Т. Б. жил в скромном доме с фальшивой лепниной напротив пиццерии «Домино» в самом сердце долины Сан-Фернандо. На крыльце Ларри встретила рыхлая, консервативно одетая американская матрона. Она только что сделала прическу, и кончики ее волос светились кислотно-синим цветом пищевого красителя.

— Боже мой! — воскликнула она. — Боже мой! Да это же «доктор Барри»!

— Рад познакомиться, — сказал Ларри, соскальзывая на невнятные англицизмы доктора, с деланым акцентом не хуже, чем у Т. Боуна. Он пожал ей руку. Она — миссис Боун? Он решил последовать примеру Ранча и называть ее Бетти.

— Это все равно что принимать у себя доктора Барри! — восклицала она, заводя его в отделанную в испано-мексиканском стиле гостиную и всплескивая полными, унизанными браслетами загорелыми руками, будто все еще не веря своему счастью.

Ранч направился к бару и вынул из него полдюжины разных бутылок и металлический шейкер, а Бетти выставила пиалы с орешками и солеными крекерами. Беленые стены комнаты были увешаны дешевыми репродукциями английских художников восемнадцатого века — Констебла, Гейнсборо, Рейнолдса, — среди которых красовалась вставленная в рамку почетная грамота «Института взрослых развлечений», украшенная орденской ленточкой, за продажу двадцати пяти тысяч копий картины под названием «Лобки атакуют!».

Ларри втиснулся в маленькое, обитое ситцем кресло, гадая, где теперь та маленькая еврейская девочка, с которой он познакомился в самолете, и надеясь, что ей уютно на отцовских руках и что когда она вырастет, то не станет похожа ни на кого из людей, с кем он сейчас сидел в одной комнате, включая его самого. Непонятно откуда доносились звуки дневного сериала, женский голос стенал: «Ты обещал мне! Ты обещал!»

— Я могу воспользоваться телефоном? — спросил он. — Мне нужно позвонить. Мать неважно себя чувствует.

— Ну, разумеется, это так трогательно, — ответила Бетти. — Вы хороший сын, Ларри. Знаете, у нас ведь тоже есть сыновья. Хэрольд и Джон. У них свое дело в Майами.

Она указала на фотографии в вычурных рамках, выстроившиеся в ряд на блестящей черной крышке японского пианино. Улыбающиеся мальчики в матросках. Курчавые подростки, позирующие у старого «шевроле». Свадебная фотография одного из сыновей, Хэрольда или Джона, стоящего рядом с разряженной, крайне безликой молодой женщиной. На фотографии падала тень высокой вазы с экзотическими белыми цветами. Все вместе — пианино, фотографии, цветы — производило впечатление надгробия.

— В Солнечном штате, — добавила она, подошла к фотографиям и слегка поправила сместившиеся рамки. Ранч обнял ее за плечи и громко чмокнул в щеку.

— Лучше Бетти не найти.

Ларри кивнул. Последняя порция «взрывоопасного» напитка уже давала о себе знать, постепенно выводя из строя нервные окончания в позвоночнике. Будь его «тендерберд» у крыльца, он бы тут же нашел предлог откланяться и умчался бы прочь, не дожидаясь начала сборища, все больше походившего на гротеск, с этого кораблика дураков. Но машина была далеко, и ему были нужны двадцать тысяч долларов — или у него совсем не будет машины, а немного погодя и семьи, к которой он мог бы поехать.

Ранч хлопнул его по плечу:

— Как насчет экскурсии по студии? Прогуляемся перед обедом?

— С преогромным удовольствием, — прогнусавил Ларри солидным голосом доктора.

Бетти взвизгнула от восторга, а Т. Боун, вытянувшись в кресле с откидной спинкой — прямо демиург на кожаном облаке, — благосклонно улыбнулся и лениво махнул рукой, словно благословляя их.

Ларри с Ранчем направились к гаражу. Воздух раскалился градусов до тридцати, и в уголках оконных рам, на колесных дисках, даже на белоснежных цветах жасмина, который взбирался по водосточной трубе на углу дома, плясал обжигающий солнечный свет, перемежающийся непроницаемой голубой тенью. В ванной номера 2714 атлетическое сложение Ларри произвело на Ранча в высшей степени благоприятное впечатление. Конечно, его фигура немного обмякла и уже начинала округляться, так что через несколько лет, по его собственному мнению, он мог бы стать почти женоподобен, но пока его тело, несмотря на изматывающий образ жизни, хранило удивительную верность своему владельцу. Он так долго зависел от него, зависел от своей отличной физической формы, что теперь ему было трудно представить, как стал бы он жить, если бы тело его подвело. Иногда он думал о катастрофическом упадке сил, об ужасах вроде потери ноги, или рака кожи, или слоновой болезни. Ему не верилось, что он смог бы «примириться» с таким несчастьем, не верилось, что страдание могло бы облагородить его. В тридцать шесть (разве это не было основным из возрастных неврозов?) он уже чувствовал приближение старости и не разделял представления Кирсти о «легкой» старости звезд, которые излучали мудрость прожитых лет, не теряя при этом гламурного облика, как Фонда или Хепберн. Ему казалось, что с годами он превратится в развалину. Но тем не менее интересно, станет ли он в пятьдесят пять или в шестьдесят лет совершенно другим человеком, не покажется ли ему с вершины жизни то, что сейчас казалось таким сложным, этакий кубик Рубика из моральных дилемм, всего лишь плодом недолгого замешательства, не будет ли он думать, что провел свои лучшие годы, как тот клоун в цирке, который, встав на четвереньки, изображает двух борющихся лилипутов.

