Книга: ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
Назад: Глава 23 Встречи
Дальше: Глава 25 Разрыв

Глава 24
Марджори Лейдло

Выздоравливая, Toy утешался мыслями о Марджори и вернулся на занятия, полный тревожных надежд. И опять, когда он стоял на лестнице, разговаривая с Макалпином и Драммондом, Марджори прошла мимо, словно не заметив его и не помахав рукой. Toy изумленно смотрел ей вслед, думая, не догнать ли ее, чтобы ударить. Ведь она наверняка его видела! Зачем же притворилась, будто нет? Или он сам виноват? Быть может, в тот вечер, что они провели вместе, он ей наскучил или разочаровал совершенно непростительно. Часом позже Марджори весело поздоровалась с ним в школьной лавке, глядя в глаза с застенчивой открытой улыбкой.
— Привет! — отозвался Toy, не в силах скрыть радости.
— Ты болел, Дункан?
— Немного.
— И не стыдно тебе?
Марджори продолжала улыбаться, но в голосе ее слышалось сочувствие.

 

В последующие недели Марджори была для Toy источником нараставшего беспокойства и одновременно восторга. Он Рассказал ей о мастерской, которую снимал в складчину возле Келвингроув-парка.
— Это огромная мансарда, но каждому из нас обходится всего несколько шиллингов в неделю. По пятницам мы собираемся там после занятий и по очереди готовим какое-нибудь знатное угощение. Почти всем помогают подружки, зато Кеннет — настоящий шеф-повар. Прошлый раз он приготовил испанский луковый суп с гренками — объеденье. В ближайшую пятницу моя очередь, я хочу сварить хаггис. В магазинчике на Аргайл-стрит продаются большие и вкусные, особенно они хороши с репой и приправами. После ужина мы выключаем свет и у огня слушаем пластинки — джаз и классику. Тебе стоит прийти.
— Это замечательно. — Марджори вздохнула. — Мне бы очень хотелось.
— Что же мешает?
— Видишь ли… у меня есть подруга, с которой мне непременно нужно встречаться по пятницам.
В перерывах на обед и чай Toy и Марджори сидели в столовой вместе или отправлялись в кафе и возвращались, держась за руки и разговаривая. Toy записался в школьный хор, потому что Марджори там пела, и после поздних спевок провожал ее до дома. У калитки сада оба, внезапно умолкнув, соединяли губы в привычном ритуале, потом Марджори ускользала, ласково пожелав спокойной ночи, a Toy оставался в том же замешательстве, что и после первого поцелуя. После занятий Марджори со словами «Извини, я на минутку» исчезала в женском туалете, и Toy приходилось дожидаться ее минут пятнадцать. Если Toy был в компании друзей, Марджори его не узнавала. Эти обиды копились в душе Toy, перерастая в негодование, которое мгновенно улетучивалось, стоило Марджори ему улыбнуться. Если их тела случайно соприкасались, Toy заливал поток безмолвной умиротворенности: он чувствовал, что до прикосновения к Марджори покой был ему неизвестен. Даже в самом мирном состоянии его осаждали страхи и воспоминания, надежда и вожделение, создавая сумятицу мыслей и слов. От соприкосновения с Марджори все это умолкало: в сознании оставалось только ощущение руки или колена, близкого присутствия Марджори, солнечного света на крышах домов или облака в оконной раме. Такое случалось нечасто. Самое частое удовольствие заключалось для Toy в утреннем пробуждении: слушая гульканье голубей возле дымоходов, он воодушевлялся мыслью о том, что скоро увидится с Марджори. Являвшимся в это время словам помогало гармонично сочетаться воспоминание о ней. Toy писал стихи и на ходу совал листки в руку Марджори, когда они сталкивались в школьных коридорах. Toy завел привычку причесываться, чистить зубы, полировать ботинки, менять белье дважды в неделю, а рубашки (к неудовольствию мистера Toy, занимавшегося стиркой) — четыре раза. Костюм в полоску он надевал и в школу, удаляя пятна краски скипидаром, от которого на коже ненадолго выступала сыпь. Toy усвоил манеру шутливо обращаться с другими девушками. Ему казалось, что он вызывает у них интерес к себе.

