9. Синдром второго места

Когда все это кончилось, но до того, как забылось, чувства оживали в супермаркете, обострялись на автомобильных парковках, вызывали ощущение неловкости везде, где бы мы ни встречались вчетвером. Конечно, эти встречи не имели ничего общего с прежними, теми, когда мы были вместе. А дети хотели, как и раньше, играть друг с другом. Редкая неделя проходила без случайных встреч; встретившись, мы поражались, как стали далеки друг от друга, что еще больше выбивало из колеи.

Во время короткого разговора с Эдит – мы одновременно оказались в очереди к какому-то окошку – я сказал:

– Мы с Утч надеемся, что скоро снова сможем видеться с вами. Конечно, сначала будет трудно.

– Только не мне, – сказала она весело.

– Ах, вот как.

– Забудь, – сказала она. – Это именно то, что сделала я.

На самом деле у нее и в мыслях этого не было. Совершенно очевидно, что она пыталась освободиться от своих чувств ко мне; ей не оставалось ничего другого – Северин доставал ее.

Молчание Утч саднило как открытая рана. Она как-то сказала, что Северин, повстречавшись с ней, даже не посмотрел ей в глаза.

– Я ему противна, – сказала она и оттолкнула меня, когда я попытался ее обнять.

Сначала бессонница просто заставляла ее ложиться все позже, и спала она, не снимая нижнего белья. Потом стала совершать прогулки по ночам.

– С каких это пор ты так полюбила гулять? – спросил я, но она только пожала плечами; ей не хотелось рассказывать мне, где гуляет. Я знал, что с бессонницей надо поступать тактично.

За несколько месяцев до этих последних событий мы планировали превратить уик-энд национального первенства по борьбе в любовную интерлюдию. Мы с Эдит собирались остаться со всеми детьми, а Утч должна была поехать с Джорджем Джеймсом Бендером и Северином в Стилуотер, штат Оклахома, чтобы стать свидетельницей искупительной победы. Мы все согласились с тем, что Бендер будет пребывать в своем туннельном трансе и не обратит внимания на постороннюю, но чем-то знакомую женщину, остановившуюся в соседнем с Северином номере. Нас с Эдит могли бы часто видеть вместе, но если мы целый день окружены детьми, то вряд ли общественное мнение найдет в этом что-то предосудительное, чего так опасался Северин. В конце концов он согласился: Утч будет болеть, а он будет пестовать Бендера; когда же Бендер будет засыпать мертвым сном гладиатора, Северин и Утч смогут сотрясти устои мотеля, посрамив виброкровать.

О, Стилуотер, штат Оклахома, – как Париж он освещал Утч будущее. Но этого так и не случилось.

– Для тебя это время тоже виделось как Париж, – сказала Утч. – Ты ждал этого, чтобы остаться с Эдит, чтобы будить ее по утрам, сдерживать свои чувства весь день, готовясь к ночи. Так что не говори, что только я ждала.

– Конечно нет, – сказал я. – Мы все этого ждали.

– Он не ждал, – сказала Утч. – Я думаю, Северин боялся этого.

Я пытался утешить ее, но она просто уходила на очередную прогулку.

Все время, пока Северин с Бендером были в Стилуотере, она гуляла. И однажды вечером она дошла до дома Уинтеров, чтобы увидеться с Эдит. Не представляю зачем. В доме Уинтеров было полно борцов, кока-колы, гамбургеров и чипсов. Яковелли, и Тирон Уильямс, и все другие борцы Северина, не претендующие на чемпионские звания, нянчили детей; Эдит уехала в Стилуотер вместе с Северином и Джорджем Джеймсом Бендером.

Эдит в Стилуотере? Лебедь на птичьем дворе!

Я никогда не был в Стилуотере, традиционной борцовской вотчине «ковбоев Оклахомского университета». Как он выглядит? Плоская земля, утрамбованная скотом, ковбоями и борцами, источающая нефть? От одного названия дрожь пробирала: Стилуотер. Так и видишь оазис, заболоченную лагуну, цепочку мотелей с кондиционерами и жаждущих выпивки борцов, оседлавших лошадей и толкущихся вокруг единственного салуна – живительного источника. Бедняжка Эдит!