Ранч открыл висячий замок металлической двери гаража. Внутри оказалось на удивление прохладно. Окон не было. Он щелкнул выключателями.

— У нас тут все по-простому, — сказал он.

То, что Ларри увидел при свете шести тихо гудящих флуоресцентных трубок, напоминало склад домашнего скарба, спасенного при пожаре, свалку предметов, которые находились здесь только до тех пор, пока кто-нибудь их не выкинет. На вешалках в переносном гардеробе висело с десяток костюмов невероятных размеров и расцветок, рядом на полу лежала пара матрасов, покрытых водонепроницаемой пленкой, какую кладут в постель детям, страдающим недержанием. Остальное имущество состояло из квадратного багрового ковра, письменного стола со стулом, шестифутовой пластиковой пальмы и вешалки для шляп, на которой болталась подвешенная за одну из глазниц резиновая голова гориллы. Трудно было представить место менее подходящее для занятий сексом, и стоило Ларри об этом подумать, как его яйца тут же съежились.

— Осветительные приборы и звуковое сопровождение там, сзади. Дублирование и окончательная доводка на месте. Эл — оператор. Тебе он понравится. Надин — звукооператор. Ее сестра — суфлер. А вот здесь сидит Т. Б. — Он указал в сторону неизменно складного режиссерского стула. — Он у нас большой почитатель Феллини.

— А ты? — спросил Ларри, ощупывая голову гориллы с изнанки — она оказалась липкой, как будто в ней кто-то недавно потел.

— Марки Марк. Шварценеггер. Сэр Оливье, разумеется. Т. Б. научил меня восхищаться многими английскими вещами. Оладьи, Шекспир и прочая дребедень. Но я так и не смог врубиться в прелесть крикета. — Он рассмеялся.

— В крикет трудно врубиться, — сказал Ларри. — Ты бывал в Англии?

— Я бывал в Мексике, — ответил Ранч. — Hablas espanol, amigo?

— Un poco, — сказал Ларри.

И, подчинившись внезапному порыву, спросил:

— Как настоящее имя Т. Боуна?

Ранч уставился на него с деланым удивлением:

— Это Лос-Анджелес, Ларри. Здесь никому нет никакого дела до его настоящего имени. Пошли. Покажу тебе свою берлогу. Приведем тебя в порядок.

Берлогой Ранча оказалась одноэтажная пристройка позади основного дома. Лежащий на лужайке разбрызгиватель покрывал траву влажным блеском. На пороге пристройки в тени бугенвиллеи сидели две девушки, по очереди попивая коку из банки и затягиваясь самокруткой.

— Йо! — воскликнул Ранч.

Девушки поднялись на ноги.

— Клевый костюмчик, — сказала одна из них, с вдетым в бровь колечком.

— Это Розина, — сказал Ранч. — А это — малышка Йо. Поздоровайтесь с Ларри, девочки. Было время, когда его показывали по телевизору чаще, чем прогноз погоды.

Девушки перевели взгляд с Ранча на Ларри, бесстыдно оценивая степень его известности. Он сразу понял, что ему не стоит ждать бури восторга, которую его появление вызвало у Бетти.

— Я тебя вроде знаю, — сказала Розина. — Мама смотрела твой сериал. Будешь здесь сниматься?

— Похоже на то, — ответил он.

— Эй! Да ты англичанин, — с одобрением воскликнула малышка Йо. — Затянись! — Она предложила ему самокрутку.

Он улыбнулся, заглянув в притягательную сиреневую пустоту ее глаз.

— Спасибо, — сказал он, — малышка Йо.

— Всегда пожалуйста, — ответила она голосом незнакомого ему мультяшного героя. Все рассмеялись. И вошли в жилище Ранча.

Пристройка, одно время служившая убежищем Хэрольду с Джоном, пока те не укатили в Солнечный штат, состояла из большой комнаты и смежной с ней ванной. В комнате было три разных по размеру телевизора, постер с Бертом Рейнолдсом, фендеровская гитара без струн и большая статуя Будды из мыльного камня — его колени служили пепельницей. На полу валялось множество компакт-дисков и журналов — мешанина из комиксов, порно и моды. Малышка Йо навела пульт на стоящий в углу музыкальный центр. После короткой паузы комната наполнилась «Нирваной», и она принялась танцевать вольным стилем, размахивая худыми руками и ногами, ловко перепрыгивая через Розину, которая плюхнулась на пол и принялась листать свежий номер «ПЛИЗ!». Ранч уселся по-турецки на скрипучую кровать и пристроил на коленях зеркальце с портретом Богарта и надписью: «Парень, на тебя кое-кто смотрит!»