 

Как-то после занятий Toy увидел Марджори в компании у корпуса пристройки. Марджори улыбнулась и помахала ему рукой. Toy спросил:
— Марджори, ты не забыла про сегодняшний вечер?
Та с расстроенным видом замялась:
— Нет, Дункан… Дункан, знаешь, я… Видишь ли, я сегодня вечером точно занята… Это не увертка — у меня и в самом деле полно работы.
— Ничего страшного, — с улыбкой успокоил ее Toy.
В столовой он увидел Макалпина, который сидел за столиком в одиночестве. Toy сел рядом и, уронив голову на стол, стиснул ее руками.
— Будь она проклята, — глухо промычал он. — Проклята. Проклята. Проклята.
— Что на этот раз?
Выслушав объяснение, Макалпин заметил:
— Она тебя боится.
— Исключено. Я не агрессивен. Даже при мастурбации я никогда не воображаю жестокостей к каким-либо невыдуманным девушкам.
Помолчав, Макалпин пояснил:
— Представь себя на месте тихой, застенчивой девушки, не свободной от условностей, которая недавно окончила платную школу, где гордятся юными благовоспитанными выпускницами. За тобой приударил неглупый юноша, во многом непохожий на других. Он держится учтиво, но и одежда, и волосы у него выпачканы в краске, дыхание у него неровное, а кожа… кожа частенько… м-м-м… представляет интерес для медиков. Как бы ты к нему отнесся? Учти, что тебя приучили держаться с людьми тактично.
— Я думал об этом, — проговорил Toy. — При новой встрече я сдержанно ей кивну, и она будет особенно внимательна, начнет участливо расспрашивать. Предложит выпить по чашечке кофе вместе. Да нет, она меня хочет. Слегка. Иногда.
— Возможно, она ледышка.
— Конечно, ледышка. Я тоже. Но все до единого меняются: даже куски льда точно растают, если их тереть друг о друга достаточно долго. Быть может, она и не ледышка. Быть может, любит кого-то другого.
— Она прямодушна, Дункан. Сомневаюсь, что у нее кто-то есть.
— Сомневаешься? Но всякий раз, как мы встречаемся, она становится все оживленней, и я чувствую, что, наверное, она в кого-то влюблена.
Макалпин хмыкнул и окинул Toy взглядом из-под сонных век.

 

Возвращаясь домой на верхней площадке трамвая, Toy все больше распалял в себе гнев против Марджори, по мере того как расстояние между ними возрастало.
Кто-то окликнул его по имени. Он не сразу узнал Джун Хейг, которая спускалась на нижнюю площадку. Toy, вскочив с места, последовал за ней:
— Привет, Джун. Ты скверная девочка.
— Ой, почему?
— В прошлом году заставила меня зря прождать тебя целый час на углу у магазина Пейсли.
На губах у Джун мелькнула озадаченная улыбка.
— Неужели? Ах да. У меня тогда кое-что стряслось.
Toy понял, что она обо всем забыла. Усмехнувшись, он продолжал:
— Не расстраивайся. Вот что… — Трамвай остановился, и они сошли на тротуар. — Вот что, если мы снова назначим свидание, ты снова о нем забудешь?
— Нет-нет.
— Забудешь, если отложим встречу. Что, если нам увидеться на том же месте завтра вечером? Около семи?
— Ладно, давай завтра.
— Отлично. Буду ждать.

