Гюнтер Грасс: король торговцев игрушками

В творчестве Гюнтера Грасса и поныне сохраняется юношеская неугомонность и порывистость. Сам он поражает отсутствием самоуспокоенности и всплесками энергии. Думаю, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году все эти качества понравились немецким писателям из «Группы 47», присудившим Грассу премию за его первый роман «Жестяной барабан». За двадцать с лишним лет, прошедших со времени публикации, Грасс не превзошел своего первенца. «Die Blechtrommel», как он называется по-немецки, по-прежнему остается величайшим романом ныне здравствующего автора. В дальнейшем Грасс написал более четырнадцати книг, однако все они уступают «Жестяному барабану». Но что важнее — писатель не ограничился попытками превзойти свой первый роман. Он позволил себе смотреть на мир глазами пытливого человека, странствующего по свету. В свои пятьдесят четыре он сохранил стиль, с которым вошел в литературу, сохранил узнаваемость писательского языка. А когда Грасс написал «Жестяной барабан», ему был всего тридцать один год.

Одна из причин неувядающей молодости Грасса в том, что он не ставит видимых запретов ни своему неукротимому воображению, ни своим практическим делам в сфере политики. В тысяча девятьсот шестьдесят девятом году он написал почти сотню предвыборных речей для Вилли Брандта. Его интерес к истории вылился в небольшой по объему, но очень насыщенный роман «Встреча в Тельгте», события которого разворачиваются в тысяча шестьсот сорок седьмом году — накануне окончания Тридцатилетней войны. Затем последовал большой, полный размышлений роман «Камбала». Там события начинаются еще в каменном веке и приводят читателя в наше время, где говорящая рыба (самец камбалы) предстает перед неким «Женским трибуналом», обвиняющим его в мужском шовинизме.

К радости читателей, Грасс не приобрел ни малейшего признака литературной отстраненности или интеллектуальной помпезности. Он находится в постоянном движении, бывая то предельно серьезным, то неутомимо шутливым. Грасс, пожалуй, — один из самых эксцентричных писателей современности. И писатели самобытные, такие как Габриэль Гарсиа Маркес, и писатели весьма традиционные, вроде Ежи Косинского, образно говоря, «осенены» способностью, которой Грасс владеет лучше, чем кто-либо: на вполне реальном историческом ландшафте он создает героев, которые крупнее жизни и в то же время настолько яркие, что противопоставляют авторитету истории более значительный авторитет — неуемное воображение Грасса. Он не искажает историю, он превосходит ее своим воображением.

Возможно, когда-нибудь Грасс сбавит темп и напишет предисловие к собственному роману: либо к новому (если почувствует себя достаточно старым), либо (если у него хватит терпения оглянуться на прошлое) к старому; возможно — к очередному изданию «Жестяного барабана» или к менее популярным и более трудным для восприятия романам «Под местным наркозом», «Из дневника улитки» или «Собачьи годы». (Последний представляет собой пространный роман-одиссею, действие которого разворачивается в Германии военных и послевоенных лет. Этот роман неудачно сравнили с «Жестяным барабаном», что сказалось на его популярности.) Но пока такое время не наступило, пока у Грасса не возникло желания притормозить свое стремительное движение вперед и угомониться, углубившись в раздумья о былом, у нас нет лучшего общего предисловия к методам его гения, чем роман «Роды из головы».

Роман был написан в конце тысяча девятьсот семьдесят девятого года, вскоре после возвращения Грасса из Китая, куда он ездил вместе с режиссером фильма «Жестяной барабан» Фолькером Шлёндорфом. Это первый роман, где писатель затрагивает тему политики. Роман «Роды из головы» увидел свет незадолго до выборов тысяча девятьсот восьмидесятого года, когда социал-демократ Гельмут Шмидт (в этой партии состоит и Грасс) победил христианского демократа, премьер-министра земли Бавария Франца Йозефа Штрауса. Это еще и творческие раздумья о фильме, который Грасс так и не сделал (с Шлёндорфом). В основе сюжета — история вымышленной немецкой супружеской пары, отправляющей в Азию посмотреть на тамошнюю жизнь. Вместе с собой супруги везут ворох политических и личных проблем — от угрозы перенаселения до своих сомнений насчет того, обзаводиться им потомством или нет. Предпосылкой этой небольшой по объему и внешне такой невинной книги является то, что Грасс называет «спекулятивным перевертышем».

