В водянисто-зеленом свете, зажатые между тесными бетонными стенами, они долго спускались по металлической лестнице. Сделалось холодно. Наконец они очутились в похожем на пещеру помещении, которое при большой ширине не казалось просторным. Пол покрывали трубы всевозможных диаметров: от человеческого роста до детского мизинца; потолок тоже не просматривался из-за многочисленных кабелей и воздуховодов. Выйдя из дверцы в кирпичном столбе, путники попали на металлический настил, проложенный поперек труб. Манро двинулся первым, Ланарк и Рима не отставали. Иногда им приходилось по ступенькам карабкаться на арку, обнимавшую какую-нибудь особенно большую трубу. Долгое время они не слышали ничего, кроме пульсирующего гула, сопровождавшегося журчанием, звоном, а также эхом их шагов. Рима пожаловалась:

— От этого изгиба у меня болит спина.

— Я вижу вдали стену. Скоро мы будем снаружи.

— Ох, Ланарк, какая это тоска! Когда мы подошли к Монбоддо, я дрожала от нетерпения. Думала, впереди чарующая новая жизнь. А теперь не знаю, чего ожидать, кроме ужаса и серых красок.

Ланарк чувствовал то же самое.

— Это просто зона, которую нам надо пересечь. Завтра или послезавтра мы будем в Унтанке.

— Хотелось бы верить. По крайней мере, там у нас есть друзья.

— Какие друзья?

— Наши приятели из «Элиты».

— Надеюсь, мы найдем друзей получше.

— А ты сноб, Ланарк. Знала, что ты деревянный истукан, но что ты сноб — не думала.

За небольшой перепалкой они забыли о своих несчастьях; тем временем настил привел их на платформу. Впереди на бетонной, в подтеках, стене виднелась железная дверь. Такой двери, с петлями и замочной скважиной, они не видели уже много дней. На ней была нанесена красной краской по трафарету крупная надпись:

Манро повернул ключ и распахнул дверь. Ланарк ожидал, что там будет темно, однако его глаза были ослеплены удивительно ярким белым туманом. У самого порога начиналась тропа с желтой полосой посередине, но в пяти или шести футах она терялась из виду. Он сделал шаг, и в лицо ему ударила волна холода, заставившая его несколько раз глубоко втянуть в себя морозный воздух. От этого он воодушевился и воскликнул:

— Как здорово выйти наконец на свежий воздух! И в небе уж наверняка светит солнце!

— И не одно.

— Солнце всего одно, Манро.

— Оно светит уже долго. В такие зоны возвращается свет предыдущих дней.

— Тогда он должен быть еще ярче.

— Нет. При наложении лучей, идущих с определенной скоростью и под определенным углом, они взаимно уничтожаются.

— Я не ученый, мне это ни о чем не говорит. Пошли, Рима.

— Прощайте, Ланарк. Может, когда вы станете немного старше, вы мне поверите.

Ланарк не ответил. У него за спиной захлопнулась дверь.

Они двигались сквозь туман, держась желтой линии на тропе между ними. Ланарк проговорил:

— Мне хочется петь. Ты знаешь какие-нибудь марши?

— Нет. Этот рюкзак оттягивает мне спину, а еще у меня мерзнут руки.

Ланарк вгляделся в плотную белизну и потянул носом ветерок. Пейзаж оставался невидимым, но пахло морем, и плескали в отдалении волны. Перед путниками лежал, вероятно, крутой подъем — идти стало тяжело, поэтому Ланарк удивился, заметив, что Рима его опередила и вот-вот скроется в тумане. С усилием он ее догнал. Она не то чтобы бежала, но делала очень широкие шаги. Схватив ее за локоть, Ланарк выдохнул:

— Как ты… умудряешься… бежать во всю прыть?

Рима застыла и уставилась на него:

— Чего уж проще, вниз по склону.

— Мы идем вверх.

— Ты свихнулся.

Каждый вглядывался в другого, ища признаки того, что он шутит; наконец Рима попятилась:

— Не подходи! Ты свихнулся!

Ланарк шагнул к Риме, и голова у него пошла кругом. Его словно бы что-то толкнуло сбоку. Он пошатнулся, но устоял и застыл на месте, немного покачиваясь. Он произнес слабым голосом:

— Рима, по эту сторону линии дорога идет под гору, а по ту сторону — в гору.

— Так не бывает.

— Знаю. Но это факт. Убедись сама.

