Часть вторая
Золотой город

Нашим первым пристанищем в Южной Африке стали несколько комнат в просторном доме дядюшки Гордона, расположенном на северо-восточной окраине Йоханнесбурга. Дядя Гордон любил говорить, что «Мы живем максимально далеко от карифов (т. е. от Совето), и все же в Ио'бурге».

Я был еще ребенком, но современный город показался мне серым и унылым. Он выглядел очень эффектно с борта самолета, когда мы кружили, заходя на посадку в Международный аэропорт Яна Смутса. Джон гордо заявил мне, что он назван в честь южно-африканского военного, большого друга Уинстона Черчилля. Только когда мы приземлились, я понял, что это точно такой же город, как и другие, и что все они лучше смотрятся с высоты. При ближайшем рассмотрении центр Йоханнесбурга показался мне тем же Муирхаусом, только большим и солнечным. Чудовищные небоскребы, хайвэи и мосты, давно сменившие жалкие лачуги первых золотоискателей, построивших город, смотрелись нелепо на фоне старых отвалов золотоносных шахт. Я был ужасно разочарован, ведь в самолете мама рассказывала, что его называют Городом Золота, и я ожидал, что его мостовые и дома будут натурально из золота.

Дом Гордона в Кемптон-парке – место вполне здоровое, но за воротами, кроме трехполосного шоссе, таких же домов и полей, ничего не было. Дети не играли на улице: это было мертвое место. Большую часть времени я просиживал дома или играл в саду с Ким. Меня это устраивало: в доме тоже было, что посмотреть.

Гордон жил один со своей черной экономкой; то, что он один занимал дом таких размеров, казалось причудой. Может быть, он хотел показать миру, каких успехов он добился, по крайней мере в сфере материального благосостояния. Его личная жизнь в Республике складывалась не так гладко. У него была жена, но она давно покинула Гордона, после чего он уничтожил все, что напоминало о ней. Ее имя не упоминалось, и разговоры на эту тему были запрещены. Рассказами о том, как Гордон убил свою жену и похоронил в поле, я пугал Ким до смерти. Это было вполне правдоподобно судя по тому, как он выглядел. Я сразу раскусил его – настоящий Стрэнг: полное ебанько.

Однажды я нагнал на Ким такого страху, что ее переклинило не на шутку, и она проболталась маме, за что я получил хорошую трепку. Помню, как Вет говорила, отхаживая меня ремнем:

– Выпороть тебя надо хотя бы потому, что если узнает отец, то наказывать тебя будет он, и вот тогда-то тебе непоздоровится.

Чистая правда. Ким была отцовской любимицей, дразнить ее означало подвергаться постоянной опасности навлечь на себя его гнев. Наказание было вполне терпимым, и я принял его с чувством облегчения, признав правоту маминых слов. Она и в самом деле оказывала мне услугу, и я чувствовал, что порет она меня без души; но, к сожалению, сделать больно она умела, так что остановилась она только, когда из носа у меня хлынула кровь. Уши у меня гудели еще несколько дней, но я и не думал обижаться на маму или Ким. Все было как-то легче, счастливее. Хорошие были времена.

В то время я ни хрена не рубил в политике, но даже тогда я скоро сообразил, что дядя Гордон, как я назвал бы его сейчас, закоренелый расист крайне правых убеждений. Он жил в Южной Африке уже 15 лет. Свою историю он рассказывал любому, кто был готов слушать (за этот год я прослушал ее, без преувеличения, десятки раз). Так вот он и двое его друзей сидели в кафе «Юбилей» в Грантоне и думали, чем же им в этой жизни заняться. Они обсуждали возможность эмиграции в Канаду, Австралию и Южную Африку и решили, что каждый выберет себе страну. Гордон предпочел ЮАР. Они договорились сообщить о себе в то же кафе «Юбилей» через десять лет, но те двое так и не объявились. Да и кафе уже закрыли. – Дурные мы были, – заканчивал Гордон, – но это была наша лучшая выходка.

