Книга: Лунный парк
Назад: 16. Ветер
Дальше: 18. «Спаго»

17. Парная терапия

Когда я приехал домой, Джейн уже собирала вещи. Утром в аэропорту Мидленд ее будет ждать самолет студии, который доставит ее в Торонто часам к десяти. Об этом мне напомнила Марта, пока Джейн вычеркивала пункты из списка, распихивая наряды по дорогим чемоданам, разбросанным на кровати в нашей спальне. Все, что ей хотелось сказать, она приберегала для кабинета доктора Фахейда. (Парная терапия всегда напоминала мне, какая на самом деле ужасная вещь – оптимизм.) Я принял душ, оделся, но все равно чувствовал себя изнуренным настолько, что начинал сомневаться, смогу ли высидеть весь сеанс: сама мысль, сколько на это потребуется энергии, приводила меня в трепет. Поскольку итогом жутких этих часов обычно бывали слезы – со стороны Джейн, и беспомощная ярость – с моей, я набрался терпения и не стал говорить о том, как на парковке возле дома Эйми Лайт мне позвонили от Харрисона Форда и предупредили, что «в наших общих интересах» (я обратил внимание на этот новоголливудский грозный заход) будет, если я окажусь в Лос-Анджелесе в пятницу вечером. Монотонным, как у зомби, голосом я ответил, что подтвердить свой приезд смогу только завтра, а сам пялился сквозь лобовое стекло на качающиеся сосны, уходящие высоко в темноту. В общем, и здесь я облажался, при том что готов был использовать любой повод удалиться из этого дома. Более того, это становилось основной задачей.
Дожидаясь ее внизу, я ни разу не зашел в гостиную или кабинет и, когда Джейн вышла и направилась к припаркованному на улице «рейнджроверу», даже не оглянулся на дом, чтобы не видеть, насколько он еще облез. (А вдруг он больше не облезает. Вдруг он знает: я уже понял, чего он от меня хочет.) Обычной пикировки, предшествующей этим сеансам, в машине не случилось, я сосредоточился на молчании, поэтому спор не разгорелся. Джейн ничего не знала о том, что происходит в нашем доме, или о существовании видеозаписи последних минут жизни моего отца, и что дом по адресу Эльсинор-лейн постепенно превращается в дом, который раньше располагался на Вэлли-Виста, на окраине Сан-Фернандо, в местечке Шерман-Оукс, и что сильнейший ветер не позволил мне найти машину, на которой я ездил еще подростком, и что по округу Мидленд бродит душегуб, убивающий людей по моей книжке, и – самое актуальное – что девушка, о которой я мечтал, прошлой ночью исчезла в стоун-боутском мотеле «Орсик». И тут я подумал вот что: если ты что-то написал, а потом так и случилось, можно ли написать о чем-то так, чтоб оно потом исчезло?
Я сосредоточился на асфальтовой ленте шоссе, чтобы не видеть гнущихся от ветра пальм и цитрусовых деревьев, неожиданно выросших вдоль дороги (я воображал, как их стволы пробивают темную, твердую почву, и все только ради меня), а окна были закрыты, чтобы ветер не доносил аромат Тихого океана, и радио было выключено, чтобы какой-нибудь ретро-канал из другого штата не крутил мне «Ракетчика» или «Сегодня спас мне кто-то жизнь». Джейн сидела рядом, отстранившись, скрестив руки, и так часто теребила ремень безопасности, словно напоминая, чтоб я сам пристегнулся. Заметив мою сосредоточенность, она прищелкнула языком.
Чтобы заглушить (хотя бы на вечер) все, что крутилось у меня в голове, требовалась каждая клетка моего организма, но по большому счету я слишком устал и был разболтан, чтобы взбрыкнуть. Пришло время сосредоточиться на дне сегодняшнем. Я сделался внимателен, и от этого нам стало легче друг с другом. Пока мы шли по парковке, она улыбнулась моей шутке. Когда мы подходили к зданию, она взяла меня за руку, и, приближаясь к кабинету доктора Фахейда, я испытал надежду. Мы с Джейн уселись в черные кожаные кресла друг напротив друга, а доктор Фахейда (звездность Джейн, казалось, одновременно и возбуждала, и унижала ее) – на деревянный табурет сбоку, как рефери с желтой карточкой, где она отмечала темы, к которым как бы невзначай возвращала нас по ходу сеанса.