Рима подошла, нерешительно перенесла ногу через линию, потом убрала ее со словами:

— Ладно, я тебе верю.

— Но почему не попробовать самой? Держись за мою руку.

— Раз мы оба находимся на половине, идущей под гору, на ней и останемся. Быстрее будем продвигаться.

Она пошла вперед, Ланарк пустился следом.

Теперь Ланарк ощущал, что движется по крутому спуску. Шаги все удлинялись, и тут он крикнул:

— Рима! Стой! Стой!

— Я упаду, если попробую остановиться!

— Мы оба упадем, если не остановимся. Спуск слишком крутой. Дай руку.

Они схватились за руки, уперлись каблуками, по инерции проехали немного вперед и остановились в неустойчивом положении, шатаясь.

— Нам нужно идти по этой стороне. Тише едешь — дальше будешь. Я пойду первым.

Ланарк отпустил руку Римы, осторожно сделал шаг вперед и поскользнулся. Чтобы удержаться, он уцепился за Риму и потянул ее за собой. Они полетели кубарем, потом Ланарка начало крутить с боку на бок. Всякий раз, когда он перекатывался через рюкзак, слышался глухой удар. Когда падение остановилось и Ланарк смог подняться на ноги, он ощутил под собой ровную поверхность. Вокруг не было видно ничего, кроме тумана. Даже желтая линия исчезла. «Рима! Рима! Рима!» — завопил он, прислушался и различил отдаленный шум моря. На миг Ланарком овладело отчаяние. Он вынул из рюкзака фонарь, включил и на расстоянии ярда обнаружил желтую линию. Потом Ланарк сообразил, что, если Рима попала на ту сторону линии, она должна была покатиться в обратном направлении. Эта мысль его ободрила, потому что она вносила в события логику. Он повернулся и, не выпуская фонарь, стал карабкаться вверх по холму. Достигнув с большим трудом вершины, он услыхал всхлипывания. Еще несколько шагов — и показалась Рима, сидевшая на корточках по ту сторону линии. Лицо она прятала в ладонях. Ланарк сел рядом и обнял Риму за плечи. Немного погодя она подняла взгляд и сказала:

— Хорошо, что это ты.

— А кто же еще?

— Не знаю.

Костяшки пальцев у Римы кровоточили. Ланарк вынул походную аптечку, промыл ссадины и залепил пластырем. Усталые, они уселись бок о бок. Каждый ожидал, пока другой что-нибудь предложит. Наконец Рима нарушила молчание:

— Что, если нам идти по разные стороны от линии, но держаться за руки? Тогда, если один начнет падать, другой его притормозит.

Ланарк воззрился на нее и вскочил:

— Гениальная идея!

Улыбнувшись, Рима поднялась на ноги:

— Давай попробуем. Куда нам идти?

— Налево.

— Ты уверен?

— Да. Ты, сама того не заметив, пересекла линию.

При новом способе передвижения большая нагрузка падала на сцепленные руки, но в целом он оказался очень эффективным. Наконец дорога по обе стороны линии сделалась плоской и впереди замаячила сквозь туман часть гигантской каменной стены. Желтая линия привела к железной двери с надписью краской:

Ланарк мрачно пнул дверь. Она стояла как скала.

— Это я пересек линию, а не ты.

Они развернулись и снова пустились в путь.

Вскоре их ушей достиг странный дребезжащий звук, который показался Ланарку знакомым. Рима проговорила:

— Кто-то плачет.

Вынув фонарь, Ланарк посветил вперед, и Рима шумно вздохнула. На дороге, пряча лицо в ладонях, сидела на корточках высокая светловолосая девушка в черном пальто, с рюкзаком за плечами. Рима шепнула:

— Это я?

Ланарк кивнул, подошел к девушке и опустился рядом с ней на колени. У Римы вырвался истерический смешок.

— Ты что, забыл? Ты это уже делал.

Но сидевшая перед ним девушка так горевала, что он забыл о той, которая стояла сзади. Взяв ее за плечи, он принялся настойчиво повторять:

— Я здесь, Рима! Все в порядке. Я здесь!

Она не обращала внимания. Прямая Рима шагала сзади, холодно приговаривая:

— Хватит жить прошлым.

— Но я не могу оставить часть тебя сидящей вот так на дороге.

— Отлично, тащи ее за собой. Похоже, рядом с беспомощной женщиной ты чувствуешь себя силачом и суперменом, но увидишь, она тебе очень скоро наскучит.

