Человекокрот
К середине дня на Бергстрат в это время года просачивались лишь редкие припозднившиеся лучики солнца; комната Рои находилась в тени. Рои курила сигарету.
— Я закуриваю, когда становится скучно, — сказала проститутка, делая жест сигаретой, когда Рут вошла внутрь.
— Я принесла вам книгу — этим тоже можно заниматься, когда становится скучно, — сказала Рут.
Она принесла английское издание своего романа «Не для детей». Рои говорила на таком прекрасном английском, что нидерландский перевод был бы для нее оскорблением. Рут хотела надписать свой роман, но еще не поставила ни буквы — даже подписи своей не поставила, — потому что не знала, как пишется имя Рои.
Рои взяла у нее книгу, перевернула, внимательно посмотрела на фотографию Рут на заднике, потом положила ее на столик рядом с дверью, где держала свои ключи.
— Спасибо, — сказала проститутка. — Но вы все равно должны будете заплатить мне.
Рут расстегнула сумочку и заглянула в бумажник. Ей пришлось подождать, пока глаза привыкнут к полутьме комнаты, — никак не удавалось прочесть номиналы купюр.
Рои уже села на полотенце в середине кровати. Она забыла задернуть шторы, видимо потому, что никакого секса у нее с Рут не предполагалось. Сегодня Рои вела себя по-деловому, видимо оставив идею соблазнить Рут. Проститутка смирилась с тем, что Рут не нужно от нее ничего, кроме разговора.
— Я вас видела с таким милашкой, — сказала Рои. — Это ваш любовник или сын?
— Не то и не другое, — ответила Рут. — Чтобы быть моим сыном, он недостаточно молод. Мне бы пришлось родить его в четырнадцать или пятнадцать лет.
— Ну, не вы первая родили бы в таком возрасте, — сказала Рои. Вспомнив о незадернутых шторах, она встала с кровати. — Он достаточно молод, чтобы быть моим сыном, — добавила проститутка. Она задергивала шторы, когда кто-то или что-то на Бергстрат привлекло ее внимание. Рои задернула шторы только на одну треть. Прежде чем направиться к двери, она повернулась к Рут и прошептала: — Одну минутку… — Она приоткрыла дверь.
Рут еще не успела сесть на минетное кресло — она стояла в полутемной комнате, опершись рукой на подлокотник кресла, — когда услышала на улице мужской голос, говоривший по-английски.
— Может, мне зайти попозже? Или подождать? — спросил мужчина у Рои.
Он говорил по-английски с акцентом, который Рут никак не могла идентифицировать.
— Одну минутку, — сказала ему Рои.
Она закрыла дверь и до конца задернула шторы.
— Вы хотите, чтобы я ушла? Я могу прийти попозже… — прошептала Рут, но Рои стояла рядом с ней, приложив палец ко рту.
— Идеальное совпадение, как вы думаете? — Проститутка тоже говорила шепотом. — Помогите мне повернуть туфли.
Рои наклонилась у стенного шкафа и принялась поворачивать туфли носками наружу. Рут, ошеломленная, стояла у минетного кресла. Ее глаза еще не привыкли к темноте, и она пока никак не могла отсчитать причитающиеся Рои деньги.
— Вы заплатите мне позднее, — сказала Рои. — Скорее — помогите мне. Он что-то нервничает — может, это у него первый раз. Он не будет ждать весь день.
Рут наклонилась рядом с проституткой; руки у нее дрожали, и она уронила первую же туфлю, которую взяла в руки.
— Ладно, давайте я, — сердито сказала Рои. — Заходите в шкаф. И не шевелитесь! Глазами можете двигать, — добавила проститутка. — Но ничем другим.
Рои расставила туфли по обе стороны от Рут. Рут могла бы остановить ее, она могла бы громко заговорить, но она даже шепотом не возразила. Потом Рут — в течение почти пяти лет — думала, что она не заговорила, боясь разочаровать Рои. Это было похоже на детский кураж. Настанет день, и Рут поймет: хуже всего — делать что бы то ни было просто из страха показаться трусом.
Рут сразу же пожалела, что не расстегнула курточку; в стенном шкафу было душно, но Рои уже впустила клиента в свою маленькую красную комнату. Рут не смела пошевелиться, к тому же молния работала довольно шумно.
Мужчину, казалось, смущало обилие зеркал. Рут лишь мельком взглянула на его лицо, а потом отвела глаза. Она не хотела видеть его лицо; в нем было что-то странно вкрадчивое. Рут вместо этого стала смотреть на Рои.
Проститутка сняла бюстгальтер — сегодня на ней был черный. Она собиралась снять свои черные трусики, когда мужчина остановил ее.
— В этом нет необходимости, — сказал он.
Лицо Рои выразило разочарование. («Наверно, она это делает ради меня», — подумала Рут.)
— Смотреть или трогать — все равно стоит денег, — сказала Рои человеку с вкрадчивым лицом. — Семьдесят пять гульденов.
Но ее клиент явно знал, сколько это стоит — деньги он уже держал в руке. Деньги у него лежали в кармане плаща, он, видимо, достал их из бумажника и положил туда, перед тем как войти к Рои.
— Не трогать — только смотреть, — сказал мужчина.
И тут впервые Рут подумала, что он говорит по-английски с немецким акцентом. Когда Рои потянулась к его паху, он отвел ее руку, не позволив ей дотронуться до него.
