Постскриптум
от Апарны

Порой, после долгого отсутствия, ты возвращаешься в место, с которым у тебя связаны болезненные ассоциации, а такое возвращение всегда чревато непредсказуемыми ощущениями. У тебя есть определенные ожидания: что конкретная улица, или комната, или кафе вызовут у тебя определенное чувство, и ты удивляешься, когда этого не происходит. Но еще удивительнее та внезапная боль от видов или мест, про которые ты никогда бы и не подумал, что они обладают способностью столь сильно ранить. Так оно и произошло, когда я вернулась в Ковентри. Все те места, которые я боялась увидеть вновь — моя квартира, улицы, по которым я шла до дома от автобусной остановки, студгородок, где хранилось большинство моих вещей, — все это оставило меня равнодушной: я была спокойна и уверена в себе. Но затем среди дня, когда у меня выдалось час-два свободных, мы поехали в другую часть города, где жил Робин. Это более дорогой район, и среди этих ухоженных домиков и уютных семейных особняков с их грустной застенчивостью, с какой они занимают место под солнцем, я обнаружила отголоски печального присутствия Робина. Стоял холодный и солнечный осенний день, день резких очертаний, и улицы выглядели такими реальными, а ведь я уже начала надеяться, что они мне пригрезились. Мы припарковались, и я повела Йозефа посмотреть на дверь в квартиру Робина. Квартиру опять сдавали; новый жилец подошел к окну и подозрительно уставился на нас. Я мало что могла рассказать. Я уже поделилась с Йозефом этой историей, он примерно знал, о чем я думаю, и не пытался нарушить мое молчание.

Через несколько месяцев после смерти Робина одна испанская студентка, с которой я какое-то время была дружна, прислала мне приглашение на свадьбу. Я приняла приглашение и отправилась в Испанию, прекрасно зная, что никогда не вернусь к своей научной работе. Заняв у родителей денег, я путешествовала девять недель, проехав через Испанию, Францию и Германию, где и познакомилась с Йозефом. Он стал мне добрым другом, он принес мне огромное счастье, такое счастье, какого я никогда не ждала и которое даже не считала возможным после всего, через что я прошла, после всего, что я видела. Удивительно, что теперь я не так уж часто вспоминаю о Йозефе. Тот день был нашим последним днем, но мои мысли настолько были заняты Робином, что мне нечем было поделиться с Йозефом, даже болью расставания, но, думаю, мы оба были только рады этому.

Я так и не решила ничего в отношении Робина. Я по-прежнему не знаю, могла ли я ему помочь. Я пыталась быть доброй, хотя теперь понимаю, что в тот день я была не очень добра, но слишком поздно понимаю. Нам следовало тратить поменьше времени на разговоры, на споры, на размышления о нашей писанине и тратить побольше времени на размышления друг о друге. Возможно, нам следовало спать в одной постели и утешать друг друга печальными ночами. Но Робин не умел выбирать друзей, и, наверное, ему не следовало выбирать меня. Как друг я должна была сказать ему, что от природы он не такой уж индивидуалист и одиночка, что люди, которыми он восхищается, никогда не примут его, что дорога, по которой он идет, — это на самом деле дорога к горестному изгнанию. Или эти слова должен был сказать ему кто-то еще. Кто-то из друзей.

В тот момент, когда день начал угасать, превращаясь в сумерки, мы с Йозефом вернулись к машине и приступили к последнему этапу нашего совместного путешествия. Когда мы выезжали за пределы Ковентри, я произнесла безмолвное «прощай» этому городу, который был разрушен дважды, один раз бомбами иностранной армии, другой — экономическим спадом, устроенным отечественными политиками, городу, который за последние несколько лет совсем разложился, поистине разложился, источая бездействие и равнодушие, выедая у людей работу и средства к существованию. Но люди здесь все равно сохранили веселость и чувство юмора; они смотрят на темную сторону жизни, но жалуются не больше, чем прочие их соотечественники. Когда я здесь жила, у меня сложилось впечатление, что никто вокруг по-настоящему здесь не думает. И вот в машине мне вдруг хотелось опустить стекло и закричать изо всех сил: вы должны думать, думать, думать о том, что творится вокруг вас. Думать, пока от усилий и от тревог не заболит голова. Знаете, думать — это не всегда опасно. Это убило Робина, но вас это не убьет.

Но я ничего не крикнула. День был холодным, и мы не опускали стекол. А в самолете, при заходе на посадку случилось нечто похожее: я увидела огни родного города, и по всему телу пробежал холодок; в памяти всплыли лица мамы и отца, и мне стало страшно и очень хорошо. Я не забыла, что родина может быть самым странным местом на свете.