Книга: Плоть
Назад: 18
Дальше: 20

19

Конечно, тот простой телефонный звонок ничего не решил, как ничего не решило и прошедшее с тех пор время, если не считать зажившего растянутого сухожилия Эрика. К тому моменту, когда мы все вернулись с рождественских каникул, произошли некоторые события или не произошли, в зависимости от того, как на них посмотреть. Одно такое событие заключалось в том, что Натаниэль до сих пор не был арестован. Полиция раскинула сеть, развесила объявления во всех общественных местах, или, может быть, начальник полиции просто позвонил шерифу соседнего графства и попросил того не вмешиваться — я просто не знаю, как работает полиция. В Оксфорде, как мне представляется, она по субботам патрулирует бары и отлавливает оказавшихся под хмельком водителей. В будние дни в обеденное время патрульные машины паркуются возле «Топ-Дайнер», а люди в синей форме насыщают свои желудки жареной едой. Если бы я захотел совершить преступление, то сделал бы это в полдень.
Добавьте ко всему этому тот непреложный факт, что Эрик и его дела не особенно волновали местную полицию, и вы перестанете удивляться тому, что грабитель, разворошивший квартиру Эрика, так и не был арестован. За это время Эрик успел поставить себе кодовый замок, что запрещалось университетскими правилами, и ему пришлось его снять.
Ничего не произошло и с Вилли Таккером, продолжавшим мучиться в почти полном параличе; между тем его фонд распух до впечатляющих размеров. К январю он достиг полумиллиона долларов, и университет уже планировал построить для него в Оксфорде персональный инвалидный дом. Свитер с его номером был закреплен за первым подающим команды «Оле Мисс», а сам он был избран почетным капитаном in absentia. «Дейли Миссисипиэн» напечатала его стихотворение, из которого мне запомнились четыре строчки: «Вот я лежу здесь на кроватке, / Вода мне капает на пятки. / Скажите девочкам, что я не скис, / Бог, сохрани друзей из „Оле Мисс“». Позже выяснилось, что эти вирши сплел за него баптистский священник, но добавил при этом человек в стихаре: «Чувства целиком принадлежат Вилли. Я послужил для них лишь орудием».
Макс был просто в восторге от этой фразы. «Их орудием — это хорошо. — Он похлопал ладонью по газете. — А газетка — это орган. Обожаю подобные формулировки».
Мы встретились в студенческом союзе — пришли туда одновременно забрать почту. Наступил январь, на улице было около минус восьми — такое здесь случается, — и я не слишком торопился в библиотеку. Макс только что вернулся после совместной трудной тренировки с Фредом Пигготом. Закутанные по самые глаза, они на своих велосипедах выглядели снежными людьми. У Макса, видимо, очень сильно болели ноги — он пожаловался на боль, что было для него нехарактерно. Он сказал, что сегодня днем ему вообще не хотелось двигаться. Кроме того, сегодня у него не было группы.
Это главная проблема преподавателей высшей школы; если не считать занятий и периодических кафедральных совещаний, они нигде не обязаны быть. Значит, появляется склонность не быть вообще. Для меня такие моменты возникали в первой половине дня, если я не был в это время в библиотеке. Мне надо было почитать что-нибудь по «Дивному новому миру» Хаксли, который мы начнем проходить в следующем семестре; но я понимал, что рано или поздно я доберусь и до Хаксли. Но пока я разговаривал с Максом — как всегда. Наши самые интересные разговоры начинались здесь, в полной анонимности студенческого союза. Вчера разговор был посвящен мебели и женскому гнездовому поведению. Холли настаивала, чтобы Макс переехал к ней.
— Хочет меня приручить, — пожаловался он.
Сегодня мы плавно перешли с катания на велосипеде к физическим упражнениям, с них перескочили на отказ от упражнений, ожирение и неподвижность.
В несчастье Таккера было нечто, сильно занимавшее Макса. Как, впрочем, и меня: бессмысленное течение жизни, общественные деньги и усилия, громоздящиеся ненужным балластом на личной трагедии. При этом я не мог избавиться от воспоминаний о Ленни Сегале с его железными легкими. Ленни все еще преследовал меня в моих самых страшных и отвратительных сновидениях. Может быть, Макса тоже мучили сновидения. Но, послушав, что он говорит, я понял, что у него иной взгляд на эти вещи.