Даже тогда, а мне было всего 11 лет, я понимал, что это не история, а чушь разукрашенная. В том, что благосостояние Гордона поддерживалось системой, сомнений не было. Сначала он работал в сфере обслуживания и сменил несколько мелких должностей, за которые белые получают значительно больше черных. Потом он открыл агентство недвижимости в Йоханнесбурге. Дела пошли в гору, и он стал вкладывать деньги в строительство. К тому времени, как мы приехали, у Гордона уже имелись дом, скорее даже особняк, в пригороде, лесопилка средних размеров в Восточно-Трансваальской степи, по дороге к Национальному парку Крюгера. Также у него были офисы в Дурбане и Кейптауне и кое-какая недвижимость в Сан Сити.

Наверное, старикан думал, что он сразу займет хорошую должность в фирме брата. Помню, как однажды за завтраком Гордон сказал отцу:

– Не волнуйся, Джон, я тебя здесь пристрою, как надо. Но на меня ты работать не будешь. Я убежден, что работу и семейные отношения смешивать не надо.

Я довольно живо это вспоминаю: кончилось все скандалом; снова воцарилась та напряженная атмосфера, которая постоянно ощущалась у нас дома. Я-то наивно полагал, что все это осталось в Шотландии. Ким заплакала, а я, помню, подошел и обнял ее с такой нежностью, которую и не чувствовал на самом деле, единственно ради того, чтобы пристыдить родителей и чтобы они перестали орать. Бесполезно – они этого даже не заметили. Я сидел и с грустным, зловещим видом смотрел, как слезы катятся по крупному лицу моей сестры. Мама готова была лопнуть от напряжения, а Джона и Гордона заметно трясло. Это было началом конца южно-африканской мечты моего отца.

В итоге папа устроился на работу охранником в супермаркете, располагавшемся в нескольких милях от дома, в спальном районе для белых. Гордон уверял, что это всего лишь временная мера, первая ступень на пути к восхождению – так он говорил. Маму он тоже пристроил – печатать и заполнять бланки; она работала в центре, в офисе компании, принадлежавшей его приятелю.

Через пару недель мы с Ким должны были пойти в школу имени Пола Крюгера. Бернард записался в школу им. Вильгельма Котце, а Тони, опять же благодаря Гордону, устроился учеником шеф-повара в одну из гостиниц города.

Пока мы не ходили в школу, нас и Ким оставляли дома с Валери, экономкой Гордона. Объемистая негритянка была очень веселая, все время пела нам песни банту. Валери покинула семью и приехала на заработки, чтобы посылать деньги домой. Благодаря ее доброте и радушию у нас с ней быстро сложились хорошие отношения; она все время суетилась вокруг нас. Но однажды ее поведение резко изменилось: Валери вдруг стала холодна и бесцеремонна.

– Не путайтесь у меня под ногами, – сказала она. Ким не знала, что и думать, ее очень расстроила такая перемена, но я-то знал, что Гордон провел с ней беседу.

Спустя некоторое время мой дядя, уделявший мне особое внимание, придя домой, препроводил меня в просторный гараж, который примыкал к его дому.

– Я не хочу, что бы вы так тесно дружили с Валери. Она – прислуга. Всегда помни об этом: она – прислуга, да к тому же черномазая. Все они кажутся дружелюбными, так у них принято, но нельзя забывать, что это раса убийц и воров. Это у них в крови.

Он показал мне альбом, куда он подшивал газетные вырезки, рассказывающие о «зверствах террористов», – так он его преподнес. Помню, мои чувства метались от испуга к восхищению. Я хотел прочитать альбом от корки до корки, но Гордон захлопнул книжку и посмотрел мне прямо в глаза. Он положил мне руку на плечо. Его дыхание доносило сладковатый, гнилостный запах.

– Понимаешь, Рой, я не говорю, что Валери такая же, она во многом не плохой человек. Но она должна знать свое место. И пусть тебя не обманывает ее приветливость. Она всегда готова показать звериный оскал. И так все они. Эти люди, Рой, они не такие, как мы с тобой. Они почти как бабуины – едва слезли с пальм, ты убедишься в этом, когда мы поедем в степь. Нам пришлось занять эти земли и научить их работать. Мы создали эту прекрасную страну, а теперь они говорят: «Верните ее нам». – Его глаза расширились. – Ты меня понимаешь?

– Да, – неуверенно протянул я. Разглядывая черные волосы, растущие у него из ноздрей, я думал, когда же мы поедем в степь смотреть бабуинов.