Подразумевалось, что говорить мы должны друг с другом, но, часто забывая об этом в первые же десять минут, мы адресовали наши жалобы психотерапевту, игнорируя запрет на определенные местоимения, и часто я отключался, когда Джейн выступала (всегда вперед меня, ведь у нее было много больше поводов быть недовольной), пока не слышал что-нибудь, что выдергивало меня из забытья.
Сегодня это было:
– Он так и не наладил общение с Робби.
После паузы доктор Фахейда спросила:
– Брет?
Это было попадание в яблочко, резкий поворот в сторону от однообразной тягомотины, обволакивавшей каждый час. Я скоренько принялся формулировать защиту, начав с «это неправда», но был прерван разгневанным окликом Джейн.
– Допустим… я хочу сказать, это неправда, потому что это не совсем правда… я думаю, мы стали получше ладить и…
Доктор Фахейда подняла руку, чтоб утихомирить Джейн, вертящуюся на кресле.
– Дайте Брету сказать, Джейн.
– И, боже мой, прошло-то всего четыре месяца. Такие вещи за ночь не случаются. – Голос мой был непоколебимо спокоен.
Пауза.
– Вы закончили? – спросила доктор Фахейда.
– Понимаете, я мог бы сказать, что это он не налаживает общение со мной. – Я повернулся к доктору. – Я же могу так сказать, ничего? Не страшно? Робби, мол, не прилагает никаких усилий, чтобы наладить отношения со мной.
Доктор Фахейда вытянула тонкую шею и благосклонно кивнула.
– Когда Робби рос, его рядом не было, – сказала Джейн, и уже по голосу я мог сказать, на десятой минуте сеанса, что ярость ее в итоге раздавит грусть.
– Джейн, обращайтесь к Брету.
Она посмотрела на меня, и, когда глаза наши встретились, я отвернулся.
– Вот почему он для тебя просто какой-то мальчик. Вот почему ты ничего к нему не испытываешь.
– Он все еще растет, Джейн, – мягко напомнила доктор Фахейда.
И тут, чтобы не заплакать, мне пришлось сказать:
– А сама-то ты была рядом, Джейн? Все эти годы, где ты только ни была, а вот была ли ты рядом…
– О боже, даже не начинай этот бред, – застонала Джейн, вжимаясь в кресло.
– Нет, а что, сколько раз ты оставляла его, чтоб уехать на съемки? С Мартой? Или с родителями? Или еще с кем-нибудь? Понимаешь, дорогая, довольно долгое время его воспитывала череда безликих нянечек…
– Вот именно потому мне кажется, что парная терапия не идет нам на пользу, – сказала Джейн доктору Фахейде. – Именно потому. Это все шуточки. Это все пустая трата времени.
– Брет, для вас это все шуточки? – спросила доктор Фахейда.
– Он ни одной пеленки не сменил, – сказала Джейн, затевая свои истерические причитания, цель которых – доказать, что причиной всех труднопреодолимых сложностей, с которыми мы теперь сталкиваемся, является мое отсутствие в период младенчества Робби. Она уже подобралась к тому, что на меня «никогда никого не тошнило», когда мне пришлось ее оборвать. Я не мог остановиться. Мне хотелось, чтоб ее злость и чувство вины вырвались наружу по-настоящему.
– Блевали на меня, дорогая, – возразил я, – и не раз блевали.
На самом деле был какой-то год, когда меня облевывали постоянно.
– Когда блюешь сам на себя – это не считается! – крикнула она, после чего уже менее отчаянно добавила доктору Фахейда: – Видите, для него это все хиханьки-хаханьки.
– Брет, зачем вы пытаетесь скрыть насущные проблемы под маской иронии и сарказма? – был вопрос доктора Фахейда.
– Потому что не знаю, насколько серьезно можно все это воспринимать, когда во всем винят только меня.
– Здесь никто никого не «винит», – сказала доктор Фахейда. – Насколько я помню, мы договаривались не использовать здесь это слово.
– Мне кажется, что Джейн должна разделить со мной ответственность. – Я пожал плечами. – Разве в прошлый раз мы не закончили на разговоре о проблеме Джейн? Об этой подростковой забитости, – я поднял два крепко сжатых пальца, для иллюстрации, – о том, что ей кажется, будто она не заслуживает уважения, и как потому-то все идет прахом? Обсуждали мы это или нет, доктор Фахита?
– Фахейда, – тихо поправила она.
– Доктор Фахита, неужели здесь никто не видит, что я не хотел…
– Это смешно! – закричала Джейн. – Он наркоман. Он снова стал употреблять.
– К наркомании это не имеет никакого отношения! – завопил я в ответ. – А дело в том, что я не хотел ребенка!
