— Покажи, как включаешь дальний свет, — сказал Краймонд.

Джин включила.

— Теперь ближний, переключи снова на дальний, и так несколько раз.

Джин сделала, как он просил. Она сидела в своей машине, дверца открыта, и Краймонд стоял рядом в темноте. Его машина с включенными фарами стояла прямо напротив ее «ровера». Было три часа ночи, и они находились на Римской дороге.

Дождь прошел, вновь стало холодно и тихо, выкатилась луна, светили звезды. Джин била сильная дрожь.

— Водишь хорошо? — спросил Краймонд.

— Да, конечно.

Они были на гребне холма, откуда днем было далеко видно волнистую дорогу. С того места, где они стояли, полотно ныряло вниз, потом поднималось, потом отлого спускаюсь, а дальше следовал ровный подъем на следующий гребень милях в двух от них.

— Когда доеду туда, посигналю тебе: три продолжительных переключения на дальний свет, и ты ответишь таким же образом. Если будет какая-то помеха, хотя вряд ли, мы не встретили ни одной машины с тех пор, как свернули с шоссе, но если все-таки кто-то появится, я быстро мигну несколько раз и это будет означать, что ты должна переждать. И конечно, ответь мне тем же. Потом после первых сигналов, означающих, что я на месте и ты увидела меня, делаем паузу и снова сигналим, одновременно, трижды продолжительно включаем дальний свет. Ну, ты помнишь все это, сколько раз репетировали.

— Конечно помню.

— После второй серии сигналов тотчас трогаемся. Едем, разумеется, с ближним светом, мы же не желаем ослепить друг друга. Все, что тебе нужно делать, это держаться левой стороны, дорога очень широкая, так что, думаю, все будет в порядке. Остальное предоставь мне. Не забудь пристегнуться, всякое может случиться, а ты должна остаться в машине. Не испорть все, ну, ты не испортишь, мы не хотим кончить дни парочкой в инвалидных колясках, тут не должно быть никаких случайностей. Помни, мы потеряем друг друга из виду, когда будешь внизу, проедешь первый подъем, потом небольшой спуск, а дальше длинный подъем. Если бы я как следует подумал, мы могли бы сделать это как-нибудь иначе, но сейчас это не имеет значения, и твоя машина мощнее моей — это будет просто, это будет легко, только, ради бога, жми на газ, мы должны столкнуться по меньшей мере при скорости в восемьдесят миль. Справишься с управлением?

— Конечно справлюсь.

— Не рискуй этим… нет, ты не станешь рисковать, ты прекрасно водишь… набирай высокую скорость, на спидометр смотреть не обязательно, можешь положиться на меня, просто набирай скорость и не снижай, и держись левой стороны. Это все, что меня заботит. А теперь я иду в свою машину. Мы решили, что уже попрощались… только это не прощание, теперь мы будем вместе, всегда.

Он быстро повернулся, и тогда Джин вышла из машины, подошла к нему и положила руку ему на плечо. Почувствовала, как он вздрогнул и отшатнулся, и, когда он отходил от нее, их руки соприкоснулись. Она неподвижно стояла, глядя, как он садится и закрывает дверцу, взревел мотор, задние фонари стали удаляться, свет фар нырнул вниз, потом высветил подъем, пропал на секунду и появился вновь на долгом подъеме к далекой вершине следующего холма. Она вернулась в машину, захлопнула дверцу и пристегнулась.

У Джин был мощный «ровер», более мощный, чем «фиат» Краймонда. Джин поймала себя на том, что думает о машинах. Она любила свой «ровер», и вот теперь она собирается разбить его, разнести вдребезги. На мгновенье вспомнила о Дункане: не будет ли тому жалко машины. Потом, откинувшись на спинку сиденья и чувствуя, как у нее слипаются веки, подумала, не спит ли она? Может, это все сон? Должно быть. Она постоянно думала об этом с тех пор, как Краймонд начал говорить о самоубийстве, и вот теперь это снится ей. Голова ее дернулась, и это было как пробуждение. Нет, то не сон, она находилась в месте, о котором они говорили, и время, какое они наметили, момент наступил, Краймонд уже уехал. Сначала ее поразило ощущение одиночества. Потом она подумала о том, что сейчас должно произойти, и ее охватил озноб и мрак ужаса. Ее затошнило, она ждала, что сейчас ее вырвет, но этого не произошло. Она машинально завела мотор. Заведя, подумала: еще не время. Она могла бы отбежать в лес и переждать, пока не пройдет приступ тошноты, на нее могло бы найти временное помешательство и она побрела бы среди деревьев и где-то посидела. Почему это и дальше должно ее касаться? Разве мы это уже не совершили самими разговорами об этом? Почему она должна делать что-то еще, разве это уже не совершилось? То она не замечала холода. Теперь же подняла стекло и подумала: в машине теплее. Она была в полупальто. Сумочка лежала на сиденье рядом. Зачем она взяла ее с собой? Чувство сильной тошноты появилось как ощущение времени. Сгустившаяся масса всех недавних мыслей и чувств взрывалась в голове. Она сейчас была не в ладах с логикой, верным могло быть и противоположное.