– Зачем она поехала, если ей не хотелось? – спросила Утч.

– Потому что он не пожелал оставить ее здесь одну. Он не доверяет ей, – ответил я.

– Откуда ты знаешь?

– Он никогда не доверял ей, – сказал я. – Пока все это длилось.

Только по газетам мы могли следить за тем, что там происходило, но «Нью-Йорк таймс» не очень-то интересовалась соревнованиями по борьбе.

Во вторник было написано только следующее:

СТИЛУОТЕР, Оклахома. (АП). Сегодня здесь начинается национальный чемпионат по борьбе среди университетских команд. Хозяин соревнований, Оклахомский университет, третье место в рейтинге, надеется победить действующего чемпиона – университет Айовы. Среди участников также «Бобры» из Орегона (вторые в рейтинге) и «Оклахомцы» – команда университета Оклахомы (четвертые). Но из трех многократных чемпионов из Айовы в личном зачете Уильям Баззард (32-0-1) в категории до 158 фунтов на этот раз, как полагают, первенство уступит. Он «посеян» вторым после Джорджа Джеймса Бендера (20-0-0), ставшим чемпионом в Аннаполисе на турнире Восточного побережья двумя неделями раньше. Тогда Бендер, уложив на лопатки 18 соперников из 20, был признан выдающимся борцом.

Никакой информации о том, что привело в Стилуотер Эдит. Никакой информации о том, что она делает там целыми днями. Посетила ли она местный исторический музей? Видела ли она портрет самого большого быка из зарезанных когда-либо в Оклахоме?

В пятницу «Нью-Йорк таймс» предлагала больше голой статистики. Уильям Баззард из Айовы, весовая категория до 158 фунтов, пробился через отборочный турнир, положив на лопатки парня из Йейля уже на 55-й секунде первого периода и по очкам победил борца из Колорадского университета (15:7). Майкл Уорник из Лехайя, ставший вторым после Бендера на турнире Восточных штатов, прошел дальше, победив чемпиона Большой Десятки из Миннесоты (4:4, 5:4 в овертайме), и положил на лопатки армейского курсанта во втором периоде за минуту и 36 секунд. Хироси Мацумото из Орегона управился с Куртом Строудом из Вайоминга за минуту и 12 секунд первого периода. А потом повозил по ковру студента-иранца из калифорнийского университета – 11:1. Джордж Джеймс Бендер легко добыл две чистые победы, поочередно положив на лопатки Акиро Синдзё из Портленда в третьем периоде и Леса Маккёртена, главную надежду Оклахомы, в первом. Эта четверка, кстати, успешно преодолела и четвертьфиналы.

И все в том же духе. Как только люди не умирают со скуки от всего этого. Я представлял, как Северин сидит над фруктовым салатом за столом, усыпанным бумажками с результатами матчей, с прогнозами и подсчетами по поводу Мацумото и нашептывает что-то Бендеру, у которого распух подбородок, костяшки пальцев тоже вспухли и перебинтованы, а глаз затек и слезится – в него ткнул «надежда Оклахомы». Бендер неумело ковыряется тонкой вилкой, неуместной в его пальцах-сардельках, в салате из креветок. «Следи за тем, сколько ты ешь этого дерьма», – говорит ему Северин. Эдит сидит между ними, печально глядя на своего омара. «Ты должна была знать, что не стоит заказывать омара в Оклахоме», – покровительственно говорит он ей. А что еще там могло происходить? Утч пошла проведать, как поживают дети Уинтеров с борцами. Нас не попросили присмотреть за ними, и я понимал, что Утч обижена.

– Похоже, дети вполне счастливы, – доложила она по возвращении. – Гамбургеров они едят вдоволь.

Возможно, непропеченных, подумал я, но Утч продолжала:

– Ребята говорят, что, если Бендер побьет японца в полуфинале, он победит. Потому что Баззарда он всякий раз побеждал еще в Айове.