– Представь себе, – продолжал Гордон, упиваясь своей речью, – у одного мерзкого, глупого, ленивого, плохо пахнущего мужика была старая садовая беседка. Она уже совсем разваливалась, и никто в нее даже не заходил. И тут приходишь ты и говоришь: «С этой беседкой можно поработать». Таким образом ты берешь на себя ответственность сделать из беседки нечто, более стоящее. Ты вкладываешь в свою работу всю душу, и через годы, через твои пот и кровь беседка превращается в большой, прекрасный дворец. И тут приходит этот ленивый, глупый мужик, у которого к тому же кожа цвета грязи, издающая отвратительный запах, и говорит: – «Это моя беседка! Отдавай ее мне!» Что ты на это скажешь?

– Проваливай! – ответил я, горя желанием произвести впечатление.

Гордон, этот худосочный, тонкий как веретено человечек, с усталыми, водянистыми глазами, которые могли внезапно яростно вспыхнуть, прямо просиял:

– Правильно! Ты истинный шотландец, Рой! Настоящий африкаанер! – Гордон улыбнулся. Он всегда задерживал взгляд на секунду-две дольше, чем нужно, так что становилось не по себе. Я не знал, что такое африкаанер, но слово было звучное, как и «истинный шотландец».

Теперь я смотрел на Валери по-другому. У нее были дети, которых она бросила, зная, что не сможет прокормить их. Как мне объяснил Гордон, черные не могли организоваться сами, у них ничего не получалось. Даже лучшие из них нуждались в присмотре белых, чтобы получать от них жилье и работу.

Очень важно не сходиться с ними слишком близко, иначе они теряют контроль над собой и возвращаются к первобытному состоянию.

– Помнишь, у вас была собака, Уинстон, так ведь?

– Да, – ответил я. Уинстон II пребывал где-то в собачьем питомнике. Он должен был провести там шесть месяцев карантина. Нельзя сказать, чтобы я с нетерпением ждал его возвращения.

– Помнишь, как ты однажды с ним разыгрался? –Да.

– И что произошло?

– Он меня покусал.

Конечно, Уинстон не просто покусал меня. Он практически отгрыз мне ногу. Даже спустя три года, после пересадки кожи и интенсивной физиотерапии, я все еще прихрамывал.

Гордон напряженно смотрел на меня:

– С черномазыми то же самое.

Начнешь с ними заигрывать, а они тебя покусают! – Он в шутку схватил меня и пощекотал длинными пальцами-поднимаюсь

наверх

наверх

наверх

– Какой ты худой, Рой, – кожа да кости. Хотя ты, наверное, всегда был стройненький. Немного бы мяса на эти косточки, и ты будешь парень что надо, Рой. Мы будем следить, чтобы ты кушал как следует. Для того мы сюда и пришли. Вот так.

Пшла вон, корова

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

Мы едем обратно через грязный городок и направляемся к озеру Торто, надеясь выйти там на след аиста.

Сэнди рассказывает одну из своих охотничьих историй: – Помню, бежит по деревне девчушка и кричит: «Симба мамма уае!», что примерно означает: «Маму схватил лев!» Так и есть: зверь сцапал маму бедной девочки за бедро, а потом перекусил шею. Услыхав крики, лев бросил свою добычу и скрылся в высокой траве. Я пустился в погоню и, быстро сократив разделяющую нас дистанцию, увидел, как зверь уходит в заросли по другую сторону поляны. Я хорошенько прицелился и выстрелил. Пуля сбила льва с ног, однако подлец тут же вскочил и побежал, К сожалению, выстрелить так же точно из второго дула мне не удалось. Короче, я его потерял. Проходя по поляне, я услышал рычание. Полагая, что зверь серьезно ранен и что выпущенная мной пуля скоро принесет ему смерть, я решил, что доблесть наша в осторожности и что было бы благоразумно отойти метров на тридцать и просто подождать развития событий.

– Вот это да! – воскликнул я, наслаждаясь ароматом эвкалипта. – И что было дальше?

– Час ожидания превратил меня в непоседу, и я решил, что пришло время обследовать заросли. Я, конечно, думал увидеть льва мертвым. Вокруг было тихо, и я осторожно вступил в заросли и пошел по следу. Было видно, что лев потерял много крови, да к тому же сильно хромал. Продвинувшись еще на несколько метров, я разглядел рыжевато-коричневую тушу льва. Он лежал, свернувшись, абсолютно неподвижно, положив голову между лап; его глаза блеснули в тени и он уставился прямо на меня. Фокус в том, что нас разделяло не больше десяти метров!