— Представьте себе, — сказал он, глядя на газету. — Вот этот жеребец, футболист. Его призвание ломать чужие тела, и вдруг ломают его собственное. Он привык бегать, прыгать, кувыркаться. А теперь он не может даже пожать плечами.
Я согласно покачал головой:
— Понимаю, это ужасно. Это даже в какой-то мере абсурдно.
— Полностью обездвиженный, он лежит на спине и смотрит в потолок. — Макс запрокинул голову. — Он зависит от сестры — она кормит его, моет, убирает за ним дерьмо. Подумайте об этом.
— Стараюсь не думать.
— Вытирать текущую изо рта слюну, обрабатывать пролежни — вероятно, медсестры теперь знают некоторые части его тела лучше, чем он сам. И половина всех этих услуг сохраняет ему жизнь, между прочим. Как же после этого он может себя уважать? Одновременно со слезами благодарности его, должно быть, душат слезы бессильной ненависти.
— Это никак не связано с тем, что Вилли черный? — спросил я.
— Почему нет? — ответил Макс. — Это всего лишь еще одна форма отчуждения от самостоятельности.
— Но он теперь очень богат. — Я всего лишь пошутил — мне не понравилось направление, какое принял разговор.
— Конечно, деньги у него есть, но что он может на них купить? Более дорогое инвалидное кресло? Портативный дыхательный аппарат? Подумайте об этом. Вы можете ударить его, и он не сможет вам ответить. Вы его бывшая подруга, но он теперь не более чем кукла. Живая кукла. Вы можете потрогать его рукой в любом месте, где захотите. — Макс судорожно облизал высохшие губы. — Черт, возьмите его руку и положите себе на шею. Или вставьте головку его бывшего х… себе между ног. Если ему это не понравится, накажите его.
Стыдно признаться, но я в этот момент ощутил легкое возбуждение. Макс умел говорить таким обволакивающим тоном — медленно и чувственно. При обучении ведению новостных программ это называют помещением в картинку, но способ Макса был куда более соблазняющим. Это я неподвижно лежал на больничной койке, и ко мне приближалось обнаженное пространство между раздвинутыми ногами, готовое меня оседлать.
— Он абсолютно повязан, — шептал Макс. — Ребенок может легко взять над ним верх — шестилетняя пампушка может сесть на него своей жирной попкой и лепить куличики у него на груди.
Я всем сердцем жаждал, чтобы кто-нибудь подошел к нам, и такой человек нашелся. Как раз в тот момент, когда Макс сладострастно описывал ощущение гладкой девичьей плоти, устроившейся на его груди, мимо прошел Стенли. Вид у него был отсутствующий; видимо, он сейчас мысленно находился в клетке с крысами. Я совершенно непроизвольно помахал ему.
Он краем глаза уловил мой призывный взмах и повернулся к нам, чтобы поздороваться. Думаю, он тоже не спешил туда, куда, как ему казалось, должен был идти. Макс заканчивал свое описание, и Стенли, так сказать, поймал его за хвост.
Стенли согласно кивнул:
— Обсуждаете агрессивное поведение женщины, да? В определенных условиях оно проявляется и у крыс.
— Мне нравятся богомолы, — тихо и мечтательно произнес Макс. — Их самки после копуляции съедают партнера.
— Богомолы не одиноки. Иногда то же самое делают скорпионы. — Стенли оказался в своей стихии. — Но это не доминирующее поведение — в нем не участвует мышление. Это всего лишь биологический рефлекс.
— Откуда вы знаете? — спросил я только затем, чтобы вступить в разговор.
— Ну, по числу синапсов, вовлеченных в действие. Это число слишком мало.
— А как насчет крыс? — Макс говорил жестко и серьезно.
— У них достаточно нейронов. Вообще, самки более покладисты, но когда им приходится защищать детенышей… Мне приходилось видеть очень злобное поведение.
Макс подался вперед.
— Так что делает женщину садисткой?
— Нейронные разряды, происходящие не в той последовательности. — Стенли неопределенно улыбнулся. — Я не знаю, они же не дают сажать себя в клетку.