«Что, если бы в современном мире жило девятьсот пятьдесят миллионов немцев, а население Китая уменьшилось бы до восьмидесяти миллионов — до нынешнего населения обеих частей Германии? — спрашивает Грасс и тут же задает новый лукавый вопрос: — Сумел бы мир это вынести?»

Заглавие книги и будущего фильма намекает на греческий миф о боге Зевсе, «из чьей головы родилась богиня Афина, — парадокс, который и по сей день “оплодотворяет” мужские мозги». Подзаголовок — «Немцы вымирают» — взят из речей Франца Йозефа Штрауса. Эти пугающие слова имели своей целью посеять среди немцев беспокойство и заставить задуматься над тем, что другие страны, не озабоченные вопросами планирования семьи, в конечном итоге задавят Германию численным превосходством.

«А поскольку страх в Германии, — пишет Грасс, — всегда быстро завоевывал обширные пространства и плодился быстрее, чем плодятся китайцы, этот страх порождал паникеров-политиков с паникерской программой». Предвыборные ухищрения политиков правого крыла и поездка в Китай позволили Грассу сравнить моральные и политические проблемы разных стран. В беднейших странах, несмотря на голод, население быстро растет, тогда как благополучная немецкая пара терзается вопросом: иметь или не иметь детей. Язык романа похож на язык дневника или путевого журнала (чего не скажешь о языке последующих романов Грасса). Своим воображением Грасс создает молодую немецкую пару и придумывает их поездку в Азию (накануне выборов в Германии, в которых они затем примут добровольное и сознательное участие).

За обманчивой простотой повествования Грасс прячет неразрешимые и непреодолимые сложности. О некоторых из них пишет он своим ярким, красочным языком. «Супружеская пара, будто сошедшая со страниц какой-нибудь немецкой книжки с картинками» — так характеризует Грасс придуманную им супружескую пару. Его зовут Харм, ее — Дёрте. «У них есть кошка, но до сих пор нет детей». (Супруги познакомились во время сидячей демонстрации против войны по Вьетнаме.) Они серьезны и обладают развитым политическим сознанием. Дёрте по своим убеждениям тяготеет к свободным демократам, Харм читает лекции о третьем мире на встречах социал-демократов. Одна из целей их азиатского путешествия — Китай. Они — немецкие школьные учителя, путешествующие для расширения кругозора, чтобы получше узнать мир и составить о нем собственное мнение. Вопрос о ребенке (иметь или не иметь) — не дает им покоя, возникая в личной и политической плоскостях. «Ребенок присутствует всегда. Бродят ли они по торговому центру “Гольштейн” в Итцехо, стоят ли на дамбе, перерезающей Эльбу в Брокдорфе, лежат ли на своем двуспальном матрасе или выбирают подержанную машину, — ребенок всегда участвует в их разговоре. Он таращит глазенки на детские наряды, норовит выползти на пляж берега Эльбы. В период овуляции он с надеждой ждет животворной капельки, которая позволит ему появиться на свет, а в остальное время требует, чтобы двери в машине имели замки, недоступные для детских ручонок. Но супруги так и не идут дальше стадии “что, если” и “давай представим”. Поэтому они периодически привозят в свою квартиру мать Харма (в качестве суррогатного ребенка) и потом возвращают ее в дом престарелых. Все эти “что, если” продолжаются до тех пор, пока какое-нибудь событие позднего утра не обрывает привычный своим однообразием диалог супругов».

Как и великое множество мотивов в творчестве Грасса, дилемма этой пары возникает снова и снова; она повторяется, словно припев, усложняется, порою превращается в элегию, а иногда — в насмешку. Поскольку книга задумана наподобие сценария будущего фильма, у Грасса есть возможность визуализировать нерешительность супругов. Он делает это со своей характерной иронией, не лишенной сопереживания. «На этот раз Дёрте смеется несколько громче обычного. И вдруг, совершенно неожиданно, занимает противоположную точку зрения. “Но я хочу ребенка. Я хочу ребенка! Хочу забеременеть, растолстеть, округлиться. Хочу, чтобы глаза у меня стали как у коровы. И мычать хочу. Слышишь? Му-у! И на этот раз, мой дорогой Харм, отец моего запланированного ребенка, мы с тобой не свернем дело через пару месяцев. Так помоги же мне. Как только мы усядемся в самолет… я брошу принимать таблетки!”»