– Думаешь, меня это очень волнует? – спросил я. Она надулась. Я знаю, она бы хотела быть там.

– Он в любом случае мог взять тебя, – сказал я ей. – Ты, в конце концов, жила бы в своем номере. Но у него паранойя, он не может поверить, что все кончилось, хотя он сам же все и прекратил. Боже, неужели он думал, что я буду пробираться к нему в дом каждую ночь, чтобы насиловать его жену?

– Если б я была там, – сказала Утч, – я бы пробралась в его комнату и изнасиловала его.

Признаться, я был поражен и не нашелся, что ответить. Она опять пошла гулять. Я представил себе Эдит, гуляющую по Стилуотеру: пьяные ковбои, глазеющий на нее скот, завывающие койоты.

Как сообщалось в субботнем выпуске «Нью-Йорк таймс», весовая категория до 158 фунтов поредела, как и прогнозировалось. В полуфинале Уильяму Баззарду из Айовы пришлось нелегко с Майком Уорником из Лехайя, но он выстоял, победив Уорника с разницей всего в два очка – 12:10. (Итак, Баззард оказался в худшем положении, чем Бендер, который в финале чемпионата Восточного побережья положил Уорника на лопатки). В третьем периоде полуфинала Бендер победил (9:0) Хироси Мацумото из Орегона, выбив ему плечо, – в результате, вышел в финал, так как соперник отказался продолжать борьбу.

– Ну вот, – сказала Утч, – только один японец мог доставить ему некоторые неприятности. Он с ним и разделался.

– Разделался! – сказал я с негодованием, поскольку ненавидел проклятый жаргон. – Надеюсь, этот Бендер застрянет в лифте и не сможет прийти на матч. Надеюсь, он съест зараженной телятины и его будет долго рвать. Надеюсь, его соблазнит жена ковбоя и он погибнет под ее тяжестью. Я воздвигну алтарь в честь Уильяма Баззарда и буду молиться всю ночь. Надеюсь, Бендер запутается в генетических проблемах – в основном, своих собственных. Надеюсь, Северин будет так унижен, что больше ему не придет в голову тренировать!

– Прекрати, – сказала Утч. – Пожалуйста, прекрати. Что ж, нам теперь ненавидеть их, что ли?

В воскресенье в «Нью-Йорк таймс» никакой информации не было. Финальный матч должен был состояться в восемь вечера, время штата Оклахома, а результаты могут появиться в газете лишь в понедельник.

– Я могу позвонить домой Уинтерам и спросить у парней, – сказала Утч. – Я уверена, они знают.

– Господи, снова – парни! – сказал я. – Звони, если это так необходимо.

– Ну, я могу, конечно, и подождать, – сказала Утч и действительно звонить не стала.

У меня кончились сигареты, и уже за полночь мне пришлось пойти в пиццерию «Мама Падуцци». Только там работали допоздна, завлекая гуляк-студентов и прочих сомнительных личностей. Рядом с автоматом, выплевывающим сигареты, я встретил Эдит. Северин возненавидел курение еще больше, так что теперь, когда у нее кончались сигареты, он даже отказывался идти за ними. Эдит чувствовала себя в пиццерии настолько неловко, что даже обрадовалась мне. Два прыщавых юнца крутились рядом, глазея на нее.

– Ты вернулась, – сказал я.

– Это не так уж далеко.

– Я думал, что на другой планете, – сказал я.

– О, это точно.

Мы рассмеялись, потом, должно быть вспомнив, когда в последний раз мы смеялись вместе, она отвела взгляд.

– Я не выключила фары, – сказала она.

Мы вышли, в машине она выключила фары и сидела, уставившись на руль.

– Я не должна была тебя видеть, ни при каких обстоятельствах, – сказала она. – Но не получается.

– Если бы Северин мог хоть когда-нибудь просто поговорить с Утч, – сказал я. – Ей плохо, правда, она… ну, увлечена им, так сказать.

– Я знаю, – раздраженно сказала она. – Разве ты не знал этого раньше? Северин не может поговорить с ней. Я не думаю, что сможет это вынести. Он не захочет причинять ей новые страдания.