Все последние дни она старалась понять возлюбленного, старалась, как старалась всегда, выяснить, чего он хочет, и быть такой, какой он хочет, чтобы она была. Она верила какое-то время, больше того, может, и сейчас верит, что это проверка на бесстрашие. Краймонд увлекался подобными вещами, вновь это русская рулетка, якобы заряженный револьвер на самом деле не заряжен. Он хотел, как сам сказал, удостовериться в ее бесстрашии. Она ответила: в моей любви? Да, в твоей любви, это то же самое. И вот это повторяется, он, как в наркотике, нуждается в регулярных подтверждениях того, что она полностью в его власти; и она в его власти, приехала на Римскую дорогу, чтобы участвовать в этом кошмарном фарсе, в этом мучительном спектакле, потому что не могла противоречить ему, должна была повиноваться. Не подвести… ни тогда… ни сейчас. Если подведет, он бросит ее. Но… если пройдет испытание, то умрет? Он, подумала она, спасет их в последний момент, это похоже на него. Она будет держаться левой стороны, а он просто проедет мимо или будет ехать прямо на нее, а потом свернет в сторону. Он сказал: «остальное предоставь мне». Что ж, это все, что она может сделать, в этом теперь ее жизнь. Потом они снова встретятся и обнимутся, будут плакать и танцевать. Так это будет; и их любовь станет еще крепче, сильней в тысячу раз, божественной. Это испытание смертью, после которого человек становится бессмертным. Ну а если это будет смерть, если он жаждет реальной смерти, и мы соединимся в смерти и станем легендой? Если он выбирает это как финальный апофеоз их любви, тогда это и ее выбор; она слабо вскрикнула, как птица, и ее тело напряглось в порыве экстатического страха такой силы, что как будто засветилось. Она отдала ему свою жизнь, если он забирает ее, хорошо, и если пощадит, хорошо. Это кульминация, к которой стремилась ее жизнь, момент, который стоит всего остального, искупает прошедшее. Она не может иначе и должна быть спокойной. И все же в голове билась мысль: невозможно, чтобы мы не встретились снова, невозможно, чтобы мы снова не были вместе и не говорили об этом. Если боги намерены вознаградить нас, мы должны быть живы, чтобы им было кого вознаграждать… если только эти последние мгновения жизни не есть наша награда.

Она дрожала от возбуждения и ужаса. Голова была огромной, электрические искры пронизывали ее уколами сильной боли. Все это время она сидела совершенно неподвижно — мотор продолжал работать — и смотрела на дорогу впереди, которая, казалось, дрожала и вздувалась и вскипала атомами тьмы. Исподволь она видела луну, даже звезды, заиндевелый, освещенный луной гудрон дороги сразу за капотом, огни машины Краймонда, бледный свет фар и задние фонари, пропавшие на короткое время и вновь появившиеся на далеком подъеме, медленно движущиеся вверх по волнам тьмы. Свет стал слабым, потом как будто пропал, красные фонари исчезли, похоже на интервал, бездну, в которую можно провалиться; потом из тьмы медленно выплыл свет фар, сначала бледный, потом яркий, так повторилось трижды. Она открыла рог, судорожно хватая воздух, рука легла на переключатель, она трижды посигналила в ответ. Далекие фары повторили сигнал, и она почти одновременно ответила. Далекие фары переключились на ближний свет, и она сделала то же самое. Она включила передачу и выжала сцепление. Машина покатилась вниз по спуску, и через несколько секунд фары на противоположном холме исчезли из виду. Нажимая на газ, Джин испытала неожиданный всплеск энергии, нечто мощное, то ли страх, то ли веселую радость, то ли, в глубинах тела, длительное сексуальное возбуждение. Она сильней нажала на педаль. Быстрей, еще быстрей. В то же время мелькнула мысль: а потом мы проедем на машине через всю Францию. Она будет за рулем, он, по сути, не любит водить. Она так часто представляла себе подобную поездку с Краймондом после того, как он закончит книгу. Когда книга будет закончена, они будут ездить повсюду, как когда-то в Ирландии, и будут совершенно счастливы. Но вот книга закончена, и разве они уже не совершенно счастливы, разве то, что она сейчас делает, повинуясь воле Краймонда, не есть совершеннейшее счастье?

Когда она достигла нижней точки спуска, впереди снова показался свет фар машины Краймонда, на сей раз намного ближе. Дорога спустилась еще немного, и начался пологий затяжной подъем. Джин не отрываясь смотрела на два бледно горящих глаза впереди, глаза, которые, казалось, так быстро становились больше и ярче. «Ровер» несся красиво, легко, словно птица. Джин бросила взгляд на спидометр, но по непонятной причине не увидела его. Бледные разгорающиеся глаза впереди, казалось, затмили все в мире. В мире. Быстро ли это произойдет? Чем быстрее, тем лучше. Очень странно, что за всеми теми долгими кошмарными, волнующими и какими-то ненастоящими разговорами о том, что должно произойти на Римской дороге, Джин ни разу не попыталась представить какие-то детали предстоящего. Было столько метафоры, столько мифа, столько чисто плотского восторга, как в долгом оргазме, в том невероятном времени, таком коротком, таком насыщенном и наполненном их совместной жизнью, что потом она поняла, что Краймонд действительно подразумевал это, что они действительно придут к этому. То время вставало в памяти как залитое солнцем поле битвы, как рыцарский поединок — с развевающимися вымпелами и обнаженными копьями, еще не обагренными кровью. Из этих схваток Джин могла уходить в бесконечно неуверенные предположения о реальных намерениях Краймонда. Воображение периодически рисовало ей неопределенные картины: две машины превращаются в одну, на дороге не остается ничего, только сплющенная металлическая банка. А внутри? Она будет там, с Краймондом, внутри, соединившись с ним в вечном мраке. И кровь, смешавшаяся кровь, смешавшаяся плоть, но они исчезнут, соединившись навечно под удар грома. Она задыхалась и стонала, еще не вопила, хотя уже могла слышать свой грядущий вопль.