– Боже мой…

– Я вскинул ружье, но коварный зверь с диким ревом бросился на меня, не дав мне времени прицелиться и выстрелить. В ту же секунду я нажимаю на курок – пуля попала в голову и на вылет ранила его в плечо. После третьего выстрела он свалился. Тут я подумал, что этого вполне достаточно, quantum sufficit, так сказать, но разрази меня гром, если подлец не поднялся и не рванул с новой силой!

– Черт побери, Сэнди, что же ты сделал?

– Сделать-то сделал, старичок, но не я. Мне очень посчастливилось, что Тану – храбрый абориген из деревни – пошел за мной. Бесстрашный парень поднял копье, изо всех сил метнул в льва и попал в плечо. Тот бросился на моего отважного союзника, что дало мне время перезарядить ружье, прицелиться и всадить в зверюгу содержимое моей двустволки. Еще один выстрел прикончил его. Боже, какое в деревне устроили празднество! Известие о кончине льва-убийцы переполняло всех радостью. Они стали шить наряды из его шкуры и вытачивать амулеты из его костей. Вечером мы выпили невероятное количество пива с превеликим удовольствием.

– А что стало с аборигеном?

– Тану… друг… бедняга не выжил, лев сильно потрепал его, – сказал Сэнди, и на его глазах показались слезы.

Я положил ему руку на колено и сжал его.

– Беспредельно смелый парень! – всхлипнул Сэнди.

Какое-то время мы молча ехали по пыльной дороге. Когда мы выехали на шоссе, огибающее озеро Торто с запада, я кое-кого заприметил.

– Смотри, Сэнди! Это же тот парнишка, что играл в футбол.

– Да, смешной пацаненок, – улыбнулся Сэнди. Поравнявшись с ним, мы притормозили.

– Подбросить? – спрашиваю. – Прокатить? Хочешь прокатиться?

Он недоверчиво посмотрел на нас.

– Как будет «кататься» на банту? – обратился я к своему напарнику. Сэнди сильно изменился. От жары у меня начались галлюцинации… Его лицо покрылось зеленой чешуей, он был похож на рептилию.

– Да забыл я, к ебени матери, все слова этого сраного банту! – заорал Сэнди и раздраженно ударил кулаком по кузову.

Я теряюсь. Надо собраться.

– Ничего страшного, Сэнди, – успокаивал я, повернувшись спиной к нашему молодому оборванцу. – Прокатимся? Брм-брм! Все в порядке! Мы тебя не тронем! Залезай в машину!

Сэнди почему-то роется в дорожной аптечке.

– Давай, выпьешь с нами лимонаду. Ты ведь абсолютно пересох, – прошипел он странным голосом, при этом изо рта его высовывался раздвоенный язык.

Когда парнишка увидел бутылку лимонада, его лицо загорелось очаровательной улыбкой, и я подумал, что он залезет к нам в машину.

– Давай, приятель, повеселимся! – сказал Сэнди и продолжил: – Хочешь покататься, пизденыш, давай, я тебя прокачу как надо…

Нет, нет… все было не так. Мы с Сэнди не такие… Парень развернулся на пятках и удрал. Сэнди как будто потерял рассудок…

– Не расстраивайся, Сэнди, – улыбнулся я. – Так уж они воспитаны.

Сэнди просиял:

– Да, Рой, в конце концов, это просто восхитительно, что нас только двое и нам никто не мешает.

– Расскажи мне еще о своих приключениях со львами, – попросил я.

Сэнди поразмыслил немного и сказал:

– Нет, мистер Стрэнг. Я так думаю, вам пора рассказать свою историю об охоте на акул.

– Хммм, – вспоминал я, – я тебе рассказывал, в какую заварушку попал я с акулой Джонни в провинции Наталь?

– Нет, кажется, не рассказывал.

– Я приехал в Наталь расследовать несколько случаев нападения на аквалангистов. Были подозрения, что это кто-то из наших старых друзей – большая белая или, может, тигровая акула. Но у меня были причины в этом сомневаться. Следы укусов на ногах выживших противоречили этим догадкам. Мои сомнения подтвердились с лихвой, когда я один отправился на место нападений. Я обнаружил, что меня преследует Carcharhinus longimanus.