– У него нет никакого права ненавидеть нас, – сказал я.

– Это меня он ненавидит, – сказала она.

Я дотронулся до ее руки, но она отдернула ее.

– Иди и позаботься об Утч. Со мной все в порядке, я не страдаю. Я не люблю тебя.

– Ты не должна была говорить этого, – сказал я. Она завела машину. Я видел, что она плачет. Но о ком?

Придя домой, я нашел записку от Утч: она ушла повидаться с Эдит. Но я знал, что Эдит она дома не застала. В четыре утра я поехал за Утч к Уинтерам. Она свернулась калачиком на диване у них в гостиной и не захотела ехать со мной домой. Северин уже спал.

– Он давным-давно ушел наверх спать, – сказала мне Эдит, – и я тоже собираюсь.

Она сказала, что Утч может остаться на диване, если захочет, и Утч осталась. Через час я уехал, поскольку она явно не собиралась со мной разговаривать.

Не знаю, как обо всем происшедшем в Стилуотере написала «Нью-Йорк таймс», но в понедельник я прочел университетскую газету, где, конечно, дали подробную информацию.

Интересный заголовок, подумал я, не веря своим глазам. Думаю, что и Уильям Баззард не мог поверить произошедшему. Цитировали Бендера, который сказал: «Я просто не смог». Уильям Баззард, бывший приятель Бендера по команде университета Айовы, сказал, что с первой же минуты понял: «Бендер не готов к поединку». Бендер выглядел вялым. Баззард сказал: «Джордж здорово задавал мне жару когда-то, это было мне хорошим уроком, и я его не забуду». «Я не смог подняться до необходимого уровня», – сказал Джордж Джеймс Бендер. Его тренер, Северин Уинтер, согласился с ним: «Джордж был на себя не похож. Я думаю, он переусердствовал накануне вечером». Северин Уинтер объявил репортерам, что планирует уйти с тренерской работы. Он отрицал, что поражение Бендера имеет к этому какое-либо отношение. «Я уже давно думал об уходе. Хочу больше времени проводить с женой и детьми, а также продолжать преподавательскую работу на кафедре немецкого языка». На вопрос, собирается ли он остаться с командой, пока не найдут другого тренера, Уинтер сказал, что собирается. «Я все равно буду время от времени посещать борцовский зал, – сказал Уинтер, – просто побаловаться». Бендер восхвалял тренерские качества Северина Уинтера. «Он помог мне выйти в финал, – сказал Бендер. – Он вывел меня туда, а уж дальше было мое дело. Очень жалко, что я подвел его». На вопрос, не считает ли Северин Уинтер, что Бендер его подвел, тренер отрицательно покачал головой и сказал: «Мы подводим только самих себя. Нужно минимизировать чувство ответственности, которое, как нам кажется, мы испытываем по отношению к другим».

Удивительное замечание для спортивной колонки.

– Невероятно! – сказал я Утч. – Какой был счет? Дурацкая газета даже не приводит счет.

– Баззард лидировал 12:5 в последнем периоде, когда уложил Бендера.

– Убийца, – сказал я. – Я этому не верю. Бендер, наверное, был болен.

Прежде чем Утч отвернулась, на ее лице промелькнуло скучающе-высокомерное выражение, которое я успел увидеть. Она испугалась, что я заметил это, а я таки заметил.

– В чем дело? – спросил я ее. – Что там случилось?

– Бендер не смог, – сказала Утч, все еще не глядя на меня. – Именно то, что пишут в газете: переусердствовал накануне вечером. «Я не смог подняться до необходимого уровня».

Неожиданно она рассмеялась. Мне не понравился этот смех: резкий и язвительный, несвойственный ей.

– Ты говорила с Эдит. Что там произошло?

– Ты сам небось хотел поговорить с ней, правда?

– Не важно. Что она сказала?

Утч не была мстительной, и я удивился, заметив на ее лице твердое намерение отплатить мне. За что?

– Эдит была сердита на Северина за то, что он заставил ее поехать с ним, – сказала она.