«Примерные указания для режиссера: оба смеются. Но поскольку камера по-прежнему направлена на них, они не только смеются. Они хватаются друг за друга, шумно возятся, стягивают друг с друга джинсы и “трахаются” (слова Харма) или “пихаются” (слова Дёрте). Это происходит на дамбе, под открытым небом, среди коров и овец. Возможно, их видят несколько охранников на стройплощадке будущей атомной электростанции в Брокдорфе, но больше никто. Затем над ними проносятся низко летящие истребители. (“Насрать мне на НАТО!” — томно стонет Дёрте.) Вдали видны корабли на Эльбе; время прилива».

«Заметка в блокноте, побывавшем со мною в Азии и вернувшемся домой: “Незадолго до приземления в Бомбее или Бангкоке, — когда они позавтракали, — Дёрте глотает противозачаточную таблетку. Харм, притворяющийся спящим, видит это и принимает как неизбежность судьбы”».

В полотно будущего киносценария Грасс вплетает реальные эпизоды своей поездки в Азию с Шлёндорфом. «В каждом городе, где мы останавливались, я читал простые главы из “Камбалы” — о том, как Аманда Войке познакомила Пруссию с картошкой». В уме каждого крупного романиста все события взаимосвязаны. По мнению Грасса, история еды «очень актуальна д ля современной Азии». Грасс не только отличный писатель, но и, как говорят, недурной повар. Поэтому он отводит пище (в данном случае — немецкой ливерной колбасе) почетную роль побочной сюжетной линии. «Сюжетообразующая колбаса» — вполне справедливое название. Харм и Дёрте везут с собой целый килограмм ливерной колбасы. Этот типично немецкий подарок предназначается для какого-то дальнего родственника друга их друзей, живущего вроде бы где-то на Яве и готового отдать половину тамошнего мира за ливерную колбасу из «фатерланда».

Итак, наши немецкие туристы добросовестно таскают с собой эту колбасу — подарок, который им так и не удается вручить. Им приходится жить в жарких номерах, где нет холодильников. Колбаса усыхает, покрывается зеленой плесенью. Качество ее становится все более сомнительным. Но супруги, пообещавшие исполнить просьбу, аккуратно упаковывают несчастную колбасу и везут дальше. Человека, которому предназначался подарок, они так и не находят, и колбаса возвращается в Германию — в заметно худшем состоянии, нежели привезшие ее супруги. Эта неврученная колбаса перекликается с невыполненным обещанием Дёрте. В конце романа Харм и Дёрте по-прежнему терзаются вопросом: иметь им детей или нет. «Даже в Китае, — поддразнивает их Грасс, — они не найдут ответа на этот вопрос». (Вопрос далеко не прост.)

Грассу свойственно смеяться над своими героями, но в его голосе всегда ощущается симпатия к ним. Роман «Роды из головы» — не исключение. Помимо мастерски выстроенной побочной сюжетной линии с ливерной колбасой Грасс даже в этом небольшом романе проявляет внимание к мелочам — признак писательской добросовестности. На «широком песчаном пляже… черепаха, выброшенная на берег, становится фотоснимком». В селении пять тысяч жителей, из которых три тысячи — дети («изъеденные червями, явно больные телом и с признаками глазных болезней. Они не попрошайничают, не смеются и не играют; они лишь тихо занимают собой значительный кусок пространства»).

Грасс сообщает: заполняя анкеты, там, где требовалось указать профессию, он честно ставил «писатель». Профессия, уходящая своими корнями к началу мира, если мир действительно имел начало. Прекрасная, опасная, самонадеянная, сомнительная профессия, заслужившая немало самых разных эпитетов. Восточногерманский «аппаратчик», китайский «красный охранник» или Геббельс, когда был жив, могли бы сказать то же, что год назад сказал Франц Йозеф Штраус. Перейдя с парламентского на простой немецкий язык, он назвал писателей «крысами и мясными мухами».

О себе и Шлёндорфе Грасс замечает: «За что мы пили? Поскольку часто одним бокалом дело не ограничивалось, мы пили за противоречия, за постоянно оспариваемую истину; естественно, мы пили за здоровье людей (кем бы они ни были) и за белоснежные листы бумаги, требующие, чтобы их поскорее заполнили словами. И за себя — крыс и мясных мух — мы тоже пили».