В ее голосе так явственно слышались насмешка и растерянность, что Ланарк встал. Поскольку сидевшая Рима его не замечала, ему оставалось только следовать за той, что шагала вперед.

Взявшись за руки, они долго шли молча. Глаза видели только бледный туман, до слуха не доносилось ничего, кроме вздохов моря. Щеки кусал холодный воздух, плечи, локти и пальцы сводило судорогами боли, особенно на крутых участках, когда тот, кто спускался, тянул за собой другого. Они потеряли чувствительность ко всему, кроме боли в натруженных руках и ногах. Временами они засыпали на ходу, но их будили приступы головокружения, случавшиеся, когда спящий переступал линию. Ощущение бывало ничуть не лучше, чем при ударе током, поэтому у Ланарка и Римы выработался рефлекс и во сне не отклоняться от прямого пути. Ланарк убедился в этом, когда у него на долгое время отключилось сознание, вслед за чем он больно стукнулся обо что-то коленкой. Проморгавшись, он различил впереди, в налитом белизной пространстве, какой-то гигантский предмет наклонных очертаний. Ланарк извлек фонарь и осветил нижнюю часть препятствия. Предмет, о который он стукнулся коленом, оказался ободом ржавого железного колеса, которое лежало на боку, перегораживая дорогу. Ланарк помог Риме вскарабкаться на колесо, прошел первым по спице, взобрался на ступицу и направил луч фонаря вверх. Он рассчитывал увидеть мощное индустриальное сооружение, вроде башни над заброшенной шахтой, но его ждал сюрприз. Над колесом нависало подобие половины бочонка из дерева, скрепленного железом. Рима объяснила:

— Это колесница.

— Но там внутри хватит места на два-три десятка человек! Что за лошади ее везли? Головка этого болта крупнее моей головы.

— Может, это мы ужались.

— Притом какая это древность — посмотри на ржавчину! А лежит посередине современной дороги. Придется обойти вокруг нее.

Ланарк спрыгнул в промежуток между колесницей и колесами и угодил коленями на сухой песок. Рима приземлилась рядом, скинула рюкзак и со словами «Спокойной ночи» тут же и улеглась.

— Разве можно здесь спать?

— Кликни меня, когда найдешь местечко лучше.

Ланарк заколебался, однако здесь они были защищены от холодного ветра, и песок был очень мягкий. Он тоже сбросил рюкзак, лег рядом и предложил:

— Клади голову мне на плечо.

— Спасибо. Так я и сделаю.

Немного повертевшись, чтобы поудобнее устроиться на песке, они на время замерли. Ланарк произнес:

— Спал вчера на подушках из пуха гагачьего, под одеялом с атласной изнанкой, а сегодня постель стелить мне для чего — лягу в поле с цыганкою-оборванкой.

— Что это?

— Всплыла в памяти песня. Жалеешь, что мы ушли из института?

— Я слишком вымоталась, чтобы о чем-нибудь жалеть.

После минутного молчания ее голос, словно бы долетевший издалека, добавил:

— Оно и хорошо. Если бы я не вымоталась, то не смогла бы заснуть.

Ланарка пробудил музыкальный стрекот, который зародился где-то вдали, пробежал у них над головами и растворился в безмолвии. Рима встрепенулась и села, отряхивая с плеч песок; потянулась и зевнула.

— Ох, до чего же я жирная, потная и липкая.

— Жирная?

— Да, у меня раздулся живот.

— Это от голода. Поешь лучше.

— Я не голодна.

— Может, попьешь горячего кофе? В твоем рюкзаке есть термос.

— Да, попью.

Рима расстегнула рюкзак, сунула туда руку и, морщась, извлекла наружу красный термос, звякавший и ронявший коричневые капли. Она отбросила термос в сторону и начала пятерней вычесывать из волос песок.

— Должно быть, он разбился, когда ты упала. Вынь лучше припасы, они промокли — как бы не испортились.

Как он ни уговаривал, Рима отказалась притронуться к пище, поэтому Ланарк сам вынул припасы, заменил мокрую упаковку и сложил их в свой рюкзак, рядом с фляжкой бренди. Они встали, обошли колесницу и различили переднюю часть еще одной. Вся дорога была усеяна обломками колесниц, которые маячили в тумане, подобно затонувшей флотилии боевых кораблей; оглобли, оси, разбитые обода и голые спицы торчали меж ушедших в песок остовов, как мачты, якоря и колоссальные гребные колеса. Пробраться через это нагромождение было невозможно, поэтому Ланарк с Римой потащились в обход, часто останавливаясь, чтобы вытряхнуть из обуви песок (вскоре, однако, они смирились с этим неудобством). Прошел, казалось, не один час, прежде чем они снова ступили на асфальт. Перед тем как в последний раз вытряхнуть песок, они сели и сделали по глотку бренди, затем соединили ладони над желтой линией и вновь пустились в путь.