От входа внезапно потянуло холодом. Крепкий футболист галантно держал дверь, впуская в холл двух белокурых особей в куртках с надписью «Гамма-Дельта». Они ответили ему сексуальными улыбками. Дверь с грохотом захлопнулась, когда к ней подошла полная девица, моя прошлогодняя студентка из группы введения в литературу. Она пожала плечами и, надавив всем телом, открыла дверь сама. Отчего на ее лунообразном лице отразилась злоба и недовольство? В нашем мире неважно относятся к хромым, увечным и жирным. Девушка выглядела как Холли, раздавшаяся в стороны. Внезапно я пожалел, что не подошел к двери и не открыл ее перед толстухой. Макс, я это отчетливо видел, уловил направление моего взгляда.
Стенли тем временем продолжал говорить, объясняя, что бы он сделал, если бы получил достаточно большой грант от Национального научного фонда. Сумм, какие он называл, хватило бы десяти ученым — гуманитариям на десять лет, но, правда, мы не имеем дело с крысами. Внезапно до меня дошло, что я уже давно должен быть в библиотеке; не знаю, что это было: какой-то внутренний толчок или академический рефлекс, — я махнул рукой, попрощался и двинулся к выходу.
Холодный ветер ударил мне в лицо и закрутил опавшие листья под ногами. Впереди меня шла та самая студентка — ее широкие ляжки нисколько не мешали ей идти против ветра. На ней была тяжелая куртка, но не она грела ее тело, а его могучий объем. Думаю, что ее не свалил бы с ног даже смерч. Хорошо бы устроиться у нее за спиной, но я сдержался и сохранял дистанцию в пятьдесят футов до тех пор, пока наши пути не разошлись. До меня вдруг дошло, что я не помню ее имени. Это почему-то показалось мне милостью, позволившей выбросить толстуху из головы.
Проходя мимо лицейского круга, я увидел знакомую мне университетскую женщину-полицейского. Она ездила по кампусу в поисках нарушителей, но машин сейчас было очень мало. Мы обменялись короткими, но дружескими кивками: однажды она простила мне какое-то прегрешение и не выписала штраф. Она остановила машину и неловко выбралась на тротуар. Я заметил, что она до сих пор прихрамывает — после инцидента, произошедшего два года назад, когда ее бывший муж погнался за ней по роще с пистолетом 22-го калибра. Он успел прострелить ей бедро, прежде чем кто-то вызвал настоящих копов. Из газет я потом узнал, что она даже не подала иск — из страха, тем более что у нее был ребенок. Тонкая курточка полицейского «Оле Мисс» не защищала ни от холода, ни от прочих неприятностей. Сырость и холод пронизывали сейчас все и всех.
В библиотеке было жарко и уютно. Войти сюда с улицы было истинным наслаждением. Два принесенных мною тома я сунул в чрево книгохранилища через специальную щель и улыбнулся блондинке за круглым столом, а она улыбнулась мне. Южный обмен ничего не значащими улыбками. Эта блондинка вечно раздражала меня тем, что бесконечно долго проверяла взятые мною книги, а она — если вообще меня помнила — думала обо мне, вероятно, как о книжном черве, который набирает столько книг, сколько нормальный человек не смог бы прочесть, будь у него даже две жизни вместо одной.
Я перешел в зал каталогов, где бессменно дежурила Рита Пойнтц, подтянутая и толковая — именно такая, каким должен быть библиотечный консультант. Она много помогала тупым студентам, рассказывая им, как пользоваться указателем «Нью-Йорк таймс», и обучая алфавиту — некоторые наши студенты нуждаются и в такой помощи. Рита, с которой я познакомился на второй день после моего приезда сюда, нравилась мне тем, что всегда знала, где и что искать. Только она смогла отыскать какой-то неведомый указатель и найти нужный мне, но никому не известный журнал. Она знала, когда надо воспользоваться базой имен, а когда справочником «Кто есть кто». Кроме того, она умудрялась откликаться на все просьбы с неизменной вежливостью, если даже человек в десятый раз спрашивал ее, где мужская комната. Она казалась мне какой-то бесполой, но это очень подходило ее работе.