Он был лысый, гладколицый, с яйцевидной головой и неопределенной фигурой — не очень крупной. Одежда у него тоже была какая-то неопределенная. Темно-серые брюки от его костюма сидели на нем свободно, даже мешковато, но штанины были хорошо отутюжены. Черный плащ придавал ему какой-то нескладный вид, словно был на размер больше, чем нужно. Верхняя пуговица его белой рубашки была расстегнута, галстук он тоже расслабил.
— Чем вы занимаетесь? — спросила Рои.
— Системами безопасности, — пробормотал мужчина.
Рут еще показалось, что он добавил «САС», но точно она не могла сказать. Что он имел в виду — авиакомпанию?
— Это хороший бизнес, — услышала Рут его слова. — Ляг, пожалуйста, на бок, — сказал он Рои.
Рои улеглась на кровати, как послушная девочка. Она подтянула колени к грудям, обняла себя, будто ей было холодно, и посмотрела на мужчину с кокетливой улыбкой.
Мужчина встал над ней, глядя сверху вниз. Он бросил свой тяжелый на вид портфель в минетное кресло, и Рут потеряла его из виду. Это был помятый кожаный портфель, какие можно увидеть у профессора или учителя.
Словно отдавая дань почтения лежащей калачиком фигуре Рои, мужчина встал на колени на коврик рядом с кроватью, так что полы его плаща легли на пол. Он тяжело вздохнул. Вот тогда Рут и услышала, что он сипит; его дыхание сопровождалось какими-то бронхиальными хрипами.
— Выпрями, пожалуйста, ноги, — сказал мужчина, — и вытяни шею, словно ты потягиваешься. Как будто ты вышла на утреннюю прогулку, — добавил он чуть не на последнем дыхании.
Рои вытянулась — Рут показалось, что она пыталась делать это соблазнительно, — но астматик не был удовлетворен.
— Постарайся зевнуть, — предложил он.
Рои изобразила зевок.
— Нет, по-настоящему — чтобы глаза закрылись.
— Извините, — сказала Рои, — но я не закрываю глаза.
Рут поняла, что Рои страшно. Это было так неожиданно, как если бы из-за перемены ветра открылась дверь или окно.
— Может, тогда ты встанешь на колени? — спросил мужчина, продолжая присипывать.
Рои, казалось, испытала облегчение, встав на колени, которые оказались на полотенце, а голова и локти — на подушке. Она повернула голову в сторону мужчины; волосы ее упали вниз, частично скрыв лицо, но видеть она его могла. Она не отрывала от него глаз.
— Так! — с воодушевлением выдохнул мужчина.
Он хлопнул в ладони — один раз, другой, чуть покачиваясь из стороны в сторону на коленях.
— А теперь потряси головой, — сказал мужчина Рои. — Чтобы волосы растрепались!
В дальнем от нее зеркале, по другую сторону кровати проститутки, Рут еще раз мельком и против желания увидела раскрасневшееся лицо мужчины. Его маленькие косящие глаза были полузакрыты, словно веки наросли на них, и напоминали слепые глаза крота.
Глаза Рут метнулись к зеркалу против стенного шкафа; она боялась, что мужчина увидит движение за чуть-чуть приоткрытыми занавесками или что туфли ее начнут отбивать чечетку. Висящая в шкафу одежда, казалось, вся собралась вокруг нее.
Рои, как ей было сказано, тряхнула головой, и волосы упали ей на лицо. Не более чем на секунду (может, на две или три) волосы закрыли ей глаза, но большего человекокроту и не было нужно. Он прыгнул вперед, придавливая грудью затылок и шею Рои, упершись подбородком ей в позвоночник. Правой рукой он обхватил ее за горло, а потом левой рукой уцепился за кисть правой и поднажал ею. Он медленно поднялся с колен, встал на ноги, прижимая затылок и шею Рои к своей груди, а правой рукой сдавливая ей горло.
Прошло несколько секунд, прежде чем Рут поняла, что Рои не может дышать. Только бронхиальные сипы мужчины — других звуков в комнате не было слышно. Тонкие руки Рои беззвучно молотили воздух. Одна ее нога была подогнута под ней на кровати, другая лягала воздух позади — левая туфля на шпильке слетела с ноги и ударилась о приоткрытую дверь туалета. Этот звук отвлек душителя; он повернул голову, словно ожидал увидеть кого-нибудь на унитазе. Поняв, что это так далеко отлетела туфля Рои, он с облегчением улыбнулся и снова сосредоточился на удушении проститутки.
Ручеек пота побежал между грудей Рут. Она хотела было ринуться к дверям, но потом вспомнила, что дверь заперта, а она понятия не имеет, как ее отпереть. Она могла представить себе, как мужчина тянет ее назад в комнату, как сжимает рукой и ее шею, пока ее руки и ноги не становятся такими же вялыми, как у Рои.
Пальцы правой руки Рут непроизвольно разжались и сжались. (Если бы только у нее была ракетка для сквоша, думала она потом.) Но страх обездвижил Рут, и она не сделала ничего, чтобы помочь Рои, — она никогда не простит себе этого и никогда не избавится от этого воспоминания. Ее словно держала одежда, висевшая в шкафу проститутки.
Теперь Рои уже не лягалась. Щиколотка ее босой ноги волочилась по ковру, когда сиплый словно принялся танцевать с ней. Он отпустил ее шею, и ее голова откинулась назад, придерживаемая его согнутой рукой, ее рот и нос уткнулись в его шею, а он, сжимая ее в объятиях, описывал круги по полу. Руки Рои безвольно висели, ее пальцы терлись о ее голые бедра. С необыкновенной мягкостью, словно боясь разбудить спящего ребенка, человекокрот снова положил Рои на кровать и опять встал перед ней на колени.