– Вот видишь? – сказал я. – Что я тебе говорил?

– Заткнись, – сказала она. – Если хочешь услышать эту историю – заткнись.

Такой я ее никогда не видел.

– О’кей.

– Тебе понравится эта история, – сказала Утч. – Это из серии твоих историй.

– Ну так рассказывай.

– Эдит обозлилась, что он не доверяет ей и не хочет оставить ее здесь на три ночи и три дня. Он сказал, что доверяет Эдит, но не тебе. Поэтому он хотел, чтобы она поехала с ним.

– Какая разница? – сказал я. – Если он действительно доверяет ей, то не все ли равно, доверяет он мне или нет, правильно?

– Заткнись, – сказала Утч.

Она была взвинчена и казалась на грани истерики.

– Эдит страшно негодовала, ведь Северин посягал на ее независимость. «Я решила показать ему, что он не имеет права навязывать мне свою жизнь, что я должна быть свободна и жить своею собственной», – так она это сформулировала. «В определенных границах, конечно. Я всегда уважала установленные им границы», – сказала она мне. «Он сказал прекратить все, и мы прекратили». Об этом она долго-долго рассуждала.

– Продолжай.

– Ну, и даже когда они приехали в Стилуотер, он не позволил ей сделать то, что она хотела: слетать в Денвер на сутки, она там никогда не была. Но Северин заставил ее остаться. В конце концов, ей хотелось развлечься по-своему там, в Стилуотере, а не ходить каждый день на соревнования.

– И он ей не позволил?

– Эдит сказала, что нет.

– Боже.

– И вот, – сказала Утч, – она решила показать ему, что если он не станет доверять ей, то она будет вести себя соответственно. Она решила побить его на его же площадке.

– На его же площадке! – воскликнул я. – Может, ты прекратишь говорить на этом жутком спортивном жаргоне!

– Бендер был утомлен полуфиналом в пятницу, – сказала Утч. – Северин велел Эдит отвезти его обратно в мотель. Северин сказал, что увидится с ней там после окончания полуфинала. Они взяли машину напрокат, но Бендер не умеет водить.

– Бендер не умеет водить машину?

– Как выяснилось, он многого не умеет, – сказала Утч.

Я уставился на нее.

– О нет, – сказал я. – О нет, прекрати. Ты врешь.

– Я тебе еще ничего не сказала.

– Все равно ты врешь!

– Тогда врет Эдит, – сказала Утч. – Она привезла Бендера в мотель.

– Нет.

– И уложила его в постель.

– Нет, нет…

– Но в результате, – сказала Утч издевательским тоном, изображая Эдит, – он не смог, просто «не смог подняться до необходимого уровня».

– Я ничему не верю, – сказал я. – Эдит соблазнила Бендера? Этого не могло произойти.

– Может, она сказала ему, что так приказал тренер. Может, она сказала, что ему надо расслабиться. Так или иначе, но она рассказывала мне, что он был ни на что не годен.

– Она врет, – сказал я.

– Может быть, – сказала Утч. – Я не знаю.

– Нет, ты знаешь, – сказал я. – Продолжай.

– Короче, Северин вернулся в мотель и нашел их там вместе.

– Не верю…

– И Бендеру ужасно было неприятно за всю эту подлянку.

– Подлянку! – крикнул я. – Боже милостивый!

– Ну, он не смог ничего с Эдит и подвел своего тренера… Я думаю, он это имел в виду.

– Чушь собачья! – воскликнул я.

– А на следующий вечер, перед самым матчем, Северин сказал Бендеру: «Я надеюсь, ты сегодня схлопочешь». И Северин уселся в тренерское кресло и наблюдал за матчем безо всяких эмоций. Ну и Бендер проиграл, конечно.

– А Эдит, я полагаю, сидела на трибуне, махала флагом и переживала всем сердцем! Перестань ты! – крикнул я.

– Знаешь, что Эдит сказала Северину? – спросила Утч. – Она сказала: «Теперь мы квиты, если ты по-прежнему думаешь, что равенство так важно».

– И я полагаю, Северин решил, что достаточно с него борьбы, и ушел в отставку?