Грасс называет себя «ребячливым, как большинство писателей». Возможно, потому-то у него и сохраняется желание проказничать. Однако он вполне серьезен, ибо есть вещи, известные только по-настоящему серьезным людям; в частности — уверенность, что неистребимая ребячливость способна проистекать только от величайшей серьезности. В «Камбале» он пишет: «Сказки лишь ненадолго умолкают либо, окончившись, начинаются снова. И каждый раз, уже иными словами, они рассказывают правду». А в романе «Роды из головы» он заставляет самолет, на котором летели Харм и Дёрте, «кружить над Бомбеем, не получая разрешения на посадку, поскольку я забыл добавить кое-что, записанное у меня на отдельных бумажках, о чем нужно было серьезно подумать перед взлетом: будущее».

Относительно нашего будущего Грасс проявляет разумную осторожность. Он даже допускает мысль, что немцы могут вымереть. «И разве не существует такой возможности, что немецкая культура (включая и литературу) будет оценена как цельное и многогранное явление только после вымирания немцев?» Хотя Грасса приятно и весело читать, он никогда не бывает настолько неуверенным, чтобы прибегать к вежливости.

(Оценивая творчество Селина, Курт Воннегут писал: «Он обладал самым скверным вкусом, какой только возможен… похоже, он не понимал, что величие литературы во многом объяснялось аристократической сдержанностью и обостренным чувством собственного достоинства… он создал более высокий и более ужасающий порядок литературной правды, игнорируя увечный лексикон леди и джентльменов, вместо которого использовал более понятный язык пронырливых и смышленых уличных мальчишек, то и дело получающих от жизни тумаки. Каждый писатель у него в долгу… никакой честный писатель… больше никогда не захочет снова стать вежливым».)

Грасс тоже умеет быть жестким. Вот как он пишет о Дёрте: «Теперь она хочет ребенка. “На этот раз — решено!” — заявляет она, ступая на цыпочках по дорожкам религиозного мировоззрения. Вместе с женщинами острова Бали она ставит украшенные цветами чашечки риса в храмах под священными деревьями, посещая каждый храм, который положено посетить белой женщине, желающей забеременеть». Одновременно она перестает заниматься сексом с Хармом. («Я пока еще не подошла к той стадии».)

А вот его слова об ограниченности киноискусства: «Никакими средствами кино не передать, что в пещере воняет».

Или взять оценку Грасса, данную им поколению Харма и Дёрте — моему поколению студентов-бунтарей: «Они обнаружили, что увязли по колено в потреблении-во-имя-процветания и безрадостном сексе, но время студенческих протестов запечатлелось в их мозгах. У них сохранились слова и понятия тех лет, сохранились как альтернатива, как то, что в любое время, в сидячем или лежачем положении, можно повторить».

А вот что он пишет обо всех нас: «Наши комплексы и неврозы — предметы массового производства».

Грасс писал в семьдесят девятом году: «Претенденты на роль “великого фюрера” не переведутся. Фанатичный проповедник в Вашингтоне и его престарелый, больной и недалекий коллега в Москве позволяют другим решать за них то, что впоследствии они объявят миру как свои решения. Естественно, у нас по-прежнему есть (в качестве торговых марок спасения) старый добрый капитализм и старый добрый коммунизм, однако вследствие искренней и непрекращающейся вражды обеих систем они становятся все более схожими… два злых старика, которых мы вынуждены любить, поскольку навязываемая нам любовь не допускает пренебрежительного отношения к себе».

«Вот так мы безутешно, ощупью, бредем в новое столетие. В школьных сочинениях и первых романах молодых писателей мрак соперничает с мраком».

Но и в мрачных ощущениях Грасса не покидает остроумие, поднимая их на иной уровень: «Я предлагаю моему восточному соседу-диктатору: давайте каждые десять лет меняться политическим устройством наших стран. Тогда, сообразно принципу компенсации, Германская Демократическая Республика получит возможность передохнуть под властью капитализма, а Федеративная Республика Германия — сбросить жирок под властью коммунизма».

«Как бы Сизиф отреагировал на оруэлловское десятилетие?» — спрашивает Грасс.

Самому Оруэллу он пишет: «Нет, дорогой Джордж, это не было бы так плохо, или это было бы плохо, но совершенно по-иному, а в некоторых отношениях даже несколько хуже».

Рассуждая о Сизифе, Грасс задается вопросом: «Каков мой камень? Нагромождение слов на слова? Книга, за которой следует новая книга, а за той — еще одна?.. Или любовь со всеми ее эпилептическими припадками?» (По мнению Грасса, его камень — это «добрый попутчик».)

