Мы с Сэнди Джеймисоном с удовольствием продолжали наш пикник. Сэнди погладил гриву проныре льву, который, учуяв ароматы, неспешно подошел к нам. Я скормил ему кусок цыпленка и почесал его пузо; довольный лев повалился на спину. Я вспомнил Серебряного Серфера, который ходил среди диких животных и говорил, какие они добрые и ласковые и какое злобное и воинственное существо – человек. Серфер говорил правду. Я люблю кошек, и больших кошек в том числе. Лучше бы у нас была кошка вместо…

– Кошки – безжалостные существа, и мне не раз приходилось охотиться на них, когда они начинали нападать на людей, – улыбнулся Сэнди. – Однако мне нравится, что они практически полностью лишены подобострастия.

– Думаю, это хорошее качество, – согласился я. Я смотрел на сверкающее солнце, поднимающееся над далекой горной вершиной, и наслаждался его лучами, ласкавшими лицо, руки, ноги.

Какое-то время мы сидели молча, потом Сэнди неуверенно прокашлялся и начал:

– Хммм. Мне очень жаль прерывать наш чудесный пикник, но до коттеджа всего несколько сот метров отсюда. Думаю, нам следует пойти на поиски некой хищной птицы, питающейся падалью, более известной в этих краях как аист Марабу.

– Да, Сэнди, как бы мы ни презирали и ненавидели злобного капиталиста Доусона, мы вошли с ним в джентльменское соглашение из тех, что связывают любого джентльмена пуще любого другого, а именно: мы взялись очистить парк Изумрудный лес от Марабу.

На лице Сэнди заиграла недоуменная улыбка:

– Что же случилось с составляющей кровной мести, которая, собственно, и питала наше стремление найти эту тварь?

Я пожал плечами: – Даже не знаю, Сэнди. Просто, проснувшись сегодня утром, я почувствовал, что это уже не так… актуально.

Мы отправились к коттеджу, Сэнди держал ружье наготове. Через оранжерею мы, крадучись, проникли в библиотеку. Большой Марабу был там, но что-то было явно не так.

–Я пришла к тебе, Рой. Я Пришла За Тобой…

Встречаясь с тобою

В укромном углу,

Настигну, накрою

Добычу свою…

Уходи… Я должен встретиться с Марабу… Пожалуйста, Кирсти. Уходи

От тебя я скрываюсь в ночи,

Но ты знаешь все планы мои…

Однажды я пел эту песню гостям на Новый год. Еще когда был маленьким. Мне нравился Дюран Дюран. «Голоден как волк» – их лучшая песня.

Я падаю. Я чувствую, что лечу вниз-Лексо уже там. Он и сюда вписался. Я смотрю на него: он рядом с Доусоном и Джеймисоном. Лексо и есть Марабу. Но Марабу стоит прямо перед нами. Значит, Лексо не Марабу…

Лексо не…

Джеймисон направляет ствол прямо на меня.

Всего лишь один поцелуй

Перед пляской, ведущей в огонь…

Я не могу вздохнуть. Я вынимаю эту трубку из твоего ни на что не годного конца. Ты чувствуешь это, Рой?

Пляской, ведущей в огонь,

В ритме разбитой мечты…

Чувствую ли я, мать твою?

Я почти что пришел в себя. Похоже, я все вижу, как будто мои веки превратились в прозрачные перепонки. Я могу открыть глаза.

Я мог бы открыть глаза.

Я чувствую острую боль в члене. Она взяла его в руку. Она сжимает его… как Дори… как Патриция… только не так нежно…

–Я отрежу твой хрен, и заткну его тебе в глотку, и буду смотреть, как ты задыхаешься.

Это все ЛЕКСО, не я, ЛЕКСО

Прозрачные слезы бегут

По белоснежному телу,

Впервые за многие годы

Смывая с кожи твоей

Розовый отблеск любви.

Это феникс, влетающий в пламя,

Это смерть наша перед глазами.