– Океанская белоносая акула, – выпалил Сэнди.

– А ты разбираешься в акулах. Короче, эта тварь кружила вокруг меня. Она была метра три в длину. Океанская белоносая акула очень агрессивна. Когда потонул корабль «Нова Скотия» недалеко от побережья Наталь, именно она добила спасшихся от кораблекрушения. События развивались по тому же сценарию, что и твоя стычка со львом: сучка, извиваясь, подплыла, когда я уже был готов выпустить взрывной гарпун из подводного ружья.

– О Боже, – глаза Сэнди округлились.

– Не успел я выстрелить, как тварь уже стиснула зубы на моей ноге. Боли я не почувствовал. Я выхватил нож и вонзил акуле в морду. Ей пришлось ослабить тиски. Чтобы ее челюсти не сомкнулись на моей ноге снова, я быстро впихнул ей ружье в пасть, после чего аккуратно вытащил израненную конечность. Тварь стала мотать головой из стороны в сторону, пытаясь освободиться от ружья, но, на мое счастье, добилась только того, что сработал детонатор и ее морда разлетелась на куски. Память об этой стычке осталась у меня до сих пор… – Я показал Сэнди шрамы на ноге.

– Ну и ну.

Так мы и ехали, травили байки, пока ночь не спустилась на озеро. До нас доносились трубные крики фламинго, обеспокоенных прорезающими темноту фарами. К тому времени мы уже очень устали. По счастливой случайности недалеко от тех мест, где мы проезжали, на нашей карте была обозначена хижина; мы без особого труда нашли ее.

Подъехав к хижине в приподнятом настроении, мы даже обнаружили в себе силы провести тщательный осмотр нашего нового жилища. Дом был построен на высоких сваях и стоял на склоне холма над озером, окруженный лесом. Я радостно предвосхищал утренний восход – солнце будет светить прямо в нашу хижину поверх пышных зеленых холмов.

Открывая ящики буфета, Сэнди с нескрываемой радостью восклицал:

– Полотенца! Посуда! Постельное белье! Смотри, в холодильнике – лимонад!

– Можно печку растопить, – предложил я, указывая на старую печь посреди комнаты. Хижина оказалась больше, чем обычная сторожка, и, похоже, здесь уже сто лет никого не было.

– Не надо, – сказал Сэнди, – мы на солнечной стороне. Пройдет немного времени, и комната будет залита солнцем. Если станет холодно, мы всегда можем завернуться в спальники. Когда я путешествовал с аборигенами, мы всегда так делали, чтобы сохранить тепло– поднимаюсь

наверх

наверх

наверх

наверх

– прямо в жопу, старик. Она просто корова, сучка неумытая, Рой, я тебе говорю. Даже если Ханна узнает, мне все равно. Видишь, она знает что я хожу налево, но чтоб с ее сестрой… это нечто особенное. Она тогда не даст мне видеться с детьми… ты не представляешь, Рой, какой она может быть злобной сучкой… я ей показал тут недавно, научил непреложным истинам… Ха, уверен, если бы ты проснулся, тебе было бы что порассказать. Тебе тут, видать, не так плохо. Сестры моют тебя каждый день прямо в постели. Мне бы это понравилось. Есть здесь парочка таких – я бы их в момент отымел, я те говорю…

Тони. Ты пришел ко мне в больницу. Черт. Вот это неожиданный визит.

– Дело в том, что ее сестра не держит язык за зубами…

Кобыла

Заткнись

– Она трещит как помело по всем углам…

Заткнись

– …все они одинаковые, сучки гребаные… голова набита дерьмом, не успеют подмыться, уже пиздят направо и налево…

ЗАТКНИ ХАЙЛО, ЖЕНОНЕНАВИСТНИК ЕБАНУТЫИ. Я ДОЛЖЕН ДУМАТЬ ОБ АФРИКЕ.

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

перченые россказни этого придурка вывели меня из равновесия; я не могу уйти достаточно глубоко, чтобы охотиться на Марабу. Но все же я уже достаточно глубоко, чтобы вспомнить.

Я вспоминаю.