Все вокруг напряглось. Притихло. Джейн вперилась в меня.
Я набрал воздуха и медленно проговорил:
– Я не хотел ребенка. Это правда. Не хотел. Но… теперь…
Мне пришлось остановиться. Круг сужался, и мне так сдавило грудь, что на секунду в глазах потемнело.
– Теперь… что, Брет? – То была доктор Фахейда.
– А теперь – хочу… – Я так устал, что не сдержался и заплакал.
Джейн смотрела на меня с отвращением.
– Что может быть жальче, чем ноющее чудовище: «Пожалуйста? пожалуйста? пожалуйста…»
– Ну… и что еще вы от меня хотите? – спросил я, немного отдышавшись.
– Ты смеешься? Ты понимаешь, что ты спрашиваешь?
– Я постараюсь, Джейн. Я очень постараюсь. Я… – Я вытер лицо. – Я буду следить за детьми, когда ты уедешь, и…
Не дождавшись, пока я закончу, Джейн заговорила усталым голосом:
– У нас есть прислуга, у нас есть Марта, детей целыми днями нет дома…
– Но я тоже могу следить за ними, когда, ну, то есть когда они дома, и…
Вдруг Джейн встала.
– Но я не хочу, чтоб ты за ними следил, потому что ты наркоман и алкоголик, поэтому нам нужна гувернантка, поэтому я не люблю, когда ты везешь детей не важно куда, и поэтому, может быть, тебе вообще…
– Джейн, я думаю, вам лучше сесть, – указала на кресло доктор Фахейда.
Джейн вздохнула.
Понимая, что других вариантов у меня не осталось (и что других вариантов мне и не надо), я сказал:
– Я знаю, что не оправдал доверия, но постараюсь… я действительно постараюсь и все сделаю как надо. – Я надеялся, что чем чаще я это буду говорить, тем глубже у нее это отложится.
Я протянул к ней руку, она отпрянула.
– Джейн, – предупредила доктор Фахейда.
– А зачем тебе стараться, Брет? – спросила Джейн, стоя надо мной. – Не потому ли ты будешь стараться, что тебе уже нет мочи жить одному? Не потому ли, что ты просто боишься жить один? Не говори мне, что ты будешь стараться, потому что любишь Робби. Или потому что любишь меня. Или Сару. Ты слишком эгоистичен, чтобы можно было поверить такой брехне. Ты просто боишься остаться один. Тебе проще толкаться у нас.
– Тогда прогони меня! – вдруг взревел я.
Джейн упала в кресло и снова заплакала.
От этого у меня только прибавилось хладнокровия.
– Это долгий процесс, Джейн, – сказал я, понижая голос. – Интуиция здесь не работает. Этому нужно учиться…
– Нет, Брет, это нужно чувствовать. Ты не можешь научиться, как общаться со своим сыном, по гребаному учебнику.
– Стараться должны оба, – сказал я, наклоняясь вперед, – а Робби не старается.
– Он еще ребенок…
– Он куда смышленей, чем ты думаешь, Джейн.
– Это нечестно.
– Да, конечно, это все я, – сдался я. – Я всех предал.
– Какой ты сентиментальный, – сказала она, состроив гримасу.
– Джейн, ты приняла меня по своим собственным соображениям. И вовсе не из-за Робби.
Рот ее раскрылся от удивления.
Покачивая головой, я смотрел прямо на нее.
– Ты приняла меня ради самой себя. Потому что этого хотела ты. Ты всегда этого хотела. И тебе самой невыносимо от этого. Я вернулся, потому что ты так хотела, и выбор этот почти не касался Робби. Так хотела Джейн.
– Как ты можешь такое говорить? – всхлипнула Джейн высоким вопрошающим голосом.
– Потому что мне кажется, Робби не хочет, чтоб я здесь жил. И вряд ли когда-нибудь хотел. – От этих слов, произнесенных вслух, я настолько устал, что мой голос обернулся шепотом. – Я вообще считаю, что отец – это совсем не обязательно. – Глаза опять наполнились влагой. – Без отцов дети вырастают даже лучше.
Джейн перестала плакать и посмотрела на меня холодно, но с неподдельным интересом.
– Правда? Ты действительно думаешь, что детям лучше без отца?
– Да, – сказал я еле слышно, – правда.
– Мне кажется, мы можем опровергнуть эту теорию прямо на месте.
– Как, Джейн, как?
Спокойно, без усилия она произнесла:
– А ты посмотри на себя, какой ты вырос.
