, но уверена, что он сейчас в раю. Он всю жизнь был хорошим человеком, и вот теперь Христос призвал его к себе.
Сонни непонимающе уставился на нее.
— Я очень ценю, что вы провели всю ночь рядом со мной. Я этого не забуду.
— Мне… мне это было совсем не трудно.
— Я счастлива, что Господь послал моей дочери такого мужа. Вы просто чудесный молодой человек.
— Спасибо, — выдавил из себя Сонни, в то время как его мозг боролся с сидевшей в нем отравой, пытаясь хоть немного контролировать ситуацию. — А вы просто чудесная старушка.
Мутные глаза Корасон вдруг широко раскрылись.
— Что вы сказали?
— Я сказал, что хочу пить.
— Разве вы это сказали?
— Да, — решительно подтвердил Сонни, разом покончив с неопределенностью. — Именно это. Очень хочется пить. Где тут вода?
— …Она там, в глиняном горшке.
— А, — сказал Сонни, слегка опершись рукой о гроб, чтобы не упасть, — вот где она.

 

«Чудесная старушка», — все еще повторял про себя Сонни час спустя, протрезвев благодаря сладкому черному кофе и свежему утреннему воздуху. И как только у меня язык повернулся?

 

Лиша и Лита все еще спали, а Роза кормила ребенка грудью, наблюдая сквозь щель в пальмовых циновках, как Сонни ходит кругами по участку. Он то и дело спотыкался и судорожно прижимал руки к вискам.
Роза не понимала причину столь странного поведения, да особенно и не пыталась. Ей тоже снились в ту ночь яркие повторяющиеся сны, такие же порочные, как у Лиши, хотя и не столь откровенные. И она почувствовала облегчение, когда, проснувшись, могла смотреть на мужа, ощущая, что любит его.
5
Долгий путь в церковь и бесконечная служба прошли для Розы как в тумане. Все то утро ее мозг отмечал лишь незначительные детали: слой желтой пыли на ее черном платье из хлопка, длина шага Литы в сравнении с ее собственным (почти вдвое короче) и какое-то жужжание в голосе священника, из-за чего невозможно было понять, о чем он говорит.
Именно священник больше всего раздражал Розу, пока похоронная процессия не вышла из церкви и не направилась в сторону кладбища. Она чувствовала раздражение, наблюдая за этим пухлым, самодовольным девственником, который добровольно выбрал путь наибольшего самоограничения. Ей казалось абсурдным, что столь далекий от жизни человек может провожать в последний путь других.
— Я хорошо знал тату Доминга, — загнусавил священник, и Роза едва сдержалась, чтобы не перебить его.
«Да заткнись же ты, — твердила она про себя. — Ты не можешь хорошо знать никого и ничего».
Ей вдруг так захотелось все это высказать, что она залилась краской, опасаясь, что ее мысли подслушают сидящие рядом люди. Неожиданно Рафаэль принялся громко плакать и вырываться из рук Розы. Сонни делал знаки, чтобы она передала ему ребенка, но вместо этого Роза, воспользовавшись представившейся возможностью, покинула службу.
— Наверное, он проголодался, а здесь слишком жарко, — прошептала она, проходя мимо Сонни и Корасон, прекрасно сознавая, что дело совсем не в этом. Похоже, Корасон тоже все поняла, но если и осудила Розу за этот поступок, то не подала виду. Вместо этого она кивнула в ответ и неловко, но ласково погладила дочь по ноге.
Роза сидела в кафе напротив церкви. Рафаэль успокоился и безмятежно жевал соломинку от коктейля. И вот тут-то она увидела Лито.

 

Она сидела за столиком метрах в двадцати от того места, где он стоял в тени парусинового навеса. Лито с удивлением обнаружил, насколько все в ней ему знакомо. Не только ее черты, фигура, но и поза, и мельчайшие жесты. Когда она наклонила голову, он уже знал, насколько именно она ее наклонит, потому что понимал смысл этого движения. Он знал, что она щурится от солнца и слепящей глаза дороги, на которой он стоит, знал, что все в нем ей знакомо, как и ему в ней. А еще он знал, что ей приятно его видеть, еще до того, как она вскочила и бросилась к нему через дорогу.
Он знал, что может остановить ее на бегу, просто подняв руку.
Он знал все.
И это пугало его.
Знал, что она не пойдет за ним.
Время ничто не изменило. На руках у нее ребенок, глаза смотрят ему в спину. В груди у него боль, а в руке — бутылка.
Маленькая зеленая бутылка.
Ему стало страшно.
6
Ей стало страшно.
Она подумала: один лишь взгляд скажет ей обо всем, что ей так нужно узнать, — проделал ли он тот же путь, что и она, все ли у него в порядке. И правда, одного взгляда оказалось достаточно.
«Не хочу, чтобы мои внуки родились уродами!» — выкрикнула Корасон, когда бушевал тайфун.
Теперь же, глядя на Лито, Роза понимала, что у него отсутствует не просто часть тела. От этой стоящей под солнцем тени струилась пустота: его тело просто исчезло. Он исчез.