На какой он полосе, левой, правой? Пока трудно понять. Он сказал ей оставаться на левой, а остальное предоставить ему. В его воле ее покой. Только сейчас она одна. Но она не должна думать об этом. Быстрей, быстрей, ближе, ближе. Она снова скосила глаза, на сей раз на обочину. Вдоль дороги шла длинная низкая каменная стена, сухая каменная стена, золотисто-желтый рисунок камней которой гипнотически и очень быстро разматывался в свете фар «ровера». Стена. Обочина справа тонула в темноте. Потом ей представились инвалидные коляски. Краймонд только упомянул о них, но Джин уже нарисовала себе картину, словно годами думала об этом, как она и Краймонд медленно передвигаются в них по большой комнате, мимо друг друга, как бестолковые насекомые, с усилием крутя руками колеса. Старость, это образ старости? Они не хотят становиться стариками и не хотят становиться калеками, ей нельзя ошибиться. Машина Краймонда, теперь, может, всего в миле, а то и меньше от нее, ехала явно по правой полосе, правой для него, левой для нее, они столкнутся лоб в лоб, лицом к лицу. Нога давила на педаль газа, в ушах стоял рев — звук двигателя, на который она не обращала внимания, рулевое колесо, казалось, прилипло к рукам, неподвижное. Она в жизни не гнала с такой скоростью и тем не менее прекрасно справлялась с управлением. Если она отклонится от прямой в последний момент, он ударит в бок, и тогда это будет несчастный случай. Каменная стена еще продолжалась. Бледные блестящие глаза впереди, которые на время, казалось, увеличились, будучи неподвижными, теперь стали ощутимо ближе, мчались навстречу, ближе, ближе, быстро, очень быстро. Джин начала молиться, Краймонд, о Краймонд. Как может она убить любимого? Если бы только она могла умереть, а он стать богом! Он сказал: держись левой стороны, а остальное предоставь мне. Яркие глаза были уже рядом, гипнотические, сияющие ослепительно, заполняющие все видимое пространство, прямо перед ней, мчащиеся, рвущиеся к ней. Он не собирается отклоняться, пронеслась мысль, это не проверка, это по-настоящему, это смерть. Джин завопила, ее вопль сливался с ревом мотора. Теперь она видела не только глаза, но и машину, освещенную ее фарами, черную машину с фигурой в ней, ближе, ближе. Сплющенная банка, банка, банка. О любовь моя!

Каменная стена внезапно исчезла, и взгляд Джин, все еще устремленный вперед, на то, что должно было произойти, уперся в ворота из пяти перекладин. Она вывернула руль. Проскочила мимо ворот, но машина пробила густую живую изгородь и, перевернувшись на бок, теперь лежала на траве. Фары погасли. Вдалеке раздался визг тормозов, потом тишина, поразительная тишина. Тьма и тишина.

Джин попробовала дышать. Дышит. Подумала о теле и пошевелилась. Машина лежала на левом боку. Ремень продолжал держать ее. В кромешной тьме она не могла понять, что вокруг нее. Нашарила замок ремня. Он, кажется, щелкнул, и она ударилась о пассажирское сиденье, которое отлетело вперед. Она подняла колени и сделала передышку, держась одной рукой за руль. Голова болела, и правая нога тоже, наверное, когда машина прорывалась сквозь изгородь, она продолжала давить на газ. Все тело как избитое. Она сосредоточилась на дыхании.

Появился огонек, блуждающий огонек. Дверца над ней, за рулем, заскрипела. Кто-то пытался открыть ее. Наконец дверца открылась. Все-таки похоже на сплющенную банку, подумала она, и кто-то вскрыл крышку. Луч фонаря проник в машину, осветив ее колени, сорвавшееся с места сиденье, разбитое лобовое стекло, что-то вроде снега повсюду: осколки стекла, поняла она. Глядя на свои колени, она обратила внимание на чулки, коричневые чулки, которые выбрала, выбрала, когда поднялась в полночь. Перед этим Краймонд велел ей поспать, и она действительно заснула, хотя это казалось невозможным. Сейчас она вспомнила, что забыла спросить Краймонда, спал ли он сам. Она издала горловой звук, пробуя, может ли говорить, и произнесла не своим голосом:

— Я в порядке… кажется.

— Выбирайся наружу, — произнес другой голос.

Сможет ли она? Тело было таким слабым, таким избитым и как-то перекручено, как обмякшая дохлая змея. Зацепившись одной ногой за приборную доску и ухватившись за руль, она выгнулась вверх. Еще немного, теперь опираясь на руль, а другую ногу положив на бок открытой дверцы. Но ее руки были так бессильны, и она не могла подняться выше. Голова, ее голова, которая так болела и была как чужая, ею надо попасть в проем дверцы и не думать о боли в ноге. Протиснуться мимо рулевого колеса будет трудно. В какой-то момент она почувствовала, что стоит на коленях, затем, найдя опору для ног, наверное, это было пассажирское сиденье, сумела протянуть левую ногу и продвинуться вверх, сдвинув водительское сиденье, которое неожиданно пропустило ее, подавшись назад. Ее голова, а следом руки появились в помятом проеме распахнутой дверцы, который теперь ей освещал свет фонаря. Руки на секунду приняли на себя вес тела, пока левая нога не нашла другую шаткую опору, наверное, руль, и она села на краю проема и очень медленно, помогая себе руками, просунула сначала одну, потом другую ногу наружу.