 

Toy быстро зашагал домой. Джун взволновала его как эротическая фантазия, и однако он ни разу не покраснел и не начал заикаться. Интересно, почему это возбуждение сделало его ровней Джун, тогда как чувство к Марджори вызывало в нем комплекс подчиненности? Toy некоторое время расхаживал по гостиной, потом обратился к отцу:
— Па, завтра вечером я буду гулять с девушкой. Дай мне, пожалуйста, пять фунтов.
Мистер Toy медленно поднял на него глаза:
— Что это за девушка?
— Что она такое — тебя не касается. Мне надо быть свободным и не скупиться. Если в кармане у меня будет лишь несколько шиллингов, придется экономить и осторожничать, и в итоге — ноль удовольствия. А мне нужно получить удовольствие.
— И как часто ты предполагаешь его получать?
— Неважно. Не знаю. Пока думаю только о завтрашнем вечере.
Мистер Toy почесал затылок:
— Твоя стипендия — это сто двадцать фунтов в год. На эту сумму я должен тебя одевать, обувать, платить за жилье, кормить, обеспечивать учебными принадлежностями и снабжать карманными деньгами. Во время каникул ты не работаешь, поскольку это препятствует твоему артистическому самовыражению…
— Не говори мне ничего о самовыражении! — яростно выкрикнул Toy. — Ты думаешь, я стал бы рисовать, если бы мне нечего было выражать, кроме вонючего себя? Если бы сам я состоял из достойного материала, я бы на этом успокоился, но самоомерзение толкает меня на поиски истины, истины, истины!
— Я в этом ни черта не понимаю, — заявил мистер Toy, — но мне известен результат. А результат заключается в том, что я должен трудиться таким образом, чтобы ты мог рисовать. А сейчас ты требуешь от меня четверть моего недельного жалованья ради удовольствия. За какого идиота ты меня принимаешь?
После паузы Toy проговорил:
— В будущем постараюсь распоряжаться своей стипендией самостоятельно. Знаю, ночевать дома ты мне позволишь, а я постараюсь ничем другим больше не одалживаться.
— Все твои старания пойдут прахом — ты чертовски непрактичен. Но хорошо, пускай. Так или иначе, попробуй.
— Спасибо. Следующую стипендию я получу через два месяца. Пожалуйста, па, дай мне пять фунтов.
Отец, сурово оглядев Toy, вынул бумажник и отсчитал пять фунтов.

 

У входа в магазин Пейсли Toy на следующий вечер уже через десять минут понял, что Джун не придет, однако охватившая его апатия заставила его простоять на месте еще час. К нему подошел хромой старик в грязном пальто и попросил милостыню. Toy с отвращением вгляделся в его налитые кровью глаза, беспомощно перекошенный рот и спутанную обслюнявленную бороду. Не в состоянии взять в толк, почему он должен обладать пятью фунтами, а этот человек — нет, он сунул старику купюру и быстрыми шагами удалился. Душу его, он чувствовал, намеренно расплющивают, но винить в этом было некого. Видеть отца он был не в силах. Он направился к Каукадденс, взобрался по лестнице в доме Драммонда и толкнул дверь кухни.

 

По обе стороны кухонной плиты сидели Драммонд и Джанет Уир, глядя на деревянный ящик, стоявший на коврике у камина. Поверх куска стекла, прикрывавшего ящик, разлегся рыжий кот, который не сводил глаз с двух белых мышей: те возились на дне ящика между корок сыра.
— Привет, Дункан, — сказал Драммонд. — Рыжик смотрит телевизор.
— Как это?
— Вчера к нам приходила мать. Принесла мышей для кота — подарок ко дню рождения, ему девять лет исполнилось. Мы с отцом их и отобрали.
— Вот Рыжик и лишился своей законной добычи, — вмешался мистер Драммонд.
Он лежал на кровати в нише, с очками на бугристом носу, в плоской шапочке; коленями он поддерживал перед собой на одеяле раскрытую библиотечную книгу.
Джанет, передернув плечами, сказала:
— Нет, это все-таки жестоко заставлять мышей снизу смотреть на кота.
— Что? — отозвался Драммонд. — Завари-ка чаю, Дункан выглядит усталым. Эти мыши, Дункан, почти что слепые. Если кто-то и страдает, так только Рыжик.