Рут не могла избавиться от ощущения, что широко раскрытые глаза проститутки с нескрываемым упреком уставились в узкую щель между занавесками стенного шкафа. Убийце, видимо, тоже не понравилось выражение глаз Рои, и он осторожно закрыл ее веки большим и указательным пальцами. Потом он взял салфетку из коробочки на прикроватном столике и, словно защищаясь ею от какой-то воображаемой болезни, засунул язык Рои назад в ее рот.
Проблема, однако, была в том, что рот мертвой проститутки не желал оставаться закрытым; губы ее разошлись, и подбородок отвисал чуть не до груди. Сиплый нетерпеливо повернул голову Рои на сторону и подпер подбородок подушкой. Неестественная поза проститутки явно действовала ему на нервы. Он испустил короткий раздраженный вздох, сопровождавшийся высоким, резким хрипом, после чего занялся безжизненными конечностями Рои. Но человекокроту никак не удавалось придать им нужное ему положение. Либо соскальзывала рука, либо падала нога. В какой-то момент он настолько вышел из себя, что впился зубами в обнаженное плечо Рои. Его зубы прорвали ей кожу, но кровотечения почти не было — сердце Рои уже остановилось.
Рут задержала дыхание; почти минуту спустя она поняла, что не должна была это делать. Когда ей потребовалось снова набрать в грудь воздуха, вдох по необходимости получился глубоким, и несколькими последующими вдохами она фактически глотала воздух. По тому, как напрягся убийца, Рут поняла, что он услышал ее или, по крайней мере, услышал что-то. Убийца тут же прекратил свои труды по приданию Рои наиболее желательной позы; сипеть он тоже перестал. Он задержал дыхание и прислушался. Хотя кашель Рут вот уже несколько дней как прошел, теперь он снова грозил вернуться — она чувствовала предательское щекотание в горле.
Человекокрот медленно встал, обвел взглядом все зеркала в красной комнате. Рут прекрасно знала, как воспринял душегуб услышанное: он услышал шум, словно кто-то старается не шуметь, — вот что он услышал. И потому убийца затаил дыхание, прекратил сопеть и оглянулся. По тому, как сморщился его нос, Рут показалось, что человекокрот и учуял ее.
Чтобы успокоиться, Рут отвела от него взгляд и уставилась в зеркало против стенного шкафа. Она попыталась увидеть себя в узкую щель между занавесками; она разглядела свои туфли среди носков других туфель, торчащих из-под занавески. Немного спустя Рут смогла даже разглядеть рубчик своих черных джинсов. Если бы она еще напряглась, то увидела бы и свои ноги в одной из пар этих туфель. И щиколотки, и голени…
Внезапно убийца начал кашлять; он производил жуткий, всасывающий звук, и все его тело конвульсивно сотрясалось. К тому времени, когда человекокрот перестал кашлять, Рут удалось восстановить контроль над своим дыханием.
Секрет абсолютной неподвижности в абсолютной сосредоточенности. «И теперь если тебе когда-нибудь в жизни, — сказал ей Эдди О'Хара, когда она была маленькой девочкой, — понадобится быть храброй, ты только посмотри на свой шрам». Но Рут не могла увидеть свой указательный палец, не пошевелив головой или рукой. Вместо этого она сосредоточилась на «Шуме — словно кто-то старается не шуметь». Из всех историй отца, а она все их знала наизусть, эту она помнила лучше всего. И в ней тоже был человекокрот.
«Представь себе крота, который в два раза больше ребенка, но в два раза меньше взрослого. Этот крот ходил на задних ногах, а потому его называли человекокрот. Он носил мешковатые штаны, в которых прятал свой хвост, и старые тенниски, помогавшие ему двигаться быстро и бесшумно».
Первая иллюстрация изображает Рут и ее отца, идущих к входной двери сагапонакского дома; они держатся за руки, пересекая порог, и входят в прихожую, затопленную солнечным светом. Рут и ее отец даже не смотрят на вешалку в углу. За вешалкой, частично спрятавшись за ней, стоит большой крот.
«Работа человекокрота была в том, чтобы пугать маленьких девочек. Он любил ловить их и уносить с собой под землю, где держал неделю, а то и две. Маленьким девочкам не нравилось под землей. Когда человекокрот наконец отпускал их, у них оставалась грязь в ушах и грязь в глазах, и им приходилось целых десять дней подряд мыть волосы, и только после этого они переставали пахнуть, как земляные черви».
Вторая иллюстрация — средний план человекокрота, который прячется под торшером в столовой, пока Рут и ее отец обедают. У человекокрота кривоватая голова, сужающаяся, как лопата, и нет ушных раковин. Его маленькие рудиментарные глаза представляют собой всего лишь маленькие кнопочки на покрытом шерстью лице. Его пятипалые передние лапы напоминают весла. Его нос, как нос крота-звездорыла, состоит из двадцати двух розовых органов, похожих на щупальца. (На рисунках Теда Коула было два цвета — коричневый и черный, и звездообразный нос стал единственным розовым пятном в книге.)