Краймонд, не помогая ей, стоял чуть в стороне, светя на нее фонарем. Спросил:

— Идти можешь?

Джин едва не упала на землю, оперлась о машину, руки судорожно шарили по искореженному красному металлу, такому яркому в свете фонаря. Она должна идти, твердила она себе. Правая нога болела, но опереться можно. Головная боль, пропавшая было, пока она выкарабкивалась из машины, вновь вернулась. Она ответила:

— Да.

— Тогда шагай.

Луч фонаря метнулся в сторону дороги, и фигура Краймонда стала удаляться.

Джин, медленно возвращавшаяся к жизни, закричала:

— Подожди, подожди меня, пожалуйста, помоги мне!

Потом заковыляла за ним. Теперь она видела в луче фонаря коричневую колючую безлистную изгородь, дыру в ней, дальше асфальт дороги и, после шага или двух, огни машины Краймонда, освещающие ворота и конец каменной стены. Он развернул машину, чтобы вернуться назад.

Краймонд прыгнул в дыру и стоял на дороге.

— Я уезжаю, — сказал он. — Ты можешь делать что угодно. Больше мы не увидимся.

— Нет, нет… — пронзительно закричала Джин, — не бросай меня, Краймонд… возьми с собой, прости меня… не смогла я убить тебя, я люблю тебя, умерла бы за тебя, но убить не смогла… о, возьми меня с собой, возьми домой, ты не можешь уехать без меня…

— Я не шучу. Ты для меня теперь ничто. Убирайся, иди к черту, все кончено.

— Ты не хотел нам смерти, не мог этого хотеть. Знаю, не мог, это была только проверка, я сделала то, что, как считала, ты хотел!

Краймонд направился к машине, освещаемый ее фарами.

Джин дошла до изгороди, но не сумела пролезть в дыру. Доковыляла до ворот, но не сумела открыть их.

Краймонд распахнул дверцу машины.

— Подожди меня, о мой дорогой, подожди, подожди, не бросай меня здесь!

— Ты меня бросила. Мне ты больше не нужна. Не тащись за мной, не вынуждай ударить тебя. Все кончено, кончено. Можешь ты понять, что я не шучу?

— Краймонд, я люблю тебя, ты любишь меня, мы говорили, что наша любовь вечна!

— Была бы вечной. Теперь это невозможно. Разве я не страдаю тоже? Ты отняла у меня то единственное, чего я жаждал и что только ты могла мне дать. Ты сплоховала, и наш договор больше не действует.

— Я поеду с тобой, я приду к тебе завтра, у меня в мире нет ничего, только ты!

— Больше не приближайся ко мне, ни сейчас, ни завтра, никогда. Ты теперь для меня ничто, пустое место. Убирайся, получай свою свободу, попытай счастья. Мы уже попрощались, разве не помнишь? Между нами все кончилось, ты выбрала свой способ, как покончить с этим. Мы могли бы убить друг друга, но ты сумела только убить нашу любовь. Вот что умерло. Теперь уходи от меня, отправляйся куда хочешь, лишь никогда больше не приближайся ко мне. Мы чужие навсегда, не хочу тебя никогда больше видеть.

Краймонд сел в машину и завел двигатель.

Крича: «Нет! Нет!», Джин боролась с воротами.

Машина рванулась задним ходом на подъем, потом затормозила и стала разворачиваться. Джин, завывая, возилась с кольцом и цепью.

Машина помчалась, набирая скорость, и скрылась в низине. Потом задние огни показались на вершине холма и скоро скрылись. Вновь вернулись темнота и тишина, вновь появились луна и звезды.

Джин наконец открыла ворота и вышла на дорогу. Постояла какое-то время, широко раскрыв рог и откинув назад голову, вопя и крича, раздирая одежды, вырывая волосы и рыча, как дикий зверь. Потом зашагала по дороге. Надо добраться до Лондона, машина подберет ее, Краймонд вернется за ней. Она вновь почувствовала боль во всем теле и сильный холод. Идти было трудно и с каждым шагом все трудней. Теперь она плакала, повесив голову и готовая в любой момент упасть на колени. Остановилась, не прекращая рыдать, и оглянулась вокруг. Местность была погружена во тьму. Нет, тьма была не полная, в стороне светился огонек, окно в доме невдалеке от дороги. К дому вела тропинка. Она заковыляла по ней. Только оказавшись совсем близко от дома, она поняла, что это Боярс.

Роуз Кертленд спала. Ей снилось, что она и Синклер в Ватикане играют в бридж с Папой Римским. Папа беспокоился, потому что четвертый игрок опаздывал. Наконец раздался звонок, и они все бросились к двери, только дверь прикрывал тяжелый гобелен, и они, задыхаясь, долго боролись с ним, а потом проползли снизу. Они оказались в длинном совершенно белом зале, в дальнем конце которого в белой мантии и белом, похожем на судейский, парике восседал на троне Дженкин Райдерхуд. Она и Синклер медленно и торжественно направились к нему, и Роуз тряслась от страха.

Звонок не смолкал. Роуз проснулась и поняла, что это надрывается телефон. Она вспомнила свой сон и страх во сне и почувствовала новый страх от этого звонка. Зажгла лампу. Было около шести утра. Она выбралась из постели и побежала к телефону в темном коридоре, ощупью нашла трубку.

— Алло!

— Мисс Роуз… это Аннушка… здесь миссис Кэмбес.

— Что?