Кровь в их жилах побежала быстрее. В руках почти не было напряжения, туман согрелся, словно сквозь него начали проникать солнечные лучи, слух ласкали приятные звуки: песня раннего жаворонка в небесах, затем воркование голубей и мерный стук, как если бы дождь хлестал по лесной листве. Однажды до них донеслось такое громкое журчание и скрип весел, что Ланарк направил фонарь на обочину, ожидая увидеть берег широкой реки, однако, хотя плеск воды усилился, вокруг был один песок. Далее послышались шаги и голоса невидимых пешеходов, шедших в обратную сторону. Пешеходы следовали группами по двое-трое, ведя тихий, неразборчивый разговор, только одна пара вроде бы спорила.

«…Форма жизни, как мы с тобой».

«…Здесь папоротники и трава…»

«Что особенного в траве?»

Когда Ланарк с Римой проходили сквозь невидимую толпу неумолчно щебетавших детишек, им в лицо брызнули настоящие капли дождя, туман окрасился в золото и испарился. По волнистой песчаной местности бежала к горе на горизонте совершенно ровная дорога, местами заключенная между высоких обочин. По холмам предгорья (дождь как бы присыпал его серебряным порошком) были разбросаны крохотные фермы, поля и леса; меж снежными пиками, составлявшими вершину горы, плавали, опускаясь, облака, а над всем этим царила радуга — разноцветная арка в три четверти круга, мягко сиявшая на сияющем небе. Улыбнувшись Ланарку, Рима ухватила его за обе руки:

— Ты хорошо сделал, что увел меня из той дыры. Иногда ты бываешь очень даже неглупым.

Поцеловавшись, они пошли дальше. Спустился туман, и странности земного притяжения на дороге заставили их снова взяться за руки. И снова они облегчили себе усилия, пройдя этот отрезок в полузабытьи. Наконец Рима произнесла:

— Мы уже почти пришли.

Рывком пробудившись, Ланарк увидел перед собой высокую каменную стену. Он включил фонарь, и в потоке света перед ним предстала железная дверь с надписью:

Рима села, прислонившись спиной к двери, и сложила руки. Ланарк созерцал надпись, стараясь не верить собственным глазам. Рима попросила:

— Дай мне чего-нибудь поесть.

— Но… но… но этого не может быть! Не может быть!

— Ты обогнул те колесницы, и мы вернулись той же дорогой.

— Это точно другая дверь. На ней больше ржавчины.

— Номер тот же. Дай мне рюкзак.

— Манро говорил, что дорога ясно размечена!

— Ты что, оглох? Я умираю с голоду! Дай же мне, черт возьми, рюкзак!

Ланарк сел и положил рюкзак между собой и Римой. Она открыла его и принялась за еду. По щекам ее катились слезы. Ланарк обнял ее за плечо, но она стряхнула его руку, и он тоже начал жевать. В зоне он не испытывал пока ни особого голода, ни жажды; еда показалась ему безвкусной, и он сложил ее обратно в рюкзак, но Рима бешено работала челюстями, словно это была своеобразная форма мести. Она поглощала финики, инжир, говядину, толокно и шоколад и все это время не переставала плакать. Не сводя с нее испуганного взгляда, Ланарк робко произнес:

— Ты съела уже больше половины припасов.

— Ну?

— А ведь у нас впереди долгое путешествие.

Откликнувшись то ли стоном, то ли смешком, Рима доела все остальное, откупорила фляжку с бренди, сделала два больших глотка и, пошатываясь, удалилась в туман. Сквозь муть Ланарк различил, как она опустилась на колени у дороги, и услышал, что ее рвет. Вернулась она бледная, положила голову Ланарку на колени и тут же заснула.

Вначале Ланарку было приятно ощущать на коленях груз. Глядя на ее лицо, похожее во сне на личико ребенка, он преисполнился чувством превосходства, с примесью нежности и печали — как бывает обычно, когда смотришь на спящего. Но сидеть было жестко и неудобно, и Ланарк начал тяготиться своей позой. Мысли его были заняты дорогой, тем, куда бы с нее свернуть. Неподвижность требовала усилий, мышцы болели. Наконец он коснулся губами век Римы.