«Человекокрот был слеп, а уши имел такие маленькие, что они умещались внутри его головы. Он не мог видеть маленьких девочек и даже едва слышал их. Но он их чуял своим звездообразным носом — особенно хорошо ощущал он их запах, когда они были одни. А шерстка у него была бархатистая — гладь в каком хочешь направлении. Если маленькая девочка стояла слишком близко к нему, то она не могла противиться искушению коснуться его шерстки. И тогда человекокрот точно знал, где она.
Когда Рути и ее папа закончили обедать, папа Рути сказал:
— У нас кончилось мороженое. Я пойду в магазин и куплю немного, а ты пока убери тарелки со стола.
— Хорошо, папа, — сказала Рути.
Но это означало, что она остается одна с человекокротом. Рут не знала, что человекокрот — тут же, в столовой, пока оттуда не вышел отец».
На третьей иллюстрации Рут несет на кухню тарелки, ножи и вилки. Она настороженным взглядом смотрит на человекокрота, который вышел из-под торшера, его звездообразный нос принюхивается к ней.
«Рути старалась не уронить нож или вилку, потому что такой громкий звук может услышать даже человекокрот. И хотя она видела его, но знала, что он ее не видит. Сначала Рут пошла прямо к мусорному ведру; она постаралась насовать себе в волосы старую яичную скорлупу и кофейные зерна, чтобы от нее не пахло маленькой девочкой, но человекокрот услышал, как потрескивает скорлупа. И потом, ему нравился запах кофейных зерен. "Что-то пахнет земляным червем!" — подумал человекокрот, все принюхиваясь и принюхиваясь к Рути».
На четвертой иллюстрации Рут бегом поднимается по лестнице, оставляя за собой след яичной скорлупы и кофейных зерен. У подножия лестницы, уставясь на Рут слепым взглядом — его звездообразный нос направлен вверх, — стоит человекокрот. Одна из его старых теннисок уже стоит на нижней ступеньке.
«Рути побежала вверх по лестнице. Ей пришлось избавиться от яичной скорлупы и кофейных зерен. Теперь она решила попытаться пахнуть, как ее папа! А потому она натянула на себя его нестираную одежду, намазала волосы его пеной для бритья. Она даже потерла себе щеки подошвами его туфель, но тут же поняла, что не стоило этого делать. Кроты любят всякую грязь. Она соскребла грязь со щек и намазалась пеной для бритья, но ей нужно было торопиться, потому что она никак не хотела, чтобы человекокрот поймал ее здесь, наверху. А потому она попыталась проскользнуть мимо него по лестнице».
Пятая иллюстрация: центральная лестничная площадка, человекокрот прошел половину пути наверх; Рут — в старой одежде отца, вся в пене для бритья — на полпути вниз. Они так близко друг к другу, что можно достать рукой.
«Человекокрот почувствовал взрослый запах и сразу отшатнулся. Но Рути в нос попала пена для бритья. Ей нужно было чихнуть. И чих может услышать даже крот. Рути три раза пыталась остановить чих, а ведь это ой как не просто, от этого начинают болеть уши. Но каждый раз она все же делала маленький чих, и человекокрот услышал этот шум и наклонил голову в ее направлении.
"Что это за шум?" — думал он. Ах, как ему хотелось иметь ушные раковины! Это был такой шум, словно кто-то пытается не шуметь. Он продолжал принюхиваться, а Рути боялась пошевелиться. Она стояла, пытаясь не чихать. А еще она изо всех сил сдерживалась, чтобы не прикоснуться к человеко-кроту. У него была такая бархатистая шкурка!
"Что это за запах? — продолжал думать человекокрот. — Брр-р-р, кое-кому пора поменять одежду! И он же еще бреется три раза на день. А еще кто-то прикоснулся к подошве башмака. Потом он еще разбил яйцо и пролил кофе. Ну и неряха!" Но где-то внутри всего этого была маленькая девочка, и он по запаху чуял, что она почти одна. Человекокрот знал это, потому что чувствовал запах детского порошка у нее под мышками и между пальцами ног. Человекокрот решил, что после ванной она посыпает себе эти места детским порошком. Это была одна из тех замечательных мелочей, которые нравились человекокроту в маленьких девочках.
"У него такая мягкая шкурка, я сейчас упаду в обморок… или чихну", — подумала Рути».
На шестой иллюстрации была изображена Рут крупным планом и человекокрот на центральной лестничной площадке, его веслообразная лапа тянется к ней, длинный коготь вот-вот коснется ее лица. Ее маленькая ручка тоже тянется к нему, ее пальчики вот-вот погладят бархатистую шерстку на груди человекокрота.
«— Это я — я вернулся! — крикнул папа Рути. — Я принес два пломбира!
Рути чихнула. Немного пены для бритья попало на человекокрота. Он ненавидел пену для бритья. А убежать, если ты слепой, не так-то легко. Человекокрот ударился об откос внизу лестницы. Он попытался снова спрятаться за вешалкой в прихожей, но папа Рути увидел его и ухватил за штанину сзади в том месте, где из мешковатых брюк торчал его хвост, и вышвырнул через входную дверь на улицу.
А потом Рути получила особенное угощение. Ей было позволено съесть два пломбира и одновременно мыться в ванной, потому что никто не должен ложиться в постель, если он пахнет нестираной одеждой, пеной для бритья, скорлупой от яиц, кофейными зернами — и только немножко детским порошком. Маленькие девочки, ложась в кровать, должны пахнуть только детским порошком, и ничем другим».