— Простите, что беспокою вас. Здесь миссис Кэмбес, и она хочет поговорить с вами.

— Что случилось?

Мгновенье спустя она услышала, как Джин говорит, скорее пытается говорить сквозь слезы.

— Джин, дорогая моя, дорогая Джин, что случилось… о, не убивайся так… что случилось, сердце мое… что произошло?

Наконец Джин проговорила:

— Я хочу, чтобы ты сходила… посмотрела, что с Краймондом… все ли с ним в порядке…

— Конечно схожу. Но ты… сама-то ты в порядке? Дорогая, дорогая Джин, не плачь так, я этого не вынесу.

Джин сказала, стараясь владеть голосом:

— Я в порядке… Аннушка была так добра… и доктор…

— Доктор?

— Я в полном порядке… но боюсь… что Краймонд мог покончить с собой…

— Ты бросила его, — сказала Роуз.

— Нет, он бросил меня. Но он мог покончить с собой. Мог застрелиться. Не могла бы ты сходить…

— Да, конечно схожу, прямо сейчас. Уверена, что он не убил себя, он не из тех… но я пойду, а потом перезвоню тебе. Но, Джин, ты ранена, доктор…

— Ушибла ногу, пустяки.

— Оставайся там, не уходи, Аннушка позаботится о тебе, а когда я увижу Краймонда, поеду прямиком к вам. Просто побудь там и отдохни. Я приеду, как только смогу.

— Да… если ты не против… я, пожалуй, побуду здесь… ближайшее время…

— Можешь передать труб…

Аннушка уже была у телефона. Она говорила медленно и спокойно, как обычно. Миссис Кэмбес попала в автомобильную аварию. Да, совсем близко, она ехала в Боярс. Она не ранена, только вывихнула лодыжку и получила легкое сотрясение. Она увидела свет, который Аннушка всегда оставляла, когда была в Боярсе одна, и прошла пешком всю дорогу со своей больной лодыжкой. Да, доктор Толкотт был здесь, пришел сразу, как его позвали. Да, он вынес заключение, и ей требуется только отдых, он туго перевязал лодыжку и дал ей несколько таблеток. Сказал, что вернется. Она лежит на диване в гостиной, потому что не может подняться наверх. Они не позвонили Роуз тут же, потому что…

— Только не отпускай ее, — сказала Роуз, — сделай для этого все возможное, я перезвоню и очень скоро приеду.

В бешеной спешке она включила везде свет, оделась кое-как, никак не могла найти сумочку и ключи от машины. Наконец все нашла, даже перчатки, надела самое теплое пальто, шерстяную шапочку и шарф. Оставив свет гореть, она сбежала вниз и выскочила на пустую, освещенную фонарями улицу. Было шесть часов. Ни малейшего признака рассвета.

В машине она дала волю страху. Происходили ужасные вещи, и еще произойдут. Она еще не позволяла себе радоваться, что Джин ушла от Краймонда. Все это, что бы это ни было, могло быть частью одной громадной трагедии. А что, если она приедет и найдет Краймонда лежащим в луже крови с простреленной головой? Она солгала Джин, конечно, она считала, что Краймонд способен покончить с собой… больше того, если они действительно разошлись, это очень даже возможно. Он закончил с книгой, лишился и Джин. Кроме этого, у него, наверное, ничего не было, возможно, завтра они снова будут вместе. Ох, только пусть он будет жив, молилась Роуз. Ей уже почти хотелось, чтобы Джин вернулась к нему завтра, все остальное ужасно опасно. Джин сойдет с ума, Дункан сойдет с ума, люди умрут, наступит кошмарный хаос, конец всякого порядка, конец света.

Встречных машин почти не было, фонари освещали пустые, безлюдные тротуары. Переезжая Темзу, она заметила, как дрожат огни фонарей в прибывающей воде. Время прилива. Только бы не заблудиться. В темноте все выглядело таким незнакомым, таким ужасным. Она не могла припомнить дорогу и искала глазами какие-то ориентиры. От досады и страха начала подвывать.

Наконец она оказалась на месте, въехала прямо на тротуар у дома Краймонда. Дверь стояла нараспашку, в прихожей горел свет. Выйдя из машины, Роуз почувствовав слабость в ногах от страха. Холодный воздух обжигал лицо. Она вновь надела шарф, который сняла в машине. Сняла перчатки и голой рукой взялась за железные перила крыльца, рука прилипала к заиндевелому, страшно холодному металлу. Спотыкаясь, она поднялась в прихожую.

В комнатах было темно, она поочередно обходила их, включая в каждой свет. Никого. Она побежала к лестнице, ведущей в полуподвал. Ступеньки были освещены, внизу виднелся свет в открытой двери. Она сбежала вниз, держась за перила, и ворвалась в просторное помещение полуподвала.

Краймонд стоял в дальнем конце. Горел верхний свет и лампа на письменном столе. Он стоял так неподвижно, что Роуз, держащейся за притолоку двери, вдруг показалось, что он действительно мертв, но не упал, а стоит. Он явно не заметил ее, хотя она довольно шумно сбежала по ступенькам. Потом он чуть повернул голову, глядя на нее с видимым удивлением, рука его взлетела к горлу. Роуз подумала, что он принял ее за Джин. Сняла шапочку и шарф, расстегнула пальто.

— Роуз!

Неприятно поразило, как прозвучало ее имя. Она спустилась в комнату. Очень хотелось сесть. Стул возле письменного стола был покрыт шалью. Она смахнула ее на пол и уселась. Краймонд обошел стол с другой стороны и смотрел на нее.