– Правильно.

– Неправильно, – сказал я. – Либо Эдит слаба на выдумки, либо ты.

– Эдит сказала, что ты слаб как писатель, – сказала Утч. – Она не верит, что ты можешь ее хоть чему-нибудь научить.

– Она это сказала? – спросил я.

Но Утч лишь наклонила голову и вздохнула, и я понял, что больше уже ничего не услышу.

– Это Северин сказал тебе. Эдит никогда бы не сказала так обо мне.

Но когда Утч подняла лицо, я увидел, что она плачет.

– Разве ты не видишь? – спросила она. – Это становится все отвратительнее. Мы прекратили, но в то же время мы не можем прекратить, все продолжается и продолжается. Ты не должен был допускать этого.

– Утч, иди сюда, – сказал я.

Я подошел к ней, но она отскочила от меня.

– Ты даже не заметил одной вещи! – крикнула она.

– Какой?

– Я не могу кончить! – крикнула она. – Я не могу кончить!

– Ну, не стоит, пожалуй, кричать об этом на всю округу, – сказал я.

Она выскочила из дома в сад, вопя:

– Я не могу кончить! Я не могу кончить! Я не могу кончить!

Потом она пошла в нашу спальню, бросилась на кровать и заплакала. Я оставил ее одну. Я позвонил Северину и сказал:

– Слушай, как вы там? Утч рассказала мне.

– Что рассказала?

– Эдит сказала Утч, что там случилось.

– О, ja, – сказал он. – Бендер полностью продул.

– Не притворяйся, Северин, – сказал я и потом рассказал услышанную мной историю.

Он все отрицал, да это и неудивительно.

Чуть позже Эдит позвонила Утч и сказала, что Утч предала ее. Видимо, Эдит просила ее не говорить мне ни слова, прекрасно зная, конечно, что она тут же все расскажет. Утч сказала Эдит, что та еще раньше предала Северина, рассказав историю ей. Я позвонил Эдит и сказал ей, что не верю ни единому слову.

– Ну и правильно, – сказала она.

Но она имела в виду, что врет Утч.

– Нет, ты врешь, – сказал я.

– Пошел ты. Так сказала Эдит.

Чуть ли не месяц мы не виделись с Уинтерами, и когда они пригласили нас на ужин, мы не совсем понимали зачем.

– Они собираются нас отравить, – сказал я, но Утч даже не улыбнулась. – Северин любит официоз, – сказал я. – Ему надо закатить банкет, чтобы объявить, что между нами действительно все кончено.

– Может, они хотят извиниться.

– За что? – сказал я. – За то, что попользовались нами? Я уверен, что они об этом не жалеют.

– Заткнись, – сказала Утч. – Может, они хотят попытаться начать все снова.

– Как бы не так!

– А если они захотят попробовать снова, – сказала Утч, – то ты ведь с радостью!

– Как пить дать.

– Ха!

– Заткнись!

Встретив нас у дверей, Северин сказал:

– Эдит бросила курить, поэтому мы не будем долго распивать коктейли. Под коктейль ей больше всего хотелось курить.

Он поцеловал Утч в щеку, как обычно целовал детей, а мне пожал руку. Для борца у Северина было очень вялое рукопожатие, будто он пытался удивить вас своей мягкостью.

В гостиной Эдит грызла морковку; она повернула голову и подставила мне для поцелуя щеку, обе ее руки сжимали морковку. Я вспомнил первый вечер, когда мы ужинали с ними; тогда они держались намного свободнее.

– У нас сегодня будут кальмары, – сказал Северин.

– Северин готовил весь день, – сказала Эдит.

– На самом деле их только чистить долго, – сказал он. – Сначала надо снять шкурки. Они как пленка – или мембрана – очень скользкая. Потом надо вынуть внутренности.

– Это как презерватив, – сказала Эдит. – Все равно что выворачивать его наизнанку.

– Эдит помогла мне, – сказал Северин. – По-моему, она здорово натренировалась выворачивать их наизнанку.