 

Драммонд вышел из комнаты и вернулся с автопортретом, на котором он натирал кий мелом возле бильярдного стола. Он прислонил картину к буфету, взял кисти и краски и начал исправлять количество и расположение шаров. В воздухе разнесся приятный запах льняного масла и скипидара. Временами, отступая на несколько шагов назад, Драммонд осведомлялся:
— Ну как, Дункан?
Джанет подала Toy чашку чаю и сэндвич с ветчиной; насытившись, он принялся ее рисовать. Джанет присела на корточки у огня, взяв кота на колени; густые волосы занавешивали ее нежное лицо. Она походила на Марджори, но Марджори держалась по-детски беспечно, а Джанет, казалось, чувствовала на себе взгляды, проникавшие в самые тайные ее уголки.
— Который час? — спросил Toy.
— Не знаю, — ответил Драммонд. — Ни на одни часы в этом доме полагаться нельзя — и меньше всего на те, которые идут. Жаль, мамы здесь нет. Она умеет определять время по самолетам, например. Разве нет, па?
— Что?
— Я сказал, что ма всегда знает точное время.
— О да! Бывало, утром в постели трясет меня за плечо: «Гектор! Гектор! Уже десять минут пятого. Вон миссис Стюарт уже направилась на работу в пекарню — ее походку я ни с чьей не спутаю». Или: «Без четверти восемь — слышу, как лошадь Элиота везет тележку с молоком, это от нас через две улицы».
— А вы не скажете, который час, мистер Драммонд? — спросил Toy.
Мистер Драммонд взял будильник, лежавший циферблатом вниз на стопке книг возле кровати, поднес его к уху, встряхнул и осторожно положил на место со словами:
— Стрелки перестали двигаться, и доверять им не стоит. — Опустив веки, он с открытым ртом откинулся на подушку и наконец уверенно произнес: — Мы в районе полуночи.
— Трамваи уже не ходят, тебе придется у нас переночевать, — заметил Драммонд.
— Трамваи ходят. Я их слышу, — вмешалась Джанет.
— А язык придержать ты не можешь? — свирепо огрызнулся Драммонд. — Не понимаю, как я тебя терплю… Ты — экстракт всего… всего… Дункан! Ты ведь не позволишь этой женщине выставить себя из моего дома?
— Нет, не позволю. Я иду домой, в постель. Спокойной ночи.
Драммонд пошел за Toy следом:
— Давай разберемся здраво, Дункан. Зачем тебе идти в постель?
— Спать.
Драммонд выпрямился, скрестил руки на груди и, сдвинув брови на переносице, тихо и твердо проговорил:
— Я заявляю тебе, Дункан: из этой двери ты не выйдешь.
— Еще чего! Слушай, тебе не поздоровится, если ты начнешь командовать, — сказал Toy, но, не двигаясь дальше, жалобно протянул: — Это почему же я отсюда не выйду?
— Потому что потому, — отрезал Драммонд, вталкивая его обратно в кухню.
— Я уступчив, — сказал Toy, садясь в кресло у огня. — Нет, черт подери! — Он тут же вскочил с места. — Да с какой стати мной будут распоряжаться — хоть ты, хоть кто? Спокойной ночи.
— Джанет, скажи ему, чтобы он остался! — приказал Драммонд. — Втолкуй ему, что глупо тащиться в Риддри на ночь глядя.
— Думаю, тебе лучше остаться, Дункан, — отозвалась Джанет.
— Ну хорошо, если вас не переубедишь… — Toy снова устроился в кресле.
Впервые после напрасного ожидания Джун он почувствовал себя легко и раскрепощено.

