Глава четвертая
…«сверх всяких алчных грез»… — Крылатые слова Сэмюеля Джонсона; впрочем, первым их употребил драматург Эдвард Мур (1712–1757) в пьесе «Игрок» (1753).
…«прихотливой светотени»… — Из стихотворения Джона Мильтона «L'Allegro» («Веселый», ок. 1632): «Там пляшут под ребек селяне / В тенистой роще на поляне…» (пер. Ю. Корнеева).
…«что так прекрасно в женщине»… — «Король Лир», акт V, сц. 3 (пер. Б. Пастернака).
«Любовь питают музыкой: играйте»… — «Двенадцатая ночь», акт I, сц. 1 (пер. М. Лозинского).
Увлеклись и Ловлей Рыбы — бессмысленнейшим из занятий… —
Ах, если б Уолтон, злобный старичок,
Форелью сам был пойман на крючок! —
восклицает поэт в «Дон-Жуане» (13, CVI): Исаак Уолтон (1593–1683) в 1653 г. опубликовал сочинение «Искусный удильщик, или Досуг созерцателя». В примечании Байрон поясняет:
«По крайней мере, это научило бы его гуманности. Этот сентиментальный дикарь, которого романисты цитируют, чтобы показать свою симпатию к невинным развлечениям и старым песням, учит, как, эксперимента ради, зашивать лягушек и ломать им лапки, — не говоря уже об искусстве рыболовства, самом жестоком, хладнокровном и глупом из всех видов спорта. Пусть поклонники его толкуют о красотах природы, но рыболов помышляет только о вкусном рыбном блюде; у него нет времени оторвать глаз от реки, и один-единственный клев для него дороже, чем все пейзажи. К тому же некоторые рыбы лучше клюют в дождливый день. Охота на кита, акулу, тунца представляет некоторую опасность и потому как-то благороднее; даже ловля рыбы сетями и проч. — и то гуманнее и полезнее. Но уженье! — ни один удильщик не может быть хорошим человеком».
…«она его за муки полюбила»… а «он ее за состраданье к ним». — Немного измененные строки из «Отелло», акт I, сц. 3 (пер. П. Вейнберга).
…полено, сжигаемое в камине в сочельник… — «Yule-log», которое по традиции должно гореть двенадцать дней, начиная с сочельника; эпоха небрежения традициями сократила это время до двух дней — кануна Рождества и Нового года.
…сыграть сонату Скарлатти или спеть песню Мура… — Итальянских композиторов из рода Скарлатги было по меньшей мере четверо; не буду утруждать читателя (и себя) их перечислением. Томас Мур (1779–1852) — друг и биограф Байрона, не раз упоминавшийся выше; песни на его слова «Последняя роза лета» и «Юный менестрель» исполняют до сих пор — и какое сердце не сжималось от звуков русского перевода английского переложения армянской (или, по другим сведениям, грузинской) песни, которая получила у ирландского по рождению поэта название «Петербургские колокола» («Вечерний звон, вечерний звон…»)!
…«в раздумье девственном»… не «чуждые страстям». — «Сон в летнюю ночь», акт II, сц. 2 (пер. Т. Щепкиной-Куперник и М. Лозинского).
«Побочных сыновей храните, боги!» — «Король Лир», акт I, сц. 2. Слова, выделенные курсивом ниже, — из того же монолога Эдмунда.
Нынешнему лорду Байрону, адмиралу и камергеру Ее Величества… — Джордж Энсон Байрон (1789–1868), 7-й барон, кузен поэта.
В свете поговаривают, будто мой отец пытался упрочить состояние и поправить свои финансовые дела, крайне запутанные, посредством брака по хладнокровному расчету с моей матерью… — Мысль спасти Ньюстед путем женитьбы Байрона на мисс Милбэнк, богатой наследнице, принадлежала Муру; его друг был более беспечен.
«О средствах [мисс Милбэнк] я ничего не знаю, мне говорили, будто отец ее разорен, но моего состояния, когда все дела по Рочдейлу окажутся завершены, будет вполне достаточно для нас обоих, у меня долгов не больше двадцати пяти тысяч фунтов, и черт возьми, если с Рочдейлом и доходом от Ньюстеда я не смогу чувствовать себя столь же независимым, как половина нашей знати. Но я знаю о ней очень мало и не имею даже самых отдаленных поводов полагать, будто пользуюсь благосклонностью с той стороны, однако мне еще не приходилось встречать женщины, которую я бы столь уважал» (к леди Мельбурн, 13 сентября 1812 г.).
«Говорят, что она богатая наследница, но об этом я, право, ничего наверняка не знаю и не намерен справляться. Зато мне известны ее таланты и отличные качества; а в уме вы не можете ей отказать, раз она отвергла шестерых претендентов и выбрала меня» (Муру, 20 сентября 1814 г.).
Позднее писательница Анна Барнар пересказала воспоминания леди Байрон:
«Иногда он в пылу ссоры попрекал ее тем, что она якобы вышла за него замуж из одного только “тщеславия, тщеславия мисс Милбэнк, вознамерившейся наставить на путь истинный лорда Байрона! Это было ясно как божий день! Ослепленная своей гордостью, она не щадила его самолюбия: он хотел бы составить свое состояние и избавиться от своих недостатков самостоятельно!" Обоими овладевало какое-то безумие. "Она наверняка считает, что я женился на ней, богатой наследнице, из-за денег!" — кричал он. "О Байрон, Байрон, — вздыхала она, — как ты меня огорчаешь!" Тогда он, кляня себя, кидался к ее ногам, но ей казалось — за этим неистовством таятся сердечный холод и злость».