На седьмой иллюстрации («По одной на каждый день недели», — говорил Тед Коул) изображена Рут под одеялом на своей кровати. Ее папа оставил открытой дверь в большую ванную, чтобы был виден ее ночничок. Через чуть приоткрытую оконную штору мы видим черную ночь и луну вдалеке. А на карнизе снаружи примостился человекокрот, он спит с таким безмятежным выражением, будто у себя под землей. Лицо свое он спрятал за своими широкими когтями, но его розовый звездообразный нос остался на виду, и не меньше одиннадцати его щупалец прижаты к окну спальни Рут.
В течение нескольких месяцев она за милю обходила мастерскую Теда, потому что там (помимо другой натуры, позирующей ее отцу) сменяли один другого мертвые кроты-звездорылы, отпугивающие ее не меньше, чем кальмаровые чернила. А один раз, открыв холодильник, чтобы достать фруктового мороженого, Рут обнаружила там в пластиковом мешочке звездорыла.
Только Эдуарда Гомес, казалось, не возражал, потому что садовник лютой ненавистью ненавидел всех кротов. Задание предоставлять Теду в достаточном числе кротов-звездорылов значительно подняло настроение Эдуардо.
Это случилось той долгой осенью после исчезновения матери Рут и отъезда Эдди О'Хары.
История эта множество раз переписывалась заново в течение лета 59-го года, а иллюстрации появились позднее. Все издатели Теда Коула (и его переводчики) умоляли его изменить название. Они, конечно, хотели, чтобы книга называлась «Человекокрот», но Тед настоял на том, чтобы название было «Шум — словно кто-то старается не шуметь», потому что это название подсказала ему дочь.
И теперь — в маленькой красной комнате с убийцей Рои — Рут Коул пыталась взять себя в руки, думая о храброй маленькой девочке по имени Рути, которая когда-то стояла на одной лестничной площадке с кротом, в два раза больше, чем она. Наконец Рут отважилась поднять глаза — только глаза. Она хотела увидеть, что делает убийца; его сипение сводило ее с ума, но еще она сумела разглядеть, что он двигается по комнате, в которой стало темнее.
Убийца вывинтил лампу из торшера перед минетным креслом. Лампа была такая маломощная, что ее отсутствие стало заметно гораздо меньше, чем тот факт, что комната стала гораздо менее красной. (Убийца снял и алый колпак цветного стекла.)
Потом из большого портфеля на минетном кресле человекокрот извлек мощный направленный светильник и ввинтил его в патрон торшера. Теперь комнату Рои залил свет. Ни комната, ни Рои не стали выглядеть лучше в этом новом свете, который упал и на стенной шкаф. Теперь Рут ясно видела свои щиколотки над туфлями. В узкой щели между занавесками было видно и ее лицо.
К счастью, убийца прекратил осматривать комнату. Его интересовало только, как освещено тело проститутки. Он направил ослепительный луч на кровать Рои, чтобы его предмет был освещен как можно ярче. Он нетерпеливо шлепнул по безответной руке Рои, не желавшей оставаться там, где ему было нужно; его, казалось, разочаровывало, что ее груди стали такими дряблыми, но что он мог с этим поделать? Больше всего ему понравилось, как она лежит на боку, когда на виду только одна из ее грудей.
В ярком свете было видно, что лысая голова убийцы покрылась капельками пота. Кожа его имела какой-то землистый оттенок, не замеченный Рут раньше, а его сипение стало тише.
Убийца, казалось, успокоился. Он по-прежнему рассматривал тело Рои, которому он только что придал нужную позу, через видоискатель своей камеры. Рут узнала ее — это был старомодный крупноформатный «поляроид», такой камерой отец снимал своих натурщиц. Получающийся черно-белый отпечаток нужно было сохранять, нанося вонючее поляроидное покрытие.
Чтобы сделать единственную фотографию, убийце не потребовалось много времени. После этого поза Рои совершенно перестала его интересовать. Он скинул ее с кровати, чтобы взять лежавшее под ней полотенце и отвинтить светильник, который он вернул в свой портфель. (Светильник, хотя и горел всего ничего, явно сильно раскалился.) Тем же полотенцем стер убийца свои отпечатки с маленькой лампы, которую перед этим вывернул из торшера; он стер отпечатки и с колпака цветного стекла.
В одной руке он держал кассету с проявляющимся снимком, размером с почтовый конверт. Секунд через двадцать — двадцать пять убийца открыл пленку, потом подошел к окну и чуть раздвинул шторы, чтобы можно было оценить качество фотографии в естественном свете. Фотография, казалось, вполне удовлетворила его. Вернувшись к минетному креслу, он засунул камеру назад в портфель, а на фотографию осторожно нанес вонючее поляроидное покрытие, потом помахал ею в воздухе, чтобы просушить.
В дополнение к своему посипыванию, которое стало заметно тише, убийца принялся напевать себе под нос какую-то неопределенную мелодию, словно готовя сэндвич, который с удовольствием намеревался проглотить в одиночестве. Продолжая помахивать уже сухой фотографией, он подошел к входной двери, проверить, как она отпирается, и, чуть приоткрыв ее, выглянул на улицу. К ручке и запору он прикасался через рукав своего плаща, чтобы не оставлять отпечатков.
