Часть пятая.
Престижи

Голос брата неумолчно твердил: я здесь, не уезжай, останься, на всю жизнь, я рядом с тобой, иди же сюда.

Ворочаясь без сна с боку на бок на огромной, холодной, слишком мягкой перине, я проклинал все на свете; не задержись я в этом доме до начала снежной бури – мог бы уже преспокойно спать в собственной постели, под родительским кровом. Но стоило мне в очередной раз себя упрекнуть, как голос настойчиво повторял: останься тут, не уезжай, иди скорей сюда.

Через некоторое время мне понадобилось облегчиться. Пришлось вылезать из кровати и, набросив на плечи пиджак, шлепать через галерею на другую сторону лестничной площадки. В доме было темно, промозгло и тихо. Пока я стоял над унитазом, дрожа от холода, у меня изо рта поднимался белый пар. Спустив воду, я побрел назад, совершенно голый, если не считать пиджака, и с галереи заметил внизу слабый проблеск. На первом этаже из-за какой-то двери пробивалась полоска света.

Вернувшись в неуютную спальню, я не смог заставить себя снова лечь на эту стылую перину. На ум пришло кресло, стоявшее у камина в столовой; торопливо натянув одежду, я сгреб в охапку все, что привез с собой, и сбежал по лестнице вниз. Времени, по моим часам, было уже начало третьего.

Брат произнес: наконец-то.

Кейт все еще сидела на том же месте, у огня, и слушала музыку, которая доносилась из маленького радиоприемника на каминной полке. Казалось, мое появление ничуть ее не удивило.

– Замерз, – признался я. – Так и не смог заснуть. Но мне все равно придется выйти: хочу его разыскать.

– А там – еще холоднее. – Она кивнула в сторону окон, за которыми сгустился мрак, а потом добавила: – Если пойдете, вот это вам пригодится.

Напротив нее, на втором кресле, лежали приготовленные для меня теплые вещи: шерстяной свитер крупной вязки, толстое пальто, шарф, перчатки и резиновые сапоги. И вдобавок два больших фонаря.

Мой брат снова заговорил, и с особой настойчивостью. Пришлось его выслушать.

Я взглянул на Кейт:

– Вы заранее знали, что я на это решусь.

– Да. Я многое передумала.

– Вам известно, что со мной происходит?

– Пожалуй, известно. Вам надо найти его.

– Пойдете со мной?

Она яростно замотала головой:

– Ни за что на свете.

– Стало быть, вы догадываетесь, где он?

– Для меня это никогда не было секретом, просто я старалась не пускать эту мысль себе в голову. Я потому и откладывала знакомство с вами, что понимала: кошмар моего детства никуда не делся – он все еще здесь, в подземелье.

Снегопад прекратился, однако порывы ледяного ветра пронизывали до костей. Вдоль забора, по краям обширного сада, намело сугробы, но в середине еще можно было кое-как пройти, хотя и рискуя оступиться на заснеженных рытвинах. Пару раз я все-таки поскользнулся и едва устоял на ногах.

Кейт загодя включила систему охранного освещения, поэтому сад был залит ослепительным светом. В лучах прожекторов легче было нащупывать дорогу, но стоило только обернуться, как глаза переставали различать что бы то ни было, кроме беспощадных огней.

Брат сказал: какой холод; я жду.

Не останавливаясь, я двигался дальше. Впереди, где, по-видимому, летом заканчивался газон, рельеф повышался, а темные деревья загораживали все, что находилось за ними; однако луч фонаря выхватил из темноты сложенный из кирпича арочный свод, который описала мне Кейт. Вход был заметен снегом.

Потянув за ручку, я убедился, что склеп не заперт. Тяжелая дубовая дверь открывалась наружу, и, ухватившись покрепче, я смог отгрести сугроб ровно настолько, чтобы протиснуться в образовавшийся проем.

Кейт всучила мне оба фонаря, сказав, что света понадобится как можно больше. («Если и этого будет мало – возвращайтесь, у меня в запасе есть еще несколько штук», – наставляла она. «А почему вы не можете мне посветить?» – спросил я. Но она лишь решительно помотала головой.) Прежде чем шагнуть внутрь, я обшарил склеп лучом более мощного из двух фонарей, но не увидел ничего особенного: только щербатая кладка свода и грубо вырубленные ступени, а внизу – еще какая-то дверь.

В сознании всплыло одно слово: да.