Эта пляска ведет нас в огонь…

– Помнишь, как ты пихал этот сморщенный, ни на что не годный отросток мне в задницу, а, Рой? Мне даже не верится, что это могло меня так больно ранить. Но тебе-то будет еще побольнее… помнишь, как ты положил на матрас зеркало, чтобы смотреть мне в лицо, когда ты будешь запихивать мне в жопу… помнишь, что ты тогда сказал? Помнишь? Ты сказал, что хочешь, чтоб я смотрела на тебя, и чтоб тебе самому было видно. Ты хотел, чтоб я видела Роя Стрэнга. Ты хотел, чтоб я прочувствовала, что бывает с теми, кто хочет наебать Роя Стрэнга. А теперь я хочу, чтоб ты посмотрел, Рой. Я хочу, чтоб ты посмотрел, что ты со мной натворил, потому что я стала такой же, как ты. Целыми днями я пряталась как больная, как изуродованная, как калека, пряталась у себя в квартире, пугаясь собственной тени. Заснуть без таблеток было невозможно. Вы изнасиловали меня раз, а потом еще раз отымели в суде. А потом я увидела плакаты; когда началась кампания «Терпимость Ноль». Они говорили: У МУЖЧИНЫ НЕТ ТАКОГО ПРАВА, но они ошибались, Рой.

– Да нет же, там все было правильно, я видел эти постеры, мне было больно, но там все верно…

– Они ошибались, потому что вы имели право. Все вы хотели проучить меня, научить меня как следует, так вы говорили. Что ж, вы меня научили…

Нет.

– Вы научили меня, что право можно просто присвоить. Эти плакаты рассчитаны на будущее. Они имеют в виду мир, каким он должен быть, но каким пока что не является…

Но есть и другой мир, Кирсти, так не должно быть… вместе мы можем изменить его…

– Не знаю, кто тебя так отделал, что привело тебя к такому состоянию, что сделало тебя жалким подобием человека, и мне на это наплевать. Это не моя проблема. Меня волнуешь только ты или, скорее, волновал. Теперь я твоя проблема. Сильный всегда прав. Ты просто присваиваешь себе право. Я оставляю за собой право, право взъебнуть тебя как следует, сынок.

Я чувствую холод стали на своем конце…

– У тебя из перца торчит дурацкая трубочка, которая высасывает из тебя ссаку. Как ты там говорил: никто еще не видел, чтоб я обоссался. Медсестры видят это каждый день, Рой. Они даже делают это за тебя. Быть может, правильнее было бы оставить тебя как есть, позволить тебе догнивать, но стали поговаривать, что ты можешь прийти в себя. А теперь поиграем в больничку, Рой… так, давайте-ка избавим его от этой дурацкой трубки… какой именно, доктор?… о чем вы спрашиваете, сестра, режьте обе…

Я чувствую, как из меня выдирают катетер. Это все сучий кал Лексо… почему же я…

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

У меня в горле трубка… она причиняет мне боль… вытащите ее, чтоб я мог говорить…

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

Сэнди все еще сжимает ружье, дуло уставлено на меня. Но я слышу и другие голоса. Они на периферии моего зрения, но я знаю, кто это: это Оззи, Демпси и Лексо, они кричат, что с нее хватит.

Шлюха, сама напросилась…

Что за хуйня? Сэнди! Убери ствол!

Пристрели Лексо

Этовсе он

ТУПОРЫЛЫЙ ТУПОРЫЛЫЙ СТРЭНГ

Она похожа на Каролин Карсон

шлюхи, все они одинаковые

смеются над больным

они наносят ответный удар

собака

Шлюха, сама напросилась

она всего лишь юная девушка

шлюха, сама напросилась

всего лишь юная девушка

Шлюха, сама напросилась

Нельзя ненавидеть половину населения

Гордон я не хотел, я не хотел этого

кого ты ненавидишь Рой Стрэнг еб твою ты ненавидишь соседей нигеров пидоров травоядных япошек снобов джамбо скарферов пиздюков-англичан женщин только одного ты не просек Рой Стрэнг что ненавидишь по-настоящему ты только

РОЯ СТРЭНГА.

нельзя же ненавидеть половину населения

только потому что какой-то грязный старый

козел отымел тебя в задницу когда ты был

еще мальчишкой, что толку-то.