— В чем дело? — спросила она, открыв глаза.

— Рима, нам пора.

Она выпрямилась и убрала назад волосы.

— Если ты не против, я лучше останусь и подожду тебя здесь.

— Не исключено, что ждать придется долго. Я отказываюсь умирать у дверей заведения, где наломал дров.

— Наломал дров? Наломал дров? В жизни не слышала такого бреда.

Не зная, как ее успокоить, он ляпнул наобум:

— Я тебя люблю.

— Заткнись!

Его гнев вырвался наружу.

— Мне нравится, как в трудных обстоятельствах ты разом отбрасываешь прочь и мужество, и рассудок.

— Заткнись! Заткнись!

— Раз уж мы решили, что держать себя в руках не обязательно, дай мне, пожалуйста, бренди.

— Нет, бренди нужно мне.

Ланарк поднялся на ноги:

— Ну как, ты идешь?

Рима скрестила руки на груди. Он резко бросил:

— Если тебе нужна аптечка, можешь взять в рюкзаке.

Рима не пошевелилась. Он униженно взмолился:

— Пойдем, пожалуйста.

Рима не пошевелилась.

— Если погромче постучаться, кто-нибудь, может, откроет.

Рима не пошевелилась. Ланарк положил рядом с нею фонарь, пробормотал: «Прощай!» — и пошагал прочь. Вприпрыжку спускаясь с первого холма, он ощутил толчок в спину. Обернулся и увидел Риму, запыхавшуюся, всю в слезах.

— Ты хотел меня бросить! Бросить одну в тумане!

— Я думал, ты этого хочешь.

— Ты тупой негодяй.

Ланарк проговорил неловко:

— Ну ладно, давай руку.

Они взялись за руки, и Ланарк тут же обессилел. Все тело у него болело. Он не мог даже хорошенько сжать пальцы Римы. Рима сама держала его за руку и вела вперед. Ему было неприятно ее касаться. Хотелось лечь и заснуть. Стараясь выдать свою нетвердую походку за небрежную, он думал злобно: «Скоро она устанет меня тащить», но Рима преодолела большое расстояние без единой жалобы. Наконец, настроившись беспечно, он сделал вид, что напевает себе под нос. Остановившись, Рима вскричала:

— Давай же помиримся, Ланарк! Пожалуйста, пожалуйста, ну почему бы нам не помириться?

— Я слишком устал, чтобы мириться. Спать хочу.

Всмотревшись в его лицо, она расслабилась и просияла.

— Я думала, ты меня ненавидишь и хочешь от меня отделаться.

— Так оно и было — тогда.

— Давай сядем. Я тоже устала, — проговорила Рима весело и села на дорогу.

Ланарк предпочел бы песчаную обочину, но слишком устал, чтобы возражать. Он лег рядом с Римой. Она погладила его по волосам, и он почти уже погрузился в сон, но, почувствовав что-то странное, сел.

— Рима! Асфальт в трещинах! На нем растет мох!

— Я и подумала, что сидеть стало удобней.

Ланарк с тревогой осмотрелся и увидел сквозь туман предмет, заставивший его забыть об усталости. Перед ними совершенно неподвижно стояло темное сгорбленное существо приблизительно в четыре фута высотой, безголовое, с множеством ног. Ноги были собраны в кучку и согнуты, как перед прыжком. Схватив Ланарка за плечо, Рима прошептала:

— Паук.

Ланарк почувствовал, как натянулась кожа головы. В ушах послышался шум. Он встал и тихонько попросил:

— Дай мне фонарь.

— У меня нет фонаря. Пойдем отсюда.

— Обратиться к этому спиной? Нет уж.

Сделав глубокий вздох, Ланарк шагнул вперед. Темное тело оказалось скоплением многих тел, каждое из которых имело собственную ногу. Он крикнул радостно:

— Рима, это поганки!

На желтой линии выросла куча больших поганок, причем половина их округлых шляпок смотрела налево, а другая половина — направо. Ланарк нагнулся, чтобы рассмотреть ножки. Они росли на куче гнилого тряпья, где валялись также ржавые пряжки и пупырчатый синий цилиндр. Ланарк указал:

— Смотри, термос! А эта куча старого тряпья, должно быть, твой рюкзак!

— Не трогай! Гадость какая!