Закрыв дверь, убийца увидел роман Рут Коул «Не для детей» на столе, где проститутка оставила ключи. Он взял книгу, перевернул ее, посмотрел на портрет автора. Потом, не прочтя ни слова, открыл книгу в середине и вложил фотографию между страницами. Он сунул роман Рут в портфель, но, когда он поднял его с минетного кресла, тот раскрылся. Торшер был выключен, и потому Рут не смогла разглядеть, что выпало на ковер, но убийца опустился на четвереньки и принялся поднимать разлетевшиеся предметы и возвращать их в портфель, сипя сильнее обычного; когда он снова встал и теперь уже надежно застегнул портфель, сипение вырывалось из него высокими хрипами.
Убийца в последний раз оглядел комнату. К удивлению Рут, он больше не посмотрел на Рои, словно проститутка теперь существовала только на фотографии. После этого так же быстро, как и убил ее, крот с землистого цвета лицом вышел на улицу. Он открыл дверь, не помедлив ни секунды, чтобы посмотреть, не идет ли кто по Бергстрат и не стоит ли в открытых дверях проститутка из соседней комнаты. Прежде чем закрыть дверь, он поклонился, словно сама Рои провожала его и стояла чуть в глубине комнаты. Прикасаясь к двери, он снова делал это через рукав.
Правая нога Рут затекла, но она еще минуту-другую прождала в стенном шкафу — кто знает, может, убийца надумает вернуться. Потом Рут, едва не упав, перешагнула через туфли и вышла из шкафа; она уронила свою сумочку, которая, как и всегда, была расстегнута, а потом в полутьме долго шарила руками по ковру в поисках того, что могло выпасть на пол. Она чувствовала, как важно вернуть все обратно в сумочку (или все, на чем значится ее имя). На коврике рука Рут наткнулась на какой-то тюбик или что-то в этом роде, правда слишком крупный, чтобы быть ее губным блеском, но она все равно сунула тюбик себе в сумочку.
В пару к тому, что позднее представлялось ей позорной трусостью (ее малодушная неподвижность в стенном шкафу, где Рут поразил страх), теперь она проявила трусость другого рода: Рут уже заметала следы, жалея, что оказалась здесь, и одновременно делая вид, будто ее здесь никогда не было.
Рут не могла заставить себя в последний раз взглянуть на Рои. Она, в отличие от крота, остановилась у двери, ведущей на улицу, приоткрыла ее и целую вечность ждала, когда уйдут из своих дверей все другие проститутки и на Бергстрат не будет прохожих. И тогда Рут быстро вышла в едва сгущающиеся сумерки — время, которое она так любила в Сагапонаке и которое здесь было насыщено лишь промозглостью уходящего осеннего дня. Кто заметит, что Рои не забрала из школы свою дочку, спрашивала себя Рут.
В течение десяти, может быть, двенадцати минут Рут пыталась убедить себя, что не убегает сломя голову; столько времени ей понадобилось, чтобы дойти до Вармусстрат, где располагался полицейский участок района де Валлен. Когда она снова оказалась в квартале красных фонарей, шаг ее заметно замедлился. Она не подошла к двум первым увиденным ею полицейским — это были конные полицейские, высоко возвышавшиеся над ней. И, оказавшись у дверей полицейского участка в доме № 48 на Вармусстрат, Рут не смогла заставить себя войти внутрь. Она обнаружила, что возвращается в свой отель. Ей стало приходить в голову, что она не только отчаянная трусиха, но еще и никудышный свидетель.
Нет, вы посмотрите только на нее — всемирно известная романистка с ее одержимостью деталями, наблюдая за проституткой с клиентом, не ухватила самую важную из всех деталей. Она бы никогда не смогла опознать убийцу, да и описать его вряд ли сумела бы. Она специально не смотрела на него! Его словно бы рудиментарные глаза, которые с такой силой напомнили ей человекокрота, вряд ли можно было считать какой-то особой приметой. Больше всего в убийце Рут запомнилось то, что было в нем обычного, — его плешь.
Сколько в мире плешивых бизнесменов с большими портфелями? Не все из них сипят и не у каждого есть крупноформатная камера-поляроид… да, по такой камере сегодня вполне можно было бы опознать человека. Рут догадалась, что эта фотографическая система представляет интерес только для профессионалов. Но вот насколько это сужает поле поиска?
Рут Коул была писательницей, а писатели обычно плохо соображают, когда действуют сгоряча. Она должна подготовить, может, даже записать то, что скажет полиции, — так она решила для себя. Дойдя до отеля, Рут поняла, в каком опасном положении оказалась: известная писательница, чрезвычайно успешная (хотя и незамужняя) женщина превращается в ошалевшую от страха свидетельницу убийства проститутки, наблюдавшую за преступлением из стенного шкафа. И она собирается убедить полицию (и публику) в том, что наблюдала за проституткой с клиентом в целях «исследования»; это она-то, романист, который не устает повторять, что опыт реальной жизни — дело второстепенное рядом с тем, на что способно воображение.
Рут легко могла предвидеть, какая будет на это реакция. Наконец она нашла то унижение, которое искала, но о таком унижении она, конечно, писать не стала бы.
Приняв ванну и подготовившись к ужину с Маартеном, Сильвией и членами книжного клуба, Рут успела набросать план того, что нужно сказать полиции. Но по степени своей рассеянности за ужином в книжном клубе Рут поняла: ей не удалось убедить себя, что письменный отчет об убийстве может заменить ее личную явку в полицию. Задолго до завершения ужина она почувствовала ответственность за дочь Рои. А когда Маартен и Сильвия отвезли ее в отель, Рут была исполнена чувства вины; к тому времени она уже знала, что не имеет ни малейших намерений когда-либо являться в полицию.