 

Когда священник наконец-то закончил утомительную службу и люди потянулись из церкви, Роза все еще стояла на том самом месте, где ее остановила поднятая рука Лито. Волосы на голове Рафаэля слиплись от пота, и он тяжело дышал. Когда Сонни попытался забрать у нее ребенка, руки Розы были тяжелыми и неподвижными, как железо.
— Что такое? — спросил Сонни, ощущая собственную беспомощность и ненавидя себя за столь дурацкий вопрос в день похорон. Когда Роза не ответила, он чуть не попытался вновь забрать у нее ребенка, но передумал, глядя на застывшее лицо. По правде говоря, он просто испугался.
Пять лет спустя, меняя колесо, он сказал Рафаэлю, что его грудь сжег совсем не Бог. Сонни просто не мог допустить, чтобы Бог был виноват в том, что он, Сонни, в тот момент струсил.
7
Для Рафаэля же все события сложились в цепочку, и понадобились годы, чтобы ее объяснить. Некоторые детали были просто опущены, учитывая его возраст. В далеко не полном виде цепочка событий приняла форму рассказа о ревнивом человеке. Однако со временем Рафаэль станет считать себя мальчиком, жизнь которого разделилась на две части: одна биологическая, а другая — анатомическая. Одна состояла из промежутка в девять месяцев, от зачатия до рождения, а вторая растянулась на целых девять лет. И, в конечном счете, мальчиком, у которого два отца.

 

Доминг умер у ворот кладбища. Он еще жил во всех других местах: в доме, по дороге в церковь, в самой церкви. Да, жил, ведь невозможно никуда уехать, пока водитель не вывел автобус из парка. Просто он лежал очень тихо.
Но у ворот кладбища он умер. Понимание этого вдруг всей тяжестью обрушилось на Розу, и слезы полились у нее из глаз. Они все текли у нее по лицу, пока процессия шла по мощеной дорожке между могилами, а когда открыли маленький семейный склеп, она зарыдала.
Сонни чувствовал, что Лита должна это увидеть. Девочка явно страдала, видя горе матери. Важно было, чтобы она поняла все значения жизни и смерти, и он инстинктивно ощущал, что не должен ничего он нее скрывать.
Но когда тело Доминга извлекли из гроба, чтобы поместить в склеп, он передумал. Дело было не в теле, а в том, что Роза и Корасон вдруг впали в истерику.
Сонни понял, что ему необходимо немедленно заняться Литой, Рафаэлем, а потом Розой — именно в такой последовательности. Сначала Литой, потому что она оказалась рядом с ним. Увести ее из толпы как можно дальше от пронзительных стенаний и передать кому-нибудь из тех, кто был в доме вчера вечером. Лучше бы Лише. Потом опять нырнуть в толпу и выхватить Рафаэля из рук Розы, как бы она ни сопротивлялась. И, наконец, вернуться за Розой и увести ее силой.
Необходимость соблюдать приличия мешала ему, но Сонни настойчиво прокладывал себе путь сквозь толпу родственников, соседей и друзей Доминга. Странно, что они никак не желали расступаться, но это его не смущало. Если люди не расступались, он их просто расталкивал.
Выбравшись из толпы, он позвал Лишу, но вместо нее появился Туринг. Одной рукой он молча обнял Литу, а другой обхватил Сонни за плечи и швырнул его обратно в толпу. Позже, думая о Туринге, Сонни всегда ощущал прилив нежности, точно такой же, как тогда. А может, все дело было в последовавшей за этим быстрой смене противоречивых событий.

 

Сквозь приступы истерики Роза вдруг услышала чей-то голос. Она даже не подумала, почему так ясно его услышала, а просто сделала то, что голос ей приказывал.
— Ребенок! Передай мне ребенка.