Эдит засмеялась, а Утч зажала передними зубами морковину, словно то была шейка какого-нибудь мелкого зверька.

– Как работается? – спросил я Эдит.

– Вот только что закончила одну вещь, – сказала Эдит.

Она ела морковь одну за другой. Я хотел курить, но нигде не видел пепельницы.

– Ты не располнела после того, как бросила курить? – спросила Утч.

– Я бросила всего неделю назад, – сказала Эдит.

Я сказать ничего не мог – на ней было бесформенное крестьянское платье, ничего подобного раньше она не носила. Я понял, что так Северин одел ее, чтобы очертания ее стройного тела не были мне видны.

– Кушать подано! – сказал Северин.

Кальмар лежал на большой тарелке, нарезанный белыми колечками; политые красным соусом сероватые щупальца лежали пучком, похожие на обрубки пальцев. Наверху Фьордилиджи и Дорабелла вместе плескались в ванне, мы слышали, как они болтают, хихикают, открывают воду; Фьордилиджи явно дразнилась. Дорабелла скулила.

– Я так долго не видела девочек, – сказала Утч.

– Они принимают ванну, – сказала Эдит. Мы все как идиоты стали прислушиваться.

Я бы обрадовался, что наше неловкое молчание прервалось, если б не понял, откуда этот звук – грохот разбивающегося стекла. Как будто все верхние окна вылетели одновременно от выстрела гигантской пушки. И почти сразу раздался отчаянный крик обеих девочек. В руке у Эдит сломалась ножка бокала, и она тоже ужасно закричала. Рука Утч, державшая ложку, дернулась, и кусок кальмара плюхнулся на залитую вином скатерть. Мы с Севериным уже бежали наверх. Северин – впереди, со стоном: «О боже, нет, нет, нет – иду!»

Я представлял себе, что случилось, потому что не хуже Северина изучил эту ванную комнату, и саму ванну, и душевую. Я знал свое любовное гнездышко. Раздвижная стеклянная дверь упала на край ванны. Много ночей мы с Эдит аккуратно открывали и закрывали ее. Старое тяжелое стекло, болтающееся в осевшей проржавевшей раме, в желобке, скользком от обмылков и кусочков губки от детских игрушек. Дважды стекло вылетало из желобка, мы с Эдит хватали его и, не дав упасть, устанавливали на место. Я говорил Эдит: «Пусть лучше Северин хорошенько его укрепит. Мы можем пораниться». И каждый раз Северин говорил, чтобы она занялась этим. «Вызови мастера», – заявлял он глупейшим тоном.

Я всегда знал, что, если дверь упадет на Эдит или на меня, Северин будет рад, что я получу хоть какое-то увечье. И если он хотел, чтобы кое-что стеклом было отрезано, то я прекрасно знаю, что именно.

– Иду! – бессмысленно кричал Северин.

Я представлял, что там будет кровь, но к такому количеству оказался не готов. В ванной все было как после нападения гангстеров. Дверь упала в ванну и разбилась прямо над голенькими девочками, стекло вывалилось из рамы и разметалось на куски и острые осколки. Когда Северин, подбежав, сунул руки в ванну, под его ногами захрустело стекло. Вода покраснела от крови, трудно было определить, у кого и где порезы. Из крана все еще лилась вода, и ванна представляла собой бурное море, в котором плавали осколки и истекающие кровью дети. Северин вытащил Дорабеллу и передал мне; она дрожала, была в сознании, но больше не кричала; она нервно осматривала свое тело в поисках ран. Я включил душ, облился вместе с нею и тогда увидел самые глубокие порезы. В поисках повреждений Северин сунул под струю прелестную головку Фьордилиджи, дочь завывала и извивалась в его руках. У обеих девочек было множество ран и ссадин на руках и плечах. У Дорабеллы я обнаружил один очень глубокий порез над ухом, прикрытый влажными волосами, длиной с мой палец, но недоходящий до кости. Рана обильно кровоточила, однако артерия не была задета. Северин сделал из полотенца крепкий жгут и завязал его у Фьордилиджи над коленом. Кусок стекла, похожий на острие стамески, торчал из коленной чашечки Фьордилиджи. Кровь сильно текла, но не била фонтаном. Обе девочки, похоже, были в шоке, и им предстояла утомительная и кровавая процедура извлечения осколков в больнице. Это будет долго и больно, и останутся шрамы, но все кончится хорошо.