После внушений дяди Гордона я стал избегать Валери. Теперь я смотрел на нее со смешанным чувством презрения и страха. Я быстро объяснил Ким, кто она есть на самом деле, и мы держались от нее подальше. Время от времени мы изводили и грубо подшучивали над ней, чтобы снискать расположение Гордона. Мы прятали что ни попадя в разные шкафы, что доставляло ей немало беспокойства. Мы придумывали песни со словами типа «нигер», «черномазый» и громко распевали их по всему дому. Папа с Гордоном при этом одобрительно хохотали.

Я благополучно расположил к себе Гордона; даже слишком. С тех пор как мы приехали в Африку, все мои желания сводились к одному – увидеть дикую природу, о которой я читал в книжках. Однажды Гордон пришел домой и взял меня с собой прокатиться на машине до леса, посмотреть диких животных. Я был очень рад: у каждого было по биноклю, и нам собрали целую корзину еды. Стояла жара и я выпил много кока-колы, отчего у меня разболелся живот, и забродили газы. Я растирал себе живот, и было ужасно больно. Гордон притормозил на обочине и велел мне лечь на спину на заднем сиденье. Он стал ощупывать мне живот постепенно засунул руку мне в штаны и наконец добрался до гениталий. Я только нервно хихикнул. Я не мог до конца поверить, что это происходит в действительности. Потом меня скрутило в болезненном спазме, и я напрягся под его прикосновениями.

– Ничего, тут все связано между собой, – улыбнулся он, – живот и мочевой пузырь… Я понял, в чем тут дело.

Затем он стянул с меня трусы и сказал, чтоб я был хорошим мальчиком, а сам стал мять мой перец, а другой рукой мастурбировать.

Он покраснел, глаза странно поблескивали, хотя взгляд был расфокусирован, как будто ему не хватало дыхания. Потом его тело задергалось и обмякло, а в глазах появилась тревога. Он еще немного помассировал мне живот, после чего я пробзделся и пару раз рыгнул.

Случай этот остался у меня в памяти. Забавно, но после всего этого мы чудесно провели время. Я исписал шесть страниц блокнота, из млекопитающих мы видели: королевского колобуса, полосатого шакала, похожее на выдру насекомоядное из семейства тенрековых (в лесном ручье), чернохвостого мангуста, и дикобраза; что же касается птиц, то нам реально повезло: европейская серая трясогузка, африканская болотная сова, золотой и оливковый дрозд розовогрудые и красноглазые голуби, африканский бекас (может быть, это дупель, я не был уверен на сто процентов) и степной канюк.

Я с нетерпением ждал, когда мы поедем в следующий раз, но мое предвосхищение было подпорчено неприятным чувством, скрытым подтекстом, так как домогательства Гордона не прекратились. Иногда это происходило во время прогулок, но чаще в гараже, когда он под каким-нибудь предлогом приезжал домой во время рабочего дня. Забавно, что тогда мне не казалось это грубым домогательством; смотреть, как Гордон при виде меня превращался в слюнявого придурка, было даже забавно. Во время сессий в гараже я как никогда раньше ощущал свою силу, свою привлекательность, свою важность.

Я использовал эту силу, вымогая у Гордона подарки, самым щедрым из которых была дорогущая подзорная труба. Чтобы не привлекать внимания и, показав себя беспристрастным, избежать подозрений, ему приходилось снабжать дорогостоящими подарками также Тони, Бернарда и Ким. Джон и Вет, получая скудное жалованье, чувствовали свою неполноценность, завидовали и говорили, что он нас испортит; это дало повод новым скандалам.

Я обожал Южную Африку. Даже когда мы переехали в собственный дом, в нескольких милях от Гордона, в районе победнее, это все равно был большой дом с палисадником и задним двором, и у меня была своя комната. Шантажируя Гордона, я собрал огромную библиотеку о природе, состоящую в основном из книг о диких животных Африки. Тогда мы с Джоном стали закадычными друзьями. Наш общий интерес к миру природы расцвел до масштабов навязчивой идеи. Все свободное время мы проводили в музеях естественной истории, зоопарках или местных заповедниках; или же Гордон вез нас на своей машине из предместий в степь, где мы искали животных, знакомых нам по книгам. Зоопарки меня разочаровывали: животные там были как пластмассовые или накачанные наркотой. Мне приходилось притворяться, будто мне очень нравится, так как походы в зоопарк очень много значили для старика. До зоопарка ходил общественный транспорт – только туда он мог повести меня самостоятельно. Он собирался пойти на курсы вождения. Несмотря на то что вылазки на природу или в парк были менее регулярны, они приносили больше впечатлений.