 

Toy рисовал, Драммонд писал маслом; они болтали и перебрасывались шуточками, подолгу хихикая. Пока Джанет готовила чай, оба впадали в апатию. С каждым штрихом рука Toy обретала большую свободу, комната изображалась все детальнее. Тело Джанет словно излучало свет, проясняло окружающую обстановку и объединяло тесно нагроможденную мебель, Драммонда за работой у буфета, дремлющего за книгой мистера Драммонда, даже хлебные крошки на столе некоей причудливой гармоничной связью. Под пристальным взглядом Toy Джанет держалась по-прежнему непринужденно. Порой глаза их встречались, и тогда Джанет украдкой бросала робкий взгляд на Драммонда.
— Ты цветок под ногой, Джанет, — сказал Toy.
— О чем ты, Дункан?
— Ты прекрасна, но оставлена без внимания, а волосы у тебя всклокочены.
— Не потакай ей, — угрюмо вмешался Драммонд. — Ты что, не понимаешь, что она это нарочно? Ей, наверное, хочется внушить сокурсницам, что я ее бью.
— Почему ты всегда меня оскорбляешь? — спросила Джанет.
— Почему я?.. А почему ты всегда меня оскорбляешь? Глупо! — проговорил Драммонд скорее добродушно: он рассматривал свою картину, на которой оставил только один шар. — Ну и как? — обратился он к Дункану.
— Хорошо. Но, по-моему, с несколькими шарами было бы лучше.
Нахмурившись, Драммонд извлек из ящика комода пилку и отпилил часть холста с изображением бильярдного стола. Поместив автопортрет на каминную полку, он опять спросил:
— Ну как, Дункан, на этот раз?
— Законченней, но жалко трудов.
Драммонд сказал:
— Завари чаю, Джанет.
Он достал из-под буфета небольшую позолоченную рамку, смерил ее, отпилил от портрета голову и вставил картину в рамку. Потом повесил холст на стену, отступил назад и, скрестив руки на груди и склонив голову набок, пристально в него всмотрелся:
— Законченней, говоришь? Да, Дункан, ты прав, теперь портрет законченней. Что ж, я собой доволен, неплохо нынче поработал.
— Чушь, сплошная чушь! — фыркнул мистер Драммонд с кровати.
— Да, нынче я неплохо поработал, — взяв чашку чая у Джанет, подтвердил Драммонд.

 

Темнота за окном начала бледнеть, и в небе за выступами обшарпанной церквушки разлился слабый розовый свет. Драммонд поднял раму, и в комнату потянуло прохладой. Над серыми крышами домов слева вздымался ложноготический шпиль университета, далее простирались холмы Килпатрика, местами поросшие лесом, а вдали за восточным склоном четко вырисовывалась вершина Бен-Ломонда. Toy показалась занятной мысль, что человек, стоя на этой вершине над глубокими озерами, окруженной горными пиками, через подзорную трубу может разглядеть в дымке окно вот этой самой кухни. Тусклое небо раскололось на айсберги облаков с ослепительно-серебряной полоской между ними. Мистер Драммонд, откинувшись на подушку, храпел с открытым ртом.
— Молочная скоро откроется, — сказал Драммонд. — Джанет, вот тебе полукрона. Пойди купи что-нибудь повкуснее на завтрак. Мы с Дунканом будем ложиться.

 