Роман «Роды из головы» вкратце касается и ранних произведений Грасса. «Ошибочно думать, будто “Кошка и мышь” — это повторное переживание моих школьных горестей, предпринятое с целью освободиться от их подсознательного груза. Мне было бы грех жаловаться на недостаток учителей. Я просто не мог писать о них иначе. В этом романе фройляйн Шполленхаэур пытается учить Оскара; в “Собачьих годах” учитель Брунис без конца принимает капли от кашля; в романе “Под местным наркозом” учитель Старуш страдает от головных болей; Герман Отт в романе “Из дневника улитки” остается учителем, даже когда его запихивают в погреб; даже Камбала оказывается педагогом, а тут еще эти двое из Гольштейна…» По словам Грасса, Дёрте и Харм решили стать школьными учителями «из лучших побуждений». Но почему писатель столь недружелюбно настроен к учителям? Потому что «мои взрослеющие дети день за днем приносят домой атмосферу школы: передающуюся из поколения в поколение неистребимую скуку уроков, суету вокруг отметок, поиски смысла, метания то влево, то вправо, душное зловоние, в котором гибнет каждое дуновение свежего ветра!»

При своем небольшом объеме роман «Роды из головы» весьма насыщен по содержанию. Грасс пишет: «В нашей стране все зациклились на росте. Мы вечно не удовлетворены. Для нас никогда не бывает достаточно. Нам всегда хочется большего. Если что-то существует лишь на бумаге, мы торопимся воплотить это в реальности. Даже во сне мы что-то производим. Мы делаем все, что осуществимо. А для нас осуществимо все мыслимое».

Не обходит Грасс и типично немецкий вопрос — разделение Германии на восточную и западную. Он говорит: «Только литература (с ее внутренней “подкладкой”: историей, мифами, чувством вины и прочими реликтами) перекидывает мост между двумя государствами, которые с отменной угрюмостью отсекли себя друг от друга». Все это мы находим в каждом романе Грасса, и ко всем им применимы его слова: «Только литература». Его дар рассказчика необычайно прозорлив и естествен. Если он не преувеличивает, если он действительно не имел недостатка в учителях, то он ведь и сам не перестает быть учителем. В «Камбале» — истории, которая рассказывалась, пока «толкли желуди, ощипывали гусей и чистили картошку», — Грасс не скрывает своего раздражения, ополчаясь на мир глупцов, чьи сердца не пронять литературой. «Сколько понаписано об искусстве рассказывать. Люди хотят услышать правду. А когда слышат ее, то заявляют: “Все это выдумки”. Или с усмешкой бросают: “Он вам еще и не такое наплетет!”»

В романе «Под местным наркозом» усердный студент Шербаум, пытаясь пронять совесть берлинцев, поджигает свою любимую таксу. Он с грустной правдивостью замечает, что люди скорее откликаются на страдания животных, нежели таких же, как они, людей. Создавая образ Шербаума, Грасс, возможно, думал о немецком радикале, бывшем студенческом лидере и бунтаре Руди Дучке. Как и Харм с Дёрте, Дучке — «революционер из немецкой книжки с картинками». (В тысяча девятьсот семьдесят девятом году с этим человеком случился эпилептический припадок в ванной и он захлебнулся.) «Что меня печалит в нем? — спрашивает Грасс. — Податливость своим желаниям. Стремительная потеря идей. Воззрения, выродившиеся до книжонок в мягких обложках».

Дучке погиб, когда ему было тридцать девять лет (столько же, сколько мне на момент написания этого эссе). «Редко встретишь столь быстро выдохшееся поколение, — пишет Грасс. — Либо они ломают себе шеи, либо перестают рисковать». Очень верные слова: мы принадлежим к поколению быстро выдохшихся.

«Роды из головы» не являются литературным «самоцветом» наподобие «Кошки и мыши». Тот маленький роман — воистину драгоценный камень, как и «Жестяной барабан» — победоносная заявка о себе. «Кошка и мышь» — великолепный роман, с которого можно начать знакомство с творчеством Грасса-романиста. Однако во всех работах Грасса, будь то художественная литература, публицистика, речи для политиков или киносценарий, мы находим неувядаемую честность. Такую честность британский писатель и критик В. С. Притчетт назвал фундаментальной особенностью русских писателей девятнадцатого века («призыв обнажить грудь и заявить о своих твердых убеждениях»), Притчетт напоминает нам о Тургеневе, убежденном, что «искусство не должно взваливать на себя все цели», что «без искусства люди едва ли захотят жить на земле» и что «искусство всегда будет жить вместе с человеком его реальной жизнью». Во всем, что пишет Грасс, он следует этому тургеневскому принципу.