Бывало, что Гордон так все подстраивал, что отец был на работе и мы отправлялись вдвоем. Такова была моя жизнь в-Золотом городе.

Золотой палец… человека, подобного Мидасу, с прикосновением паука.

ВЫКЛЮЧИТЕ ЭТУ ХЕРНЮ

Холодный палец, Манит тебя… в сети порока, Но ты не ходи…

В гараж.

– Пора мыться, Рой.

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

Бернард и Ким проявляли мало интереса к дикой природе. Когда Гордон спросил Тони, не хочет ли тот присоединиться, Тони сказал ему: – Птички, за которыми я бегаю, скорее из отряда двуногих, нежели крылатых. – Он до сих пор трахал все, что попадалось ему на глаза; обычно это были женщины, которые работали или останавливались в его гостинице.

Однажды Гордон отвез нас на Голубом поезде в Оранж Фри Стэйт. Там мы ходили в зоопарк посмотреть знаменитого лигра: животное – гибрид африканского льва и бенгальского тигра. Когда я увидел эту тварь в вольере, я расстроился и загрустил. Он казался мне чем-то неуместным, уродцем, который не должен был появиться на свет и никогда бы не появился, если бы не вмешательство человека. Мне было жаль лигра. Самым приятным в тот день было путешествие на поезде. Мне купили самое вкусное мороженое, которое я когда-либо ел. Поезд же был просто роскошный – в десять раз лучше, чем любой из его засранных британских собратьев. Для меня все в Южной Африке было в десять, нет, в сто раз лучше, чем в гребаной Шотландии.

Однако больше всего мне запомнился организованный Гордоном семейный выезд в Национальный парк Крюгера в Восточном Трансваале. Сначала мы поехали к Гордону на ферму и остановились там на несколько дней. После чего мы отправились в парк, продвигаясь с северо-востока, чуть ли не окольными тропами вдоль мозамбикской границы.

В то время Силы Безопасности настоятельно советовали соблюдать осторожность всем проезжающим в этой местности. Нас постоянно останавливали полицейские в форме. Гордон объяснил, что все это из-за повышенной активности террористов. Он пользовался понятием «террорист» по своему усмотрению. Казалось, террористы были повсюду: по телику, в альбоме Гордона, в его разговорах с друзьями в braais. Когда я спросил, кто такие террористы, на лице его отразились напряженность и раздражение, он сказал:

– Террорист – это то же, что кусок говна: завистливый извращенец, злобный убийца, засранец без чести и совести!

На самом деле я так и не понял, кто такие террористы.

Парк Крюгера был великолепен. Я видел, как несколько львов подкрадывались к антилопам гну и зебрам, но чтоб они кого-нибудь убили, не видел. Несколько гепардов поймали жеребенка антилопы гну, но не успели они поживиться, как два льва прогнали их. Ким горевала о зря убитом жеребенке, и Вет согласилась, что это прямо-таки стыд-позор какой-то.

– Таков закон джунглей, Ким, – объяснил папа, – закон джунглей, знаешь-понимаешь.

Гордон заговорщицки подмигнул мне и вздернул брови, что означало: «Какие дурные эти девчонки, не то что мы, парни».

Мы отлично провели время, все было очень здорово, и ночевали мы в роскошном домике. Единственное, что меня неприятно поразило, была вот какая сцена: несколько отвратительных птиц ворвались в колонию фламинго и разогнали красивых розовых пернатых по всему озеру. Панический ужас охватил поголовно всех фламинго. Более кошмарного зрелища, чем эти хищники, я еще не видал. Они походили на ненасытных чертей, большой клюв придавал их мордам смеющееся выражение, что абсолютно не соответствовало их мертвым глазам. Я видел, как один из них пытался проглотить голову фламинго. Отвратительное зрелище: оторванная голова крупной птицы в клюве у другой.

– Вот он, аист Марабу, – победно провозгласил отец, смотря в бинокль и упиваясь кровавым зрелищем, – аист Марабу, знаешь-понимаешь. Злобные падлы, но – такова природа.

В ту ночь меня впервые посетил кошмар с аистом Марабу.