— Не говори об этом Т. Боуну, — сказал он, деля маленькую горку порошка на четыре дорожки, и, склонившись над своим отражением, энергично втянул в себя одну из них, прижав к ноздре соломинку от молочного коктейля из «Макдоналдса».

— Ни слова, — пообещал Ларри, втягивая свою дорожку со шляпы Богарта и передавая зеркальце Розине, которая поблагодарила его так кротко, как будто он подал ей стакан молока.

— Эти девчонки тоже снимаются в фильме? — спросил Ларри.

— Эти девчонки? Они слишком костлявы, — сказал Ранч. — У нас работают только профессионалки. Синди Икс. Селина д’Амур. Саша Мартинес, пока не записалась на курсы реабилитации. Китаянка по имени Пэтти Вонг. Хотя, может, она филиппинка. Есть еще Скарлетта Скар, она мне вроде как крестная. Мы приглашаем ее, если нужно изобразить садо-мазо.

Ларри вскользь подумал о своей крестной, женщине по имени Пенни, которая в шестидесятые училась в педагогическом колледже вместе с Алисой. И спросил:

— Ты волновался, когда занимался этим перед камерой в первый раз?

— Ничуть, — ответил Ранч. Зеркальце вернулось к нему, и он тут же принялся отмерять еще четыре дорожки, вычерпывая наркотик из пластикового пакетика уголком лезвия. — Я родился для этой работы.

— И у тебя никогда не было случая, когда ты не мог этого сделать? Не мог играть?

— Нужно просто помнить, что ты профессионал, — сказал Ранч. — Оставаться в фокусе.

— В фокусе, — повторил Ларри, кивая.

— Думать о деньгах, — добавил Ранч.

— Деньги тебя заводят?

— Глупый вопрос, — ответил Ранч, расплываясь в усмешке. — Эй, разве доктор Барри не перетрахал в Солнечной долине всех и вся?

— Не перед камерой, — сказал Ларри.

— Ты будешь великолепен, — заявил Ранч.

Они замолчали, вдыхая кокс. Когда Ларри передал зеркальце Розине, Ранч прижал палец к губам, подмигнул и тихо сказал:

— Пошли, я тебе кое-что покажу. Расслабься.

Второй раз за этот день Ларри пошел с Ранчем в ванную. Эту ванную украшало зеркало с лампочками по периметру. В унитазе желтела несмытая моча, пахло пачулями и сигаретным дымом. Ранч повернулся к висящему на стене за дверью шкафчику для лекарств, открыл его — шкафчик был набит витаминами и обезболивающими — и достал маленькую резную деревянную коробочку из тех, что продаются в любом китайском квартале.

— Моя шкатулочка с секретом, — сказал он, откидывая крышку и показывая два отделения, в которых лежали маленькие цветные капсулы: с десяток в одном и примерно наполовину меньше — в другом.

— Секс и смерть, — хвастливо пояснил он. Но при взгляде на содержимое коробочки его лицо вдруг утратило насмешливое выражение. На него легла пелена усталости, словно осадок выпал на кожу, и Ларри впервые понял, чего стоило Ранчу быть Ранчем.

— Ого, — сказал Ларри, глядя на капсулы. — Как ты их отличаешь? Они вроде одинаковые.

— Да нет, это было бы уже слишком, — ответил Ранч. — Вот от этих, красных снизу и синих сверху, у тебя встанет так, что ты сможешь поднять пианино. А эти штуки, синие снизу, — они тушат свет. То есть навсегда. Капут. Hasta nunca. Не оставляет в теле никаких следов. Никто ничего не обнаружит.

— Шутишь, — сказал Ларри. — Туфта какая-то.

Он засмеялся пьяным смехом.

Ранч покачал головой:

— На свете есть вещи, Ларри, какие тебе и под кайфом не снились. Мне их дал один врач в Вегасе, который хотел пошаманить над моей девчонкой. Сам знаешь, что такое врачи.

— Ты уже пробовал? — спросил Ларри. — Я говорю о тех, для секса.

— Нужды не было, — ответил Ранч. — Но это здорово — знать, что они всегда под рукой. Страховка.

— Не только страховка, — сказал Ларри.

Ему хотелось до них дотронуться.

— Может, и так. — Ранч закрыл коробочку и поставил ее обратно в шкафчик. — Может быть, я их выброшу, пока какая-нибудь цыпочка не съела парочку по ошибке, если от месячных скрутит. Дело в том, что мне просто нравится держать их у себя. Ты ведь меня понимаешь?

Ларри кивнул. Он понимал.

— Да, ты будешь великолепен, — сказал Ранч, обнимая Ларри за плечи и уводя обратно в комнату. — Ты будешь неотразим.