В тысяча девятьсот двадцатом году, за семь лет до рождения Грасса, Джозеф Конрад писал в своем предисловии к «Тайному агенту» (опубликованному через двенадцать лет): «Я всегда имел склонность оправдывать свои действия. Не защищать. Оправдывать. Не настаивать, что я был прав, но просто объяснять, что в глубине моих побуждений не было ни извращенных намерений, ни тайного пренебрежения к естественным чувствам людей».

Подобно Конраду, Грасс потакает собственной «склонности оправдывать» свои действия и свое творчество. Однако Конраду было совершенно незачем завершать свое предисловие, утверждая, что «никогда не намеревался беззастенчиво шокировать чувства людей». Конечно же, ничего такого он не делал. Но у брезгливых второсортных критиков сделалось модой обвинять писателей в беззастенчивости.

Сегодня писателям необходимо быть более толстокожими, чем Конрад, более невосприимчивыми к морализаторским выпадам, облаченным в интеллектуальные одежды… хотя такое удается не всем. «Мы все носим раны, — отметил как-то Томас Манн. — Похвала — успокоительный, если не сказать, целительный бальзам для них». А вот что он пишет дальше: «Тем не менее, если мне позволительно судить по своему опыту, наша восприимчивость к похвале не имеет ничего общего с нашей уязвимостью перед нескрываемым презрением и язвительным издевательством. Каким бы глупым ни было это издевательство, какой бы личной злобой оно ни питалось, подобное проявление враждебности задевает нас куда глубже и имеет куда более продолжительное действие, нежели противоположные чувства. А вот это очень глупо, поскольку враги, конечно же, являются необходимыми спутниками любой полноценной жизни, убедительным доказательством ее силы».

Как и у Манна, у Грасса всегда присутствует литературная уверенность в себе. Похоже, он с самого рождения знал: любое насилие, совершаемое по ходу действия романа и способствующее раскрытию правды, не останется безнаказанным. В «Жестяном барабане», когда силы нацизма доводят торговца игрушками, еврея Сигизмунда Маркуса до самоубийства, маленький Оскар Матцерат понимает, что видел последний в своей жизни жестяной барабан. Мальчик скорбит: по бедному герру Маркусу, по себе, по Германии, которой предстоит жить с вечным чувством вины перед евреями. Оскар говорит: «Жил когда-то торговец игрушками, и звали его Маркус. А потом он ушел из этого мира и все игрушки, какие были в этом мире, забрал с собой».

Тем, кому будет трудно читать «Камбалу» и «Встречу в Тельгте», «Роды из головы» покажутся теплее, привлекательнее и доступнее. Для закаленных поклонников Грасса — тех из нас, кто вытерпел (и искренне полюбил) все его «крайности», — «Роды из головы» будут чем-то вроде письма от друга, новой встречей с его звонким голосом и привычным ходом мыслей. Ну а для тех, кто вообще не читал Грасса (если такие есть), кто привык ходить в кино и знаком с «Жестяным барабаном» только по великолепному фильму Фолькера Шлёндорфа, роман о немецкой парочке станет удобной, мудрой и веселой отправной точкой. Своеобразным портретом писателя Грасса, заполняющего свой дневник и приводящего в порядок свою писательскую мастерскую.

Некоторые читатели находят, что произведение в форме дневника открывает доступ к разуму писателя, поскольку обнажает некоторые стороны, какие редко встретишь на страницах романа (чаще эти стороны скрываются). Лично я все же рекомендую начинать знакомство с творчеством Грасса с романа «Кошка и мышь», однако «Роды из головы» — роман занимательный в широком смысле слова; он способен удовлетворить вкусы самых рьяных и требовательных поклонников Грасса и заинтересовать тех, кто впервые взял в руки произведение этого писателя. Но к какой бы категории вы ни принадлежали, сегодня вас нельзя считать начитанными людьми, если вы не читали его романов. Гюнтер Грасс — самый сильный и многогранный из ныне здравствующих писателей.