 

Примерно через полминуты вопль Рафаэля заставил Сонни содрогнуться. Это был крик страдания и ужаса, как будто ребенок падал на поверхность солнца, проваливался в морскую пучину. Все громче и громче. Это могло означать только что-то ужасное.
И опять нахлынули воспоминания: тайна поведения толпы. Люди по-прежнему стояли на пути Сонни, не желая уступать дорогу.
Сонни начал толкать их, сбивая с ног. Он рвался вперед все сильнее и сильнее, а потом, взглянув на их лица, просто пустил в ход кулаки. Крик Рафаэля сводил его с ума, а толпа упрямо стояла у него на пути.
8
Сонни увидел на земле сильно дымящийся сверток и подумал, что ребенок горит. Но когда он принялся стаскивать с Рафаэля одеяльце, то обнаружил, что никакого огня нет. И все-таки мальчик горел, а теперь к тому же горели и руки Сонни.
И он понял, что это за ожог: дымок поднимался от кислоты. Было ощущение ожога, но не было жара, как от огня. Это походило на действие слезоточивого газа, которое он однажды, еще в студенческие годы, испытал в Ризаль-парке.
— Воды! — закричал Сонни неподвижной толпе. Но люди смотрели на него с молчаливым возмущением, сдерживая дыхание.
Если бы только это был огонь! Тогда он постарался бы сбить пламя и смог бы хоть как-то помочь, вместо того чтобы в отчаянии прикасаться к невидимой разъедающей жидкости.
— Боже, помоги мне! — простонал Сонни.
Он ничего не мог поделать, не в силах был помешать кислоте, которая разъедала крошечную грудку и тонкие ребрышки его ребенка. Кислота могла прожечь тельце до самого сердца.
— Помогите!
Рафаэль перестал плакать и начал задыхаться. Крики самого Сонни натыкались на стену тупого молчания.
— Да принесите же кто-нибудь воды!

 

Когда он прокричал это в третий раз, вода появилась. Ее принес молодой человек в неуместной на похоронах одежде: на нем были поношенные шорты, сандалии и ослепительно белая футболка. Он достал ведро с водой из-за могильного камня, как будто оно стояло там всегда, на случай ожога кислотой. Он подошел спокойно и неторопливо, с сосредоточенно-деловым видом. Сонни даже показалось, что это приближается доктор со своим чемоданчиком, поэтому он подумал о жене.

 

Молодой человек действовал так, будто Сонни вообще не существовало. Он присел на корточки рядом с Рафаэлем, и Сонни почувствовал себя лишним. Сначала он оказался в положении наблюдателя, а теперь его просто отодвинули в сторону.
Человек принялся поливать ребенка, зачерпывая воду из ведра и осторожно прикасаясь к коже подушечками больших пальцев. При этом он приговаривал с мягким кесонским акцентом:
— Вот так, вот так. Потерпи еще немного, малыш, потерпи, солнышко. Сейчас все будет хорошо. — Он почти ворковал, склонившись над ребенком, как будто стоял над его кроваткой. — Папочка с тобой.

 

Сонни увидел, что резинка шортов молодого человека прижимает маленькую зеленую бутылку. Он, должно быть, засунул ее туда впопыхах, потому что пробка сидела неплотно и из горлышка скатилась одна-единственная капля, которая уже почти проделала дырку в шортах, как будто сухой лист дымился в лучах зажигательного стекла.
Сонни подумал о заранее приготовленном ведре с водой за могильным камнем и не стал искать смысл там, где его не было.
Люди оттащили его от Лито. И хотя никто не понимал, что происходит, Сонни держали долго, пока он не пришел в себя. Для них он был чужаком и, несомненно, человеком вспыльчивым, легко пускающим в ход кулаки, поэтому его держали, пока он окончательно не успокоился.
9
Искать смысл там, где его не было. После похорон прошло несколько недель. К Розе стал возвращаться дар речи, а Рафаэль начал поправляться — насколько это было возможно. И тут Сонни наконец-то понял, что произошло.
И сказал, как о чем-то решенном:
— Я убью этого чокнутого ублюдка! Вернусь в Сарап и убью его.
Роза увидела, что Сонни понял только часть правды, и ее ответ прозвучал очень резко:
— Если ты когда-нибудь поднимешь руку на Лито, то потеряешь меня навсегда.
Сонни поверил ей. Он решил, что есть вещи, с которыми нужно мириться, чтобы жить дальше.
Назад: Perro mio
Дальше: Конкистадор закрывает глаза