Я знал, что она права, но не мог вынести тишины, которая подчеркивала бы ее реплику, придавала бы той глубины, веса, остроты, преображая в доступный аудитории приговор.
– Что это значит?
– Что ты не прав. Мальчику нужен отец. Это значит, что ты не прав, Брет.
– Нет, Джейн, это ты была не права. В первую очередь ты неправильно поступила, родив этого ребенка, – сказал я, встретившись с ней глазами, – и сама знала, что поступаешь неправильно. У нас не было таких планов, и когда ты вроде как пришла посоветоваться со мной, я сказал, что не хочу ребенка, а ты все равно его родила, хотя и знала, что это неправильно. Это не было нашим общим решением. Так что если кто и не прав, так это ты, Джейн…
– Да ты аптека ходячая – ты даже не знаешь, о чем говоришь. – Джейн снова распустила нюни. – Как это можно слушать?
Мне казалось, что я уже достиг порога, но усталость давила, и я продолжал рационализировать.
– Робби родился исключительно из твоего эгоизма, и теперь ты понимаешь, насколько это было эгоистично, и поэтому обвиняешь во всем меня.
– Ты просто мудак, – всхлипнула Джейн, уже разбитая. – Какой же ты мудило.
– Джейн, – вмешалась доктор Фахейда, – мы с вами говорили о том, что нужно игнорировать Брета, когда он говорит что-то, с чем вы не согласны или знаете, что это заведомая ложь.
– Эй! – воскликнул я, выпрямляясь.
– Да я пытаюсь, – сказала Джейн, вдыхая, лицо ее сморщилось от боли, – но он не дает мне себя игнорировать. Потому что мистер Рок-Звезда требует всеобщего внимания, а сам не способен уделить его никому. – Она подавила всхлипывания и снова направила на меня всю свою ярость. – Ты не в состоянии сделать шаг в сторону и взглянуть на ситуацию с другой точки зрения. Это ты, Брет, жуткий самовлюбленный эгоист, эгоцентрист и…
– Когда я пытаюсь проявить внимание, так нужное, как ты говоришь, тебе и детям, вы только пятитесь от меня, Джейн. Какой смысл мне вообще стараться что-то делать?
– Хватит хныкать! – крикнула она.
– Джейн… – вскинула руку доктор Фахейда.
– Робби офигел еще до моего приезда, Джейн, – тихо сказал я. – И произошло это не по моей вине.
– Ничего он не офигел, Брет. – Она закашлялась и потянулась за «клинексом». – Неужели только это ты и понял?
– Главное, что я понял за последние четыре месяца, – это что враждебность, принятая по отношению ко мне в этом доме, отвратила меня от налаживания отношений с кем бы то ни было. Вот что я понял, Джейн, и…
Я остановился. И вдруг сломался. Обмяк невольно. Заплакал. Как же так получилось, что я остался совсем один? Хотелось перемотать все назад. Я тут же поднялся с кресла, встал на колени перед Джейн и склонил голову.
Она попыталась оттолкнуть меня, но я крепко сжал ее руки. Я излился обещаниями. Я говорил срывающимся голосом, и меня никто не прерывал. Я говорил, что буду рядом с ним, что многое уже изменилось, и что на прошлой неделе я осознал, что должен быть рядом с ним, и что пришло время и мне становиться отцом. Никогда еще не произносил я эти слова с такой силой, и на этот раз я решил отдаться потоку красноречия – пусть несет меня, куда хочет, а именно к Робби, так мне во всяком случае казалось, и я все говорил, говорил и плакал. Теперь семья для меня важнее всего. Семья – это единственное, что имеет для меня значение. И когда я закончил и наконец поднял глаза на Джейн, лицо ее было перекошено, искажено, и тут что-то промелькнуло между нами, что-то четкое и внятное, и голова ее, как в сказке, склонилась, и в это мгновение я почувствовал подъем, и лицо ее разгладилось, она взглянула на меня, и мы перестали лить слезы, и это новое выражение настолько контрастировало с резкостью, исказившей ее облик, что в комнате воцарилась тишина и мы словно куда-то перенеслись. Мое откровение парализовало, приковало ее к месту, я все стоял на коленях, руки наши были сплетены. Мы впитывали друг друга. То было слабое движение к взаимопониманию, к спокойствию. Чтобы прийти к этому, казалось, я пересек весь мир. Что-то во мне разжалось, и ее полный раскаяния взгляд обещал какое-то будущее. Но (и я постарался прервать ход этой мысли) кого мы видели – друг друга или же тех, кого хотели видеть?
Назад: 16. Ветер
Дальше: 18. «Спаго»