Я понимал: Северин больше всего боялся, чтобы одна или другая или обе не умерли прямо у него на руках от потери крови, чтобы они не истекли кровью и не утонули, пока он бежал к ним.

– С ними все в порядке! – крикнул я вниз, где Утч поддерживала Эдит, замершую в ожидании известий. – Я позвоню в больницу и скажу, что вы едете.

Северин взял у меня из рук Дорабеллу и понес обеих голеньких девочек вниз к Эдит; бледная и трясущаяся, она осмотрела каждую рану на тельце своих дочек с болью и ужасом, как будто раны эти были ее собственные.

– Вы ужинайте, будьте как дома, – рассеянно сказала Эдит, хотя ей, конечно, было все равно, она думала только о детях.

Внезапно Северин выпалил:

– Это могло случиться с вами.

Он, конечно же, имел в виду ее и меня, он хотел сказать – должно было случиться.

Но я с удивлением почувствовал: меня сейчас не волнует, что они думают. Я вдруг вспомнил, что мои Джек и Барт тоже несколько раз плескались в этой опасной ванне. Я думал только о том, что это могло случиться с ними и все могло кончиться гораздо хуже.

Мы набросили на детей какую-то одежду, и Утч открыла дверцу машины. Эдит даже не махнула рукой и не сказала спасибо; сев в машину и прижав к себе раненых девочек, она предоставила Северину везти их в больницу. Там осколки аккуратно вытащат, раны зашьют, и девочки будут как новенькие. Когда машина уже отъехала, я порадовался, увидев, что Эдит закурила.

Утч настояла, чтобы мы убрали в ванной. Конечно, им было бы неприятно вернуться домой и застать там все в крови. Мы вместе дотащили тяжелую раму и несколько крупных кусков стекла до мусорного ящика; вместе все пропылесосили и извлекли осколки из каждой щелочки. Кусочек стекла я нашел даже на зубной щетке – повсюду была опасность. Мы отмыли от крови всю ванную: долго скребли пол и ступеньки, засунули все полотенца в стиральную машину и запустили ее. Отверткой я выковырял все осколки из проклятого желобка, в котором держалась стеклянная дверь. Я вспомнил, как Эдит однажды упиралась ногами в нее. Я знал, где лежит чистое белье («Ты должен знать», – сказала Утч), и мы повесили на вешалки чистые полотенца. Я все же надеялся, что хоть один кусочек стекла завалялся в ванне, чтобы Северин мог сесть на него.

Закончив, мы не чувствовали голода. Холодный кальмар, приготовленный Северином, не возбуждал аппетита. Мертвый, он лежал прямо на залитой вином скатерти, куда его уронила Утч. Стол с едой выглядел как операционная после долгого и кропотливого труда хирургов.

По дороге домой я не сказал ни слова. Утч только один раз нарушила молчание:

– Твои дети должны быть для тебя важнее всего остального.

Я не ответил, но вовсе не потому, что не был согласен.

В ту ночь я проснулся один во влажной постели. Шел дождь, окно оказалось открыто. Я обошел весь дом, но Утч, наверное, гуляла. Куда она могла пойти в такую погоду? Я проверил, закрыты ли окна в спальне у детей. Барт лежал, утонув в подушке, сжав пальцами простыню. Тоненький Джек лежал в своей кровати, в грациозной позе танцора. И я понял, что мне еще долго не удастся заснуть. Я прислушался к глубокому и размеренному дыханию детей. Потом нашел зонтик. Там, где была Утч, зонтик ни к чему. Я знал, что она не вернула ключи от клетки и борцовского зала Северину. Я подумал, что если Утч гуляет, почему бы мне не последовать ее примеру. Выйдя под дождь, я поприветствовал бессонницу, как сварливую любовницу, которой долго пренебрегал.