Детали комнаты Рои, которые она увидела в необычном ракурсе, из стенного шкафа, останутся с Рут гораздо дольше, чем требуется писателю, чтобы передать атмосферу рабочего места проститутки. Детали комнаты Рои будут так близко к Рут, как человекокрот, примостившийся на карнизе у окна ее детской и прижавший свой звездчатый нос к стеклу. Ужас и страх детских историй ее отца воплотился во взрослом обличье.
— А вот и он — тут как тут, ваш беззаветный поклонник, — сказал Маартен, увидев Уима Йонгблуда, ждущего на стоянке такси на Каттенгат.
— Это уже слишком, — устало сказала Рут, думая, что еще в жизни не была никому так рада. Она знала, что хочет сказать полиции, но не знала, как это сказать им по-нидерландски. Уим должен знать. Дело было только в том, чтобы внушить глупому мальчишке, будто он делает что-то другое. Поцеловавшись на прощание с Маартеном и Сильвией, Рут отметила вопросительный взгляд Сильвии.
— Нет, — прошептала Рут. — Я не собираюсь с ним спать.
Но влюбленный парень пришел к ней со своими собственными ожиданиями. Он принес и немного марихуаны. Неужели Уим и в самом деле думал, что ему удастся ее соблазнить, предварительно одурманив? Естественно, что получилось наоборот — она одурманила его. После это рассмешить его не составляло труда.
— У вас такой смешной язык, — начала она. — Скажи мне что-нибудь по-нидерландски — что угодно.
Когда он говорил, она пыталась повторять за ним — все было очень просто. Он назвал ее произношение истерическим.
— Как по-вашему будет «собака съела это»? — спросила она. Она сочинила несколько предложений, прежде чем произнесла нужное ей: — «Он лысый, гладколицый, с яйцевидной головой и неопределенной фигурой — не очень крупной». Ну-ка, ты наверняка сможешь это быстро произнести, — сказала она ему.
Потом она попросила его написать это на листе бумаги, чтобы она могла попытаться произнести это сама.
— А как ты скажешь: «Он не занимается сексом»? — спросила Рут у парня. — Ну, вроде как ты, — добавила она.
Уим был настолько одурманен, что даже рассмеялся, услышав это. Но он перевел, что она просила. Она не уставала повторять ему, чтобы он писал буквы четко.
Он все еще думал, что позднее займется с ней сексом, но пока Рут получала то, что было надо. Отправившись в туалет, она открыла сумочку, чтобы достать блеск для губ, но нашла там тюбик с поляроидным покрытием, который она, судя по всему, по ошибке подобрала с пола в комнате Рои. В тускло освещенной комнате проститутки Рут решила, что эта штука выпала из ее сумочки, но оказалось, что тюбик выпал из портфеля убийцы. На нем были его отпечатки пальцев и ее. Но какое значение будут иметь ее отпечатки? Ведь это была единственная реальная улика из комнаты Рои — этот тюбик с поляроидным покрытием нужно отдать в полицию. Рут вышла из туалета и уболтала Уима на еще одну самокрутку — сама она только делала вид, что вдыхала дым.
— «Это уронил убийца», — сказала она ему. — Произнеси, а потом напиши.
От секса с ним или от его мастурбации рядом с ней ее спас звонок Алана. Уим почувствовал, что Алан — кто-то важный для нее.
— Мне тебя не хватает больше, чем когда-либо прежде, — искренно сказала Рут Алану. — Я должна была заняться с тобой любовью, прежде чем отправиться сюда. Я хочу заняться с тобой любовью сразу по возвращении — я прилетаю послезавтра. Ты помнишь? Ты еще собираешься встречать меня в аэропорту?
Хотя и одурманенный, Уим понял намек. Он оглядел номер так, словно по ошибке поместил сюда половину своей жизни. Рут все еще говорила с Аланом, когда Уим ушел. Он мог бы устроить ей сцену, но он был неплохой мальчик — просто заурядный. Единственное, что он позволил себе, уходя, — это вытащить презерватив из кармана и уронить его на кровать, рядом с сидевшей на ней Рут, которая все еще разговаривала с Аланом. Это был один из презервативов с запахами — у этого, согласно рекламке, был запах банана. Рут решила привезти этот презерватив Алану. Маленький подарок из квартала красных фонарей, скажет она ему. (Она уже знала, что не скажет ему об Уиме — и о Рои тоже.)
Романистка сидела, переписывая то, что написал Уим, составляя из отдельных предложений цельное сообщение своим собственным почерком — вернее, печатными буквами. Она выписывала каждую букву незнакомого языка с необыкновенным тщанием — ей не хотелось, чтобы были ошибки. Полиция, конечно, придет к выводу, что у преступления был свидетель, но Рут не хотела, чтобы они знали, что этот свидетель — не нидерландец. Так полиция может прийти к выводу, что этот свидетель — другая проститутка, возможно, одна из соседок Рои по Бергстрат.
У Рут был простой конверт из оберточной бумаги формата А4 — Маартен дал ей его вместе с путеводителем. Она положила свои записки для полиции в конверт, туда же сунула тюбик с поляроидным покрытием. Она брала тюбик только за концы, держа его большим и указательным пальцами; она знала, что прикоснулась к тюбику целиком, когда подняла его с пола в комнате Рои, но надеялась, что отпечатки убийцы на нем сохранились.