— Так с тобой все в порядке…

— Видела Джин?

— Разговаривала с ней. Она подумала, что ты мог застрелиться.

— Как видишь, не застрелился.

— И не собираешься?

— В обозримом будущем, нет. А может, вообще никогда.

— Вы правда… правда, разошлись? — спросила Роуз. В комнате было очень холодно, вылетало облачко пара, когда она говорила.

— Да.

— Теперь бросишь ее одну, да, и никогда не вернешься к ней?

Краймонд ничего не ответил. Просто смотрел на Роуз. Он был в черном пиджаке и черном пуловере, из-под которого виднелся воротничок белой рубашки, и со своим бледным лицом и тонкими губами походил на священника, сурового, осуждающего, грозного.

Роуз встала, вернула шаль на место. Она чувствовала: нужно сделать что-то очень важное, что можно сделать только сейчас, в эту минуту, то ли вырвать из Краймонда какие-то слова, обещание, то ли самой сказать что-то.

— Я очень надеюсь, — проговорила она, — и хочу, чтобы у Джин все было хорошо. Ты должен оставить ее в покое, больше не мучить. Теперь, когда вы разошлись, не смей больше никогда подходить к ней, пусть это будет окончательный разрыв.

Краймонд продолжал смотреть на нее, не говоря ни слова.

Роуз повернулась и поднялась обратно по лестнице. Надела шарф, шапочку, застегнула пальто и вышла на жгучий холод улицы и серый рассвет. Она остановилась у телефонной будки близ моста Воксхолл и позвонила Аннушке, попросив передать Джин, что Краймонд в полном порядке. Затем поехала в Боярс. Ехала и плакала.

— Но как ты здесь оказалась, на этой дороге, ты что, ехала в Боярс?

— Да, я тебе говорила…

— Тогда почему не поехала через деревню?

— Заблудилась!

— Почему ты подумала, что я здесь, обычно я живу в Лондоне?

— Подумала, что можешь быть тут, хотелось вырваться из Лондона, мчаться на скорости, немедленно, куда-нибудь, куда угодно, летела как угорелая, слишком быстро, а потом врезалась в живую изгородь…

— Ты сказала, что лиса выскочила на дорогу и ты крутанула руль.

— Да, да, лиса…

— Ты поругалась с Краймондом…

— Это не был скандал! Мы окончательно охладели друг к другу. И решили расстаться.

— Ты говорила, он бросил тебя.

— Мы оба бросили друг друга. Все кончено. Таково было наше обоюдное решение.

— Тем не менее ты боялась, что он покончит с собой.

— Я была в шоке, прости, что потревожила тебя. Конечно, он не покончит с собой. Рыба бесчувственная.

— Ты не говорила ему, что едешь сюда?

— Разумеется, нет.

— У него есть другая?

— Нет!

— Тогда почему… Ох, Джин, прости, что мучаю тебя расспросами, я так рада, что ты здесь и рассталась с этим человеком! Но это так странно, слишком хорошо, чтобы быть правдой! Он причинил столько горя, когда увел тебя, я уж вообразила, что он будет держать тебя вечно! Ты уверена, что это обоюдное желание, а не то, чтобы только ты захотела сбежать?

— Это то, во что тебе хочется верить! — ответила Джин.

— Мне хочется верить в одно, что ты больше никогда не увидишь его!

День был в разгаре. Джин, усыпленная доктором Толкоттом, проспала до полудня. Она лежала в огромной старой резной дубовой кровати в спальне Роуз, которую обычно занимали Джин и Дункан, когда гостили в Боярсе. Приходила полиция. Роуз полагала, что будет благоразумно позвонить знакомым местным полицейским. Машину Джин уже обнаружили. Они поговорили с Джин, когда та проснулась. Принесли ее сумочку. Ничего загадочного в происшествии не было. Подруга мисс Кертленд свернула, чтобы не наехать на лису. Прочитали ей лекцию, чтобы в другой раз не спасала лис. Пришел доктор Толкотт. Советовал пойти в больницу, провериться, но Джин сказала, что собирается вернуться в Лондон и там обратится к личному врачу. Доктор Толкотт был преисполнен любопытства, он изучал человеческую природу, готовясь стать психиатром. Роуз с трудом помешала ему продолжить допрос пациентки. Пила ли она? Принимала ли наркотик? Нет, даже транквилизаторы? Не была ли под воздействием стресса? Не желает ли что-то рассказать преисполненному к ней сочувствием врачу? Роуз перевела его внимание на лодыжку и спросила о сотрясении, к счастью, таком легком. Конфиденциально доктор Толкотт сообщил Роуз, что, как он думает, психическое состояние миссис Кэмбес глубоко расстроено. Живет ли она с мужем? Поинтересовался их сексуальными отношениями. Роуз не пресекала его расспросы. Он осмелился усомниться в правдивости рассказа Джин о причине аварии. Роуз тоже в этом сомневалась. Например, лиса появилась после того, как Джин дважды рассказала о случившемся, не упомянув ни о какой лисе, да и могла ли она «заблудиться» ясной ночью на дороге, по которой ездила сотни раз?

Джин сидела в просторной кровати в одной из самых прелестных ночных рубашек Роуз. Она выглядела изменившейся, отчужденной, испуганной, как большая демоническая птица с огромными глазами и яростным клювом. Прозрачные кисти нервных рук походили на когти. Она даже казалась еще больше похудевшей с тех пор, как Роуз видела ее в последний раз, пожелтевшая, цвета слоновой кости кожа обтягивала ее лицо. Она сидела прямо, поддерживаемая грудой подушек, избегала смотреть на Роуз, ее напряженный взгляд беспрестанно бегал по комнате, а из приоткрытых губ вырывалось частое и тяжелое дыхание.