Сегодня я не нуждался в советах Риты, но мне надо было найти кое-что в «Книгах, находящихся в печати», а этот пухлый справочник стоял у самого ее стола. Я стоял там и просматривал указатель увесистого тома, когда к каталожному шкафу откуда-то подкатился Рой Бейтсон и рывком выдвинул один из ящиков. Движения Роя всегда были каким-то сочетанием толчков и плавности. Судорожными его движения были, потому что он сам был нервным субъектом, а плавными, потому что он пил, чтобы успокоить натянутые нервы. Он полминуты порылся в карточках, выругался и задвинул ящик назад. Точнее, попытался задвинуть, но, видимо, он нажал на него не под тем углом. Рой нажал сильнее. Ящик сначала не поддался, но потом передумал и с треском влетел на место, одновременно прищемив Рою большой палец.
— Сучий сын! — Он подпрыгнул так, словно прищемил не руку, а ногу. Потом взгляд его остановился на Рите, которая, выпрямившись, невозмутимо сидела на стуле. — Почему в этой чертовой библиотеке никогда не найдешь, что нужно?
Рита постаралась куртуазно улыбнуться.
— Что вы ищете?
— Вам-то какое дело? — Рой внимательно разглядывал прищемленный палец.
Джина, продолжавшая свое психоаналитическое изучение Фолкнера, усмотрела бы в этом символический страх кастрации. Я потерял нужное место в указателе тома A-G и начал поиск сначала.
Рита промолчала.
Рой подошел к ней и облокотился на стол.
— Э, я не хотел никого обидеть, мне сейчас просто очень больно. Я не о пальце. — Он сунул руку с травмированным пальцем в карман. — Это сугубо личное. — Он устало качнул головой.
Рита едва заметно кивнула. Это воодушевило Роя продолжить:
— Иногда мне кажется, что если бы я не высказывал все это, то давно бы взорвался.
Хорошо, что Рой не записывает собственные диалоги, подумалось мне.
— Знаете, вы похожи на понятливую женщину, — продолжал нести Рой. — Такая красивая женщина, сидит за этим столом, одна… — Предложение осталось незаконченным, а когда он подался вперед, над столом повеяло тяжким пивным духом.
Я снова потерял нужное место.
— Как насчет того, чтобы пойти после работы выпить в одно милое место? — Он тяжело дышал перегаром в лицо Рите.
— Я не думаю, что стоит туда идти.
— Ну что вы, пошли. — Он протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, но Рита увернулась.
Когда же он упрямо обошел стол, чтобы подойти к ней поближе, Рита встала, положив руки на свои стройные бедра.
— Рой Бейтсон, — сказала она совершенно спокойным и невозмутимым тоном, — если вы не прекратите ко мне приставать, я разобью вам яйца. — Она выставила вперед ногу, приняв боевую стойку.
Только теперь я заметил то, чего не видел раньше: у Риты были потрясающе красивые ноги.
Рой медленно отступил. Он постарался улыбнуться, но улыбка вышла кривой.
— Простите, если я обидел вас, мисс Рита. — Он нервно огляделся, и я попал в поле его зрения. — Я этого не хотел.
Он притронулся к полям воображаемой шляпы и выкатился за дверь.
Я с треском захлопнул том.
— Может быть, мне надо было что-то сказать? — промолвил я. Во всяком случае, надо было извиниться за весь мужской пол. — Иногда Рой бывает невыносимо груб.
— Рой? — Она пренебрежительно махнула рукой. — Он пристает ко мне каждую неделю.
Она улыбнулась, и, хотя я считаю себя знатоком улыбок, эту улыбку расшифровать не смог. К тому же она оказалась весьма мимолетной. Рита снова приняла вид библиотекаря.
— Я чем-то могу помочь вам, доктор Шапиро?
Я улыбнулся, сказал, что не думаю, и отправился искать книгу. Мне было интересно, как повела бы себя Рита в гипотетическом опыте Стенли или как повела бы себя женщина из университетской полиции, но Стенли не было, и поэтому я рассказал об этом Сьюзен. И знаете, что сказала Сьюзен? Она предложила свое решение проблемы, показав мне, что моя милая женушка более практична и тверда, чем я мог о ней думать. Она сказала что-то о перилах и бритве. Когда я вспоминаю это замечание, то мне хочется опасливо скрестить ноги.
Назад: 18
Дальше: 20