Имен полицейских она не знала, но полагала, что будет достаточно адресовать конверт в полицейский участок на Вармусстрат, 48. Первым делом утром, еще ничего не написав на конверте, она спустилась в холл отеля и взяла почтовую марку у портье. Потом она пошла посмотреть утренние газеты.
Как минимум две амстердамские газеты поместили этот заголовок на первую страницу. Она купила газету, в которой под заголовком была фотография — Бергстрат ночью, видимость не очень хорошая. Полицейской лентой был огорожен тротуар перед дверью в комнату Рои. За лентой кто-то, похожий на полицейского в штатском, разговаривал с двумя женщинами, похожими на проституток.
Рут узнала полицейского. Это был тот самый крепко сбитый, мощного вида человек в грязных шиповках и фуфайке, похожей на бейсбольную. На фотографии он был чисто выбрит, но Рут не сомневалась: именно этот человек некоторое время следил за ней в де Валлене; Бергстрат и квартал красных фонарей явно были зоной его ответственности.
Заголовок гласил: «MOORD IN DE BERGSTRAAT».
Рут не нужно было знать нидерландский, чтобы понять, о чем идет речь. Хотя в статье не упоминалась «Рои» — прозвище проститутки, — но говорилось о жертве убийства, некой Долорес де Рёйтер, сорока восьми лет. Кроме этого, в статье было названо еще одно имя — оно присутствовало и в подписи к фотографии, — имя полицейского, Харри Хукстра, которому сопутствовали два определения. В одном месте он был назван wijkagent, а в другом — hoofdagent. Рут решила, что отправит свой конверт только после того, как попросит Маартена и Сильвию рассказать, о чем написано в статье.
Она положила газету в сумочку и взяла с собой на ужин. Это был ее последний ужин с ними перед отлетом из Амстердама, и Рут отрепетировала, как она вроде бы естественным образом подаст историю с убийством проститутки: «Я правильно поняла, о чем это? Я прогуливалась по этой улице».
Но ей не понадобилось вытаскивать газету: Маартену уже попалась эта статья, и он вырезал ее для нее.
— Вы это видели? Знаете, что это такое?
Когда Рут изобразила недоумение, Маартен и Сильвия посвятили ее в детали.
Рут уже предположила, что тело будет найдено проституткой помоложе, которая работает в комнате Рои по ночам, — той самой девицей в кожаном топе, которую она видела в окне. Удивило ее в статье лишь то, что не была упомянута дочь Рои.
— А что такое wijkagent? — спросила Рут у Маартена.
— Участковый полицейский, — сказал он ей.
— A hoofdagent?
— Это его звание, — ответил Маартен. — Это старший полицейский чин — чуть пониже сержанта.
Рут Коул вылетела из Амстердама в Нью-Йорк вечерним рейсом на следующий день; по дороге она остановила такси у ближайшей почты, откуда отправила конверт Харри Хукстре, почти что сержанту амстердамской полиции, второй район. Рут удивилась бы, узнав девиз второго района, написанный на латыни на брелоках полицейских:
ERARE
HUMANUM
EST
Рут знала, что человеку свойственно ошибаться. Ее послание, вместе с поляроидным покрытием, скажет Харри Хукстре гораздо больше, чем хотела сказать Рут.
Послание тщательно выписанными буквами гласило по-нидерландски:
1. De moordenaar liet dit vallen.
(Убийца уронил это.)
2. Hij is kaal, met een glad gezicht, een eivormig hoofd en een onopvalend lichaam — niet erg groot.
(Он лысый, гладколицый, с яйцевидной головой и неопределенной фигурой — не очень крупной.)
3. Hij spreekt Engels met, denk ik, een Duits accent.
(Он говорит по-английски, кажется, с немецким акцентом.)
4. Hij heeft geen seks. Hij neemt ййn foto van het lichaam nadat hij het lichaam heeft neergelegd.
(Он не занимается сексом. Он снимает одну фотографию тела, сначала придав телу нужную позу.)
5. Hij loenst, zijn ogen bijna helemaaldichtgeknepen. Hij zieteruit als een mol. Hij piept als hij ademhaalt. Astma misschien.
(У него косые глаза, почти полностью закрытые. Он похож на крота. Он сипит. Может быть, астма.)
6. Hij werkt voor SAS. De Scandinavische luchvaart-maatschappij? Hij heeft iets te maken met beveiliging.
(Он работает в SAS. Скандинавские воздушные линии? Это как-то связано с безопасностью.)
Это вместе с тюбиком поляроидного покрытия было полным свидетельским отчетом Рут. Ее бы обеспокоило, услышь она неделю или около того спустя, что говорил Харри Хукстра своему коллеге по полицейскому участку на Вармусстрат.
Харри не был детективом; убийцу Рои уже искали шесть или больше детективов. Харри Хукстра был всего лишь уличным полицейским, но более тридцати лет квартал красных фонарей и район Бергстрат были его участком. Никто в де Валлене не знал проституток и их мир лучше, чем он. И потом, отчет свидетеля был адресован Харри. Поначалу казалось, что вполне можно допустить: свидетелем был кто-то, знавший Харри, скорее всего проститутка.
Но Харри Хукстра никогда не делал допущений. У Харри были свои методы. Детективы занялись убийцей, а Харри предоставили заниматься менее существенным делом — свидетелем. Если его спрашивали, как продвигаются дела с расследованием убийства проститутки — приблизился ли он уже к обнаружению убийцы? — то без пяти минут сержант Хукстра отвечал: «Убийца — не мое дело. Я ищу свидетеля».