— Как они сюда перебрались? Мы оставили их у колесниц. Не ползли же они по дороге нам навстречу.

— Здесь возможна любая пакость.

— Не будь дурочкой, Рима. Здесь происходили странные вещи, но не ужасные. Этот гриб — форма жизни, как мы с тобой.

— Как ты — возможно. Но не как я.

Глядя как завороженный на грибы, Ланарк обошел их вокруг и тут почувствовал легкое прикосновение к своим лодыжкам.

— Рима, да тут мох и трава.

— Что удивительного в траве?

— Это лучше, чем пустыня с грудой ржавых колес. Пошли, там впереди склон. Попробуем на него забраться.

— Зачем? У меня болит спина, а ты вроде бы до полусмерти устал.

За скопищем поганок дорога исчезала под заросшей насыпью. Ланарк стал карабкаться на нее первым, Рима, ворча, последовала за ним.

Продираясь сквозь заросли дрока, ежевики и папоротника-орляка, они радовались, что одеты в пальто. Белый туман рассеялся, и Ланарка с Римой окружила освещенная тьма, под необъятным небом, полным звезд. Они стояли на краю десятиполосной автомагистрали, которая пересекала дымку, как дамба прорезает пенный океан. Машины проносились слишком быстро, чтобы их можно было различить: крохотные звездочки в отдалении внезапно вырастали, просвистывали мимо с ураганной скоростью, на противоположной стороне горизонта вновь стягивались в звездочки и исчезали. На травянистой обочине виднелся дорожный знак, высотой в добрых тридцать футов:

— Отлично, — обрадовался Ланарк, — наконец мы на правильном пути. Пошли.

— Видно, это закономерность: когда я могу идти, ты еле передвигаешь ноги, а когда мне нужен отдых, ты тянешь меня за собой.

— Ты действительно устала, Рима?

— Нет, что ты. Ничего подобного. Я устала? Что за ерунда.

— Хорошо. Тогда пойдем.

Едва они тронулись с места, как туманный горизонт слева озарился сиянием и из-за черной зубчатой вершины на небо выплыл желтый светящийся шар. Рима сказала:

— Луна!

— Не может быть. Слишком быстро восходит.

На шаре, как на луне, имелись пятна. Он пересек Орион, миновал Полярную звезду и, опустившись, скрылся за горизонтом по ту сторону дороги. Чуть позже он, с небольшой щербинкой на боку, вновь появился из-за горы слева. Рима остановилась:

— Больше не могу. Спина болит, живот вздулся, пальто жутко жмет. — В ее голосе слышалось отчаяние.

Она яростно расстегнула пальто, и Ланарк удивленно уставился на нее. Прежде платье свисало с нее, как с вешалки, теперь же живот подпирал грудь, а янтарный бархат обтягивал его, как оболочка воздушного шара. Взволнованная какой-то мыслью, Рима опустила взгляд и проговорила слабым голосом:

— Дай мне руку.

Испуганно вглядываясь в Ланарка, она прижала его ладонь к низу своего живота. Он открыл было рот, чтобы сказать: «Я ничего не чувствую», но тут ощутил сквозь плотную стенку странные слабые биения.

— Там кто-то есть.

Рима истерически вскрикнула:

— У меня будет ребенок!

Ланарк широко открыл глаза, она ответила обвиняющим взглядом. Он старался остаться серьезным, но не смог. По его лицу расползлась широкая счастливая улыбка.

— Ты рад! — оскалившись, взвизгнула она. — Рад!

— Прости, ничего не могу с собой поделать. Низким напряженным голосом она проговорила:

— Как ты, наверное, меня ненавидишь…

— Я тебя люблю!

— …Ухмыляешься, узнав, что мне предстоят жуткие муки, что у меня разверзнется живот и я, быть может, умру…

— Ты не умрешь!

— …на краю треклятой автострады, без единого треклятого доктора на треклятом горизонте.

— Мы успеем добраться в Унтанк!

— Откуда ты знаешь?

— А если не успеем, я о тебе позабочусь. Роды — процесс естественный. Обычно.

Рима опустилась на колени в траву, спрятала лицо в ладони и истерически зарыдала, на Ланарка же напал безудержный смех, поскольку он почувствовал себя свободным от ноши, которую, сам о том не подозревая, нес на себе всю жизнь. Потом, устыдившись, он тоже встал на колени и обнял Риму. Она не сопротивлялась. Они простояли так долгое время.