Лорд Байрон, по рассказам людей, близко его знавших, имел склонностъ к полноте, которой страшился… — В день совершеннолетия Байрон позволил себе пообедать одним яйцом, ломтиком бекона и запить это все бутылкой эля: таким образом он нарушил диету. Отчего Байрон так боялся располнеть, в точности неизвестно: видимо, не хотел походить на мать — и боялся производить непоэтическое впечатление. Было и еще кое-что: когда Сэмюель Роджерс (см. прим. к с. 365), славившийся богатыми обедами, в отчаянии спросил Хобхауза, долго ли лорд Байрон будет продолжать диету (толченый картофель с уксусом, сухие бисквиты, газированная вода), — тот ответил: «До тех пор, пока вы будете обращать на это внимание».
Мне известно, что лорд Байрон, несмотря на хромоту, играл однажды в составе команды Харроу из одиннадцати человек против Итона на собственной площадке для крикета и показал себя с лучшей стороны. —
«Мы сыграли с Итоном и проиграли самым позорным образом; некоторым утешением мне служит то, что я набрал 11 очков при первой подаче и 7 — при второй, а это больше, чем у всех других в нашей команде, кроме Брокмана и Ипсвича» (Чарльзу О. Гордону, 4 августа 1805 г.).
На самом деле — 7 и 2 очка, в командном зачете — 7-е место из 11. Капитан команды позднее заметил, что, будь на то его воля, Байрон на поле вообще не вышел бы.
…более знаменит один лишь Леандр, чей подвиг лорд Б. повторил, переплыв Геллеспонт. — «…Хотя на том берегу никакая Геро меня не ждала», — заметил Байрон в письме к матери (28 июня 1810 г.).
Леандр, влюбленный эллин смелый,
О девы, всем известен вам:
Переплывал он Дарданеллы
Не раз наперекор волнам.
Декабрьской ночью, в час бурливый,
Он к Геро на свиданье плыл,
Пересекая ширь пролива, —
О, их удел печален был!
Я плыл под ярким солнцем мая;
Сын века хилого, я горд,
Устало тело простирая:
Какой поставил я рекорд!
Леандр, как говорит преданье,
Во тьме декабрьской ночи плыл,
Ища любви и обладанья;
Меня ж толкал тщеславья пыл.
Пришлось обоим нам несладко,
И гнев богов нас поразил;
Он — утонул, я — лихорадку
В воде холодной захватил.
9 мая 1810
(Пер. И. Пуза нова)
Позже Байрон записал в дневнике Хобхауза:
«Все расстояние, пройденное мною и [лейтенантом] Э[кенхедом], было больше четырех миль — течение очень сильно и холодно — несколько крупных рыб встречено на половине пути — мы не устали, но немного озябли — я исполнил это без особенного труда».
Заплыв длился час десять минут. Историю Леандра Байрон вспоминает в «Абидосской невесте» (2,1); свою собственную — там же (2, III) и в «Дон-Жуане» (2, CV):
Но мой Жуан свои младые члены
Не раз в Гвадалкивире омывал, —
В реке сей славной плавал он отменно
И это ценным качеством считал;
Он переплыл бы даже, несомненно,
И Геллеспонт, когда бы пожелал, —
Что совершили, к вящей нашей гордости,
Лишь Экенхед, Леандр и я — по молодости.
Уильям Бетти (1791–1874) — «Нахожу его сносным в некоторых ролях, но ни в коей мере не достойным тех похвал, которыми его обливает Джон Буль» (Августе Байрон, 25 апреля 1805 г.).
Лорд Байрон, несомненно, отличился на прославленных выступлениях в Харроу, в актовый день — По крайней мере, сам утверждал, что «блистал» («Разрозненные мысли», № 71).
* * *
…самый вопиющий литературный вандализм столетия… — Известный русский поэт полагал иначе:
«Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чорт с ними! Слава Богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов — Его бы уличили, как уличили Руссо — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением. Поступок Мура лучше его Лалла-Рук (в его поэтическом отношеньи)» (Пушкин — Вяземскому, ноябрь 1825 г.).
…идею Паноптикона Иеремии Бентама… — Иеремия Бентам (1748–1832) — английский юрист, философ, социальный реформатор, противник теории прав человека и защитник доктрины утилитаризма. Идея Паноптикона (как фабрики, тюрьмы и общежития) принадлежала его брату Сэмюелю Бентаму, который и попытался ее реализовать в Кричеве, белорусском поместье Потемкина. В 1807–1809 гг. Паноптикон был построен в Петербурге, на Охте . Теории братьев Бентам, обнародованные в 1785 г., впоследствии неоднократно воплощались во всех развитых странах.
Эдмунд Берк (1729–1797) — политик и философ, идеолог консерватизма.
Ей не давали читать ни рассказов, ни сказок, ни — тем более! — поэзии… — Что предвидел Байрон, выводя в «Дон-Жуане» (2, XXXIX–XL) бывшую жену под именем Инесы:
Инеса постоянно хлопотала
И очень беспокоилась о том,
Чтоб воспитанье сына протекало
Отменно добродетельным путем:
Руководила и во все вникала
С большим педагогическим чутьем.
Жуан отлично знал науки многие,
Но, боже сохрани, — не биологию!
Все мертвые постиг он языки
И самые туманные науки,
Которые от жизни далеки,
Как всякий бред схоластики и скуки;
Но книжек про житейские грешки
Ему, конечно, не давали в руки,
И размноженья каверзный закон
Был от его вниманья утаен.