На второй двери не оказалось ни замка, ни засова – она подалась от легкого толчка. В темноте заплясали два луча: один фонарь я держал в руке и целенаправленно водил им по стенам, а второй зажал под мышкой – он светил туда, куда я поворачивался.

Вдруг я споткнулся о какой-то твердый выступ и потерял равновесие. Зажатый под мышкой фонарь ударился о каменную стену. Опустившись на одно колено, я посветил уцелевшим фонарем на осколки разбитого.

Здесь есть освещение, подсказал мой брат.

Повторно исследовав стены при помощи единственного фонаря, я обнаружил изолированный электрический кабель, аккуратно проложенный вдоль дверного косяка. На высоте моего плеча располагался самый обыкновенный выключатель. Я им щелкнул, но поначалу ничего не изменилось.

Чуть позже стало слышно, как в недрах пещеры, где-то глубоко внизу, заработал генератор. По мере того как его двигатель набирал обороты, по всей длине подземелья зажигались огни. Это были всего лишь тусклые электрические лампочки, кое-как укрепленные на каменных сводах и закрытые проволочными щитками, но зато фонарь сделался теперь ненужным.

Пещера представляла собой естественную расщелину в скале; ее пространство было расширено за счет туннелей и гротов, прорубленных сравнительно недавно. Вдоль стен тянулись, словно полки, выступы скальной породы; кроме того, в камне были выдолблены ниши. Видимо, когда-то здесь предпринимали попытку разровнять пол: под ногами валялось огромное количество щебня, попадались даже целые каменные глыбы. Из скалы, сбоку от внутренней двери, сочилась родниковая вода; за долгие годы она оставила на стене широкий желтый след – отложение солей кальция. В том месте, где струйки стекали на пол, был устроен примитивный, но вполне исправный водосток: современные на вид трубы отводили воду в дренажное отверстие, засыпанное мелкими камешками.

Воздух, на удивление свежий, был ощутимо теплее, чем снаружи.

Держась обеими руками за стены пещеры, чтобы не потерять равновесие, я с опаской сделал пару шагов вперед. Каменные завалы и выбоины, едва освещенные тусклым светом редких лампочек, сильно затрудняли передвижение. Метров через пятьдесят главный коридор ушел круто вниз и направо, тогда как слева открылся просторный грот, который, судя по округлой арке входа, был творением человеческих рук. Здесь можно было выпрямиться в полный рост – потолок находился на высоте не менее двух метров. Электричества здесь не оказалось, и я включил свой единственный уцелевший фонарь.

Лучше бы я этого не делал. Здесь хранились старые гробы. По большей части они громоздились штабелями, а штук десять стояли вертикально, прислоненные к стенам. Все они были разнообразной величины, но преобладали небольшие, явно детские, и это производило особенно жуткое впечатление. Гробы находились в разной степени порчи. Те, что лежали горизонтально, совсем прогнили от времени: темные доски покорежились и растрескались. Крышки провалились внутрь, прямо на прах, а у верхних гробов отпали боковины.

У подножия этих зловещих пирамид громоздились какие-то бурые обломки – видимо, кости. Крышки вертикально стоящих гробов даже не были закреплены: их просто-напросто сняли и прислонили тут же, чтобы только прикрыть содержимое.

Я выскочил обратно, в главный коридор, и посмотрел в ту сторону, откуда пришел. Но незначительный изгиб туннеля теперь скрывал от меня путь к выходу. Где-то в глубине пещеры все так же урчал генератор.

Меня била дрожь. Сама собою возникла мысль: если бы не этот рокот, исходящий неизвестно откуда, если бы не фонарь – меня бы поглотила черная бездна.

Но пути назад не было. Ведь здесь находился мой брат.

Собравшись с духом, я зашагал направо, уходя все дальше от входа, все глубже вниз. На пути снова оказались ступени, все разной высоты, с уклоном вбок; над ними лампочки были подвешены ближе друг к другу. Держась одной рукой за стену, я начал спускаться вниз. Там передо мной открылась новая пещера, побольше.

От края до края ее занимали металлические стеллажи, выкрашенные в коричневый цвет и скрепленные хромированными болтами и гайками. На каждом из трех ярусов покоились широкие дощатые настилы, похожие на корабельные койки. К любому из стеллажей без труда можно было подобраться, а центральный проход тянулся через весь зал. Над каждым стеллажом горела лампочка, освещая то, что здесь хранилось.