– Я ЗДЕСЬ ГЛАВНЫЙ, МАТЬ ВАШУ! Я САМ СКАЖУ, КОГДА С НЕЕ ХВАТИТ! – кричу я… зачем я в это вписываюсь… все это полная хуйня… – Сэнди… пристрели Лексо… он, сука, насильник гребаный. Он, бля, воще без тормозов…

Я вижу отражение в зеркале, на меня смотрит аист Марабу. Он напал на фламинго… вгрызается в него, рвет на куски, но фламинго все еще жив, я вижу его грустные глаза…

Она открывает мне глаза, я вижу ее; она держит веки и аккуратно, по очереди отрезает их хирургическими ножницами; я чувствую холод стали и слышу резкий звук рвущейся ткани…

…Я чувствую, как она кромсает мои гениталии, врезается в грудь, копается, пытаясь найти меня, но она никогда не отыщет меня… и вот я набираю высоту, пытаюсь выбраться, перелететь через просторы Африки, но ударяюсь о больничный потолок и, взглянув вниз, вижу, как Кирсти режет на части Роя Стрэнга… режет зазубренным ножом… случайно не в лавке Бостон купила, Кирсти…

Я сделаю так, что ты почувствуешь, Рой! Говорят, мужчина почти ничего не чувствует, когда ему отрезают конец…

НЕТ

НЕТ

И вдруг я снова внизу, и я чувствую боль, и не могу из-за нее пошевелиться.

– А теперь попробуй его на вкус, когда-то его пришлось отведать и мне…

НЕТ

Это же мой хуй… грязная сучка отрезала мне перец и теперь… что за хуйня, у Серебряного Серфера вообще не было перца, и он, похоже, как-то обходился, парил себе по воздуху на своей доске… я больше ничего не прошу…

– Это мы засунем тебе в рот, Рой, открой пошире, давай-ка…

НЕТ

НЕТ

НЕТ

– Ты что-то сказал, или мне послышалось… Рой, я не слышу… что ты там говоришь, Рой, что ты хочешь мне сказать… я ведь знаю, ты хочешь этого, ты об этом и просишь… только не говори с набитым ртом… тебе нужно учиться, Рой, тебя еще многому нужно научить…

НЕТ

ПОЖАЛУЙСТА

НЕТ

КОГДА ОНА ГОВОРИТ НЕТ, ЭТО ЗНАЧИТ НЕТ.

ТЕРПИМОСТЬ НОЛЬ

Она смотрит в мои глаза, в мои лишенные век глаза. И теперь мы видим друг друга. Она прекрасна. Слава Богу. Слава Богу, ей вернули, вернули то, что мы у нее отняли. Я пытаюсь улыбнуться. Во рту у меня отрезанный член, а я пытаюсь улыбнуться. Я не могу дышать, она не проявляет жалости.

Я ее понимаю.

Я понимаю ее страдания, ее боль, понимаю, что это должно было найти выход. Боль – она ходит по кругу. И только исключительно сильный человек может сказать: нет, хватит. Слабые люди держат все в себе и, не причиняя никому зла, терпят, пока боль не разорвет их на части.

Исключительно сильный человек – это не про меня.

И не про Кирсти.

Мы обыкновенные люди, это-то и дерьмово.

Мы оба все понимаем.

За моей спиной встает солнце, и тень моя, вытягиваясь, убегает от него вперед. У меня тонкие, длинные ноги, густой покров, крупный клюв… ушей почти не видно, в плане ушей у меня особо больших-то никогда и не было, зато был нос всегда, в школе меня прозвали капитан Клюв… уши тут ни при чем, память у меня уже не та, да и слух тоже, зато мысли прояснились… у меня походка чучела из юморески, я покачиваюсь, как старичок, наложивший в штаны. Как я устал… я расправляю свои большие черные крылья…

Она уходит… не уходи, Кирсти, останься подольше, досмотри до конца… но нет, нет, нет, я слышу, как она поспешно покидает палату. Потом я слышу другой голос – истерические вопли сестры Патриции Дивайн. Она смотрит, как я курю влажную, гибкую сигару своего собственного пениса, с ужасом уставившись в мои глаза, которые уже не закроются. Я слабею, но я здесь, на поверхности; мои глаза могут двигаться, и я вижу свой конец, свисающий изо рта, и ножницы, торчащие из шеи… Патриция бежит за помощью, но поздно, потому что передо мной уже стоит Джеймисон, он наводит на меня дуло, и я слышу выстрел, и теперь всё как одна большая