Toy и Драммонд перешли в комнату с раскрытым диваном посередине. Раздевшись до белья и сняв носки, они забрались под грубые одеяла. Слышно было, как Джанет вернулась; повозившись на кухне, она вошла к ним с тремя тарелками, на которых лежали тушеные груши со сливками. Присев на край постели, она съела свою порцию, а потом завернулась в пальто защитного цвета и легла поперек их ног с котом, свернувшимся в клубок у нее на животе.
— Дома я сейчас бы уже вставал, если бы… — Вдруг в голове у Toy мелькнул женский образ — но не Джун Хейг, а Марджори. Вообразив, как ее груди трепещут от прикосновения умелых рук, он вскочил: — Джанет! Ты ведь подруга Марджори. Скажи, она крутит с кем-нибудь любовь или нет?
— Не думаю, Дункан.
— Тогда что с ней неладно? Что с ней неладно?
— Мне кажется, ей просто слишком хорошо дома, Дункан. Она счастлива быть вместе с отцом и матерью.
— Понимаю. Она влюблена в родителей. Не желая учиться быть взрослой и учить тем самым меня становиться взрослым она наслаждается домашним уютом. О Боже, если только Ты существуешь, покарай ее, покарай! Господи, пусть она не найдет утешения нигде, кроме меня; пускай жизнь терзает ее так, как терзает она меня. О Эйткен! Эйткен! Как смеет она быть счастливой без меня?
Toy упал навзничь, уставившись в потолок. Драммонд горько заметил:
— Мне понятны твои чувства, Дункан.
— На тот случай, если ты не в курсе, Дункан, — насмешливо заговорила Джанет, — он имеет в виду Молли… ой!
Драммонд лягнул ее под одеялом в подбородок. Джанет закрыла лицо руками и тихо расплакалась. Все трое замолкли, мучительно раздумывая каждый о своем, пока мало-помалу не задремали.

 

Toy приснилось, будто он неуклюже прелюбодействует с Марджори, которая стоит недвижно, вытянувшись наподобие кариатиды. Он оседлал ее бедра и висел над землей, стиснув их коленями и вцепившись в них руками. Холодное неподатливое тело поначалу оставалось безответным, затем постепенно стало раскачиваться. По телу Toy прошло слабое ощущение неразделенного торжества.

 

Toy проснулся поздно. Медленно высвободил ноги из-под Джанет, стараясь ее не потревожить, направился в кухню, захватив с собой одежду, умылся над раковиной, оделся, дал воды и сыра мышам в ящике и скатал в трубку рисунки, сделанные накануне. По дороге к выходу заглянул в спальню. Джанет уже не лежала в изножье кровати, под одеялами что-то шевелилось. Во дворе Toy встретил мистера Драммонда, который возвращался из отеля: высокий, в очках и плоской шапочке, в плаще, распахнутом поверх спецовки.
— Привет, Дункан. Ты что, уходишь? А я собираюсь готовить обед. Здесь тресковая икра. — Он указал на бумажный пакет, который держал под мышкой.
— Нет, мистер Драммонд, спасибо.
— Смотри, это презент от шеф-повара. Не своровал и не платил. Точно не будешь пробовать?
— Нет, спасибо. Если я к вам вернусь, то, боюсь, так навсегда и застряну.
Мистер Драммонд расхохотался и принялся набивать табаком короткую трубку.
— Ты ведь книгочей, верно?
— Да, я читаю книги.
— Я тоже не прочь почитать. Пытался приохотить к чтению Эйткена, да все напрасно. Ты знаешь, каким образом он сдал экзамен по английскому?
— Нет.
— Я прочитал книги, включенные в школьную программу. — Скотта, Джейн Остин и прочее, — а потом пересказал ему сюжеты. Со слуха он запоминает решительно все, а вот сам в жизни не прочитал до конца ни одной книги, разве что по искусству. Поэтому кругозор у него ограниченный, знает он мало и не питает сочувствия к ближнему своему. Успеха ему не видать. В отличие от тебя, Дункан.
— Хотелось бы надеяться, мистер Драммонд.
— Да-да, Дункан, ты непременно добьешься успеха.

 

Ободренный этим пророчеством, Toy быстро зашагал по склону холма в школу и в вестибюле встретился с Марджори. Он сухо ее поприветствовал, но она остановила его и с улыбкой спросила:
— Где ты был, Дункан?
— Спал.
— Пошли пить кофе?
Toy почувствовал себя свободным и счастливым. По дороге в столовую Марджори дала ему руку.
«Интересен этот мир», — подумалось Toy.
Назад: Глава 23 Встречи
Дальше: Глава 25 Разрыв