День клонился к вечеру, солнце погрузилось в пузырящуюся массу розовых облаков, в спальне горел свет, шторы еще не были задернуты. В камине потрескивал огонь. Спальня своей тягучей тишиной и покоем уже напоминала Роуз комнату, где лежит больной, словно ужасные бури в жизни Джин, прошлые, будущие, сейчас улеглись. Если б только можно было оставить ее здесь, думала Роуз.

— Задернуть шторы?

— Да, пожалуйста.

Она задернула шторы, старые коричневые бархатные шторы, кант на которых немножко рвался каждый раз, как их задергивали или раздергивали. Глядя в багряные сумерки, она видела светящиеся окна крайних домов деревни между покатыми полями, а совсем близко Маусбрука, который бежал, держа в пасти что-то похожее на птицу.

— Дорогая, не хочешь поесть чего-нибудь? Может, супу, хочешь чего-нибудь?

— Нет, пока не хочу, не уходи.

— Или виски, бренди?

— Нет, нет. Неприятно смотреть на эту картину, мельтешит.

— Я сниму ее.

Роуз сняла с каминной доски пару фарфоровых кошек, которые стояли там наверняка пятьдесят, а может, и больше лет, влезла на стул, чувствуя жар камина на ногах, осторожно сняла с крюка красно-оранжево-черную абстрактную картину и спустилась с ней на пол. Поставила ее лицом к стене, убрала стул и вернула на место кошек. Теперь над камином красовался светлый квадрат.

— Узор тоже мельтешит перед глазами.

— На обоях? Хочешь другую комнату? Можешь выбирать любую.

— Нет. Не уходи.

— Я не ухожу, дорогая, никогда не уйду! — Роуз присела на кровать и коснулась, но не взяла, тонкой просвечивающей руки, напоминающей птичью лапку. — Я хочу, чтобы ты осталась здесь на долгое время. Позабочусь о тебе. Можешь отдыхать.

— Только ты.

— Да, только я. Никто тебя не побеспокоит.

— Я скоро умру. Мне кажется, что я уже мертвая.

— Нет, нет, ты очень, очень устала, ты попала в кораблекрушение, но теперь ты на берегу, в безопасности, тебе тепло, ничто тебе не угрожает, за тобой ухаживают, что тебе нужно, так это отдохнуть, отоспаться, набраться сил и начать новую жизнь.

— Прекрасные слова, но ко мне они не имеют никакого отношения. Ох, Роуз… тебе не понять… что со мной стало…

— Ты ведь останешься здесь?

— А куда мне деваться? Если есть подходящее место, можешь замуровать меня там. С радостью слышала бы, как стучат укладываемые кирпичи и исчезает свет.

— Джин!

Это произошло позже. Джин поела немного супу с хлебом. Подремала, может, даже поспала. Она попросила Роуз оставить ее ненадолго, и Роуз, измученная и жаждавшая немного отдохнуть, сидела у огня в гостиной с мурлычущим Маусбруком на коленях. Она сама была в шоковом состоянии и смешанные чувства одолевали ее. Преобладала невероятная радость. Она чувствовала, что будет совершенно счастлива жить в Боярсе несколько месяцев, просто заботясь о Джин, даже представляла, как они будут проводить дни вместе, гуляя, читая и болтая. Это будет идеальным повторением прежних времен. Однако должен будет настать момент (как скоро?), когда она должна будет спросить Джин, не желает ли та пообщаться с Дунканом. Должен встать вопрос о том, чтобы, по крайней мере, рассказать все Дункану, пока он не узнает от других, что Джин ушла от Краймонда и исчезла. Роуз хотелось самой сообщить ему новость о бегстве Джин, конечно, она сказала бы о решении сбежать. Джин свободна и готова вернуться: можно ли сообщить ему это? Тут картина, если поразмыслить, становилась не такой радужной. Предположим, Джин не пожелает возвращаться к Дункану? Предположим, предпочтет уехать к отцу в Америку или найти убежище в каком-нибудь неведомом месте и исчезнуть! навсегда? Роуз вновь привиделась замурованная Джин. Как она может вообразить, на что способна Джин в своем отчаянии и муках? С другой стороны, предположим, что Джин пожелает вернуться к Дункану, но Дункан не простит ее? Поможет ли тут дипломатия и кто должен сыграть роль дипломата, сама Роуз? Она испытывала столь сильное собственническое чувство по отношению к Джин, что ей не хотелось никого допускать к ней. Мысль о «дальнейших шагах» наводила на нее страх. Конечно, пока Джин не будет готова, ничего не должно произойти. В то же время Роуз не могла и дальше держать в полной тайне то, что Джин находится у нее.

Позже, когда Джин проснулась, приняла снотворное и снова заснула, Роуз позвонила Джерарду. Она решила, что необходимо и желательно разделить с кем-то выпавшие на ее долю трудности, а рассказать Джерарду, в конце концов, не означало рассказать всему свету. Было около полуночи, но она знала, что Джерард еще не лег и читает.

— Привет!

— Привет, Роуз, дорогая! Что стряслось?

— Послушай, я в Боярсе. Джин у меня.

— Что?

— Она ушла от Краймонда и сейчас здесь, у меня.

Помолчав секунду, Джерард спросил:

— Она окончательно ушла от него?

— Да.

— Кто бросил кого?

— Они разошлись по обоюдному согласию.

— Вот как! Она не побежит к нему обратно, а он не приедет за ней?

— Не думаю.

— Прекрасная новость. Но что случилось… она появилась в Лондоне и ты увезла ее в Бояре? Неплохая идея.

— Это долгая история, расскажу тебе позже. Она у меня только один день, сегодня. Пока не говори об этом никому.

— Даже Дункану?

— Нет… хотя бы день или два… Джин в таком состоянии…

— Могу представить. Она должна быть уверена, что не переменит своего решения. Но слух разойдется. Сам Краймонд может рассказать об этом. Он знает, где она?

— Нет. Будет лучше, если никто не будет знать, где она. Я о том, что она может не захотеть видеть Дункана и, если ему станет известно, она может сбежать. Мы не знаем, чего оба они хотят. Она может решить уехать в Нью-Йорк или…

— Да, понимаю. А если расскажу Дженкину, не возражаешь? Он малый с головой и…

— Дженкину можешь, но больше никому.

— Мы придумаем, что делать. Ты оставайся с Джин, мы подготовим Дункана. Слушай, дорогая, уже поздно, у тебя, наверное, был тяжелый день, подробности расскажешь позже… а сейчас ложись спать, я тоже лягу, а завтра утром поговорим. Хорошо?

— Хорошо… тогда спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Роуз, и не волнуйся, мы придумаем, как лучше поступить.

Роуз положила трубку. Она уступила инициативу. В конечном счете она не будет первой, как ей очень хотелось, кто сообщит новость Дункану! Что ж, это было неизбежно, она должна была рассказать Джерарду и предложенное им распределение обязанностей было разумным и справедливым. Ну а если… если за время этой интерлюдии с Краймондом Джин успела возненавидеть Дункана или Дункан успел возненавидеть Джин?

— Приятно, что вы оба решили нагрянуть ко мне, — сказал Дункан. — Выпьете: шерри, виски, джину? Ко мне теперь редко кто заходит, эти бутылки составляют мне компанию.

— Шерри, пожалуйста, — сказал Джерард.

— А мне пока ничего, — отказался Дженкин. — Дам знать, когда захочу.

— Как желаешь. Знаете, я ухожу из своего старого доброго министерства. Ладно, ты, Джерард, будешь ждать, что я засяду писать книгу, ну там мемуары, или пособие по руководству страной, или еще что-нибудь.

— Не знаю, чего от тебя ждать, — ответил Джерард, — такая многогранная личность способна заняться чем угодно.

— Может, займусь живописью. Или ударюсь в запой — это всегда достойное времяпрепровождение. Но что это с вами? Вы мои друзья или делегация какая?

Джерард и Дженкин, сидя на диване, пока Дункан стоял у бутылок, переглянулись.

— А ну, сознавайтесь… никаких переглядываний Розенкранца с Гильденстерном.

— Да, своего рода делегация, — сказал Джерард.

— Представляем самих себя и Роуз, — добавил Дженкин.

— Так-так, в чем дело, вы заставляете меня нервничать.

— Джин ушла от Краймонда, — сказал Джерард.

Дункан протянул ему стакан шерри, который держал в руке.

Налил себе чистого виски и произнес:

— О!

— Она в Боярсе с Роуз.

Дункан отхлебнул виски и сел в кресло напротив. Его крупное угрюмое помятое лицо, косматая бычья голова были обращены к Джерарду, но веки были опущены.

— Мы, — сказал Джерард, — почувствовали, что следует прийти и сообщить тебе, просто сообщить, пока ты не услышал какие-нибудь выдумки или слухи… и хотели, чтобы ты знал, где она и что она в порядке.

— Что значит «просто сообщить»? Вы что, не собираетесь мне ничего советовать?

— Конечно нет, — успокоил его Дженкин, — мы понимаем…

— Он вышвырнул ее?

— Думаю, Джин ушла от него, — сказал Джерард, — как бы то ни было, она сама решила, а не то чтобы ее вынудили.

Они помолчали.

— Ладно, — сказал Дункан вставая, — благодарю делегацию и прошу ее удалиться.

Джерард поставил стакан. Они с Дженкином тоже поднялись. Дженкин сказал:

— Все произошло только что. Прежде чем решишь, что делать…

— Не собираюсь я ни черта делать, — отрезал Дункан. — С какой стати? Мне ваши добрые новости даже не интересны. Прощайте!

— Извини, я был бестактен, — сказал Дженкин Джерарду, когда они шагали по улице.

— Невозможно быть тактичным при таком его поведении, — успокоил его Джерард. — Мы сделали то, что должны были сделать.

— Это моя вина, не следовало мне встревать со своими советами. Всегда чувствовал, что Дункан, по правде говоря, не любит меня.

— Не говори глупости. Он, конечно, не имел в виду то, что сказал. Но я не знаю, что именно он имел в виду. Вернемся ко мне и позвоним Роуз.

Оставшись один, Дункан какое-то время сидел, понемногу прихлебывая виски. Сидел неподвижно, тяжело дыша, и отпивал виски, словно лекарство, способное облегчить дыхание. Потом вдруг резко встал и швырнул стакан в камин. Ринулся к книжным полкам и принялся вытаскивать книги и швырять их куда попало, побежал на кухню и вывалил стопку тарелок на пол. Стонал и колотил кулаком по стальной сушилке, производя неимоверный грохот. Бил по металлу